Текст книги "Германия на заре фашизма"

Глава 7
Эра Брюнинга: парламентская диктатура

Многие недоумевали, каким курсом должна следовать страна после сентябрьских выборов, но Гинденбург не разделял всеобщих сомнений. Он решил оставить Брюнинга канцлером, верный Шлейхер был согласен с этим решением. Через два дня после выборов Брюнинг доложил кабинету, что президент решил сохранить правительство в его прежнем составе. Гинденбург подумывал о том, что в правительство должны войти и представители Немецкой национальной партии, и Брюнинг обещал прозондировать осуществимость этого мероприятия.

Вряд ли канцлер считал примирение с Гугенбергом вероятным, но, поскольку он более чем прежде был зависим от поддержки маршала, ему пришлось сделать такую попытку. Она оказалась тщетной. Гугенберг снова потребовал ликвидации возглавляемого социалистами прусского правительства – цену, которую Брюнинг не хотел и не мог заплатить. Даже если бы он это сделал, то все равно не получил бы большинства, потому что Немецкая национальная партия больше не была достаточно сильной, чтобы обеспечить ему свою поддержку. Не сумев договориться с Гугенбергом, канцлер предложил свою отставку, но президент не пожелал его слушать.

Если Гинденбург сожалел о неудачной попытке канцлера достичь договоренности с Гугенбергом, у него не было сомнений и относительно неспособности канцлера наладить отношения с Гитлером. Он испытывал глубокую неприязнь к громогласному несдержанному лидеру нацистов, а шумные, разнузданные митинги и демонстрации были чужды его дисциплинированной натуре. Гитлер потребовал для своих сторонников посты министра рейхсвера и министра внутренних дел, что маршал посчитал совершенно неприемлемым.

Обстоятельства сложились так, что Брюнинг смог бы обеспечить большинство только с голосами социал – демократов. В его окружении бытовало мнение в пользу включения их в правительство, и какое – то время Брюнинг и сам склонялся к этой мысли. Он получил поддержку этого плана с самой неожиданной стороны: Немецкий промышленный союз, шокированный успехами нацистов, проинформировал канцлера, что, по его мнению, правительству следует поискать поддержку у левых. В меморандуме статс – секретаря Пюндера о беседе с одним из руководителей союза говорилось, что со стороны союза не будет возражений против включения социалистов в кабинет. Аналогичные предложения поступали к Брюнингу и от других промышленных групп, а банковские круги прямо потребовали включить в кабинет социал – демократов. Но только Гинденбург, твердо решивший держаться ближе к правым, не желал видеть социалистов в правительстве, и его позиция оказалась решающей. Брюнинг намеревался попытаться получить поддержку социалистов, не приглашая их в кабинет. Такое решение было для него в любом случае предпочтительным, потому что он хотел руководить правительством, не отвлекаясь на множественные партийные интересы в кабинете. Иными словами, он искал партийной поддержки, а не партийного сотрудничества.

К большому облегчению Брюнинга, социалисты были готовы поддержать правительство, не входя в него, хотя отдельные требования о включении социалистов в правительство были. Отто Браун, например, призвал к созданию «фронта всех разумных людей», но его товарищи по партии предпочли не настаивать. Они узнали о планах канцлера по сокращению пособий по безработице и других социальных льгот и не желали, чтобы их партия ассоциировалась с подобными мерами. Социалисты также осознавали, насколько тяжелые трудности стоят перед Брюнингом, и для них не было тайной, что правые, в число которых теперь входила и ранее умеренная немецкая народная партия, взирают на них с неприкрытой ненавистью. Поэтому они бросили свои 143 голоса на чашу весов, даже не пытаясь заручиться обещаниями или уступками со стороны канцлера. Они опасались, что любые требования с их стороны могут привести к смещению Брюнинга, а его уход с поста канцлера означал бы конец немецкой демократии. Наиболее вероятным преемником Брюнинга является Гугенберг, было сказано в меморандуме социал – демократической делегации рейхстага, а Гугенберг включит в свой кабинет нацистов. «Правительство Гугенберга– Гитлера не будет «брать на пушку» нацистов. Гитлеровское правительство последует примеру итальянского. Это будет означать уничтожение всех трудовых организаций, постоянное состояние военной готовности, отмену свободы слова и собраний, равно как и других политических прав, опасность гражданской войны дома и реваншистской войны за рубежом».

Политическое выживание Брюнинга было обеспечено, но его положение все еще оставалось ненадежным. Гинденбург принял его сотрудничество с социалистами, но, пока Брюнинг не объяснил, что не пошел ни на какие уступки, сам факт такого сотрудничества чрезвычайно раздражал президента. Кроме того, маршал не сомневался в реакции своих друзей и соратников на «марксистскую» поддержку правительства. К большому разочарованию канцлера, даже в его собственном лагере были недовольные тем, что он принял помощь социалистов. На открытии рейхстага экономическая партия объявила, что просит министра юстиции Бредта выйти из кабинета, чтобы «облегчить» реорганизацию правительства. Но тут Гинденбург пришел на помощь канцлеру и уведомил о своем нежелании производить какие бы то ни было изменения в составе кабинета по требованию делегаций рейхстага, и Бредт остался на своем посту.

Более угрожающим было отношение оппозиционных партий. Нацисты организовали ряд антисемитских демонстраций в разных частях Берлина, избивая евреев, разбивая витрины и вывески еврейских фирм. Злоупотребив своим парламентским иммунитетом, нацистские депутаты появились в рейхстаге одетыми в коричневую форму, тем самым нарушив закон, запрещающий ношение партийной формы. Они немедленно принялись саботировать все плановые дискуссии. Рейхстаг уже давно был известен отсутствием самоконтроля, несдержанностью и взаимной невежливостью, но оскорбления и угрозы, звучавшие в залах в те дни, были беспрецедентными даже для нелегкой истории немецкого парламентаризма. Очевидной целью было помешать рейхстагу выполнять свои функции, подорвать тот небольшой престиж, который у него еще оставался. В то же время экстремисты надеялись принизить таким образом и авторитет правительства Брюнинга, раз уж они не могли устранить его с помощью вотума недоверия.

Пока нацизм устраивал словесные баталии и беспорядки, стараясь сместить Брюнинга, «Стальной шлем» и Немецкая национальная партия пыталась настроить президента против нацизма. Их первая попытка была предпринята на ежегодном съезде организаций «Стального шлема», прошедшем той осенью. Более 100 000 членов «Стального шлема» собрались в Кобленце – в недавно освобожденной Рейнской области. На съезде присутствовали также бывший кронпринц, генерал фон Зект и другие «<национальные» именитые чины. В резолюции, одобренной собранием, содержалось требование ликвидации посредством референдума «стерильной марксистской диктатуры» в Пруссии. Одновременно Гинденбург должен был принять пост, который еще следовало создать, – президента Пруссии. Предполагалось, что Гинденбург будет впечатлен широко распространившимся требованием убрать находящееся под влиянием социалистов и центристов правительство Пруссии, сдастся перед проявлением народного неодобрения, положит конец сотрудничеству Брюнинга с социал – демократами и настоит на включении правых в правительство рейха. Если убрать правительство Брауна, социал – демократы больше не будут определять прусскую политику. А если Гинденбург станет во главе Прусского государства, силы поддержания правопорядка окажутся в руках у правых. Брюнинг, если он еще останется канцлером, будет, таким образом, обойден с фланга, поскольку новые полицейские чины не будут оказывать ему помощь в подкреплении силой чрезвычайных указов.

Делегация Немецкой национальной партии в рейхстаге проводила аналогичную линию. «(Кабинет Гинденбурга», утверждали они, не должен иметь ничего общего с социалистическим правительством Пруссии, а лидер делегации доктор Оберфорен назвал кабинет Брюнинга «самым отверженным» из всех веймарских правительств. Самую резкую критику озвучил старый друг Гинденбурга Ольденбург – Янушау. Старый юнкер осуществлял связь между Немецкой национальной партией и президентом, и предполагалось, хотя и не вполне обоснованно, что он пользовался благосклонностью президента. Выступив на дебатах в рейхстаге, Ольденбург заявил, что «прусское правительство не имеет доверия сельского хозяйства». Ему также была поручена более тонкая миссия – вбить клин между президентом и министром рейхсвера Гренером. Обсуждая процесс против трех офицеров рейхсвера, Ольденбург заявил, что Гренер унизил армию, позволив произвести арест обвиняемых на глазах у их подчиненных. Допустив такую процедуру, добавил Ольденбург, Гренер также оскорбил авторитет и престиж фельдмаршала фон Гинденбурга.

Ольденбург знал, что президента тревожит этот неприятный инцидент. Гинденбург позволил распространиться слуху, что он тоже считал неправильной манеру, в которой был произведен арест офицеров, и сделал характерный примирительный жест. Он не мог оправдать обвиняемых, чтобы не пострадала армейская дисциплина, но настоял, чтобы было публично объявлено, что он отклонил судебное дело офицеров. Тем не менее он не согласился с доводами Ольденбурга. Как бы ни обстояли дела, он не станет терпеть попыток подвергнуть опасности авторитет армии. Он поручил Брюнингу заверить рейхстаг в том, что полностью доверяет Гренеру, и потребовал, чтобы Ольденбург, по крайней мере, принес формальные извинения Брюнингу и Гренеру.

Не обескураженные этой неудачей немецкие националисты продолжали атаки на правительство. Они называли его пособником «ползущего социализма», осуждали его неадекватную помощь сельскому хозяйству и неудачу в попытке дать представителям их партии место в кабинете. Они оспаривали его чистоту, поскольку в нем оставались люди, которым не хватало истинного «(национального» духа, – такие как министр иностранных дел Куртиус, министр иностранных дел Вирт и злосчастный Гренер. Националисты надеялись, что эти обвинения рано или поздно произведут впечатление на Гинденбурга. В декабре Гренер написал своему другу о том, что президент рассматривает вопрос об увольнении Вирта. Он также хотел, чтобы посол в Британии фон Нейрат занял место Куртиуса, поскольку имя Куртиуса уже давно было предано анафеме национальными партиями. Но Брюнинг сумел убедить президента, что любые изменения в составе кабинета являются несвоевременными, и тот уступил.

Если Гинденбург не возражал против вмешательства правых в вопросы внешней политики и внутренних дел, он был куда менее терпимым к критике, касающейся сельского хозяйства. Несмотря на существенную помощь, которую правительство оказывало аграриям, жалобы и петиции текли в президентский дворец нескончаемой полноводной рекой, а поток индивидуальных ходоков и делегаций вполне мог вызвать недоверие Гинденбурга компетенции и доброй воле канцлера. Как всегда, Гинденбург терпеливо выслушивал жалобы, но, если раньше он просто обещал обсудить состояние дел и принять необходимые меры совместно с канцлером, теперь ему приходилось периодически защищать Брюнинга. В конце концов, это был «его» кабинет, и он утверждал, что канцлер и кабинет делают все, что могут, и уже достигли некоторых успехов в области сельского хозяйства. Он также отвергал предположение, что кабинет предубежден против крупных землевладельцев, когда речь идет о мерах помощи, и что он применяет политические меры к официальным лицам, отвечающим за программу помощи. Президент снова отказался надавить на правительство с целью расширения и ускорения аграрной помощи. Он был уверен, что Шиле, которого он выбрал лично, принимает все меры, которые ему доступны. Его уверенность была вполне оправданна; Шиле действительно заставил своих коллег идти на куда более значительные уступки, чем это планировалось, угрожая отставкой, если ему не пойдут навстречу. Другим действенным сторонником Гинденбурга в кабинете был Гренер, который всегда получал от маршала специальные инструкции относительно позиции, которую он должен занять при обсуждении кабинетом сельскохозяйственных вопросов. На этот раз Гинденбург также признал тот факт, что сельское хозяйство является лишь частью экономики Германии, что оно может быть восстановлено только в рамках экономики страны. «Господин фон Гинденбург очень спокоен и не оказывает давление, – записал Пюндер в своем дневнике в ноябре, когда обсуждалась новая программа мер по оказанию помощи сельскому хозяйству. – Он понимает, что Брюнинг должен раздать имеющиеся у него несколько «леденцов» одновременно так, чтобы целое могло быть сохранено».

Остальные обвинения со стороны правых Гинденбург продолжал рассматривать, так сказать, по их нарицательной стоимости. В ту зиму в берлинских кинотеатрах демонстрировался фильм «На Восточном фронте все спокойно» – реалистичная и трогательная картина событий, происходивших во время войны на фронтах и дома. Нацисты организовали демонстрации с требованием изъять этот фильм из проката, потому что он порочит немецкую армию, и Гинденбургу снова пришлось вмешаться. Он обсудил вопрос с Отто Брауном, поскольку дело касалось прусской полиции. Браун, который не видел ничего предосудительного в этой картине, предложил Гинденбургу посмотреть ее. Маршал ответил, что в этом нет никакой необходимости, потому что он получает информацию из компетентных источников. Кроме того, достаточное свидетельство нежелательного характера картины заключается в вызванном ею яростном негодовании национального юношества. (Картина была изъята из проката после дальнейших волнений и беспорядков, устроенных нацистами; один из показов они прервали, запустив в зал сотни белых мышей.)

Больше всего Гинденбург боялся, что нация восстанет против него. Он проводил многие часы, составляя письма и обращения, которые никогда не отправлял и в которых он отстаивал свои политические решения. «Какой приговор вынесет мне история? – рассуждал он. – Я проиграл величайшую из войн. Я не сумел помочь моему народу, который призвал меня на самый ответственный пост…» И на все вопросы он, как всегда покорно, отвечал: «Я верю, что самое главное – стараться исполнить свой долг как можно лучше».

Но в чем именно заключался его долг? В дни империи всегда находился кто – то, который мог объяснить ему это, – учителя, командир, император, а во время войны – самоуверенный Людендорф. В первые годы его президентства своеобразным руководством к действию была Веймарская конституция, тем более что первоначально функции президента были в основном церемониальными. Но теперь конституция стала в значительной степени неэффективной, рейхстаг отклонил ее законодательные функции, и окончательные решения теперь были за ним, президентом. Неспособный принять эти решения самостоятельно, Гинденбург полагался, поскольку больше ему ничего не оставалось, на трех своих главных советников. К счастью, это трио – Шлейхер, Мейснер и Брюнинг – имело схожие мнения по основным политическим вопросам. Как человек новый, Брюнинг не пользовался доверием президента в той же степени, что двое других, которых маршал знал на протяжении многих лет. Но и Шлейхер, и Мейснер энергично поддерживали Брюнинга и помогали ему убедить президента в правильности и необходимости предлагаемых им мер. Шлейхер, который по происхождению и воспитанию был ближе всех к Гинденбургу, мог обсуждать с ним планы канцлера в выражениях, которые маршал хорошо понимал, в то время как Брюнинг, склонный к высоконаучным объяснениям, часто оставлял маршала в недоумении и до крайности раздраженным. Более того, генерал являлся связующим звеном с правыми, и его советы ценились как страховка против назойливости с этой стороны. С другой стороны, Мейснер, являясь правовым экспертом, обеспечивал гарантии того, что намечаемые меры не вызовут возражений у конституционных юристов.

Несмотря на договоренность о принятии срочных мер, Шлейхер, Мейснер и Брюнинг руководствовались разными мотивами и преследовали разные цели. Мейснер – слуга своего хозяина – в первую очередь был озабочен защитой прав последнего и облегчением его обязанностей. Шлейхер, выражавший интересы армии, стремился укрепить рейхсвер и оградить его от риска гражданской войны. Целью Брюнинга было сбалансировать бюджет и ввести жесткую экономию – лучший способ восстановить здоровье и стабильность экономики страны. Его поддерживали и Шлейхер, и Мейснер, потому что такая политика обещала облегчить претворение в жизнь их планов. И все же расхождение их первоначальных интересов было источником трудностей уже тогда, а со временем именно оно привело к прекращению сотрудничества этих трех людей.

Одной из главных задач Шлейхера было достижение временного соглашения с нацистами. Внешне беззаботный циник, Шлейхер был легковозбудимой личностью, и его настроение менялось от веселой самоуверенности до глубочайшего беспокойства. Постоянный рост нацизма создал особые проблемы, с которыми Шлейхеру, ввиду его эмоциональной нестабильности, не так легко было справиться. Ему нравился военный пыл штурмовых отрядов, и он ничего не имел против такого резерва для рейхсвера, однако его очень беспокоила растущая враждебность между правительством и штурмовиками. Его чрезвычайно тревожила возможность перехода стычек между нацистами и правительством в гражданскую войну, в которой армии придется стрелять по своим соотечественникам, а эту обязанность солдаты сочтут особенно неприятной, поскольку среди рядового состава и младших офицеров быстро росли пронацистские симпатии. Его беспокоила и другая мысль: нацисты и коммунисты вполне могут подняться одновременно, и, пока рейхсвер будет занят подавлением беспорядков, Польша может послать войска через границу и захватить немецкие территории. Поэтому Шлейхер постоянно напоминал Брюнингу о необходимости соблюдения крайней осторожности при общении с нацистами, и канцлеру пришлось избрать более пассивную позицию по отношению к ним, чем ему хотелось. Мейснер тоже стоял за налаживание контактов с Гитлером, и, поскольку ни он, ни Шлейхер не видели в обозримой перспективе возможности включить представителей нацистов в правительство, их позиция возымела воздействие и на Гинденбурга. Как всегда не желающий принимать радикальные меры, президент теперь, когда поднимался этот вопрос, более чем когда – либо противился насильственному подавлению деятельности нацистов.

Канцлеру пришлось запастись величайшим терпением и ловкостью, чтобы добиваться поставленных целей. Его задача еще более осложнялась тем фактом, что цели эти были смутными и труднодостижимыми. В своей основе их было две, и они были взаимосвязаны. Внутри страны канцлер пытался справиться с экономическим кризисом, а во внешней политике стремился к снижению, если не к отмене репарационных платежей. Пересмотр плана Юнга, в свою очередь, должен был уменьшить экономические трудности в стране. Чтобы этого добиться, канцлер считал необходимым сбалансировать бюджет и поддерживать стабильный курс национальной валюты. Такое обязательство Германия взяла на себя, когда принимала план Юнга, и, если она этого не добьется, Брюнинг опасался, что не сможет убедить страны – кредиторы в необходимости пересмотра репарационных платежей. В дополнение канцлер считал строжайшую экономию необходимой для обеспечения конкурентоспособности страны на мировом рынке. Она более чем когда – либо зависела от экспорта – чтобы финансировать импорт и выполнить репарационные обязательства. Сокращение общественных расходов, урезывание заработной платы и повышение налогов, таким образом, были необходимы, потому что любая другая политика имела бы инфляционный эффект, а Брюнинг был решительно настроен избежать инфляции. После трагического опыта начала двадцатых годов любой намек на инфляцию мог вызвать неуправляемую панику и погрузить страну в кошмар социальной и политической анархии.

Насколько оправданны были опасения канцлера, сказать невозможно. Дефляционный эффект финансовой и экономической политики Брюнинга был недалек от катастрофического. Урезав общественные расходы, сократив заработки и уменьшив пособия по безработице, он снизил еще остававшуюся покупательную способность населения. Спрос на товары упал, безработица возросла еще больше. Снижение цен оказалось неэффективным средством, потому что не успевало за снижением зарплаты. Частично это происходило потому, что во многих случаях заработная плата составляла лишь относительно небольшую часть стоимости производства, но основная причина все же была политической. Гинденбург защищал сельское хозяйство, и поэтому цены на продукцию сельского хозяйства были избавлены от падения. Промышленность же сама отбивалась от снижения цен, потому что производители обычно находились в лучшем положении для ведения переговоров, чем рабочие или служащие, не говоря уже о потребителях.

В дополнение к множеству забот Брюнингу приходилось беспокоиться о сохранении хрупкого большинства в рейхстаге. Хотя это большинство больше не хотело и не могло обеспечивать принятие его законов, канцлер продолжал зависеть от него. Большинство было необходимо, чтобы отражать попытки аннулировать его декреты или провести вотум недоверия. Из поддерживавших правительство партий меньше всего его интересовали социал – демократы, хотя по численности это была самая большая группа. Хотя они и возражали против финансовой и экономической политики правительства, все же были вынуждены его поддерживать. Разрыв с Брюнингом немедленно повлек бы за собой разрушение коалиции социалистов и партии «Центра» в Пруссии, а значит, лишил бы социалистов последнего оплота. Более того, если Брюнинг уйдет, откроется дверь для новой антидемократической и антипарламентской эры. Социалисты также понимали, что канцлер – не свободный агент и зависимость его от президента заставляет проводить политическую линию, с которой социалистам было трудно согласиться.

Брюнингу было намного труднее обеспечить поддержку правых. Всего его правые союзники контролировали около 85 голосов, но, ввиду незначительности имеющегося у правительства большинства, такие мелкие группы, как немецкая народная партия (30 мест), экономическая партия (23 места) и крестьянская партия (19 мест), могли создать серьезные трудности своим отступничеством. Несмотря на их небольшую численность, положение этих партий было более крепким, чем у социал – демократов. Они отнеслись к перспективе формирования правительства Гитлера – Гугенберга с относительным безразличием и не считали крах кабинета Брюнинга страшной катастрофой. Конечно, во всех этих партиях существовали фракции, которые с восторгом приветствовали бы диктатуру правых сил. Спекулируя на необходимости их поддержки для кабинета Брюнинга, эти группы беззастенчиво проталкивали свои требования субсидий, освобождения от налогов и так далее, но блокировали все уступки социалистам. В конце ноября экономическая партия, в порядке протеста против якобы просоциалистической позиции Брюнинга, все – таки отозвала Бредта из кабинета.

Эти политические реалии нашли отражение в чрезвычайном декрете от 1 декабря 1930 года, который касался экономических и финансовых проблем страны. Он содержал ряд незначительных послаблений рабочим и низкооплачиваемым служащим, но основная часть мер по оказанию помощи касалась аграриев и бизнесменов. В остальном, с одобрения экономической партии, декрет предусматривал дальнейшее снижение заработной платы служащих и сокращение общественных расходов. Неизбежное следствие – ослабление экономической деятельности и новые трудности и лишения.

Гинденбург, когда был издан декрет, как обычно, хранил молчание, и снова вся тяжесть новых жертв легла на плечи Брюнинга, который не мог эффективно отстаивать свое дело, – ему не хватало человеческого тепла, воображения и красноречия, чтобы убедить нацию в необходимости новых лишений. В личной жизни экономный до аскетизма, он, вероятно, не мог до конца оценить, насколько велики трудности кризиса для страны. А будучи человеком прямым и честным, он не хотел преуменьшать размер существующих трудностей. Его речи были искусным описанием затруднительного положения страны – точным, логичным, сопровождающимся фактической информацией, – но им не хватало убежденности, эмоционального накала, которые сплотили бы нацию вокруг него. Иногда Брюнинг пытался сделать свои речи более зажигательными, но это ему не удавалось. Так, в своем новогоднем обращении к народу в 1931 году он сказал: «Мы находимся на пороге между старым и новым годом, как люди, вернувшиеся после тяжелой и далекой от эстетического идеала работы и показывающие ее результат, люди, которые знают, что завтра им придется включиться в работу снова, потому что она пока не закончена, которые знают, что она никогда не закончится, потому что политика – это часть жизни, и она будет продолжаться столько же, сколько и жизнь. Но как настоящие труженики, которые начали работу и не бросят ее незавершенной, мы не откажемся от своей задачи и будем трудиться над улучшением наших условий жизни до тех пор, пока у нас есть силы… И давайте будем умеренными не только в политических акциях, но также и в политических требованиях. Политика может сделать для нас многое, но она не сделает людей счастливыми. Сегодня я хочу подчеркнуть ограниченность любой политики, чтобы вы не погружались в мир иллюзий. Это приведет только к разочарованиям, а разочарование может не позволить нам выполнить то, что иначе было бы возможным».

Некоторые из сторонников Брюнинга требовали, чтобы он разработал долгосрочную программу, которая включила бы надежды на лучшее и счастливое будущее и сделала существующие трудности терпимыми и наполненными смыслом. Один из депутатов рейхстага заявил: «Правительство должно показать людям, что оно имеет план и знает, чего хочет добиться, чтобы люди видели лежащий перед ними путь. Невозможно, чтобы правительство, которое хочет управлять, рассчитывало в перспективе на жизнь впроголодь. <…> Русские создали пятилетний план. Представляется сомнительным, что он может быть выполнен. Но я за такую меру. Люди с фанатичным энтузиазмом стараются претворить этот план в жизнь. Они живут как собаки, но надеются, что настанет время, когда жизнь станет лучше. Я бы хотел, чтобы немецкий народ тоже был вдохновлен созидательной силой такой веры, чтобы пройти через кризис и выйти из существующего застоя к новым надеждам и стремлениям». «Эти люди, – писала либеральная газета «Дойче фольксвирт», – тоскуют о сильной личности, недюжинном интеллекте, целеустремленном лидерстве. Они до крайности устали от политики бескровных формул. <… >

В последние годы проявилась неуемная энергия нашего народа. Задача – указать положительную цель, на которую следует направить эту энергию, которая иначе может уничтожить государство». Погруженный в свою работу, вникающий в мелкие детали, которыми должны были заниматься его подчиненные, канцлер упустил множество возможностей донести свои идеи до людей. Шлейхер, понимающий, что стране необходим не только хлеб, но и зрелища, как – то в шутку сказал Брюнингу, что тому следует каждый день проезжать по берлинской Унтер – ден – Линден в карете, запряженной четверкой белых коней и в сопровождении конного эскорта, но канцлер не понял юмора. «<Ему не хватало демонической страстности Бисмарка и Штреземана, – позднее писал Геслер, – и, возможно, также веры в самого себя». В своем стремлении всегда держаться в тени, дисциплинированный и честный, канцлер воплощал в себе лучшие черты истинно прусского государственного деятеля, представляющего разительный контраст с его громкоголосыми оппонентами, во всеуслышание заявляющими, что являются единственными хранителями прусского наследства. Однако народ, пребывавший во власти сильных эмоций, не мог оценить этот факт. Охваченные безумием люди ошибочно принимали трезвую честность канцлера, его стремление всегда придерживаться фактов за циничную холодность – для миллионов он стал бесчувственным «канцлером Голод».

Если бы Брюнинг нашел верный путь к сердцам людей, ему также стало бы легче общаться с президентом. Гинденбург всегда стремился принять сторону «более сильных батальонов», а они явно находились в лагере оппозиции. Он не хотел принимать действенные меры против этой оппозиции и дал понять, что не станет подписывать чрезвычайные декреты, которые рейхстаг сочтет неприемлемыми. Ничто не тревожило его больше, чем растущая безработица и нищета, неразрывно связанные с перспективой внутренних беспорядков. Поэтому президент почувствовал бы значительное облегчение, если бы увидел признаки роста доверия народа к правительству Брюнинга. Получилось так, что отсутствие связи канцлера с народом сделало его еще более зависимым от президента, а их отношения чрезвычайно напряженными.

А в парламенте той зимой дела обстояли не так уж плохо. Брюнинг получил необходимую поддержку в рейхстаге своих чрезвычайных декретов. Включив в эти декреты всю необходимую законодательную базу, он даже сумел свести сессии рейхстага к сравнительно коротким периодам. Во время второй сессии – февраль– март 1931 года – он также сумел одержать довольно – таки полезную процедурную победу. Парламент согласился внести изменения в свои правила, чтобы сделать более сложными чисто демагогические инициативы. Одно из таких изменений гласило, что парламентские запросы на увеличение ассигнований и снижение доходных статей будут рассматриваться только при наличии документов, предполагающих соответствующее увеличение доходов или снижение расходов. Принятие этого изменения, так же как и ряда других, имеющих целью ускорение парламентского бизнеса и укрепление порядка, привело к уходу, в порядке протеста, нацистов и немецких националистов из рейхстага. После их ухода рейхстаг мог вести дела более упорядоченно. Бюджет на 1931 финансовый год был принят своевременно, а ряд законов о помощи восточным районам, реформе налогообложения и прочих финансовых мерах был принят без особых проблем. Потом, по требованию правительства, рейхстаг отложил свои заседания до октября. У Брюнинга появилось шесть месяцев, чтобы работать над решением первоочередных задач без вмешательства парламента.

Внешне казалось, что позиции правительства достаточно сильны, но в действительности проблем перед ним было больше, чем раньше. Зимой число безработных достигло пяти миллионов человек. Брюнинг, в январе совершивший поездку по восточным землям, видел много нищеты и отчаяния. Приходившие в его канцелярию обзоры и статистические отчеты повествовали о банкротствах предприятий. В то время как миллионы людей жили покорно снося ужасающую нищету, другие отказывались смириться с судьбой. Каждые государственные и местные выборы показывали беспрецедентный рост нацистской партии. Коммунисты тоже были на подъеме. Сдерживаемое недовольство и энергия вырвались наружу и, умело подстрекаемые неустанными демагогами, вылились в непрекращающуюся череду уличных столкновений, пивных драк, политических митингов и демонстраций. Нигилистическая жестокость, борьба исключительно ради самой борьбы создали атмосферу скрытой гражданской войны, распространяющегося террора и слабости правительства. Редки были ночи, когда не была потеряна ни одна жизнь в этой отечественной партизанской войне, и число пострадавших нередко исчислялось десятками.