Текст книги "Квантор существования"

И, разумеется, Ирена не пожелала оставаться в стороне. Она приезжала из города каждый божий день, привозила с собой визажиста или парикмахера, коробки духов и ворох модных журналов. Вообще вела себя как задушевная и ближайшая подружка невесты. Маша ее безропотно терпела, считая непорядочным высказывать неприязнь в ответ на столь нешуточные хлопоты. К тому же, Машеньке определенно казалось, что Ирена хочет сказать ей что-то очень важное, и что она это вот-вот скажет.

До свадьбы, как и было упомянуто ранее, оставалась ровно неделя. Была суббота, а значит, все домашние собрались в Большом доме. Не потому, что подобно иудеям, почитали этот день, а просто такой обычай существовал в семье по выходным. Конечно же, приехала и Ирена. К Машеньке она особенно не липла, намеков и больших глаз не делала, может угомонилась, а, может и побаивалась присутствия в доме Миши.

Около полуночи родственники хозяина стали расходиться на покой, и Машенька, уставшая за день, последовала их примеру. Янек проводил ее до спальни, подождал пока Маша выйдет из ванной и уляжется, но сам ложиться не стал. Только крепко поцеловал и сказал, что должен еще поработать с Максом и Мишей. Маша нисколько не удивилась, такое периодически случалось и раньше, видимо, ночные совещания давали единственную возможность спокойно обсудить дела без суеты и посторонних ушей. Ее только всегда забавляло то обстоятельство, что уходя по ночам, Янек всегда запирал за собой дверь спальни на ключ. Не столь уж великое она сокровище, чтобы ревностно опасаться за его сохранность. Хотя, возможно, Янек всего лишь не хотел, чтобы Машенька отправилась его проведать на этом импровизированном заседании среди ночи, и таким образом, услышала бы что-то, что знать ей не полагалось или могло огорчить. Подобная заботливость ее трогала, но, с другой стороны, что страшного и криминального может быть в строительном бизнесе? А если и есть что-то, то у кого из бизнесменов сейчас нет проблем либо с крышей, либо с налоговым управлением? Впрочем, Янек, конечно, прав: о чем не знаешь, о том и голова болеть не станет.

Среди ночи Машу разбудил равномерный и глухой стук. Стучали в раму окна, плотно закрытого из-за работающего кондиционера. Часть дома, которую единственно занимали Янек и Маша, находилась на первом этаже, в стороне, противоположной холлу и общим залам. Тот, кто сейчас стучал в окно, расположение комнат этой части особняка, несомненно, знал. Значит, стучал, кто-то из своих. Потому Маша не стала пугаться, а попросту встала и подошла к окошку. Садовый фонарь светил хоть сбоку и издалека, однако, силы его хватило, чтобы Машенька разглядела приставленную к подоконнику стремянку, а на стремянке – Ирену. Из-за двойного, звуконепроницаемого стекла ничего слышно не было, и потому пришлось повернуть ручку и открыть.

– Тс-с-сс! – сразу же, как только открылось окно, зашипела, словно заправская змея, Ирена. Приложила палец к сведенным бантиком губам, потом громовым шепотом заговорила с Машей, – Лезь вниз. Ко мне. Лезь, не пожалеешь. Только тихо… Я тебе такое покажу-у! Не будешь знать, как после отдариться.

Машенька сначала ее не поняла, потом решила возмутиться, потом передумала. А Ирена все призывно махала со стремянки рукой, повторяя одно и то же: "Ну же, ну! Ну, лезь же! Ну!", и при этом опасливо озиралась кругом, рискуя упасть со ступеньки и свернуть себе шею. И Маша полезла, в последний момент все же догадавшись схватить с прикроватной скамеечки теплый, велюровый халат Янека. Зачем поддалась Ирене, она не могла до конца объяснить, оправдывая себя то любопытством, то тревогой за любимого человека. Но вернее всего, как обычно, спасовала перед чужой бесцеремонностью и напором.

Сперва на сырую, ночную траву полетели плюшевые, расшитые золотой ниткой домашние туфли, потом сама Маша осторожно вылезла на стремянку. Ирена помогла ей спуститься вниз. Потащила за руку вдоль стены, к южному торцу дома, выходящему на глухую, каменную ограду, за которой заканчивался, собственно, и весь поселок. Маша послушно позволила себя вести, но то и дело оглядывалась назад, не понимая, что им может быть нужно у окраинного забора, когда кабинет Янека находиться как раз в противоположной стороне. Что ночная вылазка некоторым образом связана с ее дорогим и единственным, Маша не сомневалась.

– Нет их там. В кабинете пусто. И темно. – одернула ее Ирена, когда Маша в очередной раз обернулась назад, – И под ноги смотри. Еще, не дай бог, упадешь. Тогда вся затея насмарку. Тут тихо надо.

Маша покорно стала смотреть под ноги, хотя действие фонаря уже закончилось, а никакого его собрата в этом углу двора сроду не было. И то верно: кто будет в здравом уме шляться по ночам у обнесенного колючкой ограждения, куда выходят исключительно окна кухонного флигеля и дверь трансформаторной будки.

Ирена, однако, ступала исключительно уверенно, и не менее уверенно увлекала за собой совсем уже покорную своей судьбе Машу. А та и не думала сопротивляться, полностью отдавшись во власть тащившей ее со злорадным энтузиазмом стихии. Маше было уже не до Ирениных выгод и намерений. В голове ее крутились мысли одна радужнее и веселей другой. И самая счастливая из них была о том, что по прибытии на место она непременно застанет своего будущего законного супруга в объятиях куражащейся соперницы. Простым перебором Маша вычислила, что это будет непременно либо Лера, либо "архангелова" Рита. Других подходящих женщин-неродственниц в семье попросту не было. Приходящих к Янеку по ночам тайком наемную горничную и судомойку Маша исключила сразу. И, не дай то господи, чтобы на месте Леры или Ритки, оказался, к примеру, Сашок. Пока Макс и Миша заседают… Этого Машенька просто бы не пережила.

Остановились они, как ни странно, у трансформаторной, встроенной в стену дома, будки. Обычная, крашеная суриком, металлическая дверь, с традиционным "Веселым Роджером", заботливо предупреждающим о том, что "не влезай, убьет!". У двери Ирена отпустила, наконец, Машенькину руку, толкнула локтем в бок, мол, не дрейфь, то ли еще будет. И, судя по шороху ткани, полезла зачем-то в карман. Маша послушно стояла рядом, уже отказываясь хоть что-нибудь понимать. Туфельки ее, пусть и на кожаной подошве, безнадежно промокли в траве, соответственно намочив и босые ноги, коса, небрежно и не туго заплетенная перед сном, растрепалась и теперь свисала космами. Сам облик Машеньки со стороны был довольно комичен: шелковая, до пят, кремово-белая рубашка, подол которой безбожно мокр и грязен и липнет к лодыжкам, а поверх рубахи – необъятный, синий до черноты, халат, с длиннющими, как у Пьеро, рукавами, нелепо волочащийся по земле неподвязанным своим краем.

Что могло им понадобиться в безлунной темноте у трансформаторной будки? Разумного ответа на этот вопрос у Машеньки не было. Кажется, Фома как-то мимоходом, знакомя Машу на первых порах с ее новым домом, обмолвился, что за дверью, кроме трансформаторов, находится спуск в подвал, где стоят запасные дизельные генераторы, столь мощные, что способны обеспечить в экстренном случае электричеством все семейное поместье. Но Машу ни тогда, ни потом, особенно не заинтересовали подвалы и расположенные в них генераторы. Янека же она хоть и считала достаточно исключительным и необычным мужчиной, но все же не настолько, чтобы таскаться с любовницами по трансформаторным будкам. Тем более, что в действительности ее любимый ни разу не дал ей повода усомниться в своей верности, скорее наоборот. Только одно лишь Машенькино буйное воображение, рисовавшее ей, как водится, самый страшный, но и самый невозможный вариант развития событий, натолкнуло девушку на мысли о тайной измене жениха. Однако, все же, и она и Ирена зачем-то сейчас стояли у этой дурацкой будки!

Тем временем Ирена извлекла из кармана полотняных бриджей нечто, оказавшееся ключом. И тут же легко, словно дело происходило средь бела дня, вставила его в замочную скважину.

– Теперь иди за мной след в след. И ни единого звука. – едва слышно прошептала Машенькина провожатая, и приказала: – Возьмись за мой пояс и держись крепче.

За открывшейся бесшумно дверью никаких трансформаторов не оказалось, не было даже намеков на их существование. Только пустота, настолько черная, что побивала ночную темноту, оставшуюся у них за спиной. Ирена уверенно двинулась в эту черноту, вовсе не закупоренно-затхлую, а приятно-прохладную, словно наполненную кондиционированным, освежающим воздухом. Маша семенила следом за Иреной куда-то вниз, ухватившись за предложенный пояс, и, однако же, чувствовала себя собачкой на поводке, зависимой в выборе маршрута и продолжительности прогулки от своей капризной хозяйки. Но вскоре впереди показался тусклый, сильно рассеянный свет, и вслед за ним Машу настиг неясный шум, выдававший присутствие в подвале других людей.

Свет шел из-за полуоткрытой двери, тоже железной, но куда более тяжелой на вид, чем наружная ее товарка. Перед тем, как войти, Ирена, обернувшись на ходу, мертвой хваткой вцепилась в Машенькину руку, словно пресекая любую попытку побега. Машенька оказалась уже не за спиной, а идущей рядом со своей спутницей. Так, парой, они и вступили внутрь ярко освещенного, подземного бункера.

Из-за резкого перехода от почти полного мрака к дневному электрическому свету Маша на короткий миг будто ослепла, но тут же заставила себя сосредоточиться и смотреть. И увидела, и услышала.

В подвальной, эстетично отделанной бетоном, комнате собралось все семейство. В дальнем углу, на алюминиевых стульчиках, восседали Фома с Лерой и Татка, державшая на коленях керамическую, расписную миску, всю в отвратительных бурых потеках. Макс и Сашок стояли рядом у стены, а у их ног лежал грудой длинный, объемистый куль, завернутый в непрозрачный, черный полиэтилен. В самом же центре бункера, совсем даже немаленького размерами, а в добрых двадцать квадратов величиной, как непроизвольно прикинула про себя Маша, находилась ошеломляющая скульптурная группа. Добрый и заботливый "архангел" Миша одной рукой обнимал сзади за талию неизвестного задрипанного мужичка в разорванной на груди футболке, а другой удерживал голову незнакомца в запрокинутом состоянии, крепко ухватившись за растрепанные и грязные волосы последнего. Из-за спины "архангела" выглядывал Стас, с развернутым, черным же пластиковым мешком наготове. А Ритка, веселая и сильная Ритка, которую еще минуту назад Машенька была готова заподозрить в непростительном легкомыслии по отношению к супружескому долгу, являла собой самую жуткую часть композиции. Пристроившись сбоку от мужичонки, Мишина жена, словно пиявка, присосалась к его шее как раз у разорванного ворота майки, издавая при этом звуки, схожие с довольным поросячьим хрюканьем.

Любимый и единственный ее Янек восседал в удобном полукресле, поставленном спинкой к выходу, и обернулся только, когда Тата, первой заметившая Машенькино появление, испуганно вскрикнула и уронила на пол миску. Ритка тоже оторвалась от своего мужичка, уставилась безумными глазами на Машу. Изо рта ее, полуоткрытого и ощерившегося, торчали два безобразных, совсем нечеловеческих клыка, подбородок был густо залит кровью. А из разорванной шеи незнакомца, как из неисправного душа, хлестала залпами кровавая пыль, взмывая к потолку и опадая проливным дождем на Риткину голову.

Маша не лишилась чувств и не закричала. Не успела, потому, как дальнейшие события стали развиваться с захватывающей быстротой. Ян взмыл со своего места, как ужаленный. Полукресло от страшного удара ноги отлетело к стене и разлетелось вдребезги. Ирена истошно взвизгнула, выпустила руку Машеньки, и бросилась бежать прочь, но была немедленно настигнута. Орущий благим матом, накрашенный ее ротик украшали точно такие же клыки, какими только что щеголяла жена "архангела". Янек, бешено ругаясь не по-русски, протащил отчаянно упиравшуюся женщину за шиворот через весь бункер, потом рывком повернул к себе лицом и отвесил оглушающую плюху такой силы, что Ирена, перелетев вверх тормашками к противоположной стене снесла на пол Фому вместе с его стульчиком. Никто из присутствующих даже не попытался прийти им на помощь. Однако, Ян не стал продолжать расправу. Очнувшись от необъятного гнева, он обнаружил вдруг перед собой изумленное и испуганное Машенькино личико, и только теперь до конца осознал происходящее. И, более ни на что и ни на кого не обращая внимания, как на второстепенное и неважное, подхватил на руки Машу и бросился из подвала вон.

Как Машенька попала обратно в их с Янеком комнаты, как ее донесли и уложили и дали выпить что-то жгучее и противное, она впоследствии припоминала с трудом. Но когда полстакана неразбавленного джина прояснили голову, для нее стало возможным понимать и воспринимать окружающее. И Маша первым делом задала вопрос, пусть глупый и комедийно-затасканный, зато, несомненно, осознанный:

– Что это было?

– То, что ты видела, – тихо и грустно ответил ей Ян. Он сидел рядом на краешке дивана, где, укутанная в одеяло, лежала Маша, в их собственной небольшой гостиной, которую еще давеча Машенька в шутку называла "будуаром". В руке у Яна был пустой стакан, так и не отставленный в сторону. От его одежды явственно и тяжело пахло кровью.

– А что я видела? – спросила Маша и, не дождавшись ответа, догадалась сама. – Вы сатанисты, да?

– Нет, мы не сатанисты, – ответил ей Янек еще тише и как-то обреченно. – Мы именно то, что ты видела.

– Не понимаю. Ничего не понимаю… Не хочу ничего понимать…– Маша судорожно замотала головой, будто пыталась таким образом отогнать от себя страшное. Потом повторила тоже самое, но уже в вопросительном смысле: – Я не понимаю!?

Надо было решаться, и Балашинский рискнул, поставил все на кон. Чтобы не мучить более себя, и не заставлять впоследствии страдать ее.

– Тут нечего понимать. Мы просто обыкновенные вампиры. Вот и все.

– Обыкновенные вампиры? – Маша подобного ответа никак не ждала, оттого не выдержала и истерически засмеялась. – Обыкновенные! Значит, бывают еще и необыкновенные?

– Погоди. Я ведь не шучу. – Ян на всякий случай взял Машенькину руку в свою. – Посмотри на меня, пожалуйста. И, главное, ничего не бойся. Помни, что я тебя люблю, и никогда не причиню тебе вреда.

Он выждал немного, словно обдумывал, как и с чего начать. И он начал с главного. И он улыбнулся. Так, как в последний раз улыбался своим бессчетным жертвам, перед тем, как нанести им решающий удар и впиться в обреченную им плоть. Только на сей раз, против воли, без желания и жажды крови. На Машу он не глядел, не мог и не насиловал свои чувства. И, через какое-то, неизвестное время, по пытающейся вырваться от него руке и легкому шелесту: "нет, нет…, нет", понял, что ему, пусть и не до конца, но поверили. Тогда он заставил свое лицо вновь принять человечий вид, отпустил Машеньку от себя, закрылся ладонями и сквозь душащие его слезы заговорил, в тщетной надежде поправить непоправимое.

– Я такой и есть. С самого рождения вот такой и есть. И родители были такими. И их родители тоже. Все погибли. Давно уже. По разным причинам. Один я жив. По крайней мере, больше ни о каких своих родичах я ничего не знаю. Я уже много, ужасно много лет жив. – тут Ян, все же, опустил руки и осмелился взглянуть на Машу. Глаза его были влажными, но слезы так и не пролились. – А что же мне было делать? Перестать убивать людей и пить их кровь? Я не умер бы и в этом случае, только обессилел бы и страшно мучился. Стал бы живым мертвецом. Убить в сердце самого себя? Это непереносимо жутко – взять и просто убить себя. И почему я должен был это сделать? Я не хуже других тварей божьих, просто другой. И тоже хочу жить. Уж как могу.

Маша молчала, совсем неподвижная и невозможно спокойная. Однако, было видно, что она все же слушает Яна. Он продолжал говорить, хотя более не мог смотреть ей в лицо и снова опустил голову.

– Уж, поверь, жизнь у меня была несладкая. Не знаю, что я от нее приобрел, но потерял достаточно. Хотя и я, конечно, бывал счастлив. В детстве, и в ту пору, когда мы еще всей семьей жили в Трансильвании, и была жива мама. Ее звали Юлия. И пока со мной оставался мой брат, тоже было не так, чтобы плохо, но и он сгинул, и я ничего о нем не знаю. Потом скитался с места на место по Малой Азии, еще во времена османов, старался устроиться получше, но это все было уже не то… Пока не угодил в проклятую пещерную могилу, куда меня загнал нищий поп, проповедовавший Христа среди полуголых горцев Кавказа. И хоть бы добил до конца! Так нет, этот осел даже не проверил, жив я или мертв! Приказал завалить камнями и ушел, а ведь и в древних, детских сказках сказано, что вурдалакам для верности лучше отрезать голову. А он своей тупой осиновой деревяшкой и в сердце толком попасть не сумел. Только задел. Но похоронил меня надолго. Так что умереть, я не умер, но за эти два столетия чуть не сошел с ума. Безнадежность во тьме хуже любой смерти. Но я чудом вышел из могилы и все еще живу. Хочешь, чтобы я умер теперь? Жизнь у меня поганая…

И еще долго Балашинский продолжал свои откровения, будто в бреду, и не замечал, что речь его, как пошла, так и движется по одному кругу, повторяя уже сказанное и вновь возвращаясь к нему спустя время. Он так ушел в себя и в свое отчаяние, что не почувствовал ни нежных прикосновений, ни легкой ласки на лице, не услышал и нежных слов кроткого утешения.

Машенька, как могла, старалась вернуть его в реальность. От давешнего страха не осталось и следа, да и бояться, собственно, было уже некого и нечего. Перед ней теперь сидел не жестокий убийца и не свихнувшийся сатанист, а родной и очень больной человек, которому нельзя помочь, но и отталкивать тоже тяжкий грех. Машенька хотела видеть и видела положение вещей именно в таком свете, и свет этот был для нее благим. Теперь ей надо только достучаться, донести до несчастного свое видение и свою любовь, и, конечно, свое прощение. Хотя разве он так уж виноват, что скрывал от нее жуткую правду? Поступила бы она сама на его месте иначе? Машенька знала, что нет, и оттого не могла судить.

К тому времени, когда она привела Яна в чувство, Маша наверняка знала, как себя вести. И уже Яну пришлось слушать свою невесту. Слушать изумленно и недоверчиво, не веря в собственную удачу.

– И ты не уйдешь? – задал он в первой же возникшей паузе этот животрепещущий вопрос.

– Ты смешной… А ты бы ушел, если бы я заболела, ну скажем, СПИДом? Бросил бы или просто выгнал?

– Ты что!? Я бы тебя лечил. Но я бы тебя вылечил, если бы ты захотела. Я – другое дело, меня излечить нельзя, хочу я того, или нет, – с жаром возразил Ян, но и сам знал, что аргумент его для нынешней Маши зыбок и безоснователен. И это было хорошо.

– Ну, ладно. Если бы и меня нельзя было вылечить? Тогда бросил бы?

– Я – нет!

– И я – нет. Что есть, то есть. Главное ведь, что мы вместе?

Ян ответить уже не мог – перехватило горло, и вместо слов обнял свою единственную отныне женщину, спрятал горевшее лицо в ее волосах. Так они и сидели молча бог знает сколько времени. Потом отпустило, полегчало.

– Ирена, вот ведь, дрянь. Я ее непременно накажу, чтобы накрепко запомнила, – сказал, наконец, Балашинский, словно таким образом хотел искупить сегодняшние Машины беды.

– Не надо никого наказывать. Я прошу. – совершенно искренне взмолилась Маша, – Знаешь, говорят, худой мир лучше доброй войны.

– Ты не понимаешь, чего она добивалась! Чего хотела, и почему. Она…, она была раньше…, понимаешь, она…

– Не надо. Ничего мне не объясняй, – Маша каким-то внутренним чутьем уже знала, что с таким трудом пытается объяснить ей Янек, и не хотела для него нового унижения. – Меня ведь тогда еще не было.

– Ты знала о ней…, о моих с ней отношениях и раньше? Кто тебе сказал? – забеспокоился Балашинский.

– Никто не говорил. Да я бы и не поверила. Я же считала ее твоей сестрой. Это я уже сейчас догадалась. Но ты ее не суди. Если бы ты ушел от меня к другой, даже если бы никогда не любил, я бы не знаю, что натворила. Пообещай, что не тронешь Ирену?

И он, конечно, пообещал. Хотя это обещание далось Балашинскому с трудом: руки чесались поставить зарвавшуюся дамочку на место. Но Маша уже заговорила о другом.

– А остальные твои родственники – они тоже никакие не родственники на самом деле? Не подумай, что для меня это имеет значение. Просто интересно, – Маша спросила, чтобы разрядить ситуацию, но отчасти и из естественного любопытства.

– Нет, конечно. Но удобнее, чтобы нас считали именно одной семьей. – ответил ей Ян, и счел разумным разъяснить кое-что еще: – Ты не думай, их никто не заставлял. Каждый здесь добровольно, по собственным причинам и обстоятельствам. И каждый сам делал свой выбор с открытыми глазами. За исключением одной лишь Риты – с ней произошел несчастный случай. Но она прижилась лучше многих, и, кажется, единственная в семье, кто полностью счастлив и всем доволен. И вот еще что: не каждый в нашей общине убивает, хотя кровью, конечно, питаются все. Фома, тот в жизни никого пальцем не тронул, не говоря уже о наших домохозяйках. Они только наблюдают, и то лишь затем, чтобы не отрываться от семьи. Вроде как объявляют: мы все одно целое. Хотя и Наталья и Александра частенько украдкой отводят глаза. Но это как раз нормально. Моя мать тоже никого не убивала, и видеть этого не могла. Отец и дядя ей приносили.

– Ну, значит, все не так уж плохо, – ответила Маша, ласково и успокаивающе, – и знаешь что, давай-ка ложиться спать. День был тяжелый, и ночь не то, чтобы задалась.

А через неделю была свадьба. Такая, какой ее и затевали. Пышная и фееричная. Пришла и Ирена. Но самым большим праздником для семьи явилось то, что Маша осталась с ними, приняв каждого таким, как есть, хотя и не присоединившись к общине физически. Впрочем, многие не без оснований полагали, что это дело времени.

Полной неожиданностью, однако, стало в скором времени появление на свет маленького Лелика, хотя Тата и уверяла Машеньку, что та вытащила счастливый билет, один из миллиона. Рождение ребенка, объясняла Тата, когда один из родителей "вамп", а другой лишь человек, редчайшее, почти невозможное дело. Сама Маша ее словам не очень доверяла, считая, что на самом деле просто не было возможности толком проверить это утверждение на практике. И то сказать, ее брак наверняка единственный в своем роде. По крайней мере, в общине ни о чем подобном не слыхали, а значит, в прошлом Янека и его родичей подобные вещи никогда не случались.

Лелик и стал со временем пусть шатким, но все же мостиком, между Машенькой и Надеждой Антоновной. Старшая Голубицкая в гости к зятю-бандиту гордо идти отказалась, но Машеньку с внуком у себя приняла. Яну мнение о нем новоявленной тещи было до лампочки, но он счел свои долгом, больше для Машенькиного спокойствия, помогать Надежде Антоновне деньгами. А теща, помолодев и приодевшись, переехала в Крылатское, прикупив на "криминальные" деньги трехкомнатную квартиру с евроремонтом, и вскоре вышла замуж за коллегу-невропатолога, хотя наличных средств, выдаваемых ей регулярно ненавистным зятем, хватило бы, чтобы содержать и Ди Каприо.

И все бы было ладно в датском королевстве, если бы не призрак отца Гамлета. То есть Ирена.