Текст книги "Германия на заре фашизма"

Все же Гельда маршалу не удалось переубедить, и беседа завершилась на весьма напряженной ноте. Президенту не стоит беспокоиться, заявил баварский рейхскомиссар, что майнский мост будет разрушен южанами. Его легко может уничтожить неправильная политика рейха. Как всегда, стараясь достичь примирения, Гинденбург горячо заверил, что руководство рейха далеко от подобных намерений. Но он не смог удержаться и добавил, что южане слишком склонны обвинять во всех несчастьях северян. «Позвольте вам напомнить, что, когда в Мюнхене утвердилось советское правительство (в 1919 году), именно прусские войска восстановили порядок».

Южногерманские министры отбыли восвояси, не уверенные, что им удалось чего – либо достичь. Но Гинденбург запомнил то, что они сказали. Когда он подписывал декрет, аннулирующий запрет на деятельность организаций коричневорубашечников, он в сопроводительном письме, предназначенном для печати, сообщил Гейлу, что в будущем рассчитывает на мирное протекание политической борьбы. Если его ожидания не оправдаются, он снова вмешается и обратит против любых актов насилия все имеющиеся в его распоряжении средства. Когда же второй декрет провозглашал дальнейшие уступки, Гинденбург настоял, чтобы в официальном заявлении было сказано: рейх не намерен вмешиваться в полицейские функции государств.

В Южной Германии очень быстро обнаружили, что подобные заявления мало что значат и после встречи руководителей южногерманских государств с президентом не произошло ничего, что могло бы ослабить их тревогу. И Гельд, и его баденский коллега доктор Шмит недвусмысленно заявили, что они снова объявят СС и СА вне закона в своих государствах, если рейх отменит свой запрет, однако об этом в протоколе встречи ничего не было сказано. Они говорили также, что именно в ответ на это заявление Гинденбург заверил их, что они вольны принимать любые меры в пределах своей юрисдикции. Мейснер доказывал, что имело место неправильное понимание: южногерманские власти могли принимать решения, касающиеся отдельных ситуаций, но не могли прибегнуть к общему запрету. Если бы они на это пошли, президент, несомненно, потребовал бы отмены подобного запрета. Столкнувшись с таким толкованием, южногерманские лидеры не могли не задаться вопросом, является ли Гинденбург хозяином в собственном доме и насколько надежную защиту рейха и конституции он может обеспечить.

Декрет, легализовавший нацистские формирования, был выпущен спустя несколько дней. Бавария и Баден сразу же запретили все митинги вне помещений и ношение политической формы. Вюртемберг ограничился запретом демонстраций. Эти шаги, конечно, мешали планам рейха установить соглашение с Гитлером. Шлейхер, который не оставлял надежды на мирное сосуществование с нацистами, потребовал, чтобы все ограничения были немедленно сняты. На этот раз он был готов привлечь армию и даже объявить чрезвычайное положение, чтобы заставить государства Южной Германии подчиниться. Последние проявили стойкость и не склонились перед волей Берлина. В конце концов Папен издал новый президентский декрет, отменяющий все ограничения, установленные государствами. Он санкционировал и ношение формы, и проведение митингов на открытых площадках. «Страхи, которые высказывались относительно этих прав, – утверждал Гейл в официальном заявлении, – сильно преувеличены. У правительства рейха в настоящее время нет никаких оснований для принятия особых мер». Факт, что число уличных столкновений после разрешения деятельности СС и СА увеличилось, во внимание не принимался. Как выразился Гейл, «следовало ожидать, что во время переходного периода, пока народ не приспособится к изменившейся ситуации, возможны временные трудности». К тому же, сколько бы ни было уличных беспорядков, все они вдохновляются и провоцируются коммунистами. После чего, определив ответственность каждого, Гейл галантно сделал вывод, что поддерживать порядок в своих границах должны сами государства, имеющие для этого все необходимое.

Пока южногерманские государства конфликтовали с Папеном, Пруссия пыталась сотрудничать. Прусское правительство разрешило деятельность СС и СА, ношение формы и проведение демонстраций. Находясь в политическом плане намного дальше от режима Папена, чем государства юга Германии, Пруссия тем не менее предпринимала все усилия, чтобы выполнить требования рейха.

Папен, со своей стороны, сговорчивости не проявлял. Он объявил, что Пруссия больше не будет постоянно представлена на заседаниях кабинета, а ее представители будут приглашаться, только если планируется обсуждение вопроса напрямую ее касающегося. Сотрудничество должно было стать официальным и вестись на расстоянии. Раньше министры рейха запросто звонили и навещали своих прусских коллег. Новые министры предпочитали оставлять визитные карточки. Правительство рейха попыталось использовать и финансовое давление, воздержавшись от выплаты Пруссии причитающихся ей 100 миллионов марок на основании того, что отсутствуют фонды. И все же прусское правительство не нанесло ответного удара. А через неделю после назначения Папена по Берлину распространились слухи, что новый канцлер ищет повод, чтобы убрать кабинет Брауна – Северинга, но такого повода ему никто не даст.

Папен действительно был полон решимости избавиться от прусского правительства. Этот последний оплот социал – демократии был символом ненавистной Веймарской республики и блокировал дорогу к авторитарному государству, которое он надеялся создать. Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия уже давно требовали, чтобы рейх поглотил Пруссию. Рейхсвер тоже предпочел бы, чтобы силы рейха и Пруссии были сосредоточены в одних руках. Таким образом, устранив правительство центристов и социал – демократов, временно исполняющее свои обязанности, Папен надеялся завоевать популярность, а получив возможность контролировать прусскую политику, он рассчитывал укрепить свои позиции в переговорах с Гитлером. Оставалась только одна проблема: найти законные основания для этого шага, которые удовлетворят южных немцев и не встревожат Гинденбурга. Президент, скорее всего, поддержит шаги, направленные на восстановление отношений рейха и Пруссии, существовавшие во времена империи, но его придется убедить, что все меры будут строго соответствовать конституции, иначе он своего согласия не даст.

Единственное обвинение, казавшееся приемлемым, касалось якобы неспособности Пруссии справиться с коммунистической угрозой. Поступали сообщения о формировании «социалистических боевых групп» под покровительством коммунистов. Большое внимание привлекла попытка статс – секретаря Абегга заставить коммунистическую партию прекратить экстремистскую деятельность, которая является не только незаконной, но и совершенно бессмысленной, и присоединиться к антинацистскому фронту. Удивительно, но Абегг не проинформировал Северинга о своих переговорах с коммунистами – вероятнее всего, считал их бесполезными. Еще более удивительной была позиция правительства рейха, выдвинувшего обвинения против Северинга, заявив, что Пруссия якобы нянчится с коммунистами. Это было очевидной неправдой, потому что Северинг сражался с коммунистами всеми доступными ему средствами. Он не шел на сотрудничество ни с ними, ни с нацистами, настаивая на том, что к выпадам коричневорубашечников следует относиться так же сурово, как и к нарушающим закон коммунистам. Несговорчивость Северинга в этом вопросе представляется основной причиной неудачи правительства рейха в налаживании контактов с Гитлером.

А тем временем нацисты проявляли все больше недовольства правительством рейха. Жалуясь на преследования со стороны Северинга, они шумно требовали интервенции в Пруссию в качестве доказательства доброй воли и «(национальной надежности» правительства. Такое же мнение высказывали представители Немецкой национальной партии, поддерживавшие Папена. По мнению Папена и Шлейхера, особенную срочность этой мере придала неблагоприятная реакция внутри страны на итоги переговоров в Лозанне. Выборы в рейхстаг приближались, и министры чувствовали, что необходимо принятие срочных мер для восстановления своего престижа. Устранение прусского правительства представлялось самой многообещающей из них.

11 июля, то есть через три дня после возвращения Папена из Лозанны, кабинет рассмотрел эту проблему. Гейл, ранее открыто заявлявший, что прусское правительство весьма эффективно справляется с коммунистами, теперь утверждал, что это совсем не так. Поэтому рейху жизненно необходимо взять на себя прусскую проблему. Папен согласился, заметив, что Пруссия саботирует все политические решения рейха. В последовавших дебатах приводились самые неубедительные аргументы, но других, очевидно, не нашлось. На интервенцию согласились почти единогласно (против выступил лишь министр труда Шеффер), одновременно подчеркнув необходимость весомой аргументации. Памятуя об извечных сомнениях Гинденбурга, Мейснер тоже высказался за это.

Он вернулся к этому вопросу на следующий день на очередном заседании кабинета. Обычно, заметил он, существующему правительству государства предъявляется ультиматум, и рейх может прибегнуть к интервенции, только если очевидна намеренная обструкция со стороны государства. На случай, если дело дойдет до суда, следует убедительно обосновать свою позицию. Шлейхер и Гейл, желавшие действовать как можно быстрее, настояли, что такая процедура в данном случае неприемлема. Гейл доложил о переговорах Абегга с коммунистами о создании союза социал – демократической и коммунистической партий. После короткого обмена мнениями кабинет согласился составить проект декрета, назначавшего канцлера имперским комиссаром Пруссии. Декретом был также установлен срок – 20 июля.

Уже на следующий день возникли новые трудности. Макс Петерс, вышедший в отставку прусский статс – секретарь, выбранный на стратегически важный пост министра внутренних дел, не принял назначения. По его мнению, условия в Пруссии пока не оправдывают таких мер, как устранение прусского правительства. Хуже того, Северинг издал декрет, обязывающий принимать самые строгие меры против лиц, незаконно владеющих оружием, и запрещающий все политические демонстрации, для которых не может быть обеспечена соответствующая полицейская охрана. Декрет так явно демонстрировал намерение прусского правительства сохранить закон и порядок, что правительство рейха приняло единственно разумное решение – повременить с действиями против Пруссии.

Папен и Гейл поспешили в Нойдек, чтобы получить подпись президента на декрете, в котором дата начала действий в Пруссии оставалась открытой. Они были приняты тепло. Когда Папен предложил подать в отставку из – за неблагоприятной реакции населения на результаты переговоров в Лозанне, Гинденбург не стал его слушать. Он попросил канцлера передать кабинету свою благодарность за работу – ничего подобного он не делал уже очень давно.

Прусский декрет президент изучил с величайшим вниманием. Он не забыл предостережений южногерманских министров и всерьез опасался процедуры импичмента. Он чувствовал, что ситуация в Пруссии не совсем такая, как ее описывают Папен и Гейл, да и Мейснер говорил о сомнениях в законности предлагаемого мероприятия. Как засвидетельствовал статс – секретарь на Нюрнбергском процессе, сначала Гинденбург не захотел одобрить декрет, но Папену удалось его переубедить. Однако нет никаких признаков, указывающих на то, что старый маршал испытывал угрызения совести, обвиняя в чудовищном нарушении своих служебных обязанностей людей, которые несколькими месяцами ранее делали все возможное для его переизбрания. Подсознательно он приветствовал хотя бы частичное возвращение счастливых дней существования империи, когда канцлер возглавлял и прусское правительство.

Новый повод вмешаться в дела Пруссии был найден раньше, чем можно было ожидать. В воскресенье 17 июля нацисты и коммунисты устроили уличное сражение в северогерманском городе Альтона, расположенном неподалеку от Гамбурга. Его результатом стало более 80 пострадавших, причем 17 человек погибли. За эту бойню ответственность нес кабинет Папена. Разрешив пропагандистские демонстрации в форме, он многократно усложнил задачи полиции. А его односторонний фаворитизм по отношению к нацистам вынудил местные полицейские власти относиться к ним снисходительнее, чем ко всем остальным. Нацистский парад через рабочие районы Альтоны был разрешен местным шефом полиции, социал – демократом, только потому, что тот понимал: если он запретит этот марш, берлинские власти все равно отменят его решение.

Ровно через три дня, 20 июля, прусское правительство было смещено Папеном на том основании, что оно не в состоянии поддерживать на своей территории порядок. Шлейхер впоследствии хвастался, что, несмотря на очевидную абсурдность обвинения, правительству все удалось. Сопротивления не было. Выразив официальный протест, Северинг и его коллеги министры покинули свои кабинеты. (Браун отсутствовал из – за болезни.) На следующий день прусское правительство подало официальную жалобу в суд с просьбой признать интервенцию рейха незаконной.

Позже обсуждался вопрос, могло ли прусское правительство сопротивляться рейху. Нет никаких свидетельств того, что оно могло этим заниматься хотя бы с минимальной надеждой на успех. Если не считать некоторых частных случаев, подготовка к вооруженному сопротивлению не велась, в то время как Папен имел в своем распоряжении не только рейхсвер, но и «Стальной шлем», и нацистские вооруженные формирования. На прусскую полицию надежды было мало. Часть полицейских сил занимала выжидательную позицию и не выказывала лояльности – или симпатизируя правым, или избрав такой способ самозащиты. Более того, после того, как Гинденбург объявил в Пруссии чрезвычайное положение и прусская полиция была поставлена перед необходимостью выполнять приказы армии, многие в обычной ситуации лояльные офицеры не стали бы выполнять приказы Северинга. Высказывалось мнение: не важно, насколько безнадежна была цель, попытку сопротивления все равно следовало предпринять, хотя бы ради демонстрации. Она оказала бы спасительное воздействие на самоуважение республиканцев и могла предотвратить катастрофические последствия. Достигло бы сопротивление хотя бы этих целей, представляется в высшей степени маловероятным. Вполне могло получиться наоборот, и сопротивление ускорило бы захват власти нацистами. Было ли разумно выступать против Папена и Гинденбурга, которые были против прихода к власти Гитлера, и не было никаких оснований предполагать, что они отдадут ему власть всего лишь через шесть месяцев?

Но само подобное предположение является исторически недостоверным. Решение не предпринимать активных действий было принято не 20 июля 1932 года или в предшествующие этой исторической дате дни – оно созревало на протяжении многих лет. Партия «Центра» как идеологически, так и организационно была не готова к подобной борьбе, а социалистические лидеры, чья партия могла стать ядром вооруженного сопротивления, не поощряли подготовку к конфликту[50]50
  То, что коммунисты не были готовы к вооруженному сопротивлению, следует из недавнего исследования акции Папена, проведенного в Германии, в котором этот вопрос обойден молчанием.


[Закрыть]. И если тогда, при получении информации о готовящемся ударе, лидеры социалистов, еще до того, как Папен начал действовать, решили, что не могут и не будут сопротивляться, это лишь подтвердило их прежнюю позицию. «Я был демократом на протяжении сорока лет и не собираюсь сейчас становиться кондотьером», – сообщил Браун своему секретарю, который сказал ему, что массы видят в нем центр антипапеновского сопротивления. Один из самых молодых социалистических лидеров – Юлиус Лебер позднее сказал, что «<эти люди [Браун и Северинг] не могли действовать иначе, чем они действовали».

Как следует из его заявлений, Браун не был даже уверен, что его сопротивление будет законным, и его опасения разделяли многие другие лидеры социалистов. Также и по этой причине все они заранее согласились только на жалобу в судебные инстанции и не желали, что бы ни случилось, «(отступать от законодательных основ конституции». Формулировка решения была предназначена не только для маскировки их слабости – она являлась отражением не оставлявшего их чувства, что, возможно, действия Папена в конечном счете не являются незаконными. Учитывая результаты выборов в ландтаг, написал один депутат в «<Социалистише монатсхефте», акция не была абсолютно несовместимой с духом конституции. Эту точку зрения Северинг считал заслуживающей внимания. Браун тоже верил, что, не говоря уже о безнадежности сопротивления, оно являлось недопустимым, поскольку бросало вызов воле народа, пусть и введенного в заблуждение. Прусские социалисты подчинились навязанному им решению (как и поддержали Гинденбурга во время президентских выборов) из – за отсутствия реальной альтернативы. Как позже признавали Браун и Гржезински, начни они борьбу, то не знали бы, за что сражаться.

Если лидеры социалистов и считали, что не имеют права бороться против Папена, они все же не оставляли надежды, что удар Папена повернет вспять антиреспубликанское течение. Судя по всему, они думали, что этот удар откроет глаза многим на опасности диктатуры, и ожидали обрести на грядущих выборах в рейхстаг новых сторонников.

Увы, социалисты снова неправильно поняли приметы времени: народное недовольство парламентской системой постоянно росло. Понимая это, нацисты сделали партию «Центра» и социалистов основной мишенью своей кампании. И хотя они в первое время воздерживались от прямых нападок на правительство Папена и президента, все же высказывали подозрение, что те имеют связи с левыми. Правительство Папена было назначено не национал – социалистами, а президентом рейха, а последнего, как неоднократно повторял Гитлер, избрали центристы и социалисты. Эта тема звучала на тысячах митингов и сопровождалась обвинениями Гинденбурга в том, что он на протяжении семи лет терпел безобразия, творимые центристами и социал – демократами.

Поскольку главным вопросом кампании было, конечно, будущее правительства Папена, последний оказался в удивительно невыгодном положении для представления своей позиции стране. Было предпринято несколько новых попыток основать «партию Гинденбурга», руководимую такими людьми, как Яррес и Эккенер, чтобы обеспечить правительство рупором, а его сторонников – средствами для выражения своего одобрения. Но эти попытки снова оказались неудачными, отчасти из – за вмешательства имущественных интересов и личного соперничества, но главным образом потому, что нельзя было рассчитывать на поддержку Гинденбурга, да и Папен не желал обременять себя клеймом партийности. Правительство, таким образом, могло иметь только косвенную поддержку путем голосования за Немецкую национальную или Немецкую рабочую партию, наиболее близкие кабинету по своей политической и социально – экономической позиции. Ни один из указанных вариантов не был приемлемым для тех, кто не поддерживал эти партии. Тупое упрямство Гугенберга отталкивало многих, кому импонировала находчивость Папена, а народная партия Дингельда, казалось, была обречена на участь мелкой отколовшейся партии. Однако Шлейхер, всегда бывший большим реалистом, чем Папен, ценил любые успехи, которых могли добиться эти партии, и выделял для их кампании средства из фондов, сформированных его друзьями из промышленных кругов. И все же такая помощь не могла остановить упадка этих партий: на выборах Немецкая национальная партия потеряла более 300 000 голосов, а Немецкая народная партия – более миллиона. Имеющее в оппозиции нацистов, центристов, социалистов и коммунистов правительство не пользовалось доверием народа. Этот вывод, сделанный на основании результатов выборов, являлся несомненным.

Нацисты не добились впечатляющих успехов на вторых президентских выборах. Они получили только 37,4 % голосов. Поэтому они не могли образовать правительство сами – чтобы сформировать кабинет большинства, им требовалась, по крайней мере, поддержка партии «Центра», которой они не доверяли так же сильно, как партия «Центра» не доверяла им. Другой вариант – найти общий язык с правительством Папена и Шлейхера, а также с Гинденбургом. Нацисты испытывали вполне обоснованное разочарование после крушения своих амбициозных планов, и такая перспектива их нисколько не вдохновляла. Записи Геббельса, сделанные им в своем дневнике несколько позже, демонстрируют уныние и избавление от иллюзий. С другой стороны, демократические партии получили только 35 % голосов, иными словами, вопрос об умеренном коалиционном кабинете на повестке дня не стоял. Теоретически существовала еще одна возможность – коалиции нацистов и коммунистов, которые вместе получили 52 % мест в парламенте. И хотя положительное сотрудничество между ними представлялось чисто теоретическим, они могли, по крайней мере, блокировать решения, в которых ни одна из партий не была заинтересована.

Таким образом, выборы не принесли победы никому, но именно их неопределенный результат дал возможность Папену заявить, что если он не принадлежит ни к одной партии, то вполне может проигнорировать результаты выборов и остаться на своем посту. Говоря это, он, конечно, озвучивал мнение Гинденбурга, который хотел видеть его канцлером. Папен также объявил, что главной задачей его кабинета будет проведение некоторых конституционных реформ.

Между тем, какие бы чувства ни испытывали президент и канцлер к партиям и парламентской системе, пока существовала Веймарская конституция, одной только поддержки Гинденбурга было недостаточно для длительного существования кабинета; канцлеру требовалась и поддержка рейхстага. Он не мог обеспечить большинство без нацистов, а чтобы заручиться их голосами, кого – то из них придется пригласить в кабинет. Поэтому задачей первостепенной важности стало выяснение планов Гитлера. Формирование нового правительства было бы прерогативой президента. А поскольку рассматривался вопрос только реорганизации существующего кабинета, Гинденбург предоставил выяснение намерений фюрера Папену и Шлейхеру.

У Шлейхера были лучшие отношения с нацистами, чем у Папена, и он начал переговоры. Генерал, как обычно, был полностью уверен в себе. Он еще более уверился в успехе, когда узнал, что соратники Гитлера хотели бы видеть его в составе кабинета. Поэтому Шлейхер ни минуты не сомневался, что фюрер удовлетворится постом вице – канцлера в реорганизованном правительстве Папена. Генерал испытал настоящий шок, узнав, что Гитлер намерен добиваться поста канцлера. При этом генерала больше всего тревожило то, что Гинденбург на такую замену не согласится. Если молодые люди могли проигнорировать нацистские перегибы, маршал не был готов к этому. Он не доверял Гитлеру, не ведавшему, что такое сдержанность, и инстинктивно чувствовал, что планы фюрера идут намного дальше, чем у обычного честолюбивого политика. Скорее всего, Гинденбург будет возражать против назначения Гитлера канцлером, и надежды Шлейхера на «приручение» нацистов в составе правительства останутся тщетными. Тем не менее генерал был убежден, что другого пути нет. Как раз в это время по стране прокатилась новая террористическая кампания, умело подготовленная в поддержку требований фюрера. Начавшись с бойни в Кёнигсберге в вечер выборов, она продолжилась серией политических убийств, налетов на штаб – квартиры центристов и социалистов, грабежами банков и магазинов, поджогами домов политических противников. Всего за несколько дней после выборов 25 человек было убито в уличных столкновениях, лишились жизни 5 офицеров полиции, а уж раненых никто и не считал. Шлейхер доказывал, что участие нацистов в правительстве может привести к разрыву между нацистскими министрами и военизированными формированиями. Министры захотят отмежеваться от неуправляемых штурмовиков и сами постараются держать их в узде. Это будет наилучшим способом обуздать нацистское движение и избавит рейхсвер от необходимости выступать против него. Ошибочность суждений Шлейхера о духе и составе нацистского движения не может не удивлять. Всего несколькими днями ранее Геринг и Рем сказали его помощнику полковнику фон Бредову, что штурмовики имеют право мстить «марксизму», что их годами тренировали именно для этой мести и они ни за что не позволят фюреру лишить их этого права.

Через два дня Шлейхер встретился с Гитлером в Мекленбурге, чтобы «отговорить его от подобных планов». Только фюрер и не думал сдаваться. Он заявил, что никак не может принять подчиненный пост, на котором его высочайший престиж окажется на заднем плане. Фюрер не только желал стать канцлером, он также требовал пост прусского рейхскомиссара для себя и посты министров внутренних дел, юстиции, сельского хозяйства, авиации, а также главы министерства образования и пропаганды, которое только предстояло создать в Пруссии и рейхе, для нацистов. Рейхстаг должен принять документ, наделяющий новое правительство всеми необходимыми полномочиями. Если он этого не сделает, то немедленно будет распущен. Шлейхер сказал, что, если Гитлер не согласен ни на что другое, кроме поста канцлера, он может выбрать своего соратника, который станет вице – канцлером нового правительства. На что Гитлер ответил, что подобное вообще невозможно. В соответствии с действующим у нацистов принципом единоначалия его люди должны советоваться с ним по всем важным решениям, а эта процедура, медленная и неудобная, парализует работу правительства. Шлейхер упорно не желал видеть, что Гитлер предлагает неприкрытый партийный режим – он считал, что в такой постановке вопроса есть свои плюсы. Если он хочет поручить нацистам правительственную ответственность, ему придется уступить пост канцлера Гитлеру, а министерство внутренних дел – второму лицу в партии – Грегору Штрассеру. Конечно, будут приняты должные меры предосторожности. Все остальные ключевые министерства будут отданы соответствующим экспертам, чтобы предотвратить «(нежелательные эксперименты». На таких условиях Шлейхер, пожалуй, был готов позволить Гитлеру возглавить правительство.

Оставалось только одно препятствие, которое следовало преодолеть, – убедить Гинденбурга принять Гитлера в роли канцлера. Предупредил ли Шлейхер Гитлера о том, что эта задача будет не из легких, неизвестно. Самонадеянный генерал вполне мог оставить у Гитлера впечатление, что «старый джентльмен» с готовностью последует его совету, хотя такой уверенности вовсе не испытывал.

Шлейхер сразу приступил к работе, намереваясь заручиться согласием президента в максимально сжатые сроки: или нанеся короткий визит в Нойдек, или при посредничестве Оскара. (Какой именно способ он выбрал, точно не известно.) Очевидно только одно: на этот раз дар убеждения отказал генералу: Гинденбург с ходу отверг его план. «Мне сказали, что вы хотите сдать меня нацистам», – неприязненно проворчал он. После этого, проявив необычную решительность, маршал довел до сведения генерала, что не изменит своей позиции и никогда не доверит нацисту пост канцлера. Он бы не назначил Гитлера канцлером, даже если бы тому благодаря какой – либо договоренности с «Центром» удалось заручиться большинством в рейхстаге. Скорее он уйдет в отставку. Шлейхер заверил маршала, что Гитлеру никогда не будет доверена вся полнота власти, но это не помогло. Доверие Гинденбурга к своему прежнему надежному советнику было подорвано и уже не восстановилось никогда.

Выбора у Шлейхера не было – пришлось подчиниться решению президента. Но генерал продолжал пребывать в уверенности, что нацистов можно контролировать, только включив их в правительство. Если это можно сделать только при назначении Гитлера канцлером, придется на это пойти. Папен, похоже, разделял взгляды генерала. Правда, и Шлейхер, и Папен проявляли чудеса уклончивости, когда вопрос поднимался на заседаниях кабинета; и когда Гейл предложил записать в протокол, что нацист никогда не станет главой кабинета, Папен отказался брать на себя подобное обязательство.

10 августа Гинденбург вернулся в столицу. Папен доложил ему о требовании Гитлера: президентский кабинет, возглавляемый фюрером. Он также предложил немедленно подать в отставку, чтобы не мешать претворению в жизнь этого решения, если президент его утвердит. Но Гинденбург и слушать не пожелал об отставке канцлера. Гитлер нарушил свои обещания относительно правительства Папена и поэтому не был достоин доверия. Кроме того, у него не было опыта ни правительственной, ни административной работы. Он даже собственную партию не мог контролировать.

Для Папена, Шлейхера и их коллег это были нелегкие дни. Нацистский террор распространялся по стране, миллионы немцев требовали назначения Гитлера, и среди них были люди близкие к правительственным кругам. Особенно хотели видеть его канцлером рурские промышленники, поскольку считали, что только он достаточно силен, чтобы восстановить порядок и окончательно покончить с демократическим парламентаризмом. Очень тревожило и то, что нацисты собрали вокруг Берлина большие силы коричневорубашечников. Очевидно, они хотели не организовать марш на столицу, подражая маршу Муссолини на Рим десятилетней давности, а оказать давление на правительство, заставив подчиниться требованиям Гитлера. Кабинет, похоже, это понимал, но следовало приготовиться и к самому худшему, тем более что не было никакой уверенности, что Гитлер сумеет контролировать своих людей. Отряды полиции, охранявшие правительственные здания в столице, были вооружены тяжелыми карабинами, и дополнительные подразделения всегда пребывали в состоянии боевой готовности, чтобы прийти на помощь, если штурмовики все же двинутся на столицу. Да и рейхсвер был приведен в боевую готовность, чтобы выступить в случае восстания, о чем Шлейхер не преминул уведомить Гитлера.

Заручившись поддержкой Гинденбурга, Папен и Шлейхер стали готовиться к очередным переговорам с Гитлером. А тем временем фюрер узнал, что не может рассчитывать на пост канцлера. Какое – то время он размышлял, стоит ли приезжать в Берлин вообще, но потом решил все же встретиться с Папеном и Шлейхером, опасаясь, что его отказ даст противникам существенные преимущества.

Исход переговоров казался вполне предсказуемым, но в их процессе возник весьма неожиданный кульминационный момент. В полдень 13 августа Гитлер посетил Шлейхера и сразу после него – Папена. Оба сообщили фюреру, что президент отказывается позволить ему занять более высокий пост, чем пост вице – канцлера. Разговор со Шлейхером получился коротким. Фюрер обрушился на генерала с руганью за то, что тот нарушил свое обещание, и ушел. Беседа с Папеном продолжалась около часа. Уяснив, что ему не быть канцлером, фюрер устремился в яростную атаку на правительство, обвинив его в слишком снисходительном отношении к старой системе. В результате, как утверждал Гитлер, марксистские партии набрали около 3 миллионов голосов (явно вымышленная цифра, поскольку коммунисты – единственные участники выборов из числа «марксистов» – получили около 700 000 голосов, и эта победа компенсировалась потерей 600 000 голосов социалистами). Партии «системы» следовало уничтожить огнем и мечом, вещал фюрер. История учит, что нельзя избегать кровопролития. Своим жизненным предназначением Гитлер считал стирание с лица земли марксистских партий. Именно поэтому он настаивал на том, чтобы лично возглавить правительство. Он может управлять только своими собственными методами. Затем фюрер привел пример Италии. Король Италии не предлагал Муссолини пост вице – канцлера после марша на Рим, а доверил тому всю полноту власти. Когда же Папен напомнил Гитлеру, что тот обещал терпимо относиться к его правительству после выборов, фюрер ответствовал, что о терпимости больше речи нет и что самый главный вопрос, стоящий на повестке дня, – это переход власти к национал – социалистам.