Текст книги "Германия на заре фашизма"

В обстановке возрастающей тревоги и напряжения Эберт снова обратился к Верховному командованию. Позвонив Гренеру, президент сказал, что согласится на принятие договора, только если Верховное командование прямо и недвусмысленно заявит о невозможности вооруженного сопротивления. Он пообещал позвонить через три часа, чтобы узнать мнение Гренера и Гинденбурга, намереваясь передать их совет правительству.

И снова судьба республики оказалась в руках Гинденбурга и Гренера. Старый маршал, как всегда, не желал принимать на себя обязательства, но Гренер находился рядом и был готов разделить ответственность. Когда позвонил Эберт, маршал как раз находился в кабинете Гренера. Заметив, что Гренер желает беседовать с президентом сам, маршал спокойно вышел из кабинета. Ответ мог быть только один: сопротивление бесполезно и договор придется подписывать на условиях союзников. Именно такой ответ Гренер и дал Эберту «<не как первый генерал – квартирмейстер, а как немец, владеющий ситуацией». Имя Гинденбурга не упоминалось. Когда Эберт информировал об этом разговоре министров, а они, в свою очередь, Национальное собрание, речь шла только о позиции Гренера. Понятно, что Гренер излагал свои взгляды, зная, что они совпадают с мнением Гинденбурга; правительство и Национальное собрание это также понимали. Гренер снова воспользовался авторитетом маршала для проведения непопулярного решения, одновременно давая понять, что Гинденбург имеет к нему не слишком близкое отношение. Когда Гренер пересказал Гинденбургу свой разговор с президентом, маршал сказал: «<Вы, конечно, были правы, но снова станете «паршивой овцой». Последнее генерала не пугало. «Я верил, что в интересах новой армии миф о Гинденбурге должен продолжать существовать. Было необходимо, чтобы одна великая фигура вышла из войны свободной от вины, возложенной на Генеральный штаб. Именно такой фигурой стал Гинденбург».

На следующий день после принятия Национальным собранием мирного договора Гинденбург проинформировал Эберта, что оставляет Верховное командование. Он подал прошение об отставке еще раньше, но согласился продолжить службу до подписания договора – на таких условиях Эберт удовлетворил его просьбу. Гинденбург также сообщил бывшему императору о своем намерении уйти в отставку: договор был принят, и старый маршал чувствовал, что выполнил свой долг по отношению к стране и императору. Время его ухода было рассчитано так, чтобы отделить его от действительного подписания Версальского договора 28 июня 1919 года. Его последний приказ по армии должен был укрепить это впечатление. «Солдаты, недавно я информировал правительство, что, будучи солдатом, предпочитаю почетную смерть в бою подписанию унизительного мира». Но, отметив это, он тут же призвал солдат и офицеров продолжать трудиться на благо отечества. «<То, что вы думаете о текущих событиях, является вашим личным делом. Но для ваших действий может существовать лишь один руководящий принцип – благо отчизны. <…> Сохранение внутреннего мира и возможности конструктивно работать зависит, главным образом, от внутренней мощи армии. Наш долг – сохранить эту мощь. Как бы это ни было трудно, мы должны отодвинуть в сторону наши личные желания. Только так мы можем надеяться, с Божьей помощью, вывести нашу многострадальную страну из позора к лучшему будущему».

Накануне отъезда Гинденбурга члены его штаба устроили прощальный ужин. Торжественную речь произнес Гренер. Он говорил о жизни и карьере Гинденбурга, нашел подходящие слова для высокой оценки его плодотворного сотрудничества с Людендорфом в годы войны, отметил, что сам император просил маршала остаться с армией, чтобы сохранить единство армии и народа. Он также выразил благодарность маршалу за указание пути, по которому «<мы можем следовать, чтобы перенести хорошие старые традиции в новый век, поскольку именно сейчас рождается этот новый век». Гренер призвал слушателей понять, что предстоит восстановление страны из руин. «(Личность фельдмаршала олицетворяет переход от старой эры к новой, он несет великие и славные силы прошлого в будущее нашей нации. <…> Он преданно служил трем монархам и также преданно служит отчизне, оказавшейся в плачевном положении. Он преодолел сомнения, которые не позволяли ему принимать решения с легкостью и руководствуясь только требованиями его совести. Мы должны следовать его примеру до конца своих дней».

Ответ Гинденбурга был краток и коснулся того, что было ближе всего его сердцу. «(Оглядываясь назад, я думаю в первую очередь, с бесконечной любовью и преданностью, но с тяжелым сердцем о моем благороднейшем монархе, чье доверие когда – то призвало меня на этот пост». Он воздал должное людям, сражавшимся под его командованием во время войны, сотрудникам различных штабов, которые он возглавлял, «(неподражаемому Людендорфу», которого он никогда не забудет, и всем своим помощникам. Он высоко оценил своего последнего советника и помощника, преданного Гренера. «Бог знает, доживу ли я до возвращения лучших времен. Но я желаю этого вам, и я уверен, что вы снова увидите былое величие, без которого мы не мыслим Пруссию и Германию».

На следующее утро Гинденбург уехал. В качестве своего последнего официального акта он подписал письмо маршалу Фошу, в котором убеждал главнокомандующего союзников не настаивать на экстрадиции императора и предлагал предстать перед судом за военные преступления вместо монарха. Маршала провожал весь штаб; фрайкор «Гинденбург», несший дежурство в штабе, прошел торжественным маршем перед станцией; на платформе был выставлен почетный караул. Гинденбург отбыл не как побежденный генерал, а как национальный герой. «Его слава и его личность, – вспоминал Гренер в своих мемуарах, – остались незапятнанными».

Сам Гренер тоже вскоре после этого ушел на покой, организовав объединение Верховного командования с регулярным рейхсвером. В качестве своего преемника он предложил кандидатуру генерала фон Зекта. Он считал, что Зект лучше всех справится с задачей построения эффективной армии в рамках ограничений, наложенных мирным договором, и был уверен, что генерал не потерпит политического вмешательства со стороны правительства или рейхстага. Однако его совет был оставлен без внимания и на эту должность был назначен Рейнхардт.

Глава 2
Временная передышка

Гинденбург вернулся в Ганновер, где жил после своей отставки до самого начала Первой мировой войны. Встреча в Ганновере прошла так же помпезно и торжественно, как и отъезд из Кольберга. На станции его ожидал почетный караул и комитет, куда вошли видные представители муниципальных и государственных властей, а жители города с флагами и цветами образовали живой коридор, восторженно приветствуя именитого соотечественника.

Большая просторная вилла, заметно отличавшаяся от его скромных довоенных апартаментов, ожидала маршала в одном из пригородов. Муниципальная администрация предоставила дом в его распоряжение еще в 1918 году. Тогда решение было принято консервативным городским советом, но после революции социалистическая администрация Ганновера поддержала решение, поскольку тоже желала, чтобы национальный герой обосновался в Ганновере.

Даже оставив службу, Гинденбург не обрел уединения и покоя. Он не мог показаться на улице, не собрав вокруг себя толпу, дома его осаждали бесконечные посетители и делегации, ежедневно он был вынужден уделять несколько часов внушительному объему корреспонденции. К тому же утомительные дебаты относительно событий 9 ноября продолжались и после его приезда в Ганновер.

В дополнение ко всему Гинденбург решил писать мемуары. Этим занимались многие его коллеги – генералы, также вышедшие в отставку. Одни хотели только изложить на бумаге свои впечатления, тем самым дав вспомогательный материал для будущих историков и стратегов, другие желали защититься от обвинений в некомпетентности или выразить свое негодование тем, что их советами в критический момент пренебрегли. Гинденбург не принадлежал ни к одной из этих групп. Собственно говоря, даже идея написания мемуаров принадлежала не ему. Ее высказал издатель из Берлина Реймар Хоббинг. Причем Хоббинг имел в виду не обычное изложение впечатлений и военного опыта маршала. Он хотел, чтобы тот рассказал о своем внутреннем мире, об этических и духовных ценностях, которые привели его, прусского и германского офицера, к величию. Книга должна была учить и вдохновлять, стать лучом надежды во мраке всеобщего смятения и отчаяния. Ее сразу же предполагалось перевести на другие языки – Хоббинг был уверен, что откровенный рассказ о физическом и духовном совершенствовании маршала укрепит престиж Германии в мире. Чтобы обеспечить быстрое завершение книги, издатель предложил привлечь к ее написанию группу анонимных авторов, которые будут работать под руководством Гинденбурга.

Сначала Гинденбурга идея не увлекла. Но потом он навел справки и счел, что над ней все же стоит подумать. Его заверили, что такая работа действительно сослужит хорошую службу нации в час волнений и всеобщего хаоса, она окажет благотворное влияние на людей, для которых маршал остался единственным символом величия Германии. Конечно, следует всячески избегать сенсационности, но это может быть достигнуто, если избегать полемики. Книга станет «духовным отчетом» немецкому народу, «поднимется высоко над ежедневными спорами и ссорами, над добром и злом». Доводы произвели впечатление на Гинденбурга, но он все же продолжал сомневаться. Необходимо было еще выбрать соответствующего издателя. Некоторые советники считали, что Хоббинг имеет склонность к громкой, навязчивой рекламе и не удовлетворится сдержанной, спокойной информацией, которую требует подобная работа. К маршалу по вопросу написания книги обращались многие. В конце концов, когда за дело взялся старый консервативный издательский дом С. Хирцеля из Лейпцига, Гинденбург дал свое окончательное согласие.

«Из моей жизни» – так была названа книга, написанная Гинденбургом при содействии одного из его бывших помощников, полковника фон Мерца. Она не имела целью внести большую лепту в широко развернувшиеся в то время дебаты, касавшиеся стратегии войны. В ней, конечно, были отражены военные события, но в основном, в соответствии с предназначенной ей ролью, она описывала личность и взгляды маршала. Спорные моменты обходились: якобы имевший место срыв Людендорфа во время сражения при Танненберге был затронут лишь вскользь, да и то без упоминания имен. Есть ссылка на имевшиеся случаи вмешательства Гинденбурга в политику, но о кризисе, связанном с мирной резолюцией рейхстага, и трениях между правительством и Верховным командованием, приведших к отставке Бетман – Гольвега, не упоминалось вообще. Увольнение Людендорфа и отречение императора сильно приукрашены; описание военного краха тоже, но между строк отчетливо виден намек: причиной военного поражения явился развал внутреннего фронта, а вовсе не усталость войск. «<Как Зигфрид, сраженный предательским копьем угрюмого Хагена, рухнул наш фронт». Таким образом, в своей книге Гинденбург придерживался версии «удара в спину», приведшего к военному коллапсу, хотя в частных беседах неоднократно говорил и о военных поражениях, ставших его причиной.

Книга должна была служить вполне конкретной цели – внедрить в умы читателей понимание необходимости большой и сильной армии. Но, подчеркивая ценность такой армии для страны, маршал касался не столько ее военной, сколько социальной и образовательной функции. Армия преподносилась как бесценная школа дисциплины, самоотверженности, умения выполнять приказы. В ней воспитывались характеры, формировалось чувство ответственности, присутствие духа, умение добиваться своей цели. Нет и не может быть замены такому образованию, которое обеспечивает армия. Немцам, вероятно, более чем другим народам, необходима дисциплина, которую может привить только военное обучение. Без нее маршал не видел перспективы для нации – только упадок и вырождение.

Помимо создания армии, было сказано в книге, в стране необходимо восстановить национальную монархию. К этой цели стремились поколения немцев, и именно она не далее как полвека назад заложила основу величия Германии. Личная заинтересованность Гинденбурга еще более усилила этот тезис. Совершенно очевидно, своей книгой Гинденбург стремился окончательно избавиться от обвинений в нелояльности в отношении монарха и монархии. Он подчеркивал свою неизменную преданность и благодарность императору и королю, выражая ему свое глубочайшее почтение. С неменьшим уважением писал он о Вильгельме I, зато имя Бисмарка упоминал лишь изредка и крайне сдержанно[9]9
  Сдержанность Гинденбурга в отношении Бисмарка могла объясняться еще и тем, что его отношение к объединению Германии железным канцлером было неоднозначным. Как и многие прусские консерваторы, ему не слишком по душе пришлась мысль о союзе Пруссии с государствами юга Германии. Не смог он и избавиться от своего истинно прусского патриотизма. До конца своих дней он в глубине души оставался в доимперском мире Вильгельма I.


[Закрыть], словно боялся, что деяния канцлера могут приуменьшить авторитет суверена.

Неприязненное отношение маршала к политике прослеживается в книге от начала до конца. Сам Гинденбург приписывал это своему солдатскому воспитанию. В особенности он предостерегал своих читателей против партийной политики, которая слишком легко превращается в поле сражения мелких интриг. Он выражал надежду на воссоздание единого могущественного государства, уходящего корнями в авторитарные традиции старой Пруссии. Он был уверен, что Германия обязательно достигнет этой цели, необходимо только, чтобы схлынула захлестнувшая ее волна беспорядков и демагогии. «С этой уверенностью я откладываю перо в сторону и отдаю свою доверие вам – немецкой молодежи».

Книга была тепло принята представителями высшего и среднего класса и, даже подвергнувшись жесткой критике социалистической прессы, нашла путь в дома большинства рабочих. За очень короткое время было продано несколько сот тысяч экземпляров. Книгу дарили на Рождество и на дни рождения. Ее успех может показаться удивительным, даже несмотря на глубокое почитание народом ее автора, поскольку написана она, мягко говоря, не слишком хорошо. Языку явно не хватает стиля и изящества, а что касается содержания, она почти ничего не добавляла к широко известным фактам. Однако несомненное достоинство мемуаров «Из моей жизни» – в их простоте изложения. Книга давала понятный всем обзор военных событий, хотя и значительно менее точный, чем более солидные мемуары Людендорфа. Непритязательная в литературном отношении, она все же стала бестселлером, добротным историческим повествованием, предназначенным для самого широкого круга читателей, и с блеском выполнила те задачи, для которых была создана.

Прежде чем книга увидела свет, Гинденбург получил еще одну возможность защитить честь старой армии. В августе 1919 года Национальное собрание создало комиссию, призванную разобраться с проблемой ответственности за начало и продолжительность войны. Расследование должно было установить причины, приведшие к взрыву 1914 года, а также выяснить, могла ли война быть завершена раньше на приемлемых условиях. Кроме того, комиссии было поручено изучить взаимоотношения между военными и гражданскими властями и расследовать повторяющиеся обвинения о нарушении Германией международного законодательства при ведении военных действий. Существовала надежда, что комиссия сумеет урегулировать противоречия в этих вопросах раз и навсегда. Одновременно расследование должно было помочь избежать выдачи «<военных преступников» союзникам. Если бы комиссия установила, что немцы виновны в нарушении международного законодательства, то конкретные лица должны были предстать перед специально созданным государственным судом.

Комиссия приступила к работе. Поскольку союзники собирались в самом ближайшем времени представить список лиц для экстрадиции, промедление было чревато большими неприятностями. Среди вопросов, которые надлежало прояснить, одним из первых стоял пункт о реакции немцев на мирные инициативы президента Вильсона 1916–1917 годов. Могло ли военное противостояние прекратиться на приемлемых условиях еще тогда, если бы Германия не приняла решение перейти к неограниченной подводной войне? Почему Германия предприняла сей судьбоносный шаг и по какой причине Верховное командование настаивало на этом, несмотря на предостережения канцлера? Чтобы получить ответы на эти вопросы, в качестве свидетеля был приглашен Людендорф.

Подкомитет, ответственный за эту стадию расследования, намеренно воздержался от приглашения Гинденбурга. Комитет и без того уже стал объектом яростной критики со стороны правых, которые назвали процедуру позорной. Не было смысла добавлять себе неприятности, вызывая маршала как обычного свидетеля под присягой. Политическая ситуация и так была чрезвычайно напряженной, и обострять ее было опасно. Да и вряд ли от Гинденбурга можно было ожидать большого вклада в расследование. Комитету была хорошо известна роль, сыгранная им во время войны, так же как и то, что он вряд ли обладает информацией, неизвестной Людендорфу. Но когда Людендорф был вызван для дачи свидетельских показаний, он отказался явиться без маршала. И хотя такой ультиматум был прямым нарушением закона, члены комитета капитулировали и пригласили Гинденбурга. Маршал согласился, но, как и следовало ожидать, эта новость спровоцировала взрыв недовольства деятельностью комитета со стороны правых.

У Людендорфа имелись основания настаивать на присутствии маршала. В своих мемуарах он утверждает, что расследование ведения Гинденбургом войны должно было продемонстрировать раз и навсегда абсурдность всей процедуры, но это, несомненно, было вторичным соображением. Главные мотивы Людендорфа были не бескорыстны: понимая, что его авторитет падает, генерал надеялся предстать в лучшем свете в лучах неослабевающей популярности маршала. Если же не получится, маршал, по крайней мере, разделит с ним всю полноту ответственности.

Оба военных появились перед подкомитетом 18 ноября 1919 года. Пребывание Гинденбурга в столице превратилось в триумфальное чествование национального героя. Правительство воздало ему должное, выделив специальный автомобиль для комфортабельного путешествия из Ганновера. Армия, которая тоже не могла упустить подобный случай, отправила на станцию почетный караул. Два офицера были назначены его помощниками, а у ворот виллы Карла Гельфериха, немецкого государственного деятеля, у которого остановился Гинденбург, была выставлена стража. Толпы народа приветствовали маршала на улицах, где бы он ни появился. Если ему и было неприятно рассказывать о своих военных решениях, он был стократ вознагражден за эти неудобства теплым, сердечным приемом. Когда же всеобщий восторг спровоцировал демонстрации, маршал посчитал своим долгом сдержать эмоции берлинцев. В своем обращении к жителям столицы он попросил их избегать любых действий, которые могут, как он выразился, нарушить общественный порядок и помешать движению транспорта. Когда же некоторые демонстранты стали настойчиво советовать ему, уже на пути в рейхстаг, не появляться перед комитетом, он, не скрывая раздражения, сказал: «Не тревожьте меня. Я исполняю свой долг». Если бы в назначенный день не началась сильная метель, очевидно, были бы предприняты более решительные попытки удержать его от свидетельства. Несколькими днями ранее, когда народ ошибочно решил, что Гинденбург направляется в рейхстаг, толпа студентов вынудила его повернуть обратно. В день, когда он действительно выступал в качестве свидетеля, улицы патрулировались войсками, а его сопровождала вооруженная охрана.

Гинденбург прибыл хорошо подготовленным. Гельферих и его товарищи по партии решили использовать появление маршала перед комитетом для заранее срежиссированной атаки на республиканский режим и левых демократов. Посовещавшись с Людендорфом, они тщательно разработали свои планы. Было подготовлено заявление для маршала, которое он должен был зачитать перед комитетом. После этого Людендорф ответил бы на все возникшие вопросы. Не следовало идти на риск и подвергать маршала унизительному допросу, в процессе которого он, возможно, сделал бы вынужденные опасные признания. Гинденбург с готовностью согласился на предложенный план, который отводил ему устраивающую его второстепенную роль в предстоящем спектакле, – именно роли второго плана всегда предпочитал Гинденбург в трудных ситуациях.

Члены комитета приняли военных с большим почтением. Когда Гинденбург и Людендорф вошли, все присутствующие встали; председательствующий – депутат от демократов Готхейн – лично проводил их на свидетельское место, которое неизвестные почитатели украсили хризантемами и черно – бело – красными лентами. Готхейн открыл заседание и, обратившись к маршалу, принес извинения за причиненные ему неудобства. «(Комитет бы с радостью избавил вас от неудобств, связанных с вашим появлением здесь, а также от трудностей, вызванных путешествием в зимний период. Но, поскольку генерал Людендорф придал большое значение тому, чтобы вы свидетельствовали вместе с ним, нам пришлось просить вас об этом». Ответ Гинденбурга был вежливым, хотя и прохладным: «Позвольте заметить, что я всегда считал своим долгом находиться рядом со своим преданным товарищем по оружию в дни великого противостояния и благодарен судьбе за то, что она предоставила мне такую возможность. Я также благодарен за то, что были приняты меры для облегчения тягот моего путешествия».

После этого обмена любезностями Готхейн попросил маршала принести присягу как свидетеля. И тут возникли некоторые трудности. Гинденбург настаивал, чтобы Людендорф зачитал подготовленное заявление, в котором они оба отрицали свою обязанность давать показания, потому что все ими сказанное может подвергнуть их опасности уголовного преследования. Свидетели не обязаны давать показания, в соответствии с применяемым в данном процессе уголовным кодексом, если их ответы могут быть использованы против них. Они заявили, что готовы свидетельствовать, но если откажутся от своего права не давать показания, то только для того, чтобы помочь установить историческую правду. «Только зная историческую правду, немецкий народ может оправиться от потрясений и обрести былое величие, и только ради этого мы готовы дать свидетельские показания под присягой». Председатель постарался представить это заявление как «изъявление частного пожелания свидетеля», и оба военных были приведены к присяге.

Готхейн задал Гинденбургу первый из серии вопросов, которые были переданы обоим свидетелям заранее. Он касался неограниченной подводной войны. Когда было решено, что эту всеобъемлющую кампанию нельзя больше откладывать, и почему? Как и было договорено, Гинденбург проигнорировал вопрос, а вместо ответа зачитал подготовленное для него заявление. Оно не имело ничего общего с заданным вопросом, его целью было только оправдать методы ведения военных действий Верховным командованием. В стремлении вести войну до победы, подчеркивалось в заявлении, Верховное командование всегда считало себя исполнителем воли народа и армии. Армия храбро сражалась до конца, в то время как народ оказался слабым, недисциплинированным, а ошибки правительства в конце концов неизбежно привели к военному коллапсу. Здесь он не только повторил то, о чем писал в своих мемуарах, но и пошел еще дальше. Распад гражданской морали, заявил он, начался еще до того, как он и Людендорф приняли Верховное командование в августе 1916 года. «Когда мы приняли командование, мы подали правительству ряд предложений, целью которых было сосредоточение сил всего народа для скорейшего окончания войны на благоприятных для нас условиях. <..> Все мы знаем судьбу этих предложений. <…> Я стремился достичь всестороннего и деятельного сотрудничества, а был встречен слабостью и отказом действовать. С тех пор и до самого конца мы никогда не были избавлены от беспокойства, сумеет ли наш народ в тылу выстоять до победного окончания войны». Более того, разрабатывались планы, и Верховному командованию о них было известно, направленные на подрыв морали в армии и на флоте. «Цели, предполагаемые нашими лидерами, стали недостижимыми. <…> Наши операции были обречены на провал, конец представлялся неизбежным, а революция была краеугольным камнем всего».

Затем Гинденбург произнес слова, вошедшие в историю: «Английский генерал справедливо заметил: «Немецкая армия получила удар в спину». Надежному ядру армии невозможно приписать вину. Ее действия, так же как и действия офицерского корпуса, вызывают наше общее восхищение. Вполне понятно, на ком лежит вина. Если нужны другие доказательства, их можно найти в заявлении, сделанном британским генералом, а также во всеобщем удивлении наших врагов своей победой». В заключение маршал добавил, что всегда был единодушен с Людендорфом, когда дело касалось важных решений. «Мы вместе несли тяготы тревог и тяжелой ответственности. И сегодня мы предстали перед вами вместе, мы, отвечавшие за идеи и методы Верховного командования начиная с августа 1916 года». Людендорф был вполне удовлетворен и, как он отметил в своих мемуарах, почти готов был забыть прежние обиды – в конце концов, что прошло, то быльем поросло.

Готхейн неоднократно пытался прервать Гинденбурга, поскольку заявление не отвечало на поставленный вопрос, но маршал не обращал на его протесты никакого внимания. Когда он закончил чтение, Готхейн повторил вопрос, касающийся решения 1 февраля 1917 года – времени начала неограниченной подводной войны. Гинденбург ответил очень кратко и отослал председательствующего к Людендорфу. Обстановка в зале начала накаляться. Людендорф говорил непоследовательно и самоуверенно, обсуждение часто прерывалось весьма бурным обменом мнениями между ним, председателем и другими свидетелями. Гинденбург хранил полное спокойствие и довольствовался лишь редкими короткими репликами. Заседание закончилось в общем – то ничем, но после этого не слишком приятного инцидента комитет решил больше этих свидетелей не приглашать. На следующий день Гинденбург отбыл в Ганновер, сопровождаемый восторженными митингами и демонстрациями. На станции его снова ожидал почетный караул – проводы прошли на высшем уровне.

Так состоялось официальное рождение легенды об «ударе в спину». Собственно говоря, эта идея существовала и ранее, но не так броско выраженная. В действительности она была высказана еще до окончательного военного коллапса, когда Людендорф с вновь обретенной уверенностью в могуществе армии уведомил правительство, что продолжительное сопротивление зависит от настроя «домашнего фронта» на продолжение борьбы. Легенда была неумышленно поддержана союзниками, когда они настояли, в противоположность обычной практике, на ведении переговоров о перемирии с гражданскими, а не с военными властями. Генералы, таким образом, были избавлены от ответственности за принятие условий перемирия и получили возможность распространять и поддерживать миф о непобежденной армии, преданной коррупционерами – политиками. На эту версию теперь дал санкцию Гинденбург. При столь могущественной поддержке все противоречащие документальные свидетельства и экспертные мнения оказались совершенно неэффективными.

Беседы, которые вел Гинденбург в Берлине, касались не только его подготовки к появлению перед следственным комитетом. Ряд посетителей прибывал с совершенно другой целью. Выборы Эберта президентом рейха были временными, они основывались на временной конституции, которую Национальное собрание поспешно создало в первые же дни своего существования. 11 августа 1919 года в Веймаре была обнародована постоянная конституция, в соответствии с которой началась подготовка к выборам нового президента.

Не приходилось сомневаться, что Эберт снова станет кандидатом на этот пост от социал – демократов. При тяжелейших обстоятельствах он выполнял свою работу с достоинством и очевидной эффективностью. На новых выборах он вполне мог рассчитывать на голоса буржуазии, центристов и демократов, иначе говоря, победа ему была практически гарантирована. Кандидат от правых сил мог рассчитывать обойти Эберта, только если ему удастся оттянуть голоса буржуазии. Хотя номинация Гинденбурга не вызвала энтузиазма в феврале 1919 года, некоторые лидеры правых считали, что атмосфера изменилась достаточно радикально, чтобы он стал человеком, имевшим реальный шанс победить Эберта.

Лидеры Немецкой народной партии с энтузиазмом поддержали это предложение. Некоторые возражения против кандидатуры маршала возникли только в Рейнской области и на юге Германии якобы на том основании, что Гинденбурга не следует втягивать в партийно – политическое соревнование. В действительности они были вызваны недовольством, высказанным в прусских военных кругах. Тем не менее большинство партии поддержало своих лидеров. В августе 1919 года, менее чем через две недели после принятия новой конституции, исполком партии решил представить имя Гинденбурга народу. Буржуазия сплотилась вокруг него. Штреземан – глава народной партии – доказывал, что никакой другой буржуазный кандидат не осмелится выступить против. Его кандидатура не должна была рассматриваться как наступление монархизма, просто президентство Гинденбурга облегчало монархистам принятие новой ситуации.

Немецкие националисты ухватились за предложение с таким же энтузиазмом. Являясь партией преимущественно монархии и армии, они считали себя особенно близкими маршалу. Все сомнения, связанные с его ролью в отъезде императора 9 ноября, были забыты – люди хотели видеть Гинденбурга своим кандидатом. Под осмотрительным руководством Оскара Гергта, бывшего прусского министра финансов, большинство партии еще не проявило обструкционизма последующих лет и было готово, с некоторыми оговорками, сотрудничать с Веймарской республикой. Имея президентом маршала, лидерам партии будет даже проще проводить свой умеренный курс, преодолевая сопротивление особенно упрямых членов партии, упорно отрицавших возможность сотрудничества с новым режимом.

Решающая встреча с Гинденбургом, касающаяся его выдвижения кандидатом в президенты, произошла во время его пребывания в Берлине. Гергт и Штреземан явились, чтобы получить его согласие. Нельзя сказать, что их визит явился для маршала полной неожиданностью. Они уже обращались к нему с письмом, и, проконсультировавшись с доверенными лицами в Ганновере, Гинденбург выработал ответ. При определенных условиях, сказал маршал, он готов дать свое согласие. Но он не примет предложение, если ему предназначают роль номинальной фигуры, которой придется работать с социалистическим правительством. Посетители заверили маршала, что ввиду очевидного усиления правого крыла у него нет оснований опасаться такой возможности. Предстоящие выборы в рейхстаг наверняка завершатся поражением левых. Они также были весьма убедительны, когда речь зашла о шансах на победу. Гинденбург не желал подвергать себя разочарованию поражения. Прояснив все волнующие его вопросы, маршал сказал, что больше не имеет возражений против своего выдвижения, хотя, конечно, такое развитие событий вызовет необходимость жертв с его стороны. Но, как убежденный монархист, он чувствует необходимость посоветоваться с императором и потом даст свой ответ в течение ближайших двух недель.