Текст книги "Квантор существования"

С первым клиентом Иринка определилась на удивление быстро. Не понадобились ни пляжи, ни рестораны. Идея пришла в жадно ищущую вариантов Иринкину головку внезапно и оказалась до смешного простой. Настолько, что Иринка даже удивилась сама себе, как ни разу не додумалась до этого раньше. То ли трудовой энтузиазм повлиял на ее мыслительные способности, то ли привычная к переполненным во всякое время общественным автобусам и пешему способу передвижения, Иришка упустила из поля зрения владельцев индивидуальных транспортных средств. И однажды под вечер, но до наступления ночной темноты, чтобы и себя показать и с выбором не лопухнуться, Иринка, приодевшись и подпустив косметического блеску, вышла на шоссе, идущее из Адлера через все Большое Сочи. Машины хоть и проносились, не взирая на узость дороги, с приличной скоростью, однако, возле одиноко стоявшей девушки с выставленными напоказ голыми, недурными ножками, все же притормаживали. Но Иришка разумно не спешила, выбирала. Чтобы клиент был в машине один и трезв, да и машина чтобы была не раздолбанный "москвич" или, того хуже, горбатый "запорожец". Наконец, остановилась на лиловой, увешанной стекляшками, "семерке", с приличной музыкой из раскрытого из-за жары окна.

Так Иришка и познакомилась с Мирзой. Мирза, чистокровный аварец из Махачкалы, привозил в город партии самопальных пластиковых шлепанцев, в просторечии именуемых "мыльницами", обратно в родной Дагестан увозил пачки "Мальборо", подпольно изготовленные в Гудаутах, и по качеству куда лучших своего заокеанского тезки. Только и отличий, что в полиграфии и в отсутствии фирменной надписи в основании левой сигареты, да кто станет разбираться? "Мальборо" как "мальборо". Рубль – пачка, отпускная цена из первых рук. А в родной Махачкале уже два пятьдесят, оптом и для родственников – полтинник скидки. Мирза, конечно, и табачный и обувной товар возил не каждый день. Когда и по две недели гостил в Сочи у замужней сестры. И так – с мая по октябрь. После закрытия курортного сезона наступал черед для торговли дубленками, подпольной же выделки и пошитых на загляденье Махачкалинскими скорняками-умельцами. Так что Мирза круглый год был при деле, и недостатка в средствах не испытывал. И для Иришки Мирза послужил неплохим началом.

Попала она и в кабаки, в которые прежде ход ей был закрыт. И приоделась у подпольных спекулянток в импортные шмотки от сухумских цеховиков. И даже прически у бывшей своей наставницы Нютки заказывала. Нютка делала укладку и вздыхала, завидовала тому, на что ни за что не решилась бы сама, и брала рубль на чай.

Мирза оказался, по Иришкиным тогдашним меркам, хахалем – первый сорт. За приезд тратил на Иришку когда и до трехсот рублей, немыслимые деньги, и это не считая гулянок в ресторанах и подарков из привезенного товара. И рад был, что у несовершеннолетней его любовницы имелся собственный домик, где он мог оставаться на ночь без помех. Конечно, в постели Мирза сильно отличался от соседского Петюни, и Иришка многому научилась у него с расчетом на будущее, и даже получала неподдельное удовольствие от забав с горячим и неугомонным дагестанцем. Мирза ко всему оказался и совсем не ревнив, чтобы не болтали о суровых кавказских нравах. Отбывая в родную Махачкалу, сам же и рекомендовал Иринку как местным, так и приезжающим по делам друзьям и родственникам. И благодаря такой заботе Иринка не знала простоев в работе и денежных перебоев.

Постепенно у нее сложился и свой круг постоянных клиентов, людей деловых и с деньгами. Пусть пока и не удалось Иринке обзавестись одним-единственным покровителем, который взял бы ее на долгое содержание, но все еще ожидалось впереди. Конечно, платные ее любовники были всего лишь чужими торговыми посредниками, и не самых высоких выходов, но Иришке и такая жизнь казалась совсем даже неплохой.

Со временем, осмотревшись и прикинув, что к чему, Иринка уразумела, как иметь и дополнительный навар, помимо торговли своими юными прелестями. К тому времени у нее уже появились и свои собственные подруги из числа знакомых ресторанных девчонок, таких же, как она курортных подстилок, более или менее удачливых. С их помощью и через парикмахерскую Иринка помогала сбывать своим клиентам те же сигареты и самопальные американские джинсы, накидывая поверх установленной цены и на свою долю.

Более-менее обеспеченная и задуманная ею жизнь продолжалась у Иринки до времен рухнувшей на ни в чем не повинный советский люд горбачевской перестройки. С одной стороны, накопленные Иринкой с бережением и старанием трудовые деньги стали прямо на глазах превращаться в пустые бумажки, и только с большой переплатой Иринке удалось обменять их по блату у знакомой ювелирши на золото Ереванского завода. С другой стороны, в полулегальном кооперативном бизнесе, только-только набиравшем силу, откуда-то вдруг стали выплывать невиданные и неслыханные доселе суммы, а с ними крепкие, будто вдруг выросшие из-под земли бритые ребята, умело эти суммы отбирающие. В Сочи отчетливо запахло зелеными долларами, совместными предприятиями и свежепролитой кровью.

Вчерашние ее клиенты, хоть и горячие, но мирные и гражданские грузины, абхазцы и дагестанцы теперь не на шутку воевали между собой, сплоченные и вооруженные. Отхватив свой кусок или пулю, одни уносились в московские выси, другие ложились в землю под гранитные, черные плиты. В Дагомысе и "Жемчужине" из каждого окна ныне смотрело по раскормленной бандитской роже, отдыхающей на экспроприированные капиталы или ожидающей следующего, недоделенного еще пирога.

Иринка на какой-то момент даже и растерялась. С валютой завязываться ей было пока что боязно, все же совковое воспитание не позволяло. Встревать в новую, волчью коммерцию без защиты и должных связей Иринка и подавно опасалась. Оставалось лишь одно, знакомое с ранних юношеских лет дело, которое она в свои двадцать два года хорошо умела и знала. И тут подруга ее Вика, давняя знакомая еще с безмятежных времен Мирзы, предложила выгодное дело. Если бы им и еще двум-трем девчонкам объединиться, то можно было бы с успехом обслуживать по коллективному подряду тех же бритоголовых постояльцев из Дагомыса и Сочинского Интуриста. Тамошние ребята, Вика уже выясняла, снимают сразу нескольких девчат для групповых удовольствий, пусть обращение у них и хамское, зато и платят хорошо. А если приглянешься, то могут забрать и с собой в личные полюбовницы. Недолго думая Иришка на предложение согласилась.

На первый вызов ехали вчетвером, взяли с собой в компанию безработных на тот момент сестер-двойняшек Лику и Снежану. Переговоры с заказчиком вела Вика, она же и была будто бы за старшую. Трем своим товаркам Вика обещала минимум по двести баксов на каждое тело, себе же брала триста, за хлопоты. И не обманула.

В тот вечер Иринка заработала первую в своей жизни валюту, которую и взяла с некоторой опаской. Попотеть за две зеленые, тощие бумажки ей пришлось немало. Приезжие братишки отымели и ее и подруг по полной программе, и оптом и в розницу, насколько позволяла фантазия. К тому же пришлось пить. Отказаться Иришка побоялась и правильно сделала, однако, тем самым нарушила данное себе самой обещание вечной трезвости. Но, зато, быстро опьянев, плевать хотела на то что, с ней вытворяли расходившиеся заказчики.

Дальше было уже проще. Вика свела самое тесное знакомство с дежурными администраторами, и последние без зазрения совести сами сватали заезжим гастролерам "проверенных" девочек. Иришка с подругами ждать себя не заставляли, выезжая, когда вчетвером, а когда в их команде появилась новенькая – татарочка Земфира, то и впятером.

Но свободной жизни молодежной, ударной, девичьей бригады скоро пришел конец. Как и следовало ожидать в лихие времена перемен, нашлись ушлые и сильные люди, захотевшие прибрать к рукам и выгодный бизнес по вызову. Вике, а с ней разумеется, и всей ее команде было предложено: или уйти под крышу к местным распорядителям, и подчиняться беспрекословно поставленному доглядывать смотрителю, который и решит, в какой мере оделять деньгами ту или иную работницу, или получить большие неприятности в виде больничной койки и безнадежно попорченных личика и рабочих принадлежностей. Испуганная Вика немедленно согласилась, выторговав персонально себе некоторые подручные привилегии. Остальные девушки, а с ними и Иришка, попали в жуткую, бессрочную кабалу.

Деньги, которые перепадали после всех расчетов, непосредственно на руки Иринке, никак не могли компенсировать ни каторожной, унизительной работы, иногда с побоями и членовредительством, ни низменного и позорного ее положения в роли копеечной жучки для любого охочего кобеля. Узнала она и бесплатные субботники, и ночные выходы на набережную, когда с вечера у их сутенера-смотрителя Гарика не набиралось достаточно заказов. И попробовала бы она не выйти! Гарик точно указывал сумму, которую надо было под страхом жестокой и неотвратимой расправы добыть к утру, и никакие отговорки не принимал во внимание. Жить стало совсем невмоготу. Мечты о богатом покровителе окончательно и бесповоротно канули для Иришки в Лету, она еле-еле сдерживалась из последних сил, чтобы не запить. В беспросветном хаосе и кошмаре протащились-проползли два года ее изгаженной молодости.

Пока, у последнего предела, судьба не послала ей, наконец, неожиданное и невероятное спасение.

ГЛАВА 25. ПТИЦА-ФЕНИКС

В тот день, вернее, вечер, а для мирных обывателей – и в ночь, Иришка и вышедшая с ней в пару Снежана караулили клиентов в греческой таверне на набережной с мифологизированным названием «Диоскурия». Пик курортного сезона ожидался не ранее, как через пару недель, майские же праздники они отгуляли. Оттого заказов было не густо, и простои Гарик велел компенсировать выходом на свободную охоту.

И Иришку, и Снежану в "Диоскурии" давно и хорошо знали, не без рекомендации смотрителя Гарика, и оттого никогда не гнали, а даже напротив, ставили в кредит дежурную бутылку слабого сухого вина, пусть и низшего разбора. Стоять порожняком, однако, долго не пришлось, место было доходное и прикормленное, и еще до полуночи девушки уже подсели по недвусмысленному приглашению к диковатой, но щедрой на вид компашке лихих кабардинских джигитов, прибывших по своим загадочным делам на берега Черного моря из неблизкого Нальчика. Джигиты были относительно молоды и безусловно горячи, так что работать Иришке и Снежане предстояло без дураков, на полную катушку. Но судя по тому, как захмелевшие за богатым столом кабардинцы сорили деньгами при расчете с раболепно склоненным перед ними халдеем-официантом, за одну поездку девушки при известном везении могли бы не только отработать заданный урок, но и сколько-нибудь положить безвозмездно и в собственный карман. А джигиты и не думали с ними торговаться, на объявленную цену, явно для дальнейшего торга завышенную, только махнули рукой. Мол, пустяки, и не о чем говорить.

Из "Диоскурии" хмельная компания, три порядком пьяных кавказца и две сомнительной трезвости красотки, не мешкая отправилась на паре нанятых частников куда-то в горы, в район форелевых рыбоводческих хозяйств, где у одного из джигитов проживал новорусский холостой кунак в собственном доме с биллиардной и сауной. Этого кунака Иришка и Снежана знали хорошо, правда, всего лишь понаслышке, но кунак – личность в Большом Сочи известная и уважаемая, и попасть в его дом, пусть и случайно и в наемном статусе, было для девушек удачей. Будто косвенно поднимало их на новую высоту и набивало в известном смысле цену на будущее.

В горном шале джигитов приняли как дорогих гостей, и даже платным их спутницам кунак бросил вполне добродушно: "Ну-ка, девки, залетай! Эх, не обидим!" А Снежанке так и вовсе подмигнул. В доме помимо хозяина и его друга уже свили гнездышко две пташки, рангом повыше Иришки и Снежаны, капризные и дорого одетые. Очень может быть, что и не проститутки, а постоянные подруги, или распутные дочери начальственных отцов.

Веселье, с банькой и напитками, шло своим чередом, мирно и без свинства, ставшего в большинстве случаев для девушек нормой подобных мероприятий. На джигита – по девочке, и не на виду, а по-людски, в укромном уголке. Когда же осоловевшие кабардинцы наладились поспать, то Иришке и Снежане ничего не оставалось как составить компанию кунаку и его другу Мавру, – то ли имя, то ли кликуха, было не понятно, – в виду отбытия по домам их собственных подруг. Хозяин-кунак, вот что называется большой человек, тут же выдал девчонкам по сотне зеленых, да еще намекнул, что в виде аванса, так что Иришка и подруга ее от нежданной удачи были рады стараться и готовы на что угодно. Но, как выяснилось в последствии, все же не на все.

Кунак не медля, завладел прямо-таки урчавшей от самодовольства Снежаной, на которую еще и с начала гулянья положил глаз, и увел новоприобретенную подругу куда-то в верхние покои своего горного замка. Иришке же достался загадочный Мавр, впрочем, совсем не черный и не грозный, а скорее изнеженный и хиловатый субъект, слегка смахивающий на голубого и трагично лирического поэта. Иринке отчего-то стало чуть ли не жалко этого разодетого, словно скоморох, в бело-розовой конфетной гамме, сморчка, и она нежно и поощрительно взяла поэта за руку, будто приглашая его последовать примеру кунака и Снежаны. Однако на ее молчаливый призыв Мавр отреагировал немного странным образом. Не отпуская Иришкиной руки, лирический поэт ни с того ни с сего по всем правилам галантной науки опустился перед ней на одно колено и, целуя поочередно оплаченные кунаком пальчики девушки, высокопарно изрек:

– Семирамида моя, Астарта, жрица, божественная! Прошу, нет, умоляю не отказать! В такую лунную ночь… Вы, я и природа, что может быть прекраснее. Долой из душных стен и – в поля, в луга!.. То бишь, пардон, в горы. Но это не имеет значения. Так вы согласны?

– На что? – одновременно улыбаясь и недоумевая спросила поэта Иринка. Этот странный Мавр и весь вечер нес совершеннейшую чепуху, а теперь его околесицу совсем уж было не понять.

– Как на что? На романтическую поездку в кабриолете! Ночью, при луне, я же вам говорю. И кругом деревья, и горы и слышно море вдалеке… Только Вы да я! А кабриолет имеется, самый натуральный, да. Вот и ключи.

Лирический поэт Мавр извлек из белых штанин пару ключей, висящих на серебристом брелоке с символикой знаменитого концерна Бенца и призывно, словно шут бубенчиками, помахал ими перед Иришкиным носом.

– Так вы хотите на машине покататься! – догадалась, наконец, Иришка и озабоченно спросила: – А сможете? Вы ведь выпивший.

– Какие пустяки, право, – обиженно отозвался поэт, впрочем, вся еще стоя на коленях, – я чувствую себя превосходно, как никогда. И стражи строгие правопорядка давно уж спят… По крайней мере в этом медвежьем углу. К тому же мы поедем созерцательно и степенно, а не понесемся сломя голову, как поступают те, кто не способен наслаждаться великолепием спящей природы и нежным женским обществом. Так каков будет ваш ответ, моя прекрасная вавилонянка?

– Ну ладно, Маврик, тогда я согласна, – в тон поэту, но не слишком удачно, отозвалась Иришка. Перспектива прогулки в "кабриолете" отчего-то вдруг прельстила ее, показалась праздничной и романтичной, и отчасти даже событием в ее чуждой всякой романтике жизни. К тому же и впрямь в эти минуты представлялась она самой себе дамой и музой, приглашенной на прогулку страстно влюбленным в нее кавалером, к тому же поэтом, мечтательным и нежным. А поскольку сам Мавр своей рукой никаких денег Иринке не платил, то о том, что ее время и расположение оплачены гостеприимным кунаком, можно было и вообще забыть.

И они поехали. В кабриолете. С откинутым верхом и двигателем, страшно сказать в сколько лошадиных сил. Поехали, как было сказано ранее, медленно и степенно. Относительно, конечно, к скоростным возможностям данного кабриолета. То есть, не менее шестидесяти километров в час. Луны уже давно не было и в помине, а ночь не спеша, но решительно и неотвратимо переходила в рассвет. Что, впрочем, при езде по неосвещенной горной дороге не могло не радовать. Спутник Иришки, хоть и казался лирическим поэтом, стихов, однако, по пути не читал. А только нес ту же ерунду про ночь и звезды и одиночество вдвоем. Хотя вроде был не дурной и не слепой, и не мог не видеть, что с гор уже ползет предутренний туман и скоро выйдет солнце, а одиночество то и дело нарушается петушиными криками и далеко слышной бранью хозяек на непослушно бредущих к выгону коров. Но, как говориться, хозяин – барин, и Иришка старалась поддержать нелепую игру, в которую втянул ее Мавр, детский сад, да и только.

Но скоро кабриолет затормозил на горном проселке, уходящем неведомо куда. И Мавр пылко и настойчиво начал уговаривать Иринку прогуляться в лес, по-прежнему называя ее вычурными именами из дремучей давности мифов и истории.

– Вы – как прелестная Сиринга, а я – козлоногий Пан. Я настигну вас среди деревьев, и вы будете моей навек, – бормотал Мавр, таща Иринку за руку к лесу.

"Козел,.. как есть козел, этого уж точно не отнять", – думала про себя Иришка, перебираясь через канаву, тянувшуюся вдоль обочины дороги. Что поэту просто-напросто захотелось потрахаться на природе было понятно с самого начала, только Иринка предполагала осуществить сей процесс на заднем сидении машины, а не посреди буреломов, царапучих кустов и мокрой от росы, больно режущей ноги травы. Да и почти новые, на громадной шпильке, босоножки портить не хотелось. Сколько на них копила! Но босоножки, положим, можно и снять, и попросту нести в руках. А вот юбчонку и сетчатую белую майку куда девать? Не бегать же ей, в самом деле, голой по лесу!

Поэт, однако, довольно скоро разрешил ее тревоги и сомнения, избавив Иришку от принятия решений по поводу одежды. Не заходя далеко в лес, так, что и дорогу было видно сквозь деревья, Мавр, шепча непонятную, но полную страсти абракадабру, обхватил Иришку обеими руками и прижал к ближайшему пыльно-сырому, в грубой коре, стволу. Тут же и полез под юбку.

– Лилит, моя Лилит… Я твой демон… и принесем с тобой жертву, – и все в том же духе еще добрых четверть часа нес Мавр, вовсе уже непонятное, трахая при этом Иринку так, что на ее копчике и спине не осталось уже живого места от ритмичных ударов о ни в чем не повинное дерево. Юбка и майка пришли в полную негодность, слава богу, хоть обувка уцелела. Иринка через силу изображала африканскую страсть, пытаясь по возможности приблизить конец, и думала про себя, что с козла-поэта непременно надо будет стребовать компенсацию за безнадежно испорченный наряд. Такие полоумные дохляки, сделав свое дело, как правило, потом сильно смущаются и робеют, так что бери их за горло голыми руками. И тут же, словно в ответ на ее мысли, воображаемая ситуация внезапно перешла в реальность. Только за горло взяли Иришку.

Поэт вдруг перестал бормотать, а дико взвыл и схватил Иринку за шею. И воя вовсе уж не по-человечески, принялся душить. И совсем не в шутку, а всерьез. Иринке и доли секунду не понадобилось, чтобы понять – дело плохо. Требовалось срочно предпринять спасительные контрмеры. Надежда была лишь на хилость сбрендившего поэта и собственные силы. Но дохляк Мавр оказался хилым только с виду. Оторвать его руки не было никакой возможности, а Иришка уже задыхалась. Дать мерзавцу по яйцам она тоже никак не могла – прижатая намертво к дереву, да еще с раздвинутыми ногами. Оставалось только вцепиться маньяку в лицо ногтями и попытаться добраться до глаз, но Мавр уворачивался, да еще пребольно кусался, не переставая при этом выть. Бесплодная борьба затягивалась. А легкие Иринки уже рвались на части, требуя воздуха. Пространство вокруг стало уплывать, покрываясь рябью черных мошек, на дно тянул парализующий, черный, смертельный ужас. Только не так, не под этот звериный вой свихнувшегося извращенца!

И когда в глазах свет померк почти совсем, у той грани, которую разум переходит только один раз в земной своей жизни, вой вдруг прекратился, отзвучал, сорвался, будто обрезанный, с полной звука ноты. Руки душителя опали с полумертвой жертвы, и Иринка, обессилевшая, но живая, сползла по стволу вбок на мокрую траву. Откашлялась, отдышалась. А спустя довольно короткое время, она, живучая, как кошка, и до конца пришла в себя. И первой мыслью Иринки было, что полоумный Мавр и не собирался душить ее до конца, а скорее всего, просто был редкого вида садистом, психическим, конечно, но без кровожадных убийственных намерений в ее отношении. Получив свое, видимо таким вот нетрадиционным способом, он и отпустил девушку за ненадобностью. Тут же в Иришке проснулась и злость. Поскольку из поэта вышел, скорей всего, весь его сексуальный запал, то вот сейчас она этому мозгляку и задаст. Одними деньгами не отделается. Получит по морде и за ночь, и за звезды, и за Семирамиду, демон сраный.

Иришка привстала на колени, и прежде, чем подняться окончательно, огляделась вокруг, пытаясь отыскать поэта, не без членовредительских намерений в его сторону. Он лежал тут же, рядышком, раскинув руки-веточки, на вид немощные и трогательно худые. Белые, но сильно измазанные землей штаны лирического поэта были безобразно расстегнуты, являя наружу жалкий и сочувственно невнушительный предмет его мужского достоинства. Из головы Мавра вялой струйкой сочилась кровь.

А рядом, возле окровавленной головы, Иришка разглядела еще пару ног, обутых в грубой кожи, почти армейские ботинки, высокие, с плотной шнуровкой. Подняла глаза и естественным образом увидела и владельца ботинок, который являл собой невыразимо чудное и ни с чем не сравнимое зрелище.

Перед Иринкой стоял странный человек. Стоял спокойно и о чем-то явно размышляя, причем предмет его раздумий несомненно составлял лежащий с пробитой черепушкой Мавр. Человек то смотрел на лежащего у своих ног поверженного поэта, то задумчиво отводил взгляд в сторону. При этом никуда не спешил и не делал попыток помочь ни истекающему кровью Мавру, ни самой Иришке. Был незнакомец роста высокого или же нет, Иринка, оставаясь в сидячем положении, пока не могла сказать, но то, что внешность он имел необыкновенную, не вызывало сомнений.

Одет незнакомец был не то чтобы странно, но для грибника или туриста как-то неподходяще – брезентовый, местами прожженый комбинезон, явно на несколько размеров больше, чем требовалось, клетчатая, серо-бордовая рубаха, с оторванными напрочь и с мясом пуговицами, зашнурованная на груди обрывком веревки, вдетой в образовавшиеся дыры. Да еще поверх рубашки, скрывая лямки комбинезона, наброшен был диковинного фасона длинный кожаный жилет с позеленевшей металлической пряжкой, грязно-полосатый и заплесневелый. В дополнение ко всему на незнакомце имелась в качестве верхней одежды еще и нейлоновая, ярко-желтая куртка, но не надетая по-людски, в рукава, а болтающаяся свободно на спине и держащаяся вокруг шеи на завязках от капюшона.

Но одежда, бог с ней, была все же делом десятым, хоть и примечательным. Само лицо незнакомца – вот что привело Иришку в трепещущее любопытством недоумение. Бледно-оливковое, в потеках то ли грязи, то ли от своеобразно присущего ему загара, спокойное и немного отстраненное, одновременно счастливое и озабоченное, но и с непререкаемой силы взглядом очень темных, до черноты, глаз. Волчьих, ярких, с затаенным на дне шальным бешенством. В данный момент эти глаза, оторвавшись от созерцания отдыхающего поэта, так же сосредоточенно стали изучать стоящую на коленях Иришку. Разглядывание выходило взаимным.

Нимало не стесняясь изодранного своего вида, Иринка встала, наконец, на ноги, так же молча продолжая изучать странного лесного человека. Роста он получился не многим выше ее, то есть самого что ни на есть среднего, а придирчивый женский взгляд подметил в незнакомце еще кое-какие особенности. То, что Иришка сперва приняла за потеки грязи на лице истребителя поэтов, оказалось, при ближайшем рассмотрении, засохшими следами крови из многочисленных, заживших уже порезов на щеках и подбородке. Словно незнакомец брился негодным лезвием вслепую у ручья, неумело и с категорическим неуспехом, что, как выяснила впоследствии Иришка, было с ее стороны правильным предположением. А волосы на голове и вовсе напоминали разоренное воронье гнездо, словно их хозяин от роду не имел представления о расческах. Очень длинные и запутанные до состояния "макраме", да к тому же с застрявшей в них лесной трухой. Если бы Иринка верила в сказки, то несомненно охарактеризовала бы незнакомца одним емким словом – леший.

Однако, леший, или нет, но чувство самосохранения и отчасти долга подсказывало Иришке проверить, что же с убиенным поэтом – до конца ли он убиен этим странным лесовиком? Не хватало ей еще впутаться в "мокрую" историю! Этот дикий тип сейчас свинтит отсюда на раз-два-три, а она, не дай-то бог, останется у дороги с трупом на руках. Доказывай потом, что ты не верблюд.

Поэт, по счастью, хоть и валялся в глухом отрубе, но жив был. Череп его достойно выдержал удар, вот только сильно кровила лопнувшая кожа. Иришка перевязывать его не стала, неохота, да и нечем, лишь застегнула психопату штаны. Незнакомец же никуда уходить не спешил, а с интересом, но пассивным созерцателем, наблюдал за Иринкиными манипуляциями. Силушкой леший, видно, от природы не был обижен, раз голыми руками, а скорее, просто ударом кулака поверг вошедшего в убийственный раж маньяка. Во всяком случае ни палки, ни иного какого орудия возмездия поблизости не наблюдалось. А руки у лешего были пусты.

Надо было уходить, пока не очнулся словоблудный Мавр, ох не зря и прозвище! Но простая благодарность требовала от Иришки каких-то слов в адрес странного незнакомца, который, это было уже совершенно очевидно, спас девушку от нелицеприятной и даже позорной смерти. А тот все так же молча продолжал стоять столбом, словно на дармовщинку развлекаясь происходящим. Когда Иринка, подойдя ближе, тронула его за плечо, с лешим не до церемоний, он только улыбнулся, дружелюбно и будто оценивающе.

– Ну, ты даешь! Между прочим, спасибо. Если б ты этому ханурику не врезал, мне бы точно были кранты. Выходит, я тебе должна! – Иринка тоже улыбнулась, ей стало весело. – Только знаешь, что? Давай-ка валить отсюда по-быстрому, а то этот тип в белом, он же не простой. Ну, что, бегом?.. Ну, чего ты стоишь и лыбишься?.. Ты..? Вообще, как тебя зовут, чудак? Имя у тебя есть?.. Ты что,.. ты не понимаешь, что я говорю?!

Незнакомец по-прежнему молчал, и лишь уловив в последних словах вопросительные интонации, недоуменно поднял брови. "Приплыли!" – ошарашенная, только и смогла подумать Иринка,– "или глухонемой, или идиот, или и то и другое сразу… Нормальные-то люди в таком виде по лесу не ходят. Надо сматываться подобру-поздорову. Неизвестно еще, что у этого чудика на уме. Два психа за один раз – будет уже перебор". Но уйти не успела, незнакомец крепко взял ее за руку, чуть выше локтя. Не схватил, а именно взял, спокойно и уверенно. И что-то сказал, что-то непонятное, но вполне членораздельное. Значит, немым леший все же не был. Иришка посмотрела ему в испачканное лицо, пытаясь сообразить, что же он хочет сказать, и по выражению его глаз сразу же поняла, что леший – никакой не идиот.

Незнакомец заговорил снова, медленно и будто по слогам. Иришка разобрала сперва нечто вроде "алейкум салам", а через паузу молчания – несколько слов, отдаленно напоминающих сильно исковерканный суржик кубанских станичников. Леший, однако, вскоре замолк и выразительно посмотрел на Иринку, а потом, не дождавшись от нее никакой ответной реакции, слегка поклонился и приложил руку к груди, имея в виду приветствие. Тут Иринку словно осенило: леший вовсе не глухой чудик, а верно заплутавший по неизвестной причине в лесу заезжий иностранец, турок или, может, румын, оттого и не понимает ее, Иришку. Иностранец – это же совсем другое дело, может прибыльное и перспективное. Тем более, что первый контакт уже есть. Интурист спас Иришку, а Иришка спасет интуриста, то есть выведет его из лесу к людям. В голове тут же сложился и подходящий случаю план: везти заплутавшего иностранца не в гостиницу, а для начала к себе домой. Привести его хотя бы отчасти в приличный вид, а заодно постараться расспросить и завязать приятельство для небескорыстных отношений. Бедноты своего наследственного владения – оставшегося от матери саманного домика, – Иринка ничуть не стеснялась, а наоборот, решила, что чем скромнее покажется иностранцу ее достаток, тем щедрее будет первое пожертвование.

Не вступая более в бесплодные переговоры, Иринка потащила интуриста за собой к дороге. Тот и не думал сопротивляться, покорно шел следом за своей новой знакомой. На дороге по-прежнему сиротливо стоял, приткнувшись к обочине, Мавров кабриолет, и Иринка, проходя мимо, мстительно харкнула на водительское сидение.

Через полчаса леший и Иришка вышли к нормальному шоссе, где не составляло труда поймать попутку до города. Хорошо, что сработала железная привычка – с клиентом или без, но деньги Иришка всегда брала с собой. Вот и сейчас вся ночная выручка лежала, надежно упрятанная, внутри специально подпоротой чашки ее лифчика. Пришлось лезть и доставать, что выглядело не вполне приличным, но интурист к Иришкиным обнажениям остался более чем равнодушен, ей же было и вовсе наплевать.

До дома добрались, слава богу, без приключений. Водитель и хозяин чахлого "москвича", согласившийся подбросить до Мацесты, хоть и косился по началу на их внешний вид, однако, позже успокоился, когда Иринка удрученно пожаловалась, что полночи искала по горам своего старшего брата, свихнувшегося на афганской войне, и время от времени удирающего из дому "партизанить" в лес, хорошо еще, что в одно и то же знакомое ей место. И в подробностях стала описывать пережитые ею тревоги и перипетии поиска. Пожилой дядька-водитель от Иринкиного повествовательного произведения так расчувствовался, что по прибытию наотрез отказался от обещанной ему платы, и даже настоятельно предлагал свою помощь в виду будущих побегов полоумного братца, и совал бумажку с номером телефона.

В доме первым делом Иришка бросилась греть на газовой плите-маломерке воду для омовения одичавшего интуриста. Самого же его с удобствами усадила в большой, проходной комнате, сунув в руки для поднятия настроения глянцевый номер контрабандного "Хастлера". Иностранец журнал взял с детским недоумением, повертел так и этак, открыл, сперва кверху ногами, полистал, подумал, потом все же перевернул как следует, и с поистине первобытным любопытством углубился в изучение заморского непотребства. Иринка решила до купания его не беспокоить.