Текст книги "Германия на заре фашизма"

Глава 6
Эра брюнинга: парламентская прелюдия

В действительности назначение Брюнинга знаменовало наступление фазы, которая была новой только в ограниченном смысле. Его программа содержала лишь немногие моменты, отличающие ее от предшествующей, – он сохранил финансовую и сельскохозяйственную программы правительства Мюллера. А поскольку Мюллер еще не разработал специальных мер по оказанию помощи сельскому хозяйству восточных территорий, сделать это предстояло Брюнингу. Больше всего программа Брюнинга напоминала документы предыдущих кабинетов, в первую очередь, отсутствием в ней великих целей, которые могли бы вдохновить нацию. В ней не содержалось обещания конституционных реформ, способных вылечить явные недомогания республики, не было плана совершенствования избирательной системы, реформирования отношений между рейхом и входящими в него государствами, отсутствовал и общий план борьбы с разрастающимся экономическим кризисом.

Эти упущения вовсе не были следствием поспешности, с которой формировался кабинет. Хотя его состав действительно был укомплектован очень быстро, концепция его создания обдумывалась в течение многих месяцев. И если его программа мало отличалась от предыдущих, то это произошло исключительно из – за нехватки предвидения у ее составителей. У Гинденбурга имелись некоторые весьма смутные соображения по поводу того, куда, по его мнению, должна была двигаться страна, которые он не мог и не хотел выразить конкретно. Он предпочитал, по словам Фридриха Мейнеке, позволять «(подталкивать себя с достоинством». Его советники и доверенные лица также не были людьми, наделенными политическим воображением и проницательностью. Для Шлейхера новое правительство было просто тактическим прибором для создания «порядка» и продвижения интересов рейхсвера. Как предположил один из друзей Шлейхера, правительство Брюнинга было ««экспериментом», проводимым без особого рвения. Мейснер, желавший защитить своего хозяина от повторяющихся политических кризисов, не имел более существенной концепции нового кабинета. Не было ее и у аграриев, промышленников или политических лидеров, с которыми Гинденбург консультировался. Все они видели главную задачу Брюнинга в стабилизации обстановки: для одних это означало политическое спокойствие, для других – политический и экономический климат, при котором они могли бы без помех действовать в своих личных интересах. Сам Брюнинг, эгоцентричный аскет, был так занят задачей сведения бюджета, что все остальные проблемы казались второстепенными для его четкого, организованного ума. Никто из этих людей не понимал, что больше всего стране нужна вдохновляющая цель, которая даст людям моральную силу, чтобы пережить сложный период.

Даже в сфере тактики Брюнинг не произвел существенных перемен. Ему был дан мандат на возвращение правительству функций лидера, которые Мюллер в основном уступил рейхстагу и партиям. Для этого он получил право использовать чрезвычайные полномочия статьи 48 и распустить, если возникнет необходимость, рейхстаг. И все же его правительство не было изначально антипарламентским, и он мог прибегнуть к исключительным мерам, только если парламентская поддержка окажется недостижимой.

Выступая в рейхстаге, Брюнинг объявил, что не чувствует себя связанным с какой – то одной партией, намекнув, что имеет право, если потребуется, прибегнуть к чрезвычайным полномочиям статьи 48, и открыто пригрозил, что если рейхстаг его не поддержит, то будет распущен. (Декрет о роспуске, с подписью и печатью, для виду постоянно находился наготове в знаменитом красном портфеле, который всегда носил один из его помощников.) Однако в то же время канцлер обещал, что не станет игнорировать парламентскую власть, и сразу оказался вовлеченным в обычные попытки обеспечить большинство для своей программы.

В этом старании он столкнулся с особыми трудностями. В отличие от других правительств меньшинства он не мог выбирать между правыми и левыми в поисках партийной поддержки. Его кабинет был сформирован с особым анти – социал – демократическим мандатом, и для обеспечения необходимого большинства он мог обращаться только к правым. Да и его программа была составлена так, чтобы апеллировать к реакционным партиям, обещая жесткую экономию общественных расходов и сдвиг налогового бремени, несколько облегчающий положение владельцев собственности. Также она обещала более чем щедрую помощь опутанному долгами сельскому хозяйству и особые срочные меры для сельского хозяйства восточных районов.

Несмотря на перечисленные меры, многие члены Немецкой национальной партии сохраняли обычную враждебность. Совершенно не впечатленные «мандатом Гинденбурга» правительству, они нашли его зараженным либеральными элементами, а продолжающееся в Пруссии сотрудничество партии «Центра» и социал – демократов вроде бы подтвердило их подозрения в левых наклонностях Брюнинга. Под сильным давлением аграриев националисты в конце концов отдали свои голоса против предложения социал – демократов и коммунистов о недоверии, но Гугенберг в одном из своих редких выступлений в рейхстаге дал понять, что это был лишь тактический маневр, не означающий действительной поддержки правительственной программы. «Мы с большим недоверием относимся к намерениям и составу нового кабинета. <…> В свое время мы столкнемся с последствиями этого отсутствия доверия».

Таким образом, несмотря на возлагаемые на него надежды, «<кабинет Гинденбурга» не смог изменить ход событий, как на это надеялись. Причиной затянувшейся тупиковой ситуации стала не только обструкция партий, но также новый уход Гинденбурга с политической сцены после того, как правительство приступило к работе. Кабинет создавался как президентский. Имея в своем распоряжении чрезвычайные президентские права, он должен был продемонстрировать решимость Гинденбурга противодействовать разобщенности партий и парламента. Хотя президент был готов поддержать правительство Брюнинга всем весом своих должностных полномочий, он не оказал ему поддержку какими бы то ни было политическими жестами. Пока Брюнинг был занят разбирательствами с Гугенбергом, Гинденбург хранил молчание: не было никаких признаков личной заинтересованности президента в успешной деятельности правительства. Однако также является правдой то, что Брюнинг не просил о дополнительной помощи. Он старался не посвящать президента в свои трудности с рейхстагом и предпочитал сражаться, не вовлекая в свои схватки президента. Но только без открытой поддержки Гинденбурга правительство оказалось в каком – то смысле отрезанным от огромного источника силы, и нация быстро приучилась смотреть на него как на очередной кабинет, ведущий беспомощную и безнадежную борьбу против капризов рейхстага. Оппозиционные партии, в свою очередь, всячески пытались дискредитировать кабинет, называя его обычным партийным правительством, беззастенчиво эксплуатирующим имя и престиж президента.

Двойственность отношения Гинденбурга преследовала Брюнинга весь период его канцлерства. Она не только не позволила ему воспользоваться престижем маршала – президента, который все еще был очень велик, но также повлияла на сотрудничество между канцлером и президентом, оставив последнего не связанным никакими обязательствами, а первого практически лишила свободы действий. При этом виноваты были, скорее всего, оба – и Брюнинг, и Гинденбург. В отличие от Штреземана Брюнинг, казалось, редко желал президентского вмешательства, которое могло разрешить конфликт. И он, и Гинденбург не сомневались, что президентская позиция «над партиями» предпочтительнее любого прямого вмешательства, которое может повредить его тщательно выпестованному непартийному авторитету. Учитывая природную пассивность маршала, ему вовсе не претила роль второго плана, поскольку освобождала его в собственных глазах, так же как и в глазах нации, от прямой ответственности за политику канцлера. Однако такая отчужденность превращала в пародию президентское лидерство.

Когда Гинденбург не находился в центре внимания, он проявлял меньше сдержанности, и его взгляды и желания имели отчетливое влияние на кабинет. В соответствии с обещанием Брюнинга, правительство сразу разработало проект аграрной программы, обеспечившей более высокие тарифы и меры по контролю импорта. В оппозиции, правда вялой, оказались министры, чьи партии выражали интересы промышленности и малого бизнеса, но позиция Шиле, представителя Гинденбурга, была неуязвимой. Более того, все понимали, что немецкие националисты могут быть расколоты, только если правительство сумеет привлечь их аграрное крыло, и никто не желал вмешиваться в этот процесс. Все же президент не был удовлетворен. Он упорно требовал скорейшего завершения специальной программы помощи восточным регионам и постоянно жаловался на ее медленное продвижение. Кабинет имел серьезные сомнения, будет ли выделение субсидий само по себе концом трудностей на востоке. Некоторые министры понимали, что необходимы более существенные инициативы со стороны фермеров и что более серьезное внимание в планах должно уделяться таким человеческим факторам, как праздность и некомпетентность. Но по настоянию президента программы протаскивались очень быстро и без существенных дополнений, чтобы удовлетворить его нетерпение. Ободренные заступничеством Гинденбурга, некоторые правительственные партии, имеющие особые интересы и собственные планы, проводили их, как будто кабинет Брюнинга был обычным парламентским правительством. Баварская народная партия отклонила предложенное повышение пивного налога (очень чувствительный вопрос для Баварии, где пиво очень любят), а экономическая партия выдвинула возражения против повышения налога с оборота. На этот раз Гинденбург вмешался, и благодаря его личному обращению был достигнут компромисс. Однако критики быстро увидели в этом маневрировании доказательство лишь некоторого отличия «правительства Гинденбурга» от неудачливых предшественников. Как написал Ганс Церер в «Тат», «апеллирование Брюнинга к новой концепции государства могло быть успешным, если бы оно использовалось против экономических интересов, а оно используется для поддержки этих интересов. По этой причине судьба эры Брюнинга предрешена: она не станет началом новой позитивной эры, а лишь ускорит распад и кризис. В этом смысле она, конечно, имеет значение, но вовсе не в том, в каком хотелось бы».

Неэффективность «мандата Гинденбурга» ощущалась на протяжении и следующих недель. Едва в рейхстаг был передан новый бюджет, как усилившийся кризис безработицы потребовал увеличения ассигнований. В поисках нового источника дохода кабинет решил ввести чрезвычайный налог для тех, кто устанавливает заработную плату, и для некоторых других групп населения. Правительственные партии снова оказались в оппозиции к этому предложению, а немецкая народная партия даже решила в порядке протеста отозвать министра финансов Мольденхауэра. Предвидя это решение, Мольденхауэр подал в отставку. Опасаясь за судьбу кабинета, Брюнинг попытался убедить министра остаться на посту, но Мольденхауэр отказался. Была сделана попытка привлечь авторитет президента, но, когда Мейснер спросил Мольденхауэра, передумает ли он, если его попросит президент, тот сначала ответил «нет». Поразмыслив, он пришел к выводу, что, скорее всего, все – таки передумает. Но если он останется в кабинете, ему придется уйти из партии, и он попросил коллег избавить его от такого шага. И снова неспособность правительства справиться с партийной политикой стала болезненно очевидной. Узость партийных интересов была снова продемонстрирована, когда место Мольденхауэра занял министр экономики Герман Дитрих. Демократическая партия, в которую он входил, настояла, чтобы Дитрих пошел на этот шаг под свою собственную ответственность, подчеркнув, что занятие им этого поста не обязывает партию принять бюджет.

Нельзя сказать, что президент всегда находился за кулисами. В некоторых случаях, когда вопрос был близок его сердцу, он появлялся на сцене, а поскольку это обычно происходило, когда нужно было отразить некоторые атаки реакционеров, он не слишком тревожился об эффекте его действий. Одно из таких вмешательств произошло в разгар парламентского кризиса. 30 июня 1930 года последние оккупационные войска должны были быть выведены из Рейнской области. По этому поводу были запланированы праздничные мероприятия, на которых планировалось присутствие президента. Такое участие требовало сотрудничества с возглавляемым социалистами прусским правительством, которое находилось под постоянным прицелом со стороны друзей Гинденбурга из Немецкой национальной партии. Стараясь держаться в стороне от министерства Брауна, Гинденбург отказался подписать совместную прокламацию, утверждая, что он хочет избежать всех признаков отсутствия единства, которые могут возникнуть в процессе формулировки взаимно приемлемого текста. Но Браун заверил президента, что подпишет любую прокламацию, одобренную Гинденбургом, и тому пришлось сдаться. Проблемы возникли, когда Браун обнаружил, что в предложенном президентом тексте не упоминается Штреземан, хотя вывод оккупационных войск был в основном его заслугой. Поскольку президент отказался вносить какие – либо изменения, Браун опубликовал собственную прокламацию[25]25
  Многие члены правительства рейха были согласны с позицией Гинденбурга. Показателем снижения авторитета Штреземана уже через несколько месяцев после его смерти явился следующий факт: когда кабинету было предложено войти в комитет, созданный для возведения мемориала Штреземана, было решено, что это личное дело каждого министра – входить в комитет или нет.


[Закрыть]. Позднее Гинденбург, решивший угодить всем, сделал примирительный жест: он не стал воздавать почести Штреземану публично, но попросил Брюнинга положить венок на его могилу в день завершения вывода войск.

Этот инцидент омрачил празднование, и отброшенной им тени так и не суждено было рассеяться. Осенью 1929 года прусским правительством были распущены региональные организации «(Стального шлема» в Рейнской области и Вестфалии по причине проведения ими нелегальной военной подготовки. Подобная деятельность нарушала положения Версальского договора о демилитаризации и затрудняла и без того нелегкие переговоры о выводе оккупационных войск, в которых тогда участвовал Штреземан. Тем не менее Гинденбург вмешался по просьбе «(Стального шлема» и потребовал аннулировать решение о роспуске. Он не слишком упорствовал, пока не был принят план Юнга, но, подписав соответствующие законы, стал более настойчивым. Он очень хотел продемонстрировать свои истинные симпатии, и факт, что «Стальной шлем» почти исключил его из своих рядов за подписание плана Юнга, казалось бы, только подхлестнул его усилия. После эвакуации оккупированных зон снова возобновились просьбы о легализации объявленных вне закона групп. В президентский дворец потоком поступали телеграммы от членов организаций, выражавшие их самое горячее желание пройти парадом перед маршалом, когда он почтит визитом Рейнскую область.

Мюллер пообещал оказать содействие в решении вопроса с прусским правительством, но покинул свой пост раньше, чем успел что – либо сделать. Через два дня после назначения Брюнинга канцлером Гинденбург обратился к нему за помощью. Брюнинг был готов пойти навстречу президенту, но министр внутренних дел Вирт и министр иностранных дел Куртиус такого желания не выразили. Вирт считал запрет законным и оправданным и не видел повода вмешиваться. Куртиус считал разрешение деятельности групп «(Стального шлема» в тот момент несвоевременным по внешнеполитическим соображениям и предложил отложить решение на шесть месяцев после вывода войск. Но лидеры «Стального шлема» продолжали оказывать давление. Полковник Дюстерберг – второй человек в организации – публично объявил, что «Стальной шлем» не доверяет Куртиусу и Вирту. Вместо того чтобы поддержать своих министров, подвергшихся таким необоснованным и безапелляционным нападкам, Гинденбург удвоил усилия, выступая от имени «Стального шлема». Он сообщил Брюнингу, Куртиусу и Вирту, что не видит причин откладывать переговоры со «Стальным шлемом» только потому, что «оратор заявил о своем недоверии двум министрам». Чтобы избежать инцидентов с оккупационными силами, он хотел подождать с разрешением на возобновление деятельности до завершения вывода войск, но ждать шесть месяцев он был вовсе не намерен.

Брюнинг честно попытался надавить на прусское правительство и добиться аннулирования декрета. Браун не отказывался вступить в переговоры с лидерами «Стального шлема», но настаивал, чтобы они обратились к нему лично, поскольку юрисдикция Гинденбурга не распространяется на внутренние дела Пруссии. Переговоры между прусскими властями и лидерами «Стального шлема» начались, но продвигались очень медленно. В качестве цены за аннулирование декрета о роспуске Браун и Северинг потребовали, чтобы «Стальной шлем» подтвердил законность первоначального запрета и дал обещание больше не заниматься противоправной деятельностью. Гинденбург снова вмешался. В откровенно невежливом письме к Брауну он объявлял роспуск местных организаций «Стального шлема» неоправданным и незаконным и уведомил, что не прибудет на торжества в Рейнскую область, если справедливость не будет восстановлена. Вопреки обычной любезности, Гинденбург передал письмо прессе одновременно с его отправкой прусскому министру – президенту. Браун, однако, оказался нечувствительным к такому давлению, и деятельность «Стального шлема» в Пруссии была разрешена только после того, как его лидеры торжественно пообещали прекратить нелегальную военную подготовку – эта формулировка ясно признавала законность первоначального запрета. Но это так, если рассуждать теоретически. А на практике очень немногие заметили скрытый смысл обязательств лидеров «Стального шлема», зато каждый почувствовал, что прусское правительство было вынуждено пойти на уступки. Своим беспардонным вмешательством Гинденбург помог дискредитации прусского правительства. Такую же вину можно возложить и на Брюнинга, потому что письмо было написано с его ведома. Канцлер одобрил этот шаг не только потому, что симпатизировал «Стальному шлему», но также потому, что хотел заручиться поддержкой президента на будущее. Дни предстояли нелегкие.

Перспективы принятия правительственного бюджета были далеки от радужных. Крыло немецких националистов, возглавляемое Гугенбергом, проявляло обычную враждебность, да и в правительственных партиях назревало беспокойство. С другой стороны, сотрудничество с социал – демократами все еще оставалось для Брюнинга неприемлемым. А тем временем социалистические лидеры начали сожалеть об уходе Мюллера и зондировали почву для сближения с Брюнингом. Тот, однако, игнорировал их подходы. Президент просил его вести несоциалистический курс, и он считал делом чести оправдать его доверие. Согласие с левыми лишило бы его существенной поддержки правых. А учитывая внутренние разногласия социалистов, у Брюнинга не было никакой уверенности, что они не отрекутся от любого соглашения, достигнутого между ним и их лидерами, так же как они отказались от своего же собственного товарища – канцлера Мюллера – всего лишь несколькими месяцами ранее. Кроме того, Брюнингу представлялось маловероятным, что Гинденбург даст ему чрезвычайные полномочия, предусмотренные статьей 48, если он пойдет на сближение с социалистами и не получит большинства.

Собственный курс, таким образом, казался ему совершенно ясным. Если большинство вообще можно набрать, то только у правых. Брюнинг надеялся, что недавно завершенный и переданный в рейхстаг законопроект о помощи восточным регионам убедит Немецкую национальную партию, что они должны проголосовать за бюджет. Если они этого не сделают, канцлер был настроен ввести бюджет статьей 48. Связавшись с Гинденбургом, который в это время отдыхал в Нойдеке, Брюнинг убедился в полной поддержке президента.

Поэтому канцлер быстро отбросил все мысли об отставке в случае неполучения парламентского одобрения. Он принял назначение как солдатский долг перед маршалом – президентом, и отставка выглядела бы дезертирством. Он лично пообещал Гинденбургу восстановить финансовую стабильность в стране и был полон решимости выполнить это обязательство. Правительство, возглавляемое им, необычно, наставлял он своих коллег; оно создано не для того, чтобы привычными способами выполнить свои задачи. Скорее, оно призвано добиваться своих целей всеми конституционными средствами, которые могли для этого потребоваться. Учитывая особый характер кабинета, каждый его член должен поддерживать его в достижении целей. Уход даже одного члена обречет правительство на падение. Каковы бы ни были политические препятствия, его первейшая задача – «протолкнуть» новый бюджет.

Побуждаемый сознанием важности своей миссии, Брюнинг испытывал меньше угрызений совести, связанных с использованием статьи 48, чем большинство его коллег. Менее цепкие, чем он, они настаивали, чтобы он как можно дольше придерживался обычных парламентских процедур. Их желания одержали верх, и 15 июля, при втором чтении бюджета, канцлер снова призвал рейхстаг принять правительственную программу. Даже в этот критический момент, если не считать ссылки на президента, он не сделал попытки подчеркнуть наличие у него «мандата Гинденбурга» и посчитать голоса «против» оскорблением маршала. Как обычно, он старался не впутывать Гинденбурга в полемику и удовлетворился предупреждением рейхстага о том, что, если он не оправдает возложенные на него надежды, правительство будет считать себя вправе использовать все конституционные средства, чтобы устранить дефицит бюджета.

Ответ немецких националистов не был обнадеживающим. С другой стороны, лидер социалистов предложил начать переговоры между правительством и его партией. Но по настоянию Брюнинга кабинет не согласился на такие переговоры, поскольку они неизбежно привели бы к утрате поддержки правых сил. Когда на следующий день стало ясно, что правительство не получит большинства, Брюнинг отозвал свой законопроект о бюджете, и в тот же день бюджет был обнародован президентским декретом.

Понятно, что могли существовать серьезные сомнения относительно того, насколько процедура принятия бюджета была совместима с конституцией, и она действительно вызвала ожесточенные споры среди экспертов по конституционным вопросам. А в дебатах рейхстага только меньшинство было озабочено конституционными аспектами правительственных решений. Представители Немецкой национальной партии, нацисты и коммунисты критиковали бюджет по существу, а некоторые – просто из противоречия правительству. Среди тех, кто поддержал бюджет не задавая вопросов, были такие столпы парламентской системы, как партия «Центра» и демократическая партия. Одна партия выступила против декрета, как по его существу, так и из – за предполагаемого несоответствия конституции, – социал – демократическая. Однако ее аргументация не показалась убедительной, поскольку ее же собственный лидер – Герман Мюллер, будучи канцлером, подумывал о применении статьи 48 для «проталкивания» бюджета, и некоторые социалисты рекомендовали этот курс еще раньше. Перед лицом депрессии и безработицы сторонники республики тоже были больше озабочены поиском решения трудных вопросов, чем юридическими проблемами, которые эти решения влекли за собой. «В настоящий момент, – сказал в рейхстаге министр финансов Дитрих в защиту бюджетного декрета, – важно не то, каким образом это сделано, а то, что это сделано». Не приходится сомневаться, что основная часть нации была с ним согласна. «Жестокая правда заключается в том, – сделал вывод один из социалистов, – что, когда начался конфликт по конституционным вопросам, в рейхстаге уже почти никто не хотел защищать конституцию». Даже социал – демократы быстро примирились с законностью декретов. Должно было пройти еще два года, прежде чем конституционность любого декрета приходилось защищать перед государственным судом[26]26
  Позднее говорили, что даже мелкие уступки со стороны Брюнинга, такие как включенные в президентский декрет от 26 июля, могли привести к пониманию между правительством и социалистами. Однако это представляется маловероятным, учитывая негативное отношение умеренного крыла партии к этим модификациям.


[Закрыть].

Опубликованием бюджета во время сессии рейхстага Брюнинг также надеялся обеспечить поддержку немецких националистов. Он ожидал, что представители этой партии поддержат бюджетный декрет, чтобы не задерживать ввод в действие закон о помощи восточным регионам. Пришедший на помощь Брюнингу Гинденбург тоже потребовал, чтобы националисты поддержали правительство, и предупредил, что, если они отклонят бюджет, он уйдет в отставку либо распустит рейхстаг. Поскольку новые парламентские выборы представлялись отнюдь не лучшим решением, ему придется серьезно рассмотреть вопрос об отставке. Это предупреждение было передано представителям Немецкой национальной партии министром Шиле, да и Мейснер говорил об этом везде, где бывал. Его логика была явно неубедительной, потому что новые президентские выборы были тоже не слишком удачным решением, но оно укрепило оппонентов Гугенберга в решении голосовать за Брюнинга. Сам Гугенберг не был впечатлен угрозами президента, но его тревожило их влияние на партию, так же как и нежелание многих членов партии публично отречься от президента, который теперь тянулся к правым. Он предложил отложить голосование на определенных условиях, среди которых было включение представителей Немецкой национальной партии в правительства рейха и Пруссии еще до осени. Когда Брюнинг отверг это условие, Гугенберг предложил отложить решение на три месяца без условий. Но канцлер, стремившийся претворить свою программу в жизнь, настоял на немедленном голосовании.

Каковы бы ни были истинные желания Гугенберга, он не стал голосовать за бюджет. Факт заключался в том, что он больше не был хозяином своих собственных решений. Как он позже объяснял руководству партии, им было получено слишком много предупреждений о том, что многие его сторонники перейдут к нацистам, если он поддержит правительство. «Так или иначе, мы стояли перед расколом, не высказаться открыто было невозможно. Учитывая сложившуюся ситуацию, вы поймете, почему я, помня о настроениях в стране, принял известное решение».

Так судьба президентского бюджетного декрета была решена. Когда на голосование был поставлен вопрос о его отмене, 25 депутатов из Немецкой национальной партии поддержали правительство и проголосовали против отмены. Но 32 депутата присоединились к Гугенбергу – этого количества оказалось достаточно, чтобы обеспечить большинство в 14 голосов (236:222) за отмену. Гинденбург уполномочил Брюнинга распустить рейхстаг, и тот не замедлил это сделать. Мысли об отставке больше не возникали. Поскольку кабинет имел обязательства перед президентом, а не перед рейхстагом, он проигнорировал парламентский вердикт. В любом случае другое правительство не могло быть сформировано, потому что социал – демократы оказались безнадежно изолированными. Обращение к нации было единственно верным решением – страна должна сама решить, каким курсом следовать.

Рейхстаг был распущен, потому что борьба между президентским кабинетом и парламентом зашла в тупик, единственным выходом из которого казались выборы нового рейхстага. Правда, не было никакой гарантии, что новый рейхстаг проявит больше готовности к сотрудничеству. Последние государственные и местные выборы показали, что нацисты, скорее всего, окажутся в выигрыше, перетянув к себе сторонников из партий, занимающих среднюю позицию, которые являлись основной опорой Брюнинга. Диссиденты из Немецкой национальной партии, с другой стороны, не имели достаточно времени, чтобы проявить себя перед избирателями. Организованные в консервативную народную партию, они испытывали нехватку и средств, и организации, чтобы провести эффективную избирательную кампанию.

Учитывая такую перспективу, обращение за помощью ко всей полноте президентской власти представлялось лучшим шансом уверить правительство в победе на выборах. Кампанию предстояло вести вокруг основного вопроса – президентская власть против парламентской, – чтобы решить, следует ли сохранить президентский режим, как полагало правительство Брюнинга, или от него нужно отказаться. Это означало, что главным вопросом кампании станет политическая роль президента.

Силой, понимавшей это лучше, чем кто – либо иной, была консервативная народная партия. Было бы неправильно, писала «Дойче тагесцайтунг», поддерживавшая новую партию, оставить Гинденбурга в стороне от дебатов. Отрицание того, что именно он, главным образом, ответственен за развитие событий, приведшее к роспуску рейхстага, явилось бы серьезной ошибкой. «Все те, кто стремится укрепить конституционное положение президента германского рейха, должен заботиться, чтобы борьба Гинденбурга против избыточного парламентаризма не оставалась в тени». Чрезвычайные декреты Гинденбурга не могли сравниться с аналогичными акциями Эберта. В то время как Эберт всегда имел одобрение большинством рейхстага своих декретов, Гинденбург не имеет такой поддержки, ибо его меры «сознательно направлены против безответственного парламентаризма». Вестарп, Тревиранус и их коллеги озвучивали такое же мнение. Кампания, писал один из бывших генералов Шлейхеру, должна вестись вокруг вопроса «за или против Гинденбурга». Гинденбургу придется провести линию между собой и Гугенбергом. Слишком много поставлено на карту, чтобы проявлять чувствительность».

Однако лишь очень немногие за пределами консервативной народной партии разделяли эти взгляды. К ним относились, к примеру, некоторые члены немецкой народной партии. «Разве не кажется, – размышляла «Магдебургише цайтунг», – как будто над этой кампанией, задавая ей тон и устанавливая цель, стоит один человек, который сильнее всех партийных деятелей, вместе взятых? Разве не ясно, что суть этой кампании выражена простейшей формулой: «за или против Гинденбурга»? Именно он распустил рейхстаг, обратился к нации и призвал ее вынести свой вердикт: «за или против него». «Очень важно, – завершала передовая статья, – расширить узкий фундамент, который кабинет имел в старом рейхстаге, – кабинет, основанный на его доверии». Но руководство партии разделилось в вопросе о роли Гинденбурга в кампании, и на очередном собрании руководства разгорелись жаркие дебаты по этому поводу.

Это собрание было созвано для рассмотрения проекта платформы кампании, подготовленного исполнительным комитетом партии. Памятуя об особой роли президента, в документе несколько раз упоминалось имя Гинденбурга. И сразу появились возражения против вовлечения президента в кампанию. «(Президент, – предупреждал один из депутатов, – пользуется доверием многих, кто не принадлежит к партиям, голосовавшим за чрезвычайные декреты. Национальные интересы требуют, чтобы это доверие было сохранено. Мы окажем национальным интересам плохую услугу, если положим начало президентскому кризису в дополнение к правительственному и парламентскому, а именно это произойдет, если выборы не дадут результата, на который мы надеемся». Куртиус и остальные также находились во власти пораженческих настроений. Лидер партии Шольц описал неприятное положение, с которым столкнулись сторонники правительства: «Мне тоже не нравится идея постоянно использовать имя Гинденбурга. Но я должен подчеркнуть, что мы не можем не упоминать о нем, когда защищаем подписанные им декреты. Возможно, его имя может быть упомянуто лишь однажды, не более того. <..> Но главной задачей нового рейхстага будет защита президентских декретов. В конце концов, именно ради этого мы идем голосовать. Мы не можем игнорировать эти проблемы». Партийная платформа была соответствующим образом изменена, и имя Гинденбурга использовалось достаточно редко в партийной кампании.