Текст книги "Квантор существования"

Маша, подойдя к подругам, хотела уже, сбиваясь на ходу с мыслей, объяснить, что ей необходимо еще кое-кого? или чего? дождаться у памятника на площади, но растерялась, замолчала на первых же невнятных фразах и отказалась от своей затеи. Она пришла на условленное место вовремя и ведь не ее вина, что вчерашний Машин спаситель опаздывает по неведомой причине. Да и не придет он, успокоила себя Машенька, и звонка тоже никакого не было, это ей просто почудилось. И улыбнулась Леночке и Нине, и кивнула в сторону кинотеатра, что, мол, здесь стоять, пошли? И повернулась уходить и бросила последний рассеянный взгляд в сторону проезжей части Тверской. И взгляд Маши зацепился, и она обомлела.

Из припаркованного прямо у парапета перехода, в нарушение всех правил, дорогущего, "глазастого" "Мерседеса", с невообразимыми номерами, из распахнутой задней дверцы как раз в этот самый момент и вылезал вчерашний Машин спаситель, и он видел ее и улыбался ей. И вот уже шел к ней, легко и непринужденно перемахнув через железную трубу ограждения. И ни о какой случайной встречи речи и быть не могло: Ян небрежно, наперевес, нес в руках изящно и тонко исполненный, но совершенно шикарный по виду букет незнакомых Маше цветов. Девушка машинально сделала шаг навстречу. Подруги остановились и повернулись, смотрели с недоумением и любопытством. Когда же поняли, что и букет, и незнакомец адресованы лично Маше, то и с завистью. И не одни только Машины подруги. Как по команде в их сторону развернулись в боевом порядке все наличествующие на площади девицы, уставились и досужие, коротающие время на лавочках зеваки. И было отчего.

И кавалер, и букет, и машина выглядели сказочно и необычно, словно попали на замусоренную площадь прямо с картинки глянцевого, сладкого журнала. Особенно кавалер, богатый и интригующий на вид. На Яне уже не было вчерашнего гангстерского, с прорехой, плаща и громоздких полувоенных ботинок. Теперь его стремительную и стройную фигуру окутывало распахнутое, струящееся дорогой шерстью, осеннее пальто, дозволявшее видеть и однобортный, идеально пригнанный, темный пиджак и ослепительной белизны рубашку и умопомрачительной расцветки, но безумно шедший ему галстук. Ян был шикарен, мужественно красив и неповторим. И он шел к ней, к Маше. Он не опоздал и нигде не задержался, он просто ждал ее в черном немецком авто, не на площади же было ему стоять в таком виде, в самом деле! И увидел, что она приехала, как и когда обещала, и вышел на встречу.

– Здравствуйте, Маша, – это он обращается к ней, и протягивает цветы. И обратного хода нет, – я очень рад, что Вы пришли. Вы замечательно выглядите сегодня.

– Здравствуйте, Вы тоже, – и, конечно, первым делом сморозила глупость. Маша неловко переложила цветы в одну руку, второй указала на Леночку и Нину, которые ничего не понимали и жаждали объяснений, – Это мои одногруппницы и подруги. Это Нина. Это Лена… Девочки, а это Ян..!

– Очень приятно, – Ян слегка в знак приветствия склонил голову. Девушки сделали то же самое, но от неловкости бессловесно, – как вы уже понимаете, милые барышни, вашу подругу Машу я сейчас от вас похищаю. Надеюсь на вашу скромность и понимание. Побережем уравновешенное состояние души Машиной мамы. Вы со мной согласны?

Леночка и Нина опять ничего не смогли сказать и лишь жестами дали понять, что возражений не имеют.

– Отлично. Что же, желаю вам приятно провести время. Маша, прошу Вас, – Ян улыбнулся и широким взмахом руки указал на припаркованный "Мерседес".

У Маши все смешалось в голове, и картинка поплыла перед глазами. Не понимая, что и зачем она делает, Маша Голубицкая пошла рядом с Яном к машине. Только раз виновато оглянулась на брошенных подруг. Нина смотрела ей вслед с обидой и вызовом, во взгляде же хохотушки Леночки сквозило нездоровое, пачкающее любопытство. Машу передернуло.

ГЛАВА 13. ГЕКАТОМБА

Машина мягко, словно катер на речке, подминала пружинящий асфальт дороги. Плотные, тонированные стекла создавали эффект абсолютного вакуума в замкнутом, маленьком пространстве салона. Девочка потерялась, забилась в кожаные подушки сиденья и сжалась, как натужная пружина. Но Яну, отчего-то именно такое ее робкое и боязливое поведение пришлось по душе. Будто мышонок, подчинившийся гипнотически дудочке крысолова, заманилась она, не задумываясь о смысле и цели собственных поступков. Была понятна, проста до умиления в своем безропотном следовании, и все же загадочна и маняща сокрытым, истинным, не проявившимся вторым дном. И вот сидит почти рядом и ни за что, он чувствует, не решится первой начать разговор. Что же, не беда, он сам выступит застрельщиком и посмотрит, вылупится ли из куколки на этот раз бабочка. Любопытство и не более. И еще скука, тоска и расслабляющее благополучие. Нужны ли ему подобные игры? Вот в чем вопрос.

Машенька и без маминых подсказок понимала, что ведет себя сверхнеприлично. Мало того, что без расспросов и возражений она последовала за Спасителем в его авто, так теперь сидит букой и не находит сил повернуть даже голову в его сторону, не говоря уже о том, чтобы хоть поинтересоваться, а куда, они, между прочим, направляются.

Слава богу, что в машине они были не одни. Два передних сидения "Мерседеса" были оккупированы вполне милыми, улыбчивыми мальчиками, которые, хотя и не вступали с Машей и ее спутником в разговоры, то и дело оборачивались, даже тот из них, который непосредственно управлял автомобилем, и одним своим видом и выражением лиц давали понять, что очень рады новой гостье. Вид у обоих был весьма элегантный и самую чуточку женственный. Видимо, из врожденного воспитания и интеллигентности. Так что спутники Спасителя произвели на Машеньку благоприятное впечатление. Банальное и единственно правильное объяснение впечатлившей ее женственности даже не пришло в Машину далекую от богемных искушений голову.

Наконец авто плавно, без рывков и усилий, затормозило, и один из передних мальчиков, поспешно схватившись со своего места, распахнул перед Машей дверь. Спутник ее вышел с другой стороны без посторонней помощи. Интеллигентный водитель тоже покинул машину, щелкнув напоследок брелком от сигнализации. Из всего этого Маша справедливо заключила, что окружение Спасителя скорее не прислуга, а близкие друзья или любимые сотрудники. Сделав про себя подобный вывод, Маша, наконец, догадалась оглянуться и определить настоящее свое местоположение.

"Мерседес" оказался припаркованным у левого крыла гостиничного комплекса "Россия", и Маша, припомнив нехорошие слухи о повадках "новых русских", испугалась, уж не в снятый ли заранее номер они сейчас направятся. Но нет, у красочно оформленного выхода тускло и внушительно обозначилась ресторанная вывеска "Токио", к ней Спаситель и повел Машу, легко и цепко взяв за локоть. Тоже мало хорошего, в такие заведения известно кто ходит, но все же не настолько страшно.

Ресторан, по крайней мере на вид, был элитный и баснословно дорогой. На четверых им отвели целый отдельный кабинет, уютный и полностью отчужденный от остального пространства. Больше всего Машу устраивало то, что в этом райском гастрономическом уголке ей не придется ужинать наедине со своим новым знакомым. Может и Спаситель наперед предвидел ее затруднения и оттого пригласил этих милых мальчиков составить на сегодняшний вечер компанию. Его предусмотрительность, возможно, надуманная, была Маше приятна. Однако, до сих пор, хотя уже сидели за столом, всеми четверыми не было произнесено ни слова. И Спаситель не торопился представлять Машу своим друзьям. Осознав подобную странность в поведении, Маша почувствовала неловкость. И огляделась, и обнаружила, что и Спаситель, и интеллигентные мальчики смотрят на нее и улыбаются. И в ответ расслабилась и улыбнулась тоже.

– Вы успокоились. Вот и хорошо. Уверяю Вас, Маша, ничего плохого с Вами не случится. Я уже говорил Вам, что прогулки в моем обществе совершенно безопасны. Как только Вам надоест или наскучит наша компания, Вы покинете нас без малейших возражений. И Вас отвезут домой или куда Вы сами скажете, – разом расставил Спаситель все точки над "и", – а теперь давайте я Вас познакомлю со своими друзьями и в некотором роде деловыми партнерами.

Мальчики, однако, преставления дожидаться не стали, а назвались самостоятельно, по очереди, слегка привстав с мест:

– Максим.

– Александр.

И затеяли шутливую, легкую беседу, перемежая занятные байки комплиментами даме, впрочем, ненавязчивыми и изящными по форме. Ян больше слушал и смотрел со стороны, будто бы даже наблюдал и присматривался, в разговор по началу вступал редко и с несущественными замечаниями. Но когда, наконец, вознамерился обратиться к Маше, мальчики, как по мановению волшебной палочки, умолкли, оборвав на полуслове очередное занятное повествование.

К этому времени Маша чувствовала себя уже совершенно в своей тарелке, и даже получала удовольствие от незапланированного приключения и необычной еды. Слава богу, что заказ официанту был сделан без ее, Маши, участия, и ей не пришлось краснеть за свою полную неосведомленность в нюансах японской кухни. Даже традиционные палочки были заменены лично для нее на обыкновенные нож и вилку.

– Так что, же, Маша, Вы в самом деле студентка? – то ли насмешливо, то ли с недоверием спросил Спаситель.

– В самом деле. А что, непохожа? – Маша оказалась в силах и пошутить.

– И что же изучаете? Экономику? Финансы? Или, может быть, юриспруденцию? – вопросительно перечислил Ян модные постсоциалистические дисциплины.

– Не угадали. Физику в университете, – ответила ему Маша и отправила в рот огромный, цельный кусок рыбы с рисом. Поняв, что переборщила, усиленно заворочала челюстями, давясь и стараясь жевать, но держать рот закрытым. Оттого, занятая нелегким делом, Маша и не углядела, какой эффект произвел на Спасителя и его ребят ее ответ.

Не то, чтобы Ян Владиславович был ошарашен, подобного с ним давно уже не случалось. Но ответ девушки не укладывался в придуманный им легкий и ненавязчиво развлекательный сценарий нынешнего вечера.

Сначала все шло по нужному ему плану. Уж кто-кто, но Янош Балашши, венгерский рыцарь и венецианский затейник, мог вспомнить свое прошлое и произвести впечатление на кого угодно и когда угодно, было бы желание. И шикануть, и пустить пыль в глаза, и в несколько приемов увлечь любую горожаночку или дворяночку. И впечатляющее свое появление на Пушкинской площади Ян продумал заранее, но адресовано было оно вовсе не девушке Маше, а личной прихоти и мимолетной причуде.

Еще только собираясь на неожиданно придуманное свидание, Ян закапризничал, сгонял недовольно бурчащую Тату несколько раз в гардеробную и обратно. Потом и вовсе решил никуда не ехать, потом передумал, почему бы и нет? И велел принести парадное одеяние. После придумал и машину и взял из гаража самую шикарную, купленную Мишей всего пару дней назад для особо представительских случаев. В водители, вежливо полупопросив, полуприказав, снарядил Макса и Сашка. Неразлучная, любящая пара особо и не возражала, а скорее, наоборот. Ведь когда еще доведется увидеть дорогого хозяина в ослепительном наряде, направляющегося на всамделишнее свидание. Макс и Сашок, виновные в грехе любопытства, ни за что бы не пропустили такого события, а тут была и возможность поучаствовать лично.

Когда выходил к автомобилю во двор, из окна первого этажа выглянула ему в след Ирена, все еще заспанная и полуодетая. Пару секунд глазела на невиданное чудо, а после демонстративно покрутила указательным пальцем у виска и отвернулась. Ну и наплевать, он, Ян Балашинский, никому не обязан давать о своих поступках отчет и, если ему угодно дурить, то он и будет дурить.

Все же любопытно будет еще раз взглянуть на ту, которую он спас вчера от большой неприятности. Да и чужую благодарность увидеть и услышать тоже, наверное, будет приятно. Обычные люди почти что никогда не выражали и не испытывали в его, Яна, адрес подобных чувств. И благодарить Яна Владиславовича, им, по большому счету, было совсем уж не за что. Что и говорить, человеческое племя видело от него мало хорошего. А встреча с девушкой, обязанной ему и не имеющей ни малейшего понятия, с кем имеет дело, могла стать забавной.

Скорее всего, малышка и в самом деле этакая домашняя кошечка, мамина дочка, которую ничего не стоит смутить и заинтриговать. А на серьезные усилия Балашинскому тратиться не хотелось. Он выстроил для себя и соответствующий образ девушки, "студентки" на каких-нибудь не очень престижных и недорогих секретарских или бухгалтерских курсах, мамочкиного начинания для успешного устройства в жизни, не очень умной и недалекой, но скромной и самую малость затюканой. Иная и не была нужна. Развязных, раскрашенных, все на свете знающих девиц и малолеток были полны и приличные клубы, и затрапезные бары, и никакого интереса к этому дешевому товару Ян не испытывал. Роль же благодетеля невинной, пусть и простенькой милашки, с подходящим именем Машенька, щекотала уставшее и сонное самолюбие. Отсюда возникли и цветы.

Маша так естественно опешила и засмущалась подружек, что Ян Владиславович на миг ощутил себя взаправдашним коварным соблазнителем, компрометирующим в глазах всего света безупречную в праведной репутации монашку. Чего с ним не случалось уж давно. Девушка выглядела как съежившаяся от ветра мимоза, почти не воспринимала внешний мир, сжимала пышный букет так, словно он был спасительной соломинкой: отпустишь – пропадешь. Поэтому для начала даму развлекали менее стесняющие Макс и Сашок. Ян только наблюдал, наслаждаясь ее растерянным видом.

Но девочка, неожиданно, собралась и пришла в себя. И стала слушать и смеяться, там, где было смешно, и отвечать, там, где требовался ответ, и даже дерзить. И уже никому не показалась бы она глупой и недалекой. И Ян, по-настоящему заинтересовавшись, попытался уточнить ее статус, и уточнил, на свою голову.

Старательная, средненькая "студенточка" исчезла и на ее месте нарисовалась, неясными пока штрихами, умная и неординарная, судя по роду занятий и престижности учебного заведения, девица, уже не Машенька, а, наверное, Мария, чуть ли не по отчеству и с уместным обращением на "Вы". И сфера повседневных интересов этой девицы лежала вне пределов познаний и талантов самого Балашинского, далекого как от Луны, от всех областей естественных современных наук. Интрига обострялась и затягивала. И теперь уже самому Яну приходилось по переписанному внезапно сценарию быть настороже и не попасть впросак из-за собственного полного невежества и незнания основных тем и законов мироздания. Впрочем, никогда в его голову не приходило и тени мысли интересоваться подобными вещами. Но и в принадлежащей Яну колоде оставалось полным-полно козырных карт. Главные же два туза именовались "жизненный опыт" и "материальное благосостояние".

Пока же навел девушку на разговор о ней самой. Было довольно интересно и познавательно.

Маша, между тем, весьма толково излагала, все же больше адресуясь к Максу и Сашку, подробности своей будущей научной карьеры, попутно объясняя основы современного обучения и жалуясь на предстоящие учебные тяготы. Ян, словно исподтишка, без прежней непогрешимой самоуверенности, разглядывал девушку, будто только что впервые ее увидел.

Никакая она не серенькая мышка, разве чуть-чуть, самую малость "синий чулок". И не накрашена и не разряжена в крикливую юношескую попугаистость скорее не от робости и застенчивости, а от равнодушия к ненужным на ее занятой взгляд хлопотам, от заботы и уважения к матери, может быть, и не считает нужным тратить время на споры и пустые доказательства своей зрелости. Да уж, у этой-то Маши в голове явно вещи поважнее, чем тряпки и молодежные гулянки, крепкий орешек. А жаль. Она славненькая: и чистенькое личико, и промытая коса, и голубой, бесхитростный взор. Один только недостаток, что умна. А это трата времени и трата мысли, и быть может, пустая трата сил. С такими, как Маша, результат наперед не предсказуем, и любая собственная фальшь может выйти потом боком. Уж он знает.

А с другой стороны, можно подумать, он, Балашинский, Ян Владиславович, ограничен в своем времени и торопиться жить. А торопиться ему давно, с самого рождения, некуда. Ничто и нигде его не ждет, ни слава, ни крест, ни могила. Ждут только в Большом доме. Но и его обитатели тоже не связаны узами ни времени, ни спешности существования. Все дело только в трусости и лени, в никому не нужной и оттого бессмысленной экономии сил. В спячке желаний, куда Ян отправил себя сам, выбравшись по невероятному случаю из погребальной ямы и испугавшись на веки вечные ее черного безмолвия. Оттого и обрек нынешнего Балашинского на прозябание невидимым червем, глистом в теле человечества, которое сам же презирает и еще больше боится. Питается его соками, оставаясь тайным и невидимым. Но чего ему, ему-то перворожденному вампиру, вурдалаку Яношу, почти неуязвимому в нынешнем стремительном мире, бояться? Да он и не один – вон сколько новообращённых, родных душ идут рядом. Ловят каждое слово, будто он пророк, и во имя им созданной семьи готовы на все. Надо – и будет их больше… Вот только больше не надо. Хватит. Было уже когда-то.

А что касается сегодняшней, новой Маши, то он еще посмотрит, подождет. Спешить и впрямь некуда.

Однако, беспокойные, противоречивые мысли за богатым, изысканным ресторанным столом, одолевали не только одного Яна Владиславовича. Посещали они и Машину достойную и смышленую головку. Девушка постепенно словно распалась на две половинки, независимые между собой. Одна часть ее, активная и волевая, слушала и говорила, и даже, случалось, вела за собой беседу. Шутила с Максимом и Сашей, как последний разрешил именовать себя, немного даже умничала, тут же была и настороже и, вообще, старалась не ударить в грязь лицом. Другая же Машина половинка, затаившись в засаде, выглядывала украдкой и сразу пряталась, унося кусочки разрозненной мозаики впечатлений в свое прибежище. Эта партизанская полумаша наблюдала и стерегла Спасителя.

Человек, вырвавший Машу из рук вчерашней шпаны, и человек, сидевший сейчас справа и наискосок от нее за столом, немало отличались друг от друга. И сегодняшний определенно нравился Маше Голубицкой намного больше. И дело было не только в роскошном антураже их свидания, хотя и в нем, конечно, тоже.

Случайный знакомый, еще до сегодняшнего дня мог Спаситель пройти лишь эпизодом с соответствующими выводами, Маша бы подумала о нем немного времени и вскоре позабыла бы. Фигуру вчерашний Ян, тогда для Маши еще безымянный, просто смелый и сочувствующий прохожий, имел неопределенную. Придумать его любым не стоило труда, вообразить каким угодно, героем или подвыпившим и расхрабрившимся отцом семейства, отпускным офицером спецназа или загулявшим охранником президента. Кем угодно, только не богатым владельцем нарядного лимузина, с эскортом из аристократичного вида мальчиков, наверняка входящим во многие двери без стука. Потому, что минувшей ночью, он, не имеющий имени, не был таким.

Теперь обозначился и иностранный, хоть и едва уловимый акцент, и нерусское имя Ян, а отчество как назло Маша так и не вспомнила, но что-то длинное и ритмичное. Определился и сам человек, и его лицо, которое Маша узнала, только увидевшись со Спасителем вновь на площади, а так и припомнить по памяти не смогла бы. Да ей с перепугу тогда и не до разглядываний было.

Самое удивительное, конечно, не преобразившая его одежда, и не изменившиеся в лучшую сторону манеры. Самое удивительное, это его взгляд. Как он смотрит на Машу, на мальчиков, на официантов, вообще кругом себя. Не притушенный алкоголем, бесшабашный и пустой, как запомнилось Маше, но взгляд сверлящий, и, если чуть подольше посмотреть в глаза, то и обжигающий. И в то же время – это взгляд-взломщик, вторгающийся без спроса в чужую душу и выворачивающий ее наизнанку для собственной нужды. Таким, по читанным Машей описаниям, должен быть взгляд у важного следователя, раскалывающего на допросе особо опасного преступника.

И Ян ей ничуточки не соврал: рядом с ним было безопасно. Так безопасно, как Маше не было никогда рядом ни с одним человеком. Даже с отцом. Какая-то неведомая, непреодолимая мощь и уверенность были в этом не самом высоком и крепком на вид человеке, что и взвод матерых, прошедших огонь и воду, десантников, сильно подумал бы, прежде, чем стал бы его задирать. И еще Маша отметила, правда смотрела она от некоторого смущения лишь уголком глаза, что у Спасителя красивое, хоть и излишне белое лицо, но может, это только из-за контраста с черными, немного вьющимися и жесткими волосами. Руки его, особенно пальцы, тонкого и картинного рисунка, были полны спокойной неподвижности, без следа нервозности. Вся фигура и неспешный поворот головы изящны без хрупкости, и одновременно будто насторожены и начеку, но без тени страха и сомнения в себе. Словно взведенное, готовое в любой момент выстрелить, оружие. Но не угрожающее и не нападающее попусту, без причины.

Она все говорила, не переставая, ее уже понесло в какие-то совершеннейшие математические дебри, но Ян ничего, слушал, хотя было видно, что едва понимал с пятого на десятое. А мальчики совсем уж скисли и заскучали, но продолжали внимать из вежливости. Тогда Маша, сделав над собой усилие, потихоньку приостановила охвативший ее словесный понос. И украдкой бросила взгляд на свои и часики и обнаружила, что вечернее время перевалило за одиннадцать. Куда и как подевались три часа было совершенно непонятно. Однако, мама! Как же она могла позабыть?

– Вы извините, я Вас совсем заболтала. А ведь мне уже пора уходить. Понимаете, мама, она… В общем, я должна попасть домой не позже двенадцати, – тут уж Маша повернулась и обращалась исключительно к Спасителю.

– Да, да, конечно, – без тени недовольства ответил ей Ян. Неужто рад наконец от нее отвязаться? Маше на миг стало обидно и нехорошо.

– Так я пойду? – полувопросительно и ожидающе прозвучал Машин голос.

– Конечно. Но через пару минут и вместе с нами. Я Вас пригласил, я же Вас и доставлю домой, – сказал Ян тоном, исключающим любые альтернативные предложения с ее стороны, – это Вы меня должны извинить. Для меня таким удовольствием было Ваше общество, что я совершенно забыл о времени.

Врет, наверняка, подумалось Маше, но все равно было приятно. Какое там удовольствие, если он за весь ужин едва сказал ей два десятка фраз.

– Мне, однако, надо позвонить и предупредить маму, что я скоро буду. Видите ли, она очень просила отзвониться, как только закончится кино. Но так как я…, – Маша осеклась, не зная, как деликатней сформулировать неловкость своего положения.

– Но так как Вы ни в какое кино не попали и исключительно по моей вине, то будем считать, что оно только что закончилось… Макс, телефон сюда! – скомандовал Спаситель одному из мальчиков.

На столе в мгновение ока возникла мобильная трубка. Маша ее взяла и неловко затыкала в кнопки, путаясь в клавиатуре. Но справилась самостоятельно. Спустя довольно изрядное время мама была умиротворена и Маше даже удалось обойти острые углы с подзыванием подружек к таксофону. Интересно, на какую сумму она наговорила? Хотя, судя по нордически спокойным лицам Яна и мальчиков, им было на это обстоятельство абсолютно наплевать.

Когда же Ян достал из внутреннего кармана облегающего пиджака невиданную доселе Машей никогда в реальном мире зеленеющую денежную пачку и небрежно отделил на глаз несколько купюр, Маша Голубицкая поняла, что все ее телефонные опасения были напрасны. Однако, сам вид этих денег подействовал на нее угнетающе и вновь пробудил чувство неловкости и собственной неуместности.

До дома Машу домчали почти в одно мгновение. Однако, прежде чем позволить Маше выйти из машины, Спаситель неожиданно и впервые взял ее руку в свою.

– Если Вам не скучно и не противно мое общество, то могу я надеяться еще раз встретиться с Вами? – спросил он так вежливо и галантно, что немыслимо было ответить отказом.

– Да, я тоже…, то есть мне тоже понравилось э-э… Ваше общество. Я с удовольствием, только вот как же..? Ведь у меня мама? – заикаясь, ответила Маша.

– Не беспокойтесь, я вовсе не собираюсь еще раз звонить Вам домой и тем более беспокоить маму. Я найду Вас иным способом. Какой номер, простите, я запамятовал, Вашей группы на факультете?

– Сто четырнадцать, – отозвалась Маша тихо, но и радостно.

– Замечательно. Значит, до встречи? – Спаситель посмотрел Маше прямо в глаза, страшно сказать, выжидающе и просительно. И Маше стало совсем легко и хорошо на сердце.

– Да,      до встречи, – и девушка выпорхнула из машины.

Конечно, маму во все перипетии сегодняшнего вечера Маша Голубицкая и не думала посвящать. Хотя на сей раз ее вранье было иного, необычного рода. И дело было даже не в сокрытии правды, что стало обычным, а в том, какова сама эта правда была. На этот раз Маша защищала уже не душевное здоровье и нервное равновесие Надежды Антоновны, а свое собственное спокойствие и, быть может, собственное, личное, пусть и маленькое, счастье. В том, что у матери весть о ее сегодняшнем свидании вызовет настоящую и, с тяжелыми последствиями, бурю, Маша даже не сомневалась. И была к тому же уверена и разумом, и всеми чувствами, что Ян не может понравиться Надежде Антоновне ни при каких обстоятельствах. Ни как спаситель, ни тем более как ухажер. Ни тушкой, ни чучелом, как говорил их школьный учитель математики. Значит, любым способом и как можно более долгое время, Маша обязана держать свое новое знакомство в секрете, если хочет, чтобы отношения ее и Спасителя хоть как-то продолжались.

Хотя, стоп, стоп! Какие отношения? Урезонила Маша саму себя. Свидание было-то пока одно. Да и было ли это свидание? И будут ли в ее будущем другие? Обещать-то он, конечно, обещал, но найдет ли ее в самом деле. Захочет ли? Не очень удалось у Маши сегодняшним вечером, так будет ли другой? Ведь заметила и сама: сидел и слушал Ян больше из вежливости, да и не расходиться же всем голодными. А слова, что слова! Такие, наверное, всем говорят при расставании, по ритуалу, хотя и не увидятся больше никогда. Но вот глаза его, как смотрел на Машу при прощании, смущали и порождали надежду. И эту надежду Маше тоже хотелось укрыть от чужих глаз, схоронить, защитить.

Маша не заметила и сама, как из прилежной, однодневной, но нацеленной в будущее студентки, рассудительной и не тратящей себя по пустякам, той, что отложила любовь и романтику как ненужный до времени учебник на дальнюю полку, превратилась всего за один только день в совершенно другое существо, живущее по иным законам. Была она еще слишком молода и неопытна, чтобы осознать, а значит, и испугаться такой в себе перемены, и потому оказалась без главного женского оружия самообороны в руках – знания о себе самой, новой и опасной.

Новоявленный ее кавалер и вовсе ни в какие подробности не вдавался. По правде говоря, Балашинский и сам до конца не знал, для чего вообще ввязался в эту авантюру и для чего ему нужна вся эта канитель. Что выйдет, то выйдет, но забивать свою голову лирикой Ян Владиславович тоже не собирался. Однако, всю дорогу домой молчал, развалился на мягкой коже заднего сидения и ни в какие переговоры ни с Максом, ни с Сашком не вступал. Хотя передней парочке ох, как хотелось по косточкам разобрать, а после и перетереть и сегодняшнюю девушку Машу, и весь неожиданный экспромт со свиданием. Но молчал хозяин, не смели и холопы.

Но были в Большом доме и те, кто смел. Поджидала в холле Ирена, и, невдалеке, в смежной гостиной, сидел на страже Фома. Смел бы и "архангел", но, довольный собственными, семейными обстоятельствами, не видел нужды отказывать и хозяину в редкой личной жизни.

– И как же прикажешь тебя понимать? Совсем сдурел на старости лет? – когда никто из семьи не наблюдался поблизости и не мог слышать Ирену, она порой позволяла себе хамско-интимные грубости по отношению к тому, с кем бог знает уже сколько времени делила постель, хоть и не одна.

– Можно подумать, что от тебя убудет? – в тон ей ответствовал Балашинский, который тоже, если требовали обстоятельства, мог быть весьма нелюбезен и груб.

– От меня-то не убудет. А вот тебе это на кой черт надо? Свеженького захотелось? Так ты намекни только, я тебе целый табун девок нагоню. По первому разряду, – Ирена нарочито зло расхохоталась, – или тебя на целочек-малолеток повело?

– Заткнись, идиотка, язык как помело, – в свою очередь разозлился Ян, – тут другое. Тебе, дуре, не понять.

– Ха-ха. Вот это новости. С добрым утром, родная страна, – тут Ирена, уперев руки в бока, сделала несколько шагов в сторону гостиной и по-базарному громко закричала в раскрытую дверь, – Фома, а, Фома, ну-ка, подь сюды! Тут без тебя и пол-литра не разобраться.

Ян весь сжался от возмущения, зашипел змеей, но выругаться не успел. Фома, скорый, когда не надо, был уж тут как тут.

– Ну, я пойду, а вы, мальчики, сами потолкуйте, – и Ирена на всякий случай проворно улизнула наверх.

Фома степенно откашлялся, приосанился, словно поп перед проповедью и, поправив на носу очки, в коих, кстати вовсе не нуждался и носил с простыми стеклами, изрек:

– Вот ведь, Ян, какая петрушка получается. Народ беспокоится!

– Какой народ, что ты несешь? У нашей гулены очередной приступ ревности, – возразил, впрочем, довольно мирно, Балашинский.

– Не скажи. Ревность, конечно, да. Но и не только. Случай, согласись, из ряда вон выходящий.

– Да какой случай! – Ян начал выходить из себя. Много воли взяли, распустил он их на свою голову. Но на Фому вот так запросто, нахрапом, не попрешь. Головастый, да языкастый, хоть и лентяй и краснобай. Но с такими-то ухо и надо востро. Такой хорош, пока за тебя с душой и потрохами, а коли пойдет поперек, то держись. Знает он эту породу. Оттого Фома в семье на особом положении и на отдельном счету, – Я, что же, и с бабой теперь развлечься не могу? – добавил Ян нарочно пренебрежительно и грубо.

– Можешь, конечно, кто бы посмел запретить. Да только ты в общине хозяин, так тебя называют. Оттого и спрос с тебя другой. Ты скажи хотя бы мне, чего теперь ждать?

– Это в каком смысле? – удивился Ян.

– Ну, как в каком! Может ты и так, поматросишь, да и бросишь, и бог с тобой. А может в семье новый вамп объявится? Так это уже не только твое личное дело. Надо и родичей спросить. Хорошо, с Риткой повезло. А если нет?

– Да ты что, обалдел совсем? Какие родичи? Какие новые вампы? Я с девчонкой в кабаке посидел всего-навсего! – Ян взбеленился настолько, что сорвался на крик.