Текст книги "Германия на заре фашизма"

Глубоко обеспокоенный Папен, как мог, старался успокоить разошедшегося фюрера. Он предложил ему пост вице – канцлера, причем не имея на то полномочий, поскольку назначение и на этот пост пока не было санкционировано Гинденбургом. Папен чувствовал, что обязан пойти на это, чтобы заставить Гитлера войти в правительство, и полагал, что президент одобрит этот шаг. Он даже пошел дальше и сказал, что готов немедленно освободить пост канцлера, как только станет очевидно, что Гитлер полностью освоит обязанности вице – канцлера. В подобное трудно поверить после того, как Гитлер раскрыл карты, но тем не менее это так. Возможно, Папен считал, что Гитлер не справится с испытанием. Гитлер, по утверждению Геббельса, отверг и это предложение, так же как не пожелал делегировать в состав правительства кого – либо из своих соратников.

Поскольку достижение соглашения не представлялось возможным, Гитлер пожелал немедленно прервать все переговоры. Он не видел смысла визита к президенту и не желал устраивать дискуссию еще и с ним. Однако Папен не мог допустить, чтобы на него была возложена ответственность за недопущение лидера нацистов к власти, и он настоял, чтобы последнее слово осталось за президентом. Нация не поймет, заявил он, если Гитлер откажется встретиться с президентом страны в суровый час кризиса. Крайне неохотно, он все – таки дал согласие на встречу с Гинденбургом, когда последнему будет удобно.

Фюрер прибыл в апартаменты Геббельса в западном пригороде Берлина взвинченный и раздраженный. В три часа последовал звонок из канцелярии от Планка – статс – секретаря Папена. Гитлер пожелал узнать, окончательно ли президент решил не назначать его канцлером. В таком случае он не видел смысла во встрече. Планк ответил уклончиво: президент изъявил желание сначала побеседовать. Но есть ли надежда? Как бы то ни было, фюреру не стоит уклоняться от встречи. И Гитлер в сопровождении Рема и Фрика отбыл в президентский дворец.

Сопровождающих он выбрал с особым расчетом. Он взял с собой Рема, известного своими извращенными пристрастиями, хотя точно знал, что маршал его презирает. Но то, что можно было расценить как наглую эскападу, на самом деле было необходимой мерой. Шеф СА Рем должен был лично убедиться в том, что президент сокрушит любую попытку захватить власть силой. Тысячи штурмовиков ожидали сигнала к началу выступления. Чтобы иметь возможность контролировать и сдерживать их, Гитлеру требовалась полная поддержка со стороны их шефа. Фюрер был уверен, что на Рема обязательно произведет впечатление величественный облик старого маршала – это он знал по себе – и тот подчинится воле президента. Что же касается Фрика, то он всегда призывал к осторожности и был против экстремистских выходок коричневорубашечников.

Встреча с Гинденбургом продолжалась около двадцати минут. Тон ее был весьма любезным, и Гинденбург вовсе не оставался на ногах на протяжении всей беседы, как утверждала молва, чтобы не предлагать своим посетителям сесть. Президент начал разговор с заверения, что хотел бы видеть представителей нацистской партии в составе правительства. Хочет ли Гитлер войти в правительство Папена? Гитлер ответствовал, что это невозможно. Он не может стать членом существующего правительства. Являясь лидером самой крупной партии, он будет требовать формирования нового кабинета, который сам и возглавит. Такой вариант развития событий Гинденбург отверг сразу. Он не может «перед Богом, совестью и отечеством» взять на себя ответственность за передачу всей полноты власти одной партии. Гитлер же продолжал настаивать, что другой возможности нет. Тогда президент поинтересовался, означает ли решение Гитлера, что он переходит в оппозицию? «У меня нет другого выхода», – ответил он.

Гинденбург был готов к такому повороту и тоном «маршала», разговаривающего с «<капралом», выразил сожаление, что Гитлер не желает сотрудничать с правительством Папена, которому ранее обещал поддержку. Он сказал, что не сомневается в патриотизме фюрера, но призывает его к честной, рыцарской борьбе. Маршал сообщил, что не намерен терпеть никаких террористических актов, «<к которым склонны представители СА». Возможно, Гинденбург действительно, как утверждал Мейснер на Нюрнбергском процессе, обвинил Гитлера в преступлениях коричневорубашечников, но при изучении протокола встречи создается впечатление, что критика прозвучала скорее с сожалением, чем с резким осуждением. В заключение он сказал: «Мы оба старые солдаты и хотим оставаться таковыми, потому что наши пути могут снова пересечься. Поэтому я протягиваю вам свою руку, солдат». Это был вполне типичный для маршала примирительный жест.

В присутствии Гинденбурга Гитлер сохранял спокойствие и сдержанность. Он всегда чувствовал себя скованно в присутствии маршала. Но как только он вместе с канцлером вышел из президентского кабинета, к фюреру моментально вернулась самоуверенность и напористость. Он с бешеной яростью обрушился на несчастного Папена за то, что тот подверг его такому бесстыдному унижению. События развиваются так, что единственным приемлемым решением является предложенное им. Задержка может привести к свержению президента, и он, Гитлер, слагает с себя всякую ответственность за все, что может теперь произойти. Папен кротко возразил, что, согласись фюрер на пост вице – канцлера, он мог стать канцлером спустя очень короткое время.

Вернувшись в дом Геббельса, Гитлер заперся со своими советниками, чтобы наметить следующие шаги. Но на этот раз его противники оказались оперативней. Уже через несколько часов появилась информация, что правительство опубликовало коммюнике о беседе Гитлера с президентом, в котором фюрер выглядел в очень невыгодном свете. Там было сказано, что Гинденбург отказался передать главе нацистов всю полноту власти, поскольку фюрер планировал использовать ее односторонне; также отмечалось, что президент обвинил Гитлера в нарушении обещания поддержать правительство Папена. В заключение отмечалось, что президент предложил фюреру бороться с правительством рыцарскими методами, помня о своей ответственности перед отчизной и народом. Тут же было составлено ответное коммюнике, но слишком поздно, чтобы успеть оказать достойное соперничество правительственному документу. Последнее было передано по радио, опубликовано в экстренных выпусках новостей и расклеено в общественных местах. Оно произвело сенсацию. Люди почувствовали, что переживают исторический момент: возможно, это и есть ожидаемый радикальный поворот?

А тем временем Гитлеру предстояло решить еще одну задачу. Были собраны командиры СА, которым нужно было сообщить, что победа опять не далась в руки и остается только ждать очередного удобного момента, чтобы захватить власть. Убедить этих настроенных весьма воинственно людей в том, что им придется смириться с поражением, было совсем не просто. Согласно полученным Папеном сообщениям, 90 % присутствующих потребовали немедленных действий. Но Гитлер при поддержке Рема сумел убедить собравшихся, что вооруженные акции бесполезны. Командиры разошлись, обдумывая, как объяснить своим подчиненным позорное поражение, которое потерпела нацистская партия всего лишь через две недели после недавней убедительной победы на выборах.

Гитлер был не единственным участником кризиса, которого события дня привели в смятение. Шлейхер был потрясен не менее. Генерал все еще хотел видеть нацистов в составе правительства и избежать окончательного разрыва. Он попытался встретиться с Гитлером после аудиенции у Гинденбурга и заверить разъяренного лидера нацистов, что не все еще потеряно. К своему величайшему недоумению, генерал встретил грубый отпор, Гитлер дал понять, что больше ему не доверяет. Один из друзей, встретившийся со Шлейхером в тот вечер, нашел генерала бледным и потерянным. Казалось, он лишился способности связно излагать свои мысли. Временами он начинал бормотать что – то неразборчивое, и прошло немало времени, прежде чем его речь снова стала внятной. «Решение было правильным, – повторял он, – нельзя было отдавать всю полноту власти в руки Адольфа Гитлера». Потом генерал успокоился и снова обрел свою обычную уверенность и язвительность.

Из всех актеров, занятых в разыгравшейся драме, только Гинденбург сохранил спокойствие. Сразу же после ухода Гитлера он позвал сына и распорядился подготовить все необходимое к возвращению в Нойдек. Город был полон слухов о неминуемом нацистском восстании. Оскара фон Гинденбурга предупредили, что поездка президента на вокзал может оказаться небезопасной, да и поезд может подвергнуться нападению мятежников из СА. Но Оскар даже отказался передать эти предостережения отцу, поскольку не сомневался, что тот не обратит на них никакого внимания. Тем же вечером президент с чувством выполненного долга отбыл в Нойдек.

Почти все национальные газеты на следующий день снова объявили Гинденбурга национальным героем. В последние недели газеты если и упоминали имя президента, то исключительно в критическом, если не в откровенно презрительном контексте. Даже в День Конституции, который отмечался несколькими днями ранее, газеты только отметили тот факт, что президент посетил традиционную церемонию в рейхстаге. Но 14 августа имя маршала снова обошло страницы всех периодических изданий. В передовицах отдавали должное его высочайшему чувству долга, качествам лидера и решающей роли, которую он играл на политической сцене. «Дойче альгемайне цайтунг», которая выступала за передачу власти Гитлеру, изобразила президента «человеком, выполняющим свой долг так же неуклонно, как при Танненберге». «Берлинер тагеблатт», не устававшая критиковать президента со дня увольнения Брюнинга, назвала его «гарантом конституции». Страна вздохнула с облегчением, а те, кто голосовали за повторное избрание маршала, не могли не чувствовать удовлетворения – их надежды не были обмануты.

Гинденбург прибыл в Берлин вовсе не для встречи с Гитлером. Путешествие планировалось уже давно и должно было стать очередной демонстрацией педантичности, с которой маршал относился к конституции. Желая показать свое уважение к этому документу, Гинденбург объявил, что в середине июня прервет свое пребывание в Нойдеке, чтобы посетить традиционную церемонию, проводимую в рейхстаге 11 августа. Как и планировалось, президент прибыл в столицу для участия в церемонии. На этот раз празднование было лишено торжественности. Президент сидел рядом с Зигфридом фон Кардорфом – одним из вице – президентов рейхстага. Маршала не сопровождали ни президент парламента социал – демократ Пауль Лёбе, ни его первый заместитель центрист Томас Эсер. Слева от президента сидел Шлейхер, представлявший правительство. Сначала к парламенту обратился Гейл. Он отметил недостатки Веймарской конституции и сообщил о некоторых намеченных правительством конституционных реформах: пересмотр избирательной системы, ликвидация отколовшихся партий, создание верхней палаты, ликвидация дуализма между рейхом и Пруссией. Папен добавил несколько завершающих слов и призвал поприветствовать не, как обычно, Германскую республику, а Германский рейх. По словам «Бауерише штатсцайтунг», событие больше всего напоминало прощание с Веймарской конституцией.

Собственно говоря, церемония явилась наглядным выражением всеобщего отношения к основному закону государства. Теперь уже очень немногие стремились сохранить конституцию в первозданном виде. Даже ярые сторонники республики понимали, что необходимы серьезные реформы. А своим безразличием к происходящему, ставшим еще заметнее, чем раньше, народ подтвердил отсутствие веры в идеи Веймара. Но официально конституция оставалась основным законом государства, и Папен никак не мог ее игнорировать, как бы ему этого ни хотелось. Существовала вероятность, правда весьма слабая, но не считаться с ней было нельзя, что нацисты и центристы образуют коалицию и получат большинство в рейхстаге. Кроме того, Папен не сомневался, что, как только соберется рейхстаг, будет поставлен вопрос о вотуме недоверия. Ему следовало быть готовым к обоим вариантам развития событий.

15 августа, то есть через два дня после визита Гитлера к президенту, Папен собрал заседание кабинета. Он доложил о случившемся и сообщил, что считает исход переговоров с нацистами вполне удовлетворительным. Вопрос о передаче власти нацистам без ограничений даже не рассматривался. С другой стороны, Гитлер, привыкший к собственному всемогуществу в рамках своей партии, не стал бы терпеть никаких ограничений. «К тому же, – отметил Папен, – [Гитлер] надолго поставил себя вне зависимости от вооруженных сил». Если бы он стал канцлером, продолжал Папен, его невозможно было бы сдержать, даже если бы рейхсвер оставался под командованием ненацистов. Последнее утверждение представляет некоторый интерес, учитывая курс, которым Папен предпочел следовать в дальнейшем.

Тем не менее Папен не питал никаких иллюзий и не считал, что взаимоотношения между нацистской партией и правительством урегулированы. Учитывая силу движения, подчеркивал канцлер, сохранялась необходимость установления более тесных связей его с государством[51]51
  Судя по всему, об этой ремарке было доложено Гинденбургу, потому что один из его помощников уже на следующий день позвонил в рейхсканцелярию, чтобы уточнить, ведутся ли новые переговоры с нацистами и сделаны ли им какие – либо конкретные предложения. Президент не хотел начинать новые переговоры и приказал в любом случае предварительно сообщить ему о подобных планах, чтобы он мог принять решение. Очевидно, он опасался, что Гитлер все – таки добьется своего. Воодушевленный всенародным одобрением 13 августа, маршал надеялся сохранить контроль над ситуацией. Планк ответил, что ни одна из сторон не проявляла инициативы в организации подобных переговоров. Если возникнут соответствующие планы, президент будет немедленно проинформирован. Спустя полчаса помощник президента снова перезвонил в канцелярию и передал удовлетворение и благодарность президента.


[Закрыть]. А пока следует приложить все усилия, чтобы укрепить авторитет правительства в стране. Ни переговоры в Лозанне, ни прусские события не принесли ему ожидаемой поддержки. Очевидно, народное одобрение деятельности правительства может быть обеспечено только экономическими успехами, в первую очередь решением проблемы безработицы. Кабинет выразил свое полное согласие с канцлером: экономические меры были признаны приоритетными, и действовать следовало немедленно.

И Папен не терял времени. 28 августа на митинге фермеров в Мюнстере он сообщил о своих планах народу. Он предложил ряд дополнительных проектов общественных работ, в основном подготовленных Брюнингом: продление недавно введенной добровольной трудовой повинности, базирующейся на планах его предшественника; осуществление широкомасштабной программы ремонтных и восстановительных работ, которые предстояло стимулировать налоговыми льготами. Владельцам предприятий также гарантировались налоговые льготы за наем дополнительных рабочих. Чтобы обеспечить дополнительные стимулы для увеличения занятости, Папен также предложил еще раз снизить зарплату. Помимо этого, он пообещал провести серию конституционных и административных реформ, которые позволили бы нации развивать свои потенциальные возможности. В заключение он объяснил, каким образом намерен осуществлять эти планы.

«<Наша работа… может быть сделана только авторитарным и независимым правительством, хорошо понимающим свои обязанности перед Богом и людьми. Исходя из этого убеждения, я считаю своим долгом не дать партийным влияниям мешать моей работе. Справиться с грандиозными задачами, служа народу, может только тот, кто считает себя слугой всего народа, а не отдельного класса или партии. <..> В лице президента рейха конституция предусматривает некий центр, свободный от влияния партийных планов, надежно гарантирующий постоянную и независимую работу правительства. Из этой силы, одновременно авторитарной и демократической, воплощенной в личности президента рейха фон Гинденбурга, правительство черпает авторитет и право действовать. <…> Я обращаюсь к нации: думайте только о Германии!»

Днем позже Папен, Шлейхер и Гейл выехали в Нойдек, чтобы представить свои планы президенту. И снова Гинденбург проявил свою несгибаемую мощь, возможно, ему придало силы то, что его восточнопрусские соседи, наконец, одобрили состав правительства. Если записи Мейснера точно отражают происходившее, маршал был хорошо информирован и точно знал, чего хочет. Не было привычных банальностей и двусмысленностей. Гинденбург одобрил экономическую программу Папена и только потребовал, чтобы тот обеспечил равное распределение нового бремени. Он, очевидно, не понял, что стремление Папена угодить бизнесу и сельскому хозяйству исключает справедливое распределение. Маршал также согласился с Папеном, что коалиция нацистов и партии «Центра», если она будет создана, ни к чему не приведет. Поэтому он отбросил заявление центристов, переданное через Мейснера, о том, что партия ведет переговоры с нацистами и что их целью является правительство, опирающееся на большинство в рейхстаге и желающее работать с парламентом в соответствии с положениями конституции. Гинденбург не мог поверить, что в рейхстаге может быть обеспечено рабочее большинство, а иметь дело с псевдобольшинством решительно отказывался. Если очевидно, что невозможно найти большинство, желающее с ним работать, то рейхстаг снова будет распущен.

После решения судьбы рейхстага на повестке дня оказался более деликатный вопрос: а что делать потом? Проводить ли другие выборы в течение шестидесяти дней, как того требует конституция? Любая задержка по истечении шестидесятидневного срока технически может считаться нарушением конституции. Папен согласился с этим, но подчеркнул, что страна находится перед лицом государственной нестабильности, которая могла бы оправдать задержку с выборами. Обязанность президента – защищать народ от причинения ему вреда, но выборы, проведенные в то время, когда они могут спровоцировать взрыв террора и насилия, не принесут стране ничего, кроме вреда. Папен посчитал, что нет необходимости принимать решение немедленно и вопрос следует обдумать.

Гейл вторил канцлеру, уверенный, что народ одобрит решение отложить выборы в сложившейся ситуации. Он утверждал, что ни народ, ни пресса даже не ожидают новых выборов. Все сводится к одному: «…хотим ли мы сделать то, что необходимо для Германии, или формулировка положений конституции нам это не позволит. Если признать, что чрезвычайное положение действительно существует, этого вполне достаточно, чтобы, не испытывая угрызений совести, нарушить пункт 25». «Если, – подвел итог Папен, – фельдмаршал и президент рейха господин фон Гинденбург, который неизменно придерживался конституции, решил в особых обстоятельствах принять другое решение, народ, безусловно, не будет против».

Выслушав доводы министров, Гинденбург уступил с необычной для него готовностью. Он сказал, что сумеет пойти наперекор своей совести для того, чтобы защитить немецкий народ от бед, интерпретируя статью 25 в том смысле, что новые выборы ввиду особых обстоятельств будут отложены на неопределенный срок. После этого он не колеблясь подписал декрет о роспуске рейхстага – дата и основания должны были быть вписаны позднее. Папен также получил президентскую подпись под другим декретом, отдававшим прусскую полицию под юрисдикцию министра внутренних дел рейха, если национал – социалисты и партия «Центра» сформируют коалицию в Пруссии.

Уверившись, что президент поддержит их всеми доступными ему средствами, министры вернулись в Берлин. Там, как раз в то время, когда шло совещание с Гинденбургом, рейхстаг выбирал должностных лиц. Переговоры между нацистами и «Центром» не привели к созданию правительственной коалиции, но они, по крайней мере, позволили в последнюю минуту договориться и избрать президиум рейхстага. На основании этой договоренности Геринг был избран президентом, а три поста вице – президентов были заняты представителями «Центра», Немецкой национальной и Баварской народной партии. Социал – демократы, вторая по величине партия, должны были по традиции получить пост первого вице – президента, но их требование было проигнорировано. На открытии сессии Геринг в заключительном слове заявил, что избрание президиума является доказательством способности рейхстага работать конструктивно. Поэтому нет никаких оснований снова прибегать к такой мере, как роспуск рейхстага. Чтобы дать это понять президенту, он обратится к нему с просьбой принять вновь избранный президиум рейхстага немедленно, а не когда ему будет удобно, как это было принято раньше.

В последующие дни каждая сторона упорно трудилась над укреплением своих позиций. 4 сентября был опубликован экономический декрет Папена, но, поскольку новая программа борьбы с безработицей с «производственного конца» могла дать немедленное облегчение (если это вообще было возможно) только собственникам, практически все партии ее осудили. К ним присоединились и профсоюзы. К великому разочарованию Папена, даже те, кто получал от нее прямую выгоду, тоже не были удовлетворены. Организации работодателей были против проектов «неограниченных» общественных работ, а Земельный союз, как всегда, отверг декрет из – за «несправедливого» отношения к нуждам сельского хозяйства.

А тем временем переговоры между нацистами и центристами продолжались; обе стороны проявляли большую сдержанность, и о прозвучавших там предложениях мало что известно. Если «Центр» и проявлял желание договориться с нацистами, то не только потому, что жаждал взвалить на них правительственную ответственность, разумеется, при соответствующих мерах предосторожности. Важно то, что его лидеры ничуть не меньше стремились защитить Гинденбурга – единственный элемент стабильности, сохранившейся до сих пор. Как писал Брюнинг, многие немцы опасались, что он лишится поста в результате неконституционных шагов, которые будет вынужден предпринять, чтобы удержать в роли канцлера непопулярного Папена. Представляется весьма сомнительным, что договоренность между этими партиями была достижима, даже если бы у них было больше времени, но в любом случае конец переговорам положил роспуск рейхстага.

А президиум рейхстага тем временем ожидал приема у президента, но звонка из Нойдека так и не последовало. Только по возвращении в Берлин Гинденбург принял заждавшихся парламентариев. Встреча получилась неудачной. Геринг громогласно утверждал, что подавляющее большинство депутатов рейхстага считает, что парламент способен нормально работать и потому не должен быть распущен. Вице – президенты от «Центра» и Баварской народной партии были солидарны с Герингом, а их коллега от немецких националистов выразил протест, заявив, что президент рейхстага не имеет права делать политические заявления от всего рейхстага. Представители Немецкой национальной партии, добавил он, приветствуют желание президента создать правительство, свободное от партийных обязательств, и не станут ему мешать. В заключение вице – президент рейхстага от немецких националистов выразил уверенность, что таких же взглядов придерживается большинство немцев.

Гинденбург заметил, что лишь немногие депутаты были с ним согласны, и зачитал заявление, проект которого был составлен Мейснером. Он не видел причин отправлять в отставку правительство только потому, что таково было желание отдельных партий. Маршал одобрил действия правительства и был готов его сохранить даже под угрозой вотума недоверия. На предложение провести консультации с партийными лидерами до принятия окончательного решения он дал ни к чему не обязывающий ответ.

12 сентября рейхстаг снова собрался. Оппозиция так и не сумела договориться относительно состава альтернативного правительства. Последовавшее в последний момент предложение о назначении ненациста (Шлейхера?) на пост канцлера было отвергнуто Гитлером. Эта сессия была самой короткой в нелегкой истории германского парламента. На повестке дня стояло политическое заявление Папена, но коммунисты предложили сразу перейти к голосованию за отмену последнего чрезвычайного декрета и за вотум недоверия. Предложение должно было стать не чем иным, как демонстративным жестом: внесение изменений в текущую повестку дня было возможно, только если они принимались единогласно, а представители Немецкой национальной партии после утверждения повестки заявили, что будут против внесения в нее любых изменений. Ко всеобщему удивлению, возражений не последовало. Гугенберг знал, что правительство было уполномочено распустить рейхстаг, и решил ускорить процесс, чтобы не дать нацистам и коммунистам договориться за его спиной.

Гугенберг, намеревавшийся помочь правительству, едва не стал причиной его падения. Папен ничего не знал об изменении планов националистов и оказался не готов к ним, как и любой депутат, не являвшийся членом делегации Немецкой национальной партии. Он был уверен, что в тот день никаких действий по выдвижению вотума недоверия не будет, и не принес декрет о роспуске с собой. Без него ему оставалось только беспомощно ждать, пока рейхстаг не проголосует за лишение его поста канцлера. Его спасли нацисты, попросившие получасовой отсрочки для консультаций с Гитлером. Это дало канцлеру время послать за декретом. А Гитлер дал своим людям команду поддержать обе инициативы.

Когда заседание возобновилось, канцлер уже имел при себе традиционную красную полевую сумку с декретом о роспуске рейхстага. Но Геринг проигнорировал его знак и приступил к голосованию. Это было очевидное нарушение правил рейхстага, которые давали канцлеру право быть выслушанным до начала любого голосования. Папен встал и подошел к Герингу, который упорно продолжал делать вид, что не замечает его. Покраснев от ярости, Папен швырнул декрет о роспуске на стол президента рейхстага и покинул зал вместе со своими коллегами министрами. Официально рейхстаг теперь считался распущенным, и все же Геринг продолжил голосование. Даже если оно было незаконным, демонстративный жест должен был получиться весьма эффектным. Из 559 голосов 512 поддержали предложение о вотуме недоверия, 42 голоса было подано в поддержку правительства и 5 депутатов воздержались.

Далее последовала ожесточенная дискуссия между Гинденбургом, Герингом и Папеном относительно законности роспуска, в конце которой Герингу пришлось смириться с неизбежным. И снова Гинденбург встал горой за канцлера, готовый объявить чрезвычайное положение и, если потребуется, применить силу, чтобы не допустить нового сбора рейхстага. Но если декрет невозможно было оспорить технически, он был весьма уязвимым по своей сути. Декрет оправдывал роспуск тем, что рейхстаг потребовал отмены президентского декрета от 4 сентября. Но подобное действие было одной из прерогатив рейхстага, и использование его как основание для роспуска парламента шло вразрез с положениями конституции. Этот вопрос был поднят партией «Центра», но дальше постановки вопроса дело не пошло. Каждая партия по тем или иным собственным причинам приветствовала роспуск и не желала заострять внимание на конституционных тонкостях.

Учитывая это безразличие, можно было предположить, что следующим шагом Папена станет немедленный референдум по конституционным реформам правительства. Однако руки канцлера были связаны. Не было никаких оснований ожидать, что страна готова принять предлагаемые им специфические реформы, а времени на организацию соответствующей кампании не было. Представлялось и технически невозможным выполнить процедуру референдума в течение шестидесяти дней – срока, установленного для проведения новых парламентских выборов. Снова возник вопрос: можно ли отложить выборы? Не приходилось сомневаться, что при существующей избирательной системе правительство не сможет получить большинства. Гейл и Шлейхер, изменивший свою позицию, поддерживали отсрочку выборов, но остальные министры, так же как и канцлер, считали преждевременным отказ от конституции. Для Папена это было заметное отступление от занимаемой ранее позиции, но он понял, что должен предварительно обеспечить более серьезную поддержку. Он также узнал, что в случае задержки выборов нацисты готовят импичмент Гинденбурга, и, хотя процедура импичмента невозможна, если нет рейхстага, который мог бы за него проголосовать, президент, по его мнению, не должен был подвергнуться даже такому испытанию. Поэтому кабинет решил провести новые выборы и назначил их на 6 ноября. Это был крайний срок.

Нацисты, решившие любой ценой дискредитировать Гинденбурга, рассматривали и другие варианты президентского импичмента. Они подняли вопрос о законности действий в отношении прусского правительства. В прусском ландтаге была принята резолюция, поддержанная нацистами и коммунистами, предлагавшая всем прусским официальным лицам игнорировать приказы назначенных имперских комиссаров. Гитлер знал, что его приход к власти возможен только при поддержке Гинденбурга, и, поскольку президент отказался назначить его канцлером, лидер нацистов искал способы вырвать у него согласие.

Все эти маневры тревожили президента и правительство, но и нацистам они доставили немало головной боли. Прогитлеровские деловые круги начали сомневаться, действительно ли фюрер является их человеком. Они приветствовали его как врага парламентарного правительства, но были шокированы, обнаружив, что он ведет переговоры с партией «Центра». Его угроза импичмента, предполагавшая желание защитить конституцию, вроде бы подтверждала их опасения, да и его открытый антикоммунизм теперь казался сомнительным. Осуждение Геббельсом кабинета Папена, назвавшим его «кликой реакционных баронов», и непрекращающиеся нападки Штрассера на систему эксплуатации наемного труда звучали подозрительно и были очень похожи на марксистскую доктрину классовой борьбы. Сотрудничество нацистов с коммунистами, как и в прусском ландтаге, тоже не осталось незамеченным. В результате одни встревоженные бизнесмены стали просить Гитлера помириться с правительством, потому что от ссоры с Папеном могут выиграть только «марксисты», а другие предпочли покинуть его и переметнуться к Папену.

Но, хотя позиция Гитлера несколько ослабла, правительство не получило весомых преимуществ, достаточных, чтобы упрочить свое положение. Экономическое возрождение шло намного медленнее, чем ожидалось, меры, касающиеся сельского хозяйства, встретили яростное сопротивление несгибаемых аграриев, а неприятие социальной политики правительства вызвало волну забастовок. Тем не менее правительство не утратило попыток добиться взаимопонимания с Гитлером, даже получая со всех сторон предостережения о его вероломстве. Только недавно Гитлер открыто стал на сторону пяти штурмовиков, которые в маленькой деревушке под названием Потемпа, расположенной в Верхней Силезии, вытащили из постели польского шахтера и буквально забили его до смерти. Фюрер назвал вынесенный им смертный приговор «чудовищным кровавым вердиктом» и дал обет бороться всеми силами за их немедленное освобождение. В национал – социалистической Германии, заявил он спустя несколько дней после этого инцидента, пятерых немцев никогда не обвинят из – за одного поляка. А Альфред Розенберг – «партийный философ» – высказался в «Народном обозревателе» против приравнивания человека человеку, которое подрывает «самый элементарный инстинкт нации – самосохранение». В этом вердикте «согласно буржуазному правосудию один коммунист, к тому же поляк, приравнен пяти немецким ветеранам. Для национал – социализма душа не равна душе, а человек человеку. Он не знает «закона как такового», потому что его цель – сильный немец. Национал – социализм защищает этого немца, а закон и общество, политика и бизнес должны приспособиться к этой цели».