Текст книги "Германия на заре фашизма"

Глава 5
Республиканская интерлюдия

В соответствии с настроениями, царящими в стране, кампания, предшествовавшая выборам мая 1928 года, была спокойной и сдержанной, призывы – знакомыми, а речи – не зажигающими[19]19
  Однако произошли и весьма серьезные инциденты. Самый неприятный – в Мюнхене, где нацисты ворвались на митинг, на котором выступал Штреземан, и баварская полиция так и не сумела восстановить порядок.


[Закрыть]. Политические вопросы не слишком интересовали электорат, одолеваемый материальными заботами. Тем не менее большинство партий не желали отказываться от идеологической борьбы и только частично касались экономических проблем, столь близких сердцам людей. Только экономическая партия без всякого стеснения выступила как экономическая инициативная группа, представляющая интересы малого бизнеса. Она заявила, что не слишком интересуется вопросом «монархия против республики» или цветами национального флага, а видит смысл своего существования в поддержании интересов своих сторонников. Она апеллировала к настроениям многих слоев и потому на выборах добилась определенного успеха.

Немецкая национальная партия, с другой стороны, отказалась приспосабливаться к меняющимся условиям в стране и дорого заплатила за это. Аграрные круги, уставшие от ее вечного обструкционизма, откололись и образовали собственную партию. (Такой же раскол произошел и в Немецкой народной партии в порядке протеста против преобладания промышленных интересов среди ее лидеров.) Слишком поздно (в апреле) немецкие националисты, наконец, оборвали все связи с непримиримыми монархистами, собравшимися в консервативное Главное общество. Жест был бессмысленным, поскольку лидеры провозгласили, что реставрация монархии остается их истинной целью, хотя теперь более отдаленной.

Свои главные усилия в избирательной кампании немецкие националисты сосредоточили на знакомом лозунге «больше власти президенту». Между тем в их рядах существовали некоторые сомнения в правильности этого призыва. Официальный деятель из Национального Союза немецких офицеров написал Вестарпу, что выступает за ограничение прав парламента, но не думает, что увеличение президентских полномочий приведет к этому результату. Он опасался, что, учитывая «личность того, кто на сегодняшний день занимает высшую должность в рейхе», возрастание президентской власти будет плохо встречено его окружением. Он предупредил, что положение может еще более ухудшиться после появления преемника Гинденбурга. Он будет, вероятнее всего, человеком, стоящим вне партий, возможно даже, зараженным пацифистскими взглядами. Вестарп признал, что опасения вполне понятны и их разделяет большая часть руководства партии. И все же руководство считает делом принципа вести борьбу против монополии власти парламентским большинством. При этом он добавил, что невелик шанс принятия этого предложения большинством (²/₃) партии, поскольку Гинденбург не захочет лишать сам себя власти. Тем не менее немецкие националисты продолжали настаивать на своем требовании с максимальной энергией и решительностью, какие только были допустимы в этой вялой кампании. В один из моментов они даже попытались вызвать повышенный интерес к своим требованиям, раздавая портреты Гинденбурга с их призывом. Распространение этих листовок, однако, пришлось прекратить, потому что президент выразил решительный протест против использования своего портрета в партийных целях. Он также отверг претензии народной партии на то, что она является «партией Гинденбурга», разъяснив, что «он не принадлежит ни к одной партии». Собственно говоря, партия ничего не потеряла, потому что использование имени маршала все равно не смогло разжечь энтузиазм электората.

Выборы 20 мая 1928 года, как и предполагалось, привели к выраженному сдвигу влево. Социал – демократы и коммунисты получили соответственно на 14 и 17 % голосов больше. За социалистов проголосовали некоторые члены партии «Центра»: рабочее крыло этой партии протестовало против коалиции «Центра» с националистами. Коммунисты, в свою очередь, получили поддержку лишившихся иллюзий социал – демократов, которые утратили веру в способность социалистов эффективно выражать их интересы. Обе партии также получили поддержку 4,5 миллиона новых избирателей. Кроме экономической партии, остальные несоциалистические партии понесли тяжелые потери. Многие из их бывших сторонников отдали свои голоса партиям, более решительно выражающим их экономические интересы, или вообще не явились на избирательные участки.

Большинство радикальных консерваторов также потерпели неудачу; только национал – социалисты избрали в рейхстаг горстку депутатов. Они понесли потери в некоторых регионах, но зато в других получили значительно больше голосов, чем в 1924 году. Более того, их победа над всеми соперничающими группировками сделала Гитлера неоспоримым лидером правых радикалов.

Если рядовые избиратели не проявляли большого интереса к глобальным политическим проблемам, их лидеры также не выражали готовности взвалить на свои плечи бремя правительственных забот. Характерной чертой недель, последовавших за выборами, явилось то, что ни одна из партий не рвалась к власти. И в первую очередь социал – демократы, казалось, не имели никакого желания воспользоваться своим успехом. В передовой статье, выражавшей сдержанное удовлетворение, главный партийный орган социал – демократов «Форвертс» призывал своих лидеров не уходить от сложной задачи формирования нового правительства. Какими бы ни были препятствия, они должны подходить к ним с верой и решимостью их преодолеть, а не просто в надежде увидеть переговоры сорванными или с тайным намерением, что они потерпят крах сами по себе. Журнал предупреждал, что, если занять выжидательную позицию и воздерживаться от прихода к власти, это поможет немецким националистам претворить в жизнь свое требование «больше власти президенту». Только 6 июня, то есть больше чем через две недели после выборов, лидеры партий решили, вопреки голосам левой оппозиции, потребовать в предстоящих переговорах пост канцлера. Но было очевидно, что это решение не было уверенным, и «Форвертс» раскрыла дурные предчувствия партийных лидеров, когда почти что с мольбой обратился к ожидаемым партнерам в новой правительственной коалиции отнестись к будущему сотрудничеству в духе конструктивизма и взаимопонимания. Зная, что в их рядах не хватает сильных личностей, социалисты опасались, что буржуазные партии будут блокировать попытки социальных реформ так эффективно, что их сторонники переметнутся от них к коммунистам. Страх перед этой ужасной возможностью присутствовал во всех их решениях и политических линиях.

В то время как социалисты не горели желанием взвалить на себя правительственную ответственность, буржуазные партии боялись, что они все – таки это сделают. Некоторые либеральные газеты предложили, чтобы канцлер был выбран из партии «Центра», потому что социалист может быть слишком негибким и прямолинейным из страха перед коммунистами. Центристы твердо отвергли предложение: они не станут способствовать мероприятиям, которые освободят от ответственности социал – демократов. Также немецкие националисты отвергли предложение обратиться к Гинденбургу, чтобы тот не назначал канцлером социалиста. Вестарп утверждал, что нет лучшего способа дискредитировать социал – демократов, чем позволить им некоторое время управлять. Он только надеялся, что нации не придется слишком дорого заплатить за такой урок.

Так Гинденбург оказался перед лицом знакомых трудностей, сопровождающих формирование совершенно нового правительства. Всегда неприятная, эта задача была стократ сложнее на этот раз, потому что ему приходилось доверить канцлерский пост социал – демократу. То, что ему придется назначить канцлером социалиста, Гинденбург сомнению не подвергал. Чтобы облегчить себе задачу, он даже попросил Вестарпа не критиковать слишком резко новое социалистическое правительство. К немалому удивлению президента, оказалось, что социалистический кандидат – Герман Мюллер – Франкен – человек весьма приятный, а его чувство юмора и энергичный подход к делу не оценить было невозможно. Позже маршал признался Гренеру, что Мюллер стал лучшим из его канцлеров, только жаль, добавил он, что такой хороший канцлер – социал – демократ. Правда, разногласия и столкновения партий слабее не стали, а Мюллеру – опытному тактику в вопросах внутрипарламентской борьбы, но не сильному лидеру – не хватало уверенности, чтобы объединить конфликтные интересы в некое подобие единства. Главные трудности касались противоречий с немецкой народной партией, чьи голоса были необходимы, чтобы обеспечить большинство в рейхстаге. Если бы Штреземан был в Берлине, эти противоречия, вероятнее всего, удалось бы урегулировать, но министр иностранных дел поправлял здоровье на юге Германии и не мог повлиять на особенно непримиримые элементы своей партии.

После нескольких недель бесплодных обсуждений Мюллер отказался от усилий сформировать правительство, основанное на формальной партийной коалиции. В этот момент Гинденбург вроде бы предпринял попытку создать правительство, которое было бы ему по сердцу. Он вышел через Мейснера на доктора Шольца – лидера правого крыла народной партии, чтобы узнать, не пожелает ли доктор возглавить новый кабинет. Шольц не выразил такого желания, очевидно посчитав план невыполнимым.

А тем временем Мюллер и Штреземан пришли к выводу, что дальнейшие переговоры между партиями вряд ли приведут к конструктивному результату. Они договорились, что Мюллер сформирует правительство не на основе формальных соглашений с соответствующими партиями, а посредством достижения договоренности с отдельными лидерами – людьми, имеющими в партийных советах достаточный вес, чтобы обеспечить поддержку правительства даже при отсутствии официального соглашения. Такой шаг был сделан, чтобы сдержать обструкционистскую тактику народной партии и заставить ее пойти за Штреземаном. Не обошлось без яростных протестов, но Штреземан сумел снизить накал страстей, пригрозив, что покинет партию, если он, ее лидер, будет вынужден подчиняться диктату делегации рейхстага.

Более серьезные трудности возникли в другой области. Партия «Центра» была согласна терпеть «кабинет личностей» только при условии закрепления поста вице – канцлера за одним из ее членов. Мюллер не имел особых возражений, тем более что кандидатом на этот пост был Йозеф Вирт, который в свое время так резко выступал против сотрудничества его партии с немецкими националистами, что был на грани исключения из партии. Именно по этой причине Гинденбург возражал против назначения Вирта. Он написал Мюллеру, что не видит никакой необходимости в таком назначении. Не забывая о своих президентских прерогативах, Гинденбург добавил, что не потерпит партийного диктата в формировании кабинета рейха. Он добился своего, но «Центр», оскорбленный таким отпором, отказался участвовать в новом правительстве, выделив только человека для связи. Для этой цели был избран Герард, ничем не отличившийся член партийной делегации рейхстага, который никак не подходил для «кабинета личностей». Герард взял на себя не имеющее особого значения министерство перевозок и, временно, министерство оккупированных территорий.

Только 28 июня, спустя пять недель после выборов, Мюллер завершил формирование кабинета. Тогда он еще был временным, потому что все понимали: как только инцидент с Виртом забудется, партия «Центра» получит еще одно или два места. Оставался нерешенным главный вопрос: действительно ли это будет кабинет «личностей», способный повести за собой свои партии. Начало деятельности снова было неудачным; не имея уверенности в степени поддержки, которую ему окажет рейхстаг, кабинет не осмеливался просить о вотуме доверия, а довольствовался одобрением его программы.

Да и Гинденбург не поддержал кабинет своим авторитетом. Он принял новый кабинет так же уклончиво, как и его предшественников, а принимая во внимание тот факт, что некоторые его члены были социалистами, вероятно, ничего большего от него нельзя было и ждать. И все же в каком – то смысле новое правительство, куда входили представители от левых социалистов до умеренных правых, было ближе к часто провозглашаемой Гинденбургом надежде на национальное единство, чем любой другой кабинет, существовавший во время его президентства. Также новый кабинет предположительно не был партийным правительством в обычном понимании этого слова. Именно по этой причине поддержка президента была чрезвычайно важна, она также помогла бы Штреземану, пытающемуся сплотить народную партию вокруг нового кабинета.

Однако Гинденбург предпочитал хранить молчание, и последующее развитие событий убедило его в мудрости такой тактики. За исключением неукротимых пангерманистов и непримиримых националистов, правые смирились с необходимостью включения социалистов в новое правительство. Но вскоре сохранять пассивность стало невозможно, и на открывшихся дебатах Гинденбург открыто получил выговор за свою молчаливую соглашательскую позицию.

Первым открыл огонь «Стальной шлем». Шокированные достижениями левых на выборах, его лидеры возобновили нападки на республику. И на ежегодном Дне фронтовых солдат, отмечавшемся через несколько недель после выборов, прозвучало предупреждение: «Партии, которые утверждают, что борются за свободу Германии и против международного марксизма, должны или доказать свою способность довести эту борьбу до победного конца, или уступить место другим». Потом они стали откровеннее и открыто обрушили свою ненависть на республику. Если раньше все соглашались, что форма государственного устройства не имеет особого значения, сейчас вопрос был поднят снова. «Мы ненавидим сегодняшнее государство всеми фибрами своей души, – заявил в публичном выступлении лидер одной из провинциальных организаций «Стального шлема», – мы ненавидим его… ненавидим… ненавидим. Мы будем бороться с системой, которая управляет сегодняшним государством, мы будем бороться с теми, кто поддерживает его, идя на компромисс».

Старые разочарования, задетая гордость и социальные предрассудки снова толкали их на неприятие парламентских методов переговоров и компромисса. Несмотря на многие весомые достижения республики в области внешней, социальной и экономической политики, бесцельные действия социалистов и уклончивая позиция буржуазных партий поддерживали огонь разгорающегося недовольства. По мнению представителей «Стального шлема», была необходима естественная энергия и неиспорченная чистота движения, нестесненного официальными программами и особыми обязательствами, чтобы противопоставить его стерильному рационализму республики. Это вдохновит нацию, оживит ее веру и чувства. Как заявил один из ораторов организации Эдвард Штадтлер, «<намного более «(программным» в политике движения «Стального шлема», чем сложные программы партий, для нас является дух движения, который никогда не был точно определен и который невозможно определить словами. <…> Потому что именно в нем суть политики, проводимой военизированным Союзом и «Стальным шлемом». Нами движут выдержка, вера, миф, жизнь за идею, героические деяния, готовность к подвигу, боевые лидеры, великолепные верные сторонники, солидарность рвущихся в бой людей, общество молодых, марширующие колонны, дух окопов, развевающиеся флаги, ритм военной музыки, гордость, которую не сломить. <…> Для нас программа – ничто, а жизнь, человеческие существа – все».

В этом выразился эмоциональный активизм, который ценит действие ради действия, не думая о последствиях и не связывая себя социальными и моральными условностями. В приведенных выше словах деятеля «Стального шлема», по определению Эдгара Юнга, содержалось кредо человека, движимого «(внутренним обязательством по отношению к голосу крови, который заставляет его оставаться иррационально неопределенным и выражать свои юношески неустойчивые взгляды с соответствующей непредсказуемостью».

Такому первобытному буйству эмоций спокойная сдержанность президента не могла не казаться презренной слабостью. Никогда не испытывавшие восторга по поводу Гинденбурга лидеры «(Стального шлема», однако, воздерживались от публичных критических высказываний в его адрес. Маршала даже приняли в ряды движения как почетного члена, но он никогда не был его почетным президентом, как считали многие. Лидеры «(Стального шлема» никогда не упускали возможности выразить свое уважение к президенту в официальных посланиях и прокламациях. Организация не изменила этой линии поведения и теперь, и его журналисты «шлепнули по рукам», хотя и мягко, пангерманистов, когда их лидер Класс осенью раскритиковал президента на ежегодном собрании Лиги пангерманистов. Но отношение «(Стального шлема» стало постепенно меняться. Теперь его критика тех, кто поддерживал существующую систему, идя на «(недостойные компромиссы», была направлена и на Гинденбурга, причем это все понимали, а его попытки, несмотря ни на что, поддержать его только как символ национального величия стали еще более откровенными. «Гинденбург представляет для нас бесконечность времени, историю, миф, национальную веру, – размышлял Штадтлер, – поэтому задача национальных лидеров заключается в том, чтобы использовать в собственных целях моральную силу, которую он представляет. Споры из – за Гинденбурга нам не помогут. Мы можем двигаться вперед, только воодушевленные искренней, человечной, динамичной верой в Гинденбурга. И нация, вдохновленная верой в Гинденбурга, пойдет за тем, кто возродит и обновит ту Пруссию и Германию, которые так блестяще воплощены в этом человеке». Маршал стал «(памятником далекого прошлого, которое уже никогда не возродится к жизни, – вспоминал позже один армейский офицер. – Люди проходят мимо него с почтением, они снимают шляпы, но не останавливаются – они идут дальше, как всегда поступают, проходя мимо памятника».

В то время как «Стальной шлем» сохранял видимость уважения и почтения к президенту, другие группы – и левые, и правые – больше не считали это своим долгом. Очень скоро стало ясно: никто, кроме разве что коммунистов, не критикует маршала сильнее, чем правые круги. Самые злобные атаки предпринимал Класс – неутомимый член пангерманской лиги. Как и все пангерманисты, он давно относился к президенту критически. Теперь же, утратив всякую сдержанность, он излил на маршала всю глубину своего презрения. «Ни один объективный наблюдатель не сможет отрицать, что, с тех пор как у руля государства стал господин[20]20
  Обращение «господин» также являлось выражением презрения. Оно заменяло «ваше превосходительство».


[Закрыть] фон Гинденбург, дела у нас идут все хуже и хуже. За это президент ответственен перед настоящим и будущим Германии». Другие руководители национальных движений выражали аналогичные мысли. Среди них, что неудивительно, был и бывший кронпринц.

Если на таких критиков и можно было не обращать внимания, посчитав их аутсайдерами, то того же нельзя сказать о Немецкой национальной партии. Вскоре после выборов Вальтер Ламбах, один из молодых депутатов рейхстага, призвал партию снизить свои монархистские амбиции и приветствовать в своих рядах республиканцев. Гинденбург, заявил он, настолько плотно затмил Гогенцоллернов, что они больше не пользуются симпатией немецкого народа. Партия должна обратиться ко всем немцам и превратиться в настоящую национальную консервативную партию, если, конечно, она хочет иметь влияние в будущем. Однако немедленной реакцией партии было намерение исключить из своих рядов такого члена; позже, чтобы избежать раскола, он был восстановлен в партии, получив строгий выговор.

Таким образом, полностью урегулировать внутренние разногласия было невозможно. Отповедь Ламбаху сделал не Вестарп – официальный глава партии, а Гугенберг, выражавший интересы непримиримых. Ламбах, заявил он, является оппортунистом. Если он хотел бороться против монархистского движения, это следовало делать извне, а не находясь в рядах партии. О Гинденбурге Гугенберг не сказал ничего, хотя Ламбах выразил неуважение к нему весьма красноречиво. Такое упущение вовсе не было случайным. Являясь ведущим пангерманистом, Гугенберг всегда возражал против принятия маршалом республики. Не приходилось сомневаться и в том, что он одобрил публичную критику политики Гинденбурга Классом. Один из его помощников стоял на трибуне вместе с Классом, когда тот критиковал президента.

Выражающий интересы непримиримых Гугенберг возглавил партию в октябре 1928 года после ухода графа Вестарпа, которому надоели бесконечные внутрипартийные склоки. Его избрание было тщательно спланировано. Многие из коллег имели серьезные опасения и не спешили доверять ему лидерство. Все указывало на то, что партии необходимо более гибкое руководство. Благодаря наличию богатых финансовых ресурсов, широкого доступа к прессе и несомненного организаторского таланта, Гугенберг, однако, преуспел довольно быстро и стал бесспорным лидером. Гинденбург наблюдал за происходящими в партии переменами со смешанным чувством и видел, что его призывы к единству далеки от претворения в жизнь – дальше чем когда бы то ни было. С Гугенбергом у власти практически не было шансов на то, что партия будет продолжать свое осторожное сотрудничество с республикой. Его также тревожило, не ослабит ли тяготение Гугенберга к промышленным интересам партийную поддержку аграрного сектора. Когда Гугенберг явился, чтобы засвидетельствовать свое почтение как глава Немецкой национальной партии, президент предостерег его от продвижения интересов промышленности за счет сельского хозяйства.

Если растущее упорство правых удерживало Гинденбурга от помощи правительству Мюллера, отношение социалистов еще меньше способствовало пробуждению его энтузиазма к новому президенту. Один из главных споров избирательной кампании разгорелся вокруг бронированного крейсера, который собирался построить военно – морской флот. Первый взнос на его создание уже был разрешен предыдущим рейхстагом; его одобрил и рейхсрат при условии, что необходимая сумма может быть взята из доступных фондов. Во время избирательной кампании социал – демократы возражали против постройки корабля и попытались завоевать дополнительные голоса, выдвинув лозунг: «Вместо крейсера – бесплатная еда для детей!» Однако сразу после формирования нового кабинета Гренер настоял на том, чтобы необходимые суммы были ассигнованы. Хильфердинг – министр финансов от социалистов – нашел, что возможность выделить средства есть, и кабинет согласился приступить к строительству корабля. Решение было единогласным: чтобы избежать правительственного кризиса на столь ранней стадии, социалисты тоже проголосовали за. На кону стояла не просто отставка Гренера. Если он уйдет, поделился Хильфердинг своими опасениями с депутатом от «Центра», за ним может последовать и Гинденбург. Таким образом, неуверенность республиканцев меньше не стала.

Даже после решающей победы на выборах социалистические лидеры стремились избежать новых президентских выборов и предпочли, чтобы Гинденбург, хотя и неохотно, но все же поддерживавший республику, оставался на своем посту.

Необходимость и мудрость предложений флота можно подвергнуть сомнениям. Являясь начальным пунктом обширной программы, бронированный крейсер представлял собой довольно тяжелое финансовое бремя. Как раз в это время Штреземан пытался добиться снижения репарационных платежей Германии на том основании, что они легли непосильным бременем на экономику страны. В том же месяце правительство подписало пакт Бриана – Келлога, которым война не признавалась инструментом национальной политики. Также на повестке дня стоял вопрос, оправдано ли строительство крейсера с военной точки зрения, и последние выборы обнажили дополнительную проблему пересмотра вопроса в свете политических перемен. Настойчивость Гренера показалась левым свидетельством того, что рвущийся к власти милитаризм предпочитает игнорировать более насущные социальные и экономические проблемы нации.

По этим и другим причинам социал – демократы и коммунисты обрушились с резкой критикой на решение кабинета. Социал – демократы утверждали, что их министры, согласившиеся на подобное размещение средств, отказались от своей позиции и проголосовали вместе со всеми (вместо того чтобы воздержаться); министры пошли на это, чтобы сохранить единство. Инцидент показал, насколько неудачной была попытка Мюллера создать «<кабинет личностей». Не министры вели за собой делегации рейхстага, а делегации, как обычно, навязывали свою волю министрам.

Скандал явился очередным доказательством неумелых действий республиканцев, но он также выявил слабость позиции Гренера и Гинденбурга. Ни один из них не был полностью уверен, что военно – морская программа необходима и оправданна. Гренер откровенно признался, что стремился построить корабль для того, чтобы избежать давления со стороны правых газет. Позже он написал, что президент был готов положить проект на полку, и лишь благодаря его усилиям маршал принял положительное решение. Когда Гинденбург объяснял свою позицию Мюллеру, он оправдывал ее в первую очередь с политической, а не с военной точки зрения. Он тоже поглядывал вправо, когда дал понять, что может уйти в отставку, если проект будет отвергнут рейхстагом.

Что бы ни происходило, маршал всегда тянулся вправо. Именно немецкие националисты видели в крейсере символ полагающейся на свои силы Германии, веху на пути к лучшему будущему. С другой стороны, социалисты снова показали, что являются колеблющейся, ненадежной стороной. Их поведение укрепило убеждение Гинденбурга в том, что партийная политика и парламентарная система являются гибельными для Германии.

Гренер, как и Шлейхер, советы которого приобретали все больший вес в глазах президента, чувствовали, что их политика сотрудничества с республиканскими силами ставит их в весьма затруднительное положение. Социалистов мало тревожили проблемы, с которыми сталкивались генералы, зато попытки последних достичь компромисса с социалистами и демократами стали причиной недоверия к ним в «(национальных» кругах. Оно проявилось в участившихся нападках на министерство рейхсвера. Скоро нацисты и немецкие националисты стали соперничать друг с другом в выражении недоверия к системе «(канцелярских генералов», которые сидят в министерстве и не знают ничего о фронтовом духе. Непрекращающиеся довольно долго, эти нападки могли лишить Гренера не только доверия офицерского корпуса, но и встревожить Гинденбурга, без чьей поддержки обойтись было нельзя.

Эти соображения укрепили решимость Гренера достичь урегулирования вопроса со строительством крейсера. Он знал, что если уступит, то навсегда дискредитирует себя в глазах правых, а этого нельзя было допустить. Но пока курсом, который он выбрал для себя и рейхсвера, нельзя было следовать без твердой и постоянной поддержки рейхстага. Гренера и Шлейхера все больше занимал вопрос, где найти поддержку.

Гинденбург следил за развитием событий с возрастающей тревогой. Зыбкая коалиция, поддерживающая правительство, могла рухнуть в любой момент. Оставалась надежда, что партия «Центра» направит в кабинет еще одного или двух своих членов, которые укрепят престиж правительства, но переговоры между канцлером Мюллером и представителями «Центра» приобрели затяжной характер и не давали результата. В течение нескольких недель страна имела возможность наблюдать за весьма неприятным представлением – переругиванием вокруг мест в кабинете. В начале февраля 1929 года «Центр» «отозвал» своего единственного представителя – Герарда – из правительства. И опять «кабинет личностей» покорно подчинился требованиям партии.

Президент с тяжелым сердцем наблюдал за развитием кризиса, но воздерживался от вмешательства. Сделай он это, вполне мог бы убедить партии прийти к соглашению друг с другом. Его авторитет все еще оставался таким, что, по словам Штреземана, «многие кризисы закончились бы, как только президент произнес бы свое решающее слово, и формирование кабинета было бы отнято у парламентариев». Но Гинденбург не хотел брать в свои руки инициативу, если существовала альтернатива. Когда Мюллер сообщил ему о готовности кабинета продолжать работать после ухода Герарда, тот с готовностью согласился. И все же он чувствовал, что не сможет оставаться пассивным и далее. Близкие друзья осаждали президента многочисленными «я же вам говорил» и требовали действий. «Что вы собираетесь делать дальше? – поинтересовался неукротимый Ольденбург в разгар кризиса. – Все это направлено непосредственно против вас!» Гинденбург устало ответствовал, что не знает, но через некоторое время провел длительную беседу с Вестарпом. Он хотел знать, стоит ли ему вмешаться или лучше выждать и посмотреть, как пойдут дела. Президент не желал, чтобы в пассивности его обвинили правые. Вестарп предложил выждать до тех пор, пока несостоятельность правительства Мюллера будет продемонстрирована во всей полноте. Гинденбург принял совет с еще большей готовностью после заверения Вестарпа, что Немецкая национальная партия не обвинит президента в недостатке активности.

Гинденбургу казалось, что он лишь получил небольшую передышку, после которой ему все равно придется действовать. Вестарп подтвердил его уверенность в том, что правительство Мюллера не продержится больше нескольких месяцев. Когда оно падет, заявил маршал, он больше не позволит партиям устраивать базар вокруг формирования нового кабинета. Вестарпу пришлось разъяснить президенту, какие права у него имеются на такой случай. Гинденбург также обсудил со своим собеседником некоторые кандидатуры на пост канцлера. Он хотел найти человека приемлемого для правых, но не лишенного гибкости доктринера. Кандидатуру Гугенберга маршал отверг сразу, Гренера счел неприемлемым из – за большого количества оппонентов в рядах правых. Он спросил мнение Вестарпа о кандидатуре Шлейхера, а затем Носке. Упоминалось и имя Зекта, но по зрелом размышлении Гинденбург посчитал, что было бы неправильно назначать на такой пост генерала; это может быть расценено как признак диктаторских замашек. Здесь Вестарп воспользовался благоприятной возможностью, чтобы узнать больше о перспективных планах маршала. Все зависит от того, подчеркнул граф, чего президент хочет добиться. Собирается ли он управлять страной без социал – демократов и против них? Президент ответствовал, что это, очевидно, будет необходимо. Тогда, серьезно заметил Вестарп, не стоит сбрасывать со счетов личность, которая предлагает применение силы. «Проблема канцлера очень сложна», – вздохнул президент. Затем он снова выслушал заверения в том, что правые не станут его обвинять в отсутствии инициативы, и почувствовал огромное облегчение, поскольку его никто не вынуждает решать и действовать немедленно. Он признался Вестарпу, что ждет не дождется того дня, когда сможет удалиться в Нойдек, а чтобы продемонстрировать хорошие намерения, добавил, что тоже тогда присоединится к «оппозиции».