Текст книги "Германия на заре фашизма"

Когда первые эмоции улеглись, сторонникам Гинденбурга стало ясно, что следует серьезно подумать, что предпринять дальше. Между сентябрем 1930 и мартом 1932 года, то есть в течение полутора лет, число членов партий, поддерживающих Гинденбурга, уменьшилось на 12,3 %. За этот же период число нацистов увеличилось на 11,9 %. Более того, нацисты показали себя сплоченной силой. По крайней мере, личному соперничеству и идеологическим расхождениям Гитлер решительно положил конец. Большинство Гинденбурга опиралось на мелкие группы и организации, то есть на раздробленные элементы. К тому же было совершенно не ясно, какое количество его сторонников готово продолжить борьбу против Гитлера вне президентской кампании. Многие из тех, кого на избирательные участки привлекло лишь историческое имя маршала, вероятнее всего, снова вернутся к своему обычному состоянию политического безразличия и в грядущем противостоянии будут держаться в стороне. Можно было ожидать, что выступающие против политики Брюнинга в парламентских выборах проголосуют за нацистов. И наконец, в лагере Гинденбурга были группы, которые даже избирательная кампания не сумела примирить между собой. Они делали победу двусмысленной, блокировали принятие позитивной программы и сдерживали усилия истинных сторонников маршала не допустить Гитлера к президентскому посту. «Выборы показали, что Гинденбург и система не идентичны, – писала поддерживавшая президента газета правого крыла «Дойче тагесцайтунг», комментируя итоги выборов. – Тождество Гинденбург– Брюнинг неверно». А другая пропрезидентская газета «Тэглихе рундшау», близкая к христианским социалистам, опубликовала рассуждения на тему: какая часть из тех, кто поддержал Гинденбурга, сделала это из патриотических побуждений. «<Для нас важно, что с переизбранием Гинденбурга президентский пост окажется у человека достойного, не защищающего интересы ни одной партии… Мы не позволим, чтобы он стал игрушкой партийных групп, которые, не задумываясь, растащат государство на благо своих сторонников и никогда не демонстрировали упорство и бескомпромиссность в отношении бесконечных претензий из – за границы по решающим внешнеполитическим вопросам». На это «<Социалистише монатсхефте» ответила, что 8,5 миллиона социал – демократов, которые подали свои голоса за Гинденбурга, «<хотят мира, они хотят работать, они хотят освободиться от ужасного давления, которое оказывалось на них в течение многих месяцев и лет. Они имеют право на четкое политическое руководство. Они с негодованием отвергнут любые попытки использовать их лояльность ради националистической политики все или ничего». Статья завершилась предупреждением, что продолжение политики чрезвычайных декретов вполне может подтолкнуть многих к коммунистам.

Таким образом, после трезвых размышлений стало ясно: решающие сражения еще впереди. Грядет второй тур выборов, в котором Гитлер должен потерпеть еще более серьезное поражение, чем в первом, а также парламентские выборы в Пруссии, Баварии, Вюртемберге и других небольших государствах, назначенные на 24 апреля. Последние пройдут без участия Гинденбурга на строгой партийной основе. Некоторое представление о том, чего можно от них ожидать, получено в Мекленбурге – Штрелице. Там парламентские выборы проходили одновременно с президентскими – 13 марта, и тысячи сторонников Гинденбурга на местных выборах отдали свои голоса за нацистов и представителей Немецкой национальной партии.

С перспективой второго тура национал – социалисты были согласны. Они знали, что Гитлер, скорее всего, не сможет выиграть президентские выборы, и поэтому решили использовать второй тур как трамплин для парламентских выборов. Набрав дополнительных сторонников во время президентских выборов, их партия станет непобедимой. На гребне этой волны она придет к победе на местных выборах, и Гитлер все равно придет к власти, но кружным путем.

Вторая кампания началась только в начале апреля. Чтобы избавить страну от напряжения, связанного с длительным противостоянием, правительство объявило политическое перемирие, которое продлилось до пасхального воскресенья 3 апреля. Поскольку до этой даты все политические мероприятия были запрещены, обе стороны использовали образовавшееся время для подготовки к предстоящим сражениям. У каждой хватало проблем. Пока нацисты справлялись с пораженческими настроениями в своих рядах, лагерю Гинденбурга предстояло избавиться от излишней уверенности, которая в решающий момент могла оказаться роковой. Считая избрание Гинденбурга обеспеченным, многие его сторонники могли вообще не прийти на избирательные участки. И если таких окажется достаточно много, победа вообще могла достаться Гитлеру или, что более вероятно, разрыв между кандидатами уменьшился бы настолько, что победа становилась бы бессмысленной. Поэтому повсеместно придумывались новые лозунги, печатались плакаты и листовки. Геббельс разработал план использования в предвыборной кампании Гитлера авиации. Это не только даст возможность фюреру за неделю, оставшуюся до выборов (10 апреля), побывать в большем количестве городов, но и покажет всем, что нацисты идут в ногу со временем, а их не имеющие воображения соперники действуют по старинке. Комитет Гинденбурга, решив использовать исключительно фотогеничную внешность старого маршала, снял фильм для показа во всех кинотеатрах во время предвыборной недели. Фильм назывался «Жизнь и подвиги нашего Гинденбурга». «Железный фронт», специальное подразделение, сформированное из числа членов профессиональных союзов, рабочих клубов и социал – демократической партии, организовал 10 000 митингов на каждый день недели.

Дюстерберг, конечно, воздержался от участия во втором туре выборов. Да и Гугенберг находился не в том положении, чтобы настаивать на выдвижении другого кандидата, более предпочтительного для его партии. Решительный и неустрашимый, он предложил в обмен на выборы нового рейхстага считать Гинденбурга избранным, но предложение проигнорировали и Гитлер, и Гинденбург. Почувствовав себя обойденным, Гугенберг в конце концов объявил своим соратникам, что они могут голосовать за кого хотят. «Настал момент, – написал он Гитлеру, – когда национальные интересы… требуют, чтобы наши разногласия были преданы гласности. Если мы [члены немецкой национальной партии] будем свободны в своем выборе на этих бессмысленных президентских выборах, это и будет демонстрацией различий между нами». Дюстерберг, со своей стороны, призвал своих сторонников голосовать за Гинденбурга. Нацисты нанесли ответный удар, объявив, что один из его дедов был евреем.

Через несколько дней была предпринята попытка выдвинуть кандидатуру бывшего кронпринца. Это была инициатива нескольких нацистов и членов «Стального шлема», которые надеялись, что и Гитлер, и Гинденбург откажутся от борьбы. Гитлер будет спасен от поражения, а Гинденбург избавится от трудностей из – за своих республиканских и социалистических связей. Кронпринц заинтересовался предложением, так же как и, предположительно, Гитлер, который якобы заявил, что готов отказаться от борьбы, если Гинденбург сделает то же самое. План оказался мертворожденным ребенком, поскольку бывший кайзер решительно отказался его одобрить, а кронпринц не рискнул пойти против воли отца. На выборах кронпринц голосовал за Гитлера.

Короткая кампания оказалась не менее напряженной, чем первая. Нацисты стремились во что бы то ни стало заполучить 2,5 миллиона голосов Дюстерберга. Гитлер, Геббельс, Геринг и толпа других нацистских ораторов без устали носились по стране, создавая впечатление вездесущности. Митинги проходили даже в самых отдаленных деревушках. С 3 по 9 апреля Гитлер в своем первом полете по Германии выступил перед слушателями в более чем двадцати городах: Дрезден, Лейпциг, Хемниц, Плауэн, Берлин, Потсдам, Лауэнбург, Кёнигсберг, Эльбинг, Вюрцбург, Нюрнберг, Франкфурт – на – Майне, Дюссельдорф, Эссен, Мюнстер, Швеннинген, Штутгарт, Мюнхен и др. Геббельс, согласно записям в его дневнике, имел такой же напряженный график. Накануне выборов он выступил на массовом митинге в берлинском дворце спорта, затем отправился на машине в Штеттин, расположенный в 278 километрах севернее, где уже около полуночи обрушился с ядовитой атакой на «систему» перед 12 000 слушателей. Непрерывное воздействие оживило слегка ослабевший бойцовский дух, и ко дню выборов энтузиазм нацистов был кипуч, как и прежде.

Брюнинг, Дитрих, Вестарп и «взаимодействующие» с ними силы социал – демократов работали в не менее напряженном ритме. Но если нацисты олицетворяли собой молодую энергию, рождающую дерзкие идеи и планы, тактике президентского окружения не хватало искры и новизны. Залы были полными, однако кампания использовала традиционные методы аргументированных доводов и не предлагала волнующих, эмоциональных зрелищ. Да и силы, поддерживавшие Гинденбурга, после первой победы не сумели взять инициативу в свои руки и атаковать противника. Как и в первой кампании, они в основном занимали оборонительную позицию. Даже если бы его сторонники и хотели бы проявить напористость, нечеткая позиция Гинденбурга и неоднородный состав их собственных рядов не оставляли им выбора. Более того, Брюнинг отказался, как это было и ранее, делиться с электоратом своими планами и надеждами на будущее. «Пока у нашего народа недостаточно еды, – не уставали повторять нацистские ораторы своим слушателям, – должна быть доступной работа для людей, желающих производить продовольствие. Пока наши люди ходят в лохмотьях, должна быть доступной работа на текстильных фабриках. Пока наши люди живут в трущобах, должна быть работа для тех, кто хочет строить новые светлые дома. Не может быть нехватки работы в то время, когда нищета немецкого народа достигла таких катастрофических размеров». Когда же в ответ на это министр финансов Дитрих в одной из своих речей сказал, что проекты общественных работ подготавливаются правительством, тут же последовало официальное опровержение, хотя такая подготовка действительно велась. Очевидно, канцлер опасался, что преждевременная гласность может повредить его заявлению, что Германия не в состоянии выплачивать репарации. (С другой стороны, проект бюджета на 1932/33 год, опубликованный накануне выборов, не предусматривал выплату репараций.)

Были и другие факторы, дававшие преимущество нацистам. Гитлер без устали ездил с речами по стране, а Гинденбург оставался на месте и за весь период второй кампании ни разу не выступил, что явилось постоянным напоминанием о разнице в возрасте и выносливости между претендентами. В этой связи нацисты постоянно распространяли самые разнообразные слухи: Гинденбург серьезно болен и снимет свою кандидатуру; каждый день он спит до одиннадцати часов и не в состоянии подписать ни одной бумаги; в полдень два капеллана, выбранные Брюнингом, водят его рукой по бумаге. Также говорили, что после выборов будут урезаны все пенсии и зарплаты; пенсии по инвалидности и пособия по безработице будут ликвидированы; бизнес будет выплачивать налог в размере 20 % от величины капитала.

Кроме того, следует отметить ряд неприятных моментов, доставивших лагерю Гинденбурга немало беспокойства. Один касался неуклюжей попытки манипулировать голосованием в Дитрамсцелле. Корреспондент мюнхенской газеты отправился в деревню еще до начала первого тура выборов, чтобы собрать материалы для статьи о популярности Гинденбурга. К его немалому изумлению, он обнаружил, что маршал был там кем угодно, но только не популярной фигурой. Он никогда не общался с местным населением, ни разу не внес даже самой мизерной суммы в фонд помощи бедным. (Внимательный наблюдатель мог намного раньше заметить, что дела обстоят не так уж хорошо: ролик о жизни Гинденбурга, снятый накануне его восьмидесятилетия, показывал его на встрече с жителями деревни, которые приветствовали маршала с заметным отсутствием энтузиазма.) Чтобы исправить положение, журналист, на правах «друга Гинденбурга», пожертвовал 400 марок для нуждающихся. Он надеялся таким образом обеспечить голоса жителей Дитрамсцелля для президента. Деньги распределили – по пять марок на человека, причем каждый получатель должен был написать расписку. На некоторых из этих расписок дарителем был ошибочно указан «Hindenburg – Spende» – дар фонда Гинденбурга, вместо «Hindenburg – Freund – Spende», то есть дар друга Гинденбурга. Гитлеровская «Народный обозреватель» опубликовала фотографию одной из ошибочных расписок, одновременно забив тревогу: фонд Гинденбурга был создан для помощи инвалидам войны, вдовам, сиротам и престарелым ветеранам, а теперь используется для покупки голосов для Гинденбурга. История получила широкую огласку, и, главное, ей поверили. (Меры, принятые для спасения ситуации, результатов не дали, и во втором туре Гитлер в Дитрамсцелле получил больше голосов – 230, при 179 у Гинденбурга.)

Отсутствие единства среди сторонников Гинденбурга оказалось даже более заметным, чем во время первого тура выборов. Его консервативные сторонники беспокоились относительно предстоящих парламентских выборов и стали более откровенными в своей оппозиции «Центру» и социалистам. «(Заявление Гинденбурга), что он принимает выборы без условий и обязательств… – сказал Вестарп, – направлено, прежде всего, против социал – демократов». В том же духе один из союзников Вестарпа потребовал, чтобы его единомышленники – протестанты приняли поддержку «Центра» «как везение, потому что по результатам выборов 13 марта партия «Центра», к сожалению, все еще занимает ключевую позицию на политической сцене». Брюнингу довелось почувствовать эту враждебность, выступая в Кёнигсберге накануне выборов: время и место были выбраны специально, чтобы кампания достигла своей кульминации в родной провинции Гинденбурга. Но председатель местного комитета Гинденбурга не был удовлетворен этим планом. В Кёнигсберге, проинформировал он канцлера, комитет Гинденбурга состоит только из правых и старается угодить именно правым, чтобы не давать в руки оппозиции оружие против себя. Если Брюнинг будет выступать, члены комитета могут отказаться спонсировать такой митинг. Его вывод был прямолинеен до грубости: «От выступления Брюнинга мы можем ожидать… только неприятностей, препятствий к успеху наших стремлений». Он даже не был уверен, насколько целесообразна встреча центристов с Брюнингом. Зато народная партия поспешила заверить канцлера, что многие ее члены жаждут приветствовать его появление на трибуне. В конце концов канцлер выступил как частное лицо – при содействии комитета Гинденбурга.

Результаты выборов отразили все эти проблемы. Гинденбург получил 19,4 миллиона голосов, на 700 000 больше, чем 13 марта. Гитлер получил на 1 миллион голосов больше. Всего за него проголосовало 13,4 миллиона избирателей. За Тельмана было отдано 3,7 миллиона голосов[43]43
  Существуют свидетельства того, что многие коммунисты голосовали за Гитлера во втором туре выборов. Они верили, что коммунизм только выиграет из – за беспорядков, вызванных ростом нацистского движения. Есть сведения, что в некоторых регионах коммунистические агитаторы открыто призывали своих сторонников голосовать за Гитлера.


[Закрыть]. Полученное Гинденбургом большинство (53 % против 36,8 % Гитлера) было впечатляющим. Правда, было очевидно, что нацистское движение растет и крепнет.

Отсутствие единства в лагере Гинденбурга не позволяло четко определить, какие наказы он получил от избирателей. Его переизбрание со всей очевидностью свидетельствовало лишь об одном – общей оппозиции нацистской диктатуре. С другой стороны, пока социалисты, левые центристы и либералы противились вхождению нацистов в правительство, миллионы людей приветствовали бы эту акцию при соответствующих оговорках. Гинденбург по – прежнему настаивал, что будет принимать решения независимо от избирателей. Многие надеялись, что останется открытой дверь для веймарской демократии, ну, быть может, в слегка модифицированной форме, но требований об ее сохранении они не выдвигали. Все, чего они могли ожидать, зная, каков маршал в деле, и выслушав его обещания, – это проведения политики, которая защитит страну от слишком сильных потрясений и противозаконной диктатуры. Ничего большего и не подразумевалось в обещании Гинденбурга всегда уважать конституцию – он даже не обещал активно трудиться ради ее защиты и усовершенствования. Тем не менее конституционность многого из того, что было санкционировано маршалом, можно было подвергнуть сомнению – его больше интересовали технические аспекты конституции, чем ее дух. Он считал ее в первую очередь процедурным кодексом, а не гарантом парламентской демократии, и, как написала одна из газет, он придерживался конституционных форм, забывая о сути.

Так сложилось из – за слабости тех, кто все еще верил в конституционную законность, при молчаливом согласии Гинденбурга. Деморализация республиканского лагеря проявилась в его неспособности выбрать кого – либо более деятельного, чем восьмидесятилетний старец, который не верил в демократическую республику и был неспособен, и умственно, и физически, справиться со стоящими перед ним грандиозными задачами.

Однако кризис был не только конституционным. Если ранее и существовали какие – либо сомнения на этот счет, два тура избирательной кампании продемонстрировали со всей очевидностью, что моральные и нравственные основы нации находились в серьезной опасности. Чтобы их спасти, требовалась рука более твердая, чем дрожащая рука разменявшего девятый десяток старика, который, как и раньше, довольствовался тем, что призывал нацию объединиться ради общего блага. «Забудьте о своих ссорах и сомкните ряды! Сейчас, как и семь лет назад, когда я был избран на этот пост, я прошу немецкий народ работать вместе со мной. Мы должны собрать силы, если хотим справиться с сегодняшней неразберихой и нищетой. Только вместе мы будем достаточно сильны, чтобы стать хозяевами своей судьбы. Вперед! Все вместе и с Богом!»

Это не было обращение, способное вдохновить нацию, которая постепенно поверила, что быстро распространяющийся распад есть непременная прелюдия к лучшему будущему и потому не следует пытаться его остановить. «Дорога ведет прямиком в хаос, – написало в это время читаемое и весьма уважаемое издание – «Тат», – и поскольку выхода нет, мы должны принять этот процесс распада: это также и очищающий процесс, потому что он уничтожает старое и прогнившее». В другой статье было сказано: «Мы можем справиться с этим распадом, признав и поддержав его – сознательно организуя коллапс». Менее оптимистичные обозреватели в один голос утверждали, что время для небольших преобразований прошло, если таковое наступало вообще. «Такие острые, глубокие и оправданные противоречия, как те, что существуют внутри самого государства и между государством и нацией, – написал в те дни один из товарищей Гинденбурга по оружию, – уже нельзя урегулировать в дружественной беседе. Их придется разрешать только в открытом противостоянии. Концепция Гинденбурга примирить одну Германию с другой больше не отвечает духу времени. <…> Каким бы уважаемым человеком ни был фельдмаршал фон Гинденбург, одного только его присутствия совершенно недостаточно, чтобы спасти рейх».

Глава 9
Увольнение Брюнинга

Хрупкость успеха Брюнинга стала очевидной уже на следующее утро после переизбрания Гинденбурга. Канцлер явился к президенту с поздравлениями. Прием оказался весьма далеким от сердечного. Маршал не был удовлетворен победой, доставшейся, по его мнению, слишком дорогой ценой – от него отвернулись старые друзья и соратники. Он также знал, что правительство ждет от него шага, о котором он старался не думать, – роспуска нацистских штурмовых отрядов (СА) и элитной нацистской гвардии (СС), поскольку они представляют угрозу государству. Сын маршала Оскар тем же утром предостерег отца против мер, которые не понравятся правым. Чувствуя, что впереди его ждут только новые неприятности, президент был возмущен, что Брюнинг не избавил его от всего этого. Гинденбург считал, что имеет право на благодарность канцлера, ведь именно по его настоянию он принял пост президента еще на семь долгих лет. Поэтому Брюнингу следовало, по крайней мере, ощутить на своей шкуре обиду старика.

Канцлер предложил отставку кабинета, но то, что предполагалось как обычная условность, неожиданно для него стало предметом серьезного обсуждения. Президент настаивал, что после прусских выборов в составе правительства должны произойти серьезные перемены, которые положат конец сотрудничеству с социалистами. Брюнинг сумел получить согласие маршала на объявление вне закона СС и СА, но, когда канцлер покинул президента, он уже всерьез сомневался, сохранил ли его доверие. Официальное коммюнике могло только подтвердить его опасения, сообщив, что канцлер, в соответствии с общепринятой процедурой, следующей за президентскими выборами, представил президенту отставку правительства[44]44
  Никакой общепринятой процедуры, по сути, не было. Когда Гинденбург был избран в 1925 году, кабинет Лютера принял решение, что нет конституционных или каких – либо других оснований уходить в отставку или предлагать ее, и не сделал ни того ни другого.


[Закрыть]. Далее следовало замечание о том, что президент попросил Брюнинга «<забрать свое прошение».

Насколько короткая жизнь была суждена успеху канцлера, он узнал тем же вечером. Уже через несколько часов после того, как Гинденбург дал согласие на приостановление деятельности СС и СА, Брюнингу сообщили, что президент передумал и не подпишет декрет об их роспуске. Действуя по наущению Шлейхера, Оскар фон Гинденбург уговорил отца отозвать свое согласие, и усталый и до крайности встревоженный маршал сдался.

До недавнего времени Оскар фон Гинденбург играл неприметную роль среди советников своего отца. Являясь его помощником по военным вопросам, он служил связующим звеном между Гинденбургом и армией, но его функции не имели особого значения, поскольку Гренер и Шлейхер имели свободный доступ к президенту. Иногда его просили довести те или иные предложения до сведения отца, но к большому разочарованию заговорщиков, вроде Кааса, он неизменно отказывался помогать им в плетении сложных интриг. Вялый и лишенный интереса к политике, он предпочитал исправно исполнять обязанности отцовского адъютанта. Более того, он знал, что любое вмешательство с его стороны успешным не будет, поскольку отец всегда настаивал на строжайшем разделении обязанностей. Оскар вовсе не собирался идти против воли отца, и когда он подписывал свои письма к нему словами «ваш послушный сын», то именно таким и был.

Некоторые перемены в официальном статусе Оскара наметились лишь в 1931 году. Тому способствовало два фактора: ухудшение физического состояния маршала и, вследствие этого, рост его зависимости от сына и отчуждение от тех кругов, к которым он был близок всю жизнь. Осознав свои личные и политические проблемы, маршал все чаще стал обращаться к сыну, чтобы поделиться своими тревогами. Оскар разделял горечь отца, оказавшегося в вынужденной изоляции, и, когда его давний друг Шлейхер объяснил, что этого быть не должно, стал на его сторону против Брюнинга. Сын хотел тем самым облегчить жизнь отца, который очень страдал, но не забывал он и о собственном положении. Настанет время, когда он больше не сможет жить в тени своего отца. Оскар боялся, что, когда это случится, он станет отверженным, от него отвернутся даже близкие друзья. В качестве единственного сына, носителя имени Гинденбурга и хранителя семейных традиций, он стал осторожно настраивать отца против Брюнинга и сотрудничества последнего с центристами и социалистами. К таким увещеваниям президент оказался в высшей степени чувствительным. И неудивительно, что именно Оскар отсоветовал ему санкционировать своим именем подавление СА и СС.

План по роспуску нацистских организаций был фактически навязан рейху рядом правительств германских государств, недовольных тактикой выжидания, принятой кабинетом Брюнинга по отношению к нацистам. Когда же стало очевидно, что нацисты готовились, в случае победы Гитлера, захватить власть силой, Пруссия, Бавария, Вюртемберг, Саксония и несколько мелких государств стали угрожать, что предпримут акции по подавлению СА и СС собственными силами, если правительство рейха не начнет действовать. Получив этот ультиматум, Гренер решил, что престиж президента и правительства рейха требует немедленных действий. Для него это решение было отнюдь не легким, поскольку оно ставило крест на давно вынашиваемом им плане объединить СС и СА в поднадзорную рейху организацию, предназначенную для укрепления военного потенциала страны. После многомесячных проволочек время для такого шага, наконец, созрело. Гренер чувствовал, что имеет полное право проявить решительность, тем более что во время полицейских рейдов были обнаружены весьма тревожные директивы нацистов. Эти инструкции предписывали штурмовикам в Восточной Германии в случае нападения поляков не принимать участия в обороне страны, а воспользоваться этим поводом для захвата власти. То, что этот приказ был санкционирован им лично, фюрер самодовольно подтвердил в одной из своих речей. Он откровенно заявил, что не может вынуждать своих людей защищать коррумпированную «систему».

Объявление вне закона СА и СС должно было повлиять на планы обороны страны, поскольку они составлялись с расчетом на помощь со стороны этих подразделений в случае польского вторжения. Поэтому прежде, чем действовать, Гренер проконсультировался с представителями военного командования. Шлейхер и Хаммерштейн дали свое согласие сразу. Адмирал Редер, командовавший военно – морским флотом, высказал предложение, что, справедливости ради, стоит распустить и «(Железный фронт», но Шлейхер вмешался и сказал, что этот вопрос не обсуждается. Что же касается СС и СА, Шлейхер дал свое согласие на немедленные действия.

Правда, уже на следующий день Шлейхер передумал. Он предложил Гренеру возложить бремя ответственности за роспуск этих подразделений на Гитлера, предъявив ему определенные требования. Если он их не исполнит, тогда будут основания для роспуска его отрядов. Что именно заставило Шлейхера передумать, не вполне ясно. Некоторые из его подчиненных утверждали, что он всегда был против насильственного подавления нацистов и какое – то время пытался найти основания для сближения с ними. Получив доказательства предательской деятельности нацистов, он, очевидно, отказался от этой надежды, но передумал, узнав, что запрет СА и СС вызовет бурю возмущения со стороны младших офицеров рейхсвера, многие из которых испытывали глубокие симпатии к нацизму. Компромисс, который он предлагал, должен был доказать сомневающимся, что запрет – это последнее средство, к которому нацисты вынудили правительство своим упрямством. Возможно, он также хотел выиграть время для будущих переговоров, которые могли пройти успешнее, учитывая угрозу запрета СС и СА. Как бы то ни было, Шлейхера одолевали тревожные мысли. У Гренера даже создалось впечатление, что генерал был близок к нервному срыву: временами он казался безумным.

В тот же вечер Гренер посетил Гинденбурга, чтобы представить свои планы президенту. Он добросовестно доложил и об альтернативном плане Шлейхера, но Гинденбург с ходу отверг его и выразил свое полное единодушие с Тренером. У Мейснера тоже не нашлось возражений.

В те дни Брюнинга в Берлине не было. Он еще не вернулся из поездки по стране в рамках предвыборной кампании. О планах Гренера он ничего не знал. По его собственным воспоминаниям, он узнал о них только после возвращения в столицу в день выборов – 10 апреля. Он подверг сомнению своевременность мероприятия накануне парламентских выборов, но подготовка зашла уже слишком далеко, и назад пути не было. Иностранные дипломаты тоже знали о подготовке, и отмена оказала бы крайне негативное влияние на предстоящие переговоры о разоружении в Женеве. Поэтому канцлер решил согласиться с предложением Гренера.

Встретившись со своими главными советниками вечером 10 апреля, Брюнинг выяснил, что в основном они согласны с Гренером. А Мейснер к этому времени уже был готов поддержать Шлейхера. Президент, доложил он, одобряет принятие мер против нацистов, но спрашивает, не будет ли ясный и строго ограниченный по срокам – скажем, пусть это будет неделя – ультиматум предпочтительнее прямого запрета специальных нацистских формирований. Он добавил, что Гинденбург заранее огорчен нападками, которым он наверняка подвергнется после такого запрета. Шлейхер поддержал предложение и объяснил, почему эта процедура окажется более неприятной для Гитлера. Немедленный запрет поставит нацистов в положение мучеников. Если же вина за это может быть возложена на фюрера, ситуация будет в корне иная. Более того, Гренер мог написать письмо, предъявляющее ультиматум, избежав тем самым втягивание в противостояние президента. Министр юстиции выступил против плана Шлейхера. Тогда Брюнинг, отдававший предпочтение плану Гренера, решил нанести визит президенту и заручиться его согласием.

Встреча с Гинденбургом, состоявшаяся следующим утром, была описана выше. Через несколько часов Гинденбург передумал и пожелал отложить декрет до прусских выборов. Оскар фон Гинденбург в то утро долго совещался о запрете СА со Шлейхером. Он был очень обеспокоен этим планом, как сказал Шлейхер Гренеру, но он, Шлейхер, отказался быть втянутым в дискуссию об этом мероприятии, поскольку не желал иметь с ним ничего общего. Столь очевидное отмежевание генерала от жизненно важного шага доказало Оскару фон Гинденбургу, что его отец не должен его одобрять. И он поспешил в президентский дворец. А уже после ленча Мейснер смог сообщить помощнику Гренера, что президент решил не подписывать декрет.

Когда на следующий день Гренер стал выяснять, что произошло, Гинденбург – младший с готовностью признал свою роль в нарушении планов правительства. В большом волнении Оскар стал жаловаться, что от его отца требуют слишком многого, вынуждая подписать очередной чрезвычайный декрет сразу после переизбрания. Это вызовет новую волну грязи со стороны правых. Его совершенно не беспокоит судьба СА, поспешно добавил он, но правительство не должно предпринимать никаких мер до завершения парламентских выборов в Пруссии. Гренер понял, что у Оскара нет возражений по существу декрета, но, поскольку президентский отпрыск выглядел очень расстроенным, министр не стал его уговаривать.

Прежде чем снова идти к президенту, Брюнинг и Гренер провели консультации с Брауном и Северингом. Они обсуждали вопрос, можно ли отложить запрет до завершения прусских парламентских выборов. Оба прусских министра отвергли предложение о промедлении и предупредили, что немедленно распустят все нацистские формирования в своем государстве, если правительство рейха не начнет действовать. Тогда канцлер и министр отправились к Гинденбургу. Как и Оскар, Гренер отметил, что у президента не было возражений против предлагаемого мероприятия как такового. Его беспокоила необходимость предпринимать какие – либо действия против одной конкретной группы сразу же после того, как он публично заверил Германию, что будет одинаково относиться ко всем немцам, вне зависимости от их партийной принадлежности. Министры заметили, что относиться одинаково – это вовсе не значит терпеть противоправную деятельность, но аргумент не убедил президента. Неужели нельзя подождать хотя бы до окончания прусских выборов? Брюнинг, не желавший обострять свои и без того напряженные отношения с президентом, был готов ждать, но Гренер, учитывая настоятельные требования прусского правительства, настаивал, чтобы решение о роспуске было принято немедленно. Если же Гинденбург не пожелает поставить свою подпись, ему придется подать в отставку. После этого Брюнингу ничего не оставалось делать, как предупредить президента, что в случае отставки Гренера он уйдет тоже. Он не сразу решился на такое заявление, поскольку знал, что маршал терпеть не может подобное давление. Когда же Гренер предложил взять на себя всю полноту ответственности перед общественностью и парламентом, Гинденбург дал неохотное согласие – «для блага государства», как следовало из протокола совещания.