Текст книги "Волки Дикого поля"

3

Из этой небольшой и малокровной войны половецкие ханы Юрий Кончакович и Данила Кобякович вернулись с таким количеством добычи, которое превосходило все прежние, взятые в сложных и кровавых набегах. Верблюды и лошади прогибались, неся тяжкие баулы и тюки, мешки и ящики, в которых были ткани и пряности, золото и драгоценности, оружие и благовония…

Безмерная плата за подлое предательство!

Но о предательстве предпочитали не рассуждать. Все были уверены в том, что великий каган всех половцев – грозный и везучий правитель.

Северный Кавказ тем временем пылал в огне.

Истребив всех сопротивляющихся, монголы вихрем пронеслись по селениям, угоняя скот, грабя всё подряд. Тумены восполняли свои продовольственные запасы.

Таким образом, горцы дважды заплатили за кипчакское предательство: жизнями своих лучших сынов и последними запасами съестного, без которого многим грозила голодная смерть.

Некоторые горские роды в стремлении наказать донских степняков снаряжали оставшихся в живых мужчин, чтобы отдать их под начало монгольских темников. В этом выражалась ненависть от Сотворения мира свободолюбивых горцев к предательству: явный враг честнее подлого друга.

Велик и славен род половецкого хана Шарухана, в который входит семья Кончака Атраковича – умелого разбойника, опытного хищника, исконного недруга русичей, одного из героев бессмертного «Слова о полку Игореве». Неисчислимы его юрты, телеги с рухлядью, воины и невольники, тучны его стада!

Хан Кончак был сильнейшим половецким правителем, который сумел объединить многие роды в единое целое. Именно он из разрозненных отрядов грабителей сформировал воинские подразделения конных лучников. Он нанимал в Хорезме людей, которые делали для его войска военные машины, катапульты и баллисты.

Юрий был достойным сыном своего отца. Он унаследовал не только титул великого кагана, не только богатства, но изворотливое умение извлекать выгоду из всех ситуаций.

Участвуя в осаде и разграблении Киева в 1203 году, вместе с отцом и двоюродным братом Татауром они не только смогли уйти от преследования урусов, но и сохранили всю добычу.

Через пару месяцев Кончак умер, Юрий стал «наисильнейшим ханом половецким». Он не только сумел заключить «вечный мир» с урусами, но и выдал свою дочь Елену замуж за князя Ярослава – сына всесильного великого князя владимирского.

Это родство искупало все грехи и способствовало укрупнению улуса, который и так простирался от Дона до Днепра.

Урусы – извечные враги степняков, но родство с ними бывает выгодно. Так говорил его отец хан Кончак, в своё время выдавший дочь Свободу (в крещении Настасья) за сына новгород-северского князя Игоря Святославича – Владимира, да ещё в то время, когда они находились в плену.

О монголах хан Юрий был невысокого мнения: «Степные бродяги без роду-племени. Увидели силу нашу и мгновенно стали друзьями. Трусы! Плётками будем разгонять этих собирателей навоза в другой раз. Плетьми!»

Для кочевника самое главное в походе – военная добыча. А эти взяли и отдали за мир с ним всё добытое в изнурительных сражениях. Значит, боятся, значит, в его степи не сунутся. Пройдут до Киева и повернут коней в обратную сторону.

Степи за Иртышом бескрайни! Где станут прятаться монголы, какая ему разница?

Нынче он – половецкий каган, который может за короткое время собрать под свои бунчуки не менее ста тысяч всадников. Сейчас некоторые отряды разъехались по своим куреням, но скоро вернутся, ханы жаждут доли добычи. Они приедут сюда, в его главную ставку на Дону. Придётся уделить им немного, чтобы знали, кто истинный владыка: захочет – наградит, захочет – прогонит прочь. Пусть прославляют его изворотливость и мудрость и помнят, благодаря кому добыча оказалась такой богатой, а потери такими ничтожными. Он сумел одолеть монголов без всякого боя. Ну, почти…

Плохо, что на поклон не спешит Котян. Старый степной волк ему ещё очень пригодится с его всадниками. Впрочем, участия в походе он не принимал, но, учитывая его могущество (второй в степи), долю добычи ему следует уделить. Ведь он – тесть могущественного галицкого князя Мстислава, союз с которым либо его простое невмешательство может всегда пригодиться.

Так получилось, что и дочь Котяна, и дочь Юрия замужем за русскими князьями. Это в какой-то мере сближало и князей Великой степи.

4

Приветственные крики за пределами шатра заставили хана отвлечься от приятных раздумий.

Он хлопнул в ладоши.

С поклоном вошёл воин охраны.

– Хан Котян с братом Сомогуром и ханом Бастыем пожаловали к великому кагану.

Юрий Кончакович поставил золотую чашу с кумысом на войлок и поднялся с подушек.

Воин накинул ему на плечи бухарский парчовый халат.

Выйдя из шатра, Юрий зажмурился, взглянув на яркое солнце и ослепительно-синее небо. Хорошо! Пахнет варёной кониной, жареной бараниной, индийскими приправами… Всего в достатке у кагана степного!

Навстречу ему, переваливаясь с ноги на ногу, шёл Котян Сутоевич – грузный пожилой человек с подковой усов под горбатым носом.

Юрий Кончакович оскалился в притворной улыбке.

– Приветствую тебя, великий хан Котян Сутоевич!

– Приветствую и тебя, славный сын Кончака, величайшего из всех половецких каганов!

– Ты и твои воины – мои дорогие гости! Режьте баранов! – приказал челяди. – Прошу тебя в мой шатёр, Котян.

По мановению руки был поставлен и накрыт низенький стол.

Ханы хранили важное молчание, поскольку негоже начинать разговор, не отведав угощения.

Мелкими глотками пили прохладный кумыс.

Хан Котян заговорил первым.

– Вся степь нынче шумит и прославляет твои подвиги, Юрий! Все говорят про твою славную добычу. Не привирают ли степные бродяги насчёт воинской доблести и хитрости?

– Монголы сами всё отдали, – беспечно ответил Юрий. – Сами, если не брать во внимание моё грозное войско, в котором каждый кипчак стоит десяти монголов.

– Вот как? – удивился Котян. – А если твои слова – истинная правда, в чём я нисколько не сомневаюсь, то позволь задать тебе вопрос: почему ты их не уничтожил?

В шатре повисла неловкая тишина.

– Почему, Юрий? – зловеще повторил Котян свой вопрос. – Тем более что они так слабы и беспомощны.

– Они откупились, – неуверенно ответил сын Кончака. – Отдали всю свою добычу.

Котян встал с подушек, подошёл к выходу, откинул полог и выглянул наружу: его воины рассёдлывали коней и перешучивались с донскими половчанками. Веселье и задор. Как всегда… Но что-то не давало ему покоя в последние дни. Старый степной хищник предчувствовал большую беду, как степной матёрый волк предчувствует большой пожар.

– Недавно мои люди поймали в степи человека, – стал рассказывать хан Котян. – Шёл со стороны Хорезма. Оказался урус. В рабство его продали, как сказал он, кипчаки двенадцать лет тому назад. Все эти годы он в Гургандже готовил побег – урус упорный, как и все они. Но помогли ему сбежать монголы, которые штурмом взяли город, а его хозяина убили… Каган, ты внимательно слушаешь?

– Да, п-продолжай.

– Я его пригрел, одел, покормил. Заметь, я его не стал пытать, как это сделал бы твой сын (о жестокости сына Юрия ходили по степи легенды), проверяя, не является ли он разведчиком врага. И он мне добровольно поведал о том, что эти глупые и неумелые монголы за короткий срок сделали с мощной империей хорезмшаха Мухаммеда и его многочисленной армией. О том, как были взяты штурмом и превращены в развалины Бухара, Самарканд, Мерв, Гургандж… Хорезма больше нет, его земля полностью во власти жестокого и опасного Чингиз-хана – монгольского владыки!

Юрий Кончакович похолодел.

– И… что теперь? – выдавил из себя спустя какое-то время.

– А то, что ты столкнулся с разведотрядом, который ведут два лучших полководца хана Чингиза – Субедей и Джебе.

– Ну да, один этим именем и назвался – Джебе, – говорит, мол, надо к столице урусов Киеву. Думаю, пусть себе идут.

– Так они тебе и доложили о своей истинной задаче, – злорадно ухмыльнулся Котян.

– А ты её знаешь? Тебе они доложили?

– Не знаю! Но предположить могу… Истинная задача этого монгольского корпуса – наказать половцев! – грозно ответил Котян. – И знаешь за что? Мы приняли к себе злейших врагов рода Чингиз-хана – меркитов.

Он подошёл ближе и зловеще прошипел:

– Они тебе говорили, когда просили принять в орду, что враждуют с родом самого монгольского владыки? Не сказали? Тогда скажи мне, знатному хану, которому тоже небезразлична судьба всех половцев: зачем ты их к себе принял? Тебе своих людей мало?!

– Меркиты – опытные воины и умелые наездники, – неуверенно отвечал каган. – Они уже достаточно проявили себя. К тому же пришли со своими кибитками и юртами, скотом и вооружением.

– Хорошо, об этом не будем. Что сделано, то сделано, хотя я точно знаю, что ты, великий каган половецкий, совершил непростительную ошибку.

– Какую же? – просипел Юрий Кончакович. – Ты и рад толкнуть меня лицом в эту самую ошибку… Какую?

– Ты влез в межродовую войну монгольского кагана. А он ошибок никому не прощает.

– Ты, Котян, просто завидуешь, что в моей орде теперь вдвое больше людей.

– Завтра у тебя их количество так же легко может уменьшиться вдвое.

Неслышно появлялись чаги-служанки, уносили блюда, приносили другие.

– Запомни, Котян, – грозно сипел Юрий, приподнявшись на подушках, – я ничего и никого не боюсь в моей степи. Я монголов побил один раз, побью снова…

– Ты упустил свою победу, – ответил пожилой хан. – Мёртвым монголам ты предпочёл живую добычу. Они скоро придут за ней, тогда вся твоя степь заплачет кровавыми слезами.

– Их гораздо меньше, чем нас! – запальчиво крикнул Юрий. – К тому же у меня с ними договор.

– С горцами у тебя тоже был договор, – насмешливо сказал Котян. – И где теперь горцы?

– Кипчак берёт добычу там, где она плохо лежит, невзирая на всякие глупые клятвы. До конца честными мы должны быть только между собой.

– По крайней мере, пока не распускай своих воинов по куреням.

– Часть их я уже распустил, чтобы отвезли добычу – порадовали близких.

– Прославляли твою щедрость, да?

– Они вернутся через несколько дней. Будет праздник, будем делить добычу между ханами. Останешься на праздник?

– Я к вашей добыче не имею никакого отношения, – твёрдо ответил Котян. – Юрий, послушай меня, старого… Немедленно, слышишь, немедленно собирай своих воинов!

– Соберу, не волнуйся… Котян, ты стал пугливым. Мы в степи хозяева. Не забыл? А если кто-то придёт, чтобы отнять у нас нашу родную степь, тому мы в силах показать, как ею дорожим и что можем для этого сделать… Так останешься?

– Я должен ехать в Галич к Мстиславу, надо только собрать дары.

– Сколько воинов с тобой?

– Три сотни. Больше зачем?

– Завтра приедет Татаур, поохотимся, – уговаривал Юрий.

– Хорошо, я останусь, но недолго… Кстати, а почему так зовёшь своего брата? Ведь он, как и ты, крещён православным именем.

– Чужое это всё – их имена, их православие. Я верю лишь в Тенгри-хана и богиню Умай, хоть и ношу имя русичей; а по-настоящему поклоняюсь только Волку.

«Дочь отдал за русского князя, – подумал хан Котян без всякой приязни, – сына назвал русским именем и сделал настоящим катом. Сколько в тебе лиц? Несчастен тот народ, которым правит такой жалкий каган… Несчастен!»

Неподалёку от основной ставки кипчакского кагана располагалась малая – двадцатилетнего его сына по имени Игорь. Его боялись и ненавидели исключительно все: челядь, чаги, колодники. С последними он был особенно жесток, считая простой военной добычей. За малейшую провинность казнил изощрённо, всегда с выдумкой, видимо, находя в этом особое удовольствие.

Наказание плетьми до потери сознания или долгое избиение воинами его сотни – это скучновато, а вот если «бунтовщика» привязать к столбу на солнцепёке, предварительно накачав солёной водой через воронку, к тому же на голову надеть мокрый обруч из конской кожи, – тогда веселее, тогда через несколько часов человек начнёт кричать нечеловечьим голосом.

Подрубать сухожилия на ногах, чтобы бегать перестал, а только мог ковылять возле юрт, чтобы даже помыслить не смел о побеге.

Травить псами.

Надевать кожаные штаны, внутри которых горячие угли…

На многие выдумки был горазд Игорь Юрьевич.

Небольшого роста, сухонький, востроносый, с быстро бегающими глазами на невыразительной физиономии, он ещё немного походил на отца, но с внешним обликом своего великого деда уже не имел ничего общего.

В его изощрениях и пытках проявлялся истинный облик богатого половчанина, а непомерная жадность оправдывалась стремлением к власти. Власть над людьми, как известно, поощряет любые злодейства, ведь она всегда направлена на «заботу о несчастных ближних».

Любил Игорь Юрьевич, выйдя вечером из шатра после пирушки с друзьями и лизоблюдами, алчным взором окидывать степные дали, представляя, что скоро, очень скоро, всё это станет его единым владением.

«Уж тогда я…» – взахлёб думал он, хотя точно и не знал, что «тогда».

…Этим вечером в малой ставке было тихо, колодники предоставлены сами себе, уехали даже надсмотрщики, потому что у великого кагана – празднование великой победы над монголами и благополучного возвращения из тяжкого похода, в котором половцы взяли огромную добычу.

У «чёрной» юрты, где жили рабы, горел весёлый костер, в языках пламени которого грелось несколько человек.

Впрочем, в этих давно не чёсанных, грязных, запаршивевших существах признать людей было непросто. Но вопреки всем тяготам неволи, которые они несли на себе, звучали бодрые голоса, даже смех иногда прорывался. И что самое странное, пахло жареной кониной.

Рязанец Трофим, киевлянин Климент, лях Анджей, булгарин Мустафа, хорезмийцы Ахмет и Махмут сидели у костра и беседовали, несмотря на языковую и религиозную разницу. Тяжкий плен уравнял всех.

Хорезмиец Махмут был жалкий и поникший. На завтра сын кагана ему посулил страшную участь за проявленное неповиновение и якобы готовящийся побег.

Участь эта называлась «испытание змеёй». Провинившегося сажали в глубокую яму, которая соединялась со змеиной норой. Стучали, гремели, орали, на звуки выползала огромная гадюка…

В общем, обречённый мог раньше умереть от страха, если нет – от змеиного яда; живым оттуда ещё никто не выходил. Но главная часть пытки заключалась в том, что осуждённому заранее говорили о мере наказания, чтобы успел побольше помучиться. А надсмотрщики за рабами и воины охраны зорько следили за тем, чтобы он испил свою чашу до дна.

Изъяснялись колодники на одном им понятном наречии, состоящем из русских, хорезмийских и кипчакских слов.

– Я знаю, знаю, – упорно твердил Ахмет, – знаю, кто нашептал хозяину про то, что Махмут к побегу готовится.

Он злобно сверкнул глазами на Климента.

– Ты поостынь, – сурово ответил ему Трофим. – Сам не слышал, зачем говоришь?

– А он тогда пришёл совсем весёлый и кусок вяленой конины принёс, я видел, – добавил Анджей. – Сам жрал, с нами не поделился. Где взял?!

– Он – урус, – тихо сказал Махмут. – Урусы все предатели.

– Это что ты такое говоришь? – угрожающе произнёс рязанец, поднимаясь во весь свой немалый рост.

– И хозяин – вашей веры, потому он такой злой и жестокий… Одно слово – христианин.

– А ты веры моей не трожь, морда твоя бесерменская! – запальчиво крикнул Климент. – Я супротив твоего Аллаха ничего не говорю.

– И впрямь, Махмут, – миролюбиво попросил Трофим, – половцы как были дрянь-поганцами и сыроядцами, так и остались ими, даром что носят наши имена. Какой он православный? Наш Христос велел любить людей, а не в яму со змеями сажать… Эх, кабы не эти колодки-смыки, собрал бы я всю остатнюю силу мужицкую и свернул бы петушиную голову этой завали.

– Хуже половца только владимирцы и суздальцы, – сказал булгарин Мустафа, и с ним согласились все.

Ещё немного покричали-побухтели, даже ругаясь без злобы, потом затихли, каждый думая о своём.

Небольшой кусок конины вертели над огнём по очереди.

Повезло нечаянно.

Отъезжая из своей ставки на пир, один из ближних друзей сына кагана, смеясь, спросил:

– Это кто такие, великий хан? – и указал на грязных, оголодавших рабов.

«Великий хан» важно ответил:

– Мои колодники, дорогой Жома. Правда, они немного исхудали, потому что их религия заповедовала для них вечный пост.

И заржал радостно, как жеребец на просторе.

– Великий хан, у тебя недостаточно овец, или иссякли быки, или кобылицы твои перестали доиться? – притворно изумлялся Жома.

– Это почему же?

– Я недавно был в коше у Анвара, он простой сотник в орде твоего отца, вот у него рабы выглядят гораздо и лучше, и сытнее. А эти напоминают мне человеческую судьбу, может быть даже твою…

– Почему ты так сказал? – насупился сын кагана. – Это кому ты сейчас сказал, а?

– Прости, великий хан! – В отчаянии Жома бросился на колени. – Шутка, всего лишь неумелая шутка. Я хотел сказать, что всякая судьба людская переменчива – и моя, и твоя, и даже их.

– Запомни, Жома, – гордо сказал Игорь, – судьба степняка в его коне, его силе и добыче. А у кипчаков всё это есть. Так что наши судьбы счастливы со всех сторон.

– Ты мудр, великий хан, ты милостив!

«Великий хан» надменно задрал свою физиономию кверху и крикнул:

– Да, я милостив! У кипчаков большой праздник! И даже эти псы сегодня имеют право на кусок мяса. Эй, челядь! Дайте им конины!

– Ты действительно велик, – льстиво улыбнулся Жома и поклонился ниже обычного.

Он ещё не знал, насколько был прав, назвав колодников «судьбой» сына половецкого кагана, которому так и не суждено было стать владетелем донской степи.

К утру в ставке половецкого кагана всё стихло. Праздник удался на славу, много было выпито и съедено. В воздухе стоял устойчивый запах жареного мяса, всевозможных приправ, кумыса и вина.

Котяну Сутоевичу не спалось. Он вышел из своего шатра и, немного пройдя через кольцо юрт и кибиток, оказался в степи. Здесь чистый запах никакая кислятина не портила.

Близился рассвет.

Из прибрежных зарослей тростника раздался крик малой выпи; высоко величаво и плавно летели, издавая каркающие звуки, ночные цапли.

Хан Котян любил всё это, любил бесконечное пространство, укрытое ковылями, этот зыбкий утренний воздух, совсем немного сдобренный запахом сгорающего кизяка, доносящегося откуда-то.

Он плотнее закутался в халат и, обернувшись, посмотрел назад. Через мгновение возле него стоял хан Бастый – могучий, в походном снаряжении.

С некоторых пор он являлся правой рукой хана. Произошло это после того, как был убит единственный сын Котяна – Мангуш. Странное соперничество между родами послужило причиной того, что хан Аккубуль из рода Токсобы вначале пленил его сына, а потом убил.

Котян был вне себя от горя, не понимая, где он находится и что происходит вокруг. Бастый – один из его подчинённых – собрал тертеровцев и разгромил аулы токсобичей, а самому Аккубулю срубил голову и привёз её Котяну.

– Всё по твоему слову, пресветлый хан, – сказал Бастый. – Никто из наших нукеров вина не пригубил, не в пример кончаковским. Я видел, как они перепивались и засыпали.

– Пусть будут готовы отправиться в путь в любую минуту.

– Да будет так.

Уже который день владыка орды Дурут чувствует опасность. Степь перестаёт быть родной, появляется что-то в её привычном облике, что отталкивает и тревожит.

Половецкий хан чуял беду.

Страх в Диком поле

1

Сотня разведки Монх-Оргила двигалась осенней степью по зарослям всё ещё густого, но уже утратившего свои яркие краски ковыля.

Изредка то по бокам, то сзади проносились стада диких тарпанов, и каждый монгол думал, что неплохо бы оседлать одного из них, чтобы добавить себе заводную лошадь.

Неожиданно возникали холмы и курганы, рядом с которыми тянулись поросшие деревьями и кустарником балки. В низинах текли ручьи, украшенные камышом.

Степь – она и есть степь, неважно, монгольская или донская. Это родной дом кочевника, место, в котором он чувствует себя привычно.

…Но двигались осторожно, памятуя, что идут по территории врага.

Костров не зажигали.

Монх-Оргил постоянно высылал вперёд по два-три осторожных нукера, которые были мергенами-следопытами в своём племени.

Прокладывая путь, по которому пойдут тумены Субедея и Джебе, сотня прошла от реки Куры вдоль Маныча, а в месте его слияния с могучим собратом переправилась через Дон.

Где-то здесь, по свидетельству захваченных накануне степных бродяг, находилась главная ставка кипчакского кагана.

Задача состояла в том, чтобы обнаружить основные скопления неприятельских сил, определить пути подходов, количество застав; выведать систему охранений, число готовых к бою всадников, схемы расположения куреней, составляющих орду.

Уже смеркалось, когда Монх-Оргил поднял вверх правую руку, на которой болталась плеть, и сжал кулак. Сотня мгновенно остановилась.

– У этого ручья мы дадим отдохнуть нашим лошадям, – сказал отрывисто.

Поманил рослого, сильного воина со смышлёным лицом и по-детски открытыми глазами.

– Тургэн, ты со своими нукерами будешь скакать в сторону заходящего солнца, пока не станет совсем темно.

Помолчал, насупившись, и добавил:

– Или пока не встретите этих кипчакских псов… Тогда вы на время затаитесь, змеёй проползёте в их кочевье и захватите какого-нибудь знатного кипчака, чтобы привести ко мне живым и невредимым.

Видя, что Тургэн чего-то напряжённо ожидает, выкрикнул:

– Шума быть не должно! В драку не лезьте…

– А если они нас бить станут? – робко спросил десятник. – Или погонятся за нами?

– Я понимаю, – миролюбиво ответил Монх-Оргил, – что монголу без драки скучно, но сейчас вы – глаза и уши, а не руки. А кони ваши быстры, ты тоже быстрый, Тургэн[3]3
  Тургэн по-монгольски – «быстрый».


[Закрыть].

Почувствовав, что говорит с десятником почти по-родственному – тоном, неподобающим в военное время, посуровел.

– Если непобедимый, устами которого говорит сам повелитель вселенной, скажет, что надо идти в тихую разведку, а не в бой, значит, так угодно богу войны. – Для убедительности добавил, но не совсем уверенно: – Если завтра непобедимый прикажет нам всем отложить в сторону оружие, одеть бабий платок вместо кожаного шлема и идти собирать конский навоз, потому что он важен для торжества имени монголов – значит, пойдём собирать.

И ткнул рукой в том направлении, по которому надо отправляться.

– Слушаю и повинуюсь! – гаркнул Тургэн.

Он взлетел на лошадь и помчался в степь.

За ним немедленно потянулся десяток.

Хорошо в степи ночью! Воздух кажется влажным и гулким, звёзды – близкими, а жизнь – бесконечной.

Степь разнообразна, как судьба людская: разнотравье одуряет, ручьи охлаждают, просторы манят.

То стаи дроф пронесутся над головой, то грозной тенью мелькнёт пардус-барс, а то лиса залает на бредущего в ночи путника.

С волками в степи лучше не встречаться, в бескрайних донских просторах они упорны и бесстрашны, и уж если погонятся за одиноким человеком, то непременно убьют.