Текст книги "Игры с Вечностью"

И вдруг Викторио, который до того успешно боролся с позывами плоти и грешными мыслями, угораздило влюбиться. Что же сказал бы отец Флориан на это? Да проклял бы, не иначе. Не зря же он говорил, что верный пример из жизни на тему верности женщины – мать Викторио, которая была публичной девкой, и бросила его маленьким, обрекая на голод. Викторио про мать сам, конечно же, ничего не помнил, но раз отец Флориан это говорил… И вот, Викторио предал идеалы и влюбился. В женщину, которой он даже не знал. Горе, грех, смерть души. Что же теперь будет? Это какое-то дьявольское наваждение. Она его даже во сне преследует. Когда она ему снится, они занимаются с ней таким… тьфу! Это дьявол его искушает, не иначе. Хотя, зло ведь не может переступить порог церкви, так как это святое место, а он встретил ее именно здесь. Но это не важно, он просто знает, что это зло и точка. Но как она красива, сколько очарования в этой зрелой женщине. Кто бы только знал. Она ему напоминала какую-то святую. Может, видел ее на фресках, просто не может вспомнить? Ей было лет тридцать пять. Грациозная, статная фигура в неизменно темных тонах платьев, с легкой вуалью на шляпке; она была не иначе как знатной дамой. Раз приходила в эту церковь, значит либо жила неподалеку, либо что-то ей здесь было нужно, либо какие-то воспоминания связывали прошлое с этим местом. Он даже не знал ее имени. Сам Викторио жил в монастыре неподалеку, а здесь вел службы отец Флориан, и монах прислуживал во время их проведения. Викторио здесь и увидел эту госпожу месяц назад, и с тех пор очарован.

Сегодня Викторио собирал в городе милостыню для нищих, которых по распоряжению отца-настоятеля каждое утро кормили, запуская во двор монастыря, и собрав нужное количество денег в торбу, по пути в монастырь, решил зайти сюда, чтобы помолиться в уединении. Был будний день, народу в этой церкви бывало много только по воскресеньям и церковным праздникам. В остальное время она обычно стояла пустая. Как и сейчас. Монаху никто не мешал, и он каялся, каялся и молился. Он уже не мог сдерживать в сердце поток чувств, ему было необходимо поделиться ими с кем-нибудь, иначе он сойдет с ума от переполнявшей его любви. Сердце и разум боролись как лев с драконом, не зная, чей верх возьмет. Он устал от этой борьбы. Ох, не знал мальчик мудрых слов Омара Хайяма, который жил задолго до того, да и пожалуй, в другом мире:

Ад и рай в небесах, утверждают ханжи,

Я, в себя заглянув, убедился во лжи.

Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,

Ад и рай, – это две половинки души.

Вот так и мальчик искал добро и зло, не зная, что все в нем. Чувствуя, что сходит с ума, преследуемый прекрасным образом и днем и ночью, он готов был умереть, лишь бы не мучаться так больше. И вот, доведенный до предела, разрывающийся между любовью и долгом перед отцом Флорианом с фанатичной верой в недобросовестность женщин, Викторио молился здесь.

Его уединение прервало шуршание шелка. Викторио обернулся, и увидел ее, ту, которую он так любил и ненавидел. Первым желанием или мыслью было кинуться прочь, спастись бегством от этого искушения, но тело не слушалось, и он заворожено смотрел как она плавно и грациозно идет к нему. Женщина обратила внимание на монашка, который в слезах молился перед распятием. Что-то в нем показалось ей знакомым, как будто она раньше уже видела его. Просто давно. Она тоже залюбовалась им, как и он ей. Анне Доменико показалось, что он излучает свет, настолько белым выглядело его лицо в этом полумраке, который годами, как туман, копился здесь. Она застыла в пяти метрах от мальчика, тоже молча, не нарушая его правил, и боясь спугнуть момент. Она сама не ожидала, что когда-либо так отреагирует на мужчину, так как была хоть и темпераментна, но очень умела в плане сдерживания своих чувств. Жизнь научила ее быть сильной и уверенной в себе, и мужчин она изучила очень хорошо за годы общения с ними. Она привыкла видеть мужчин напыщенными, наглыми и дерзкими, остроумными и сильными, но только до тех пор, пока они не встречают противника сильнее себя. Тогда, как она заметила, большинство ломается, и подстраивается под чужие правила. Ох, и натерпелась же она от этих представителей сильного пола, эмоций через край хватит.

Анна открыла свою жизнь в пятнадцать лет, когда ее, воспитывающуюся в строгости, дочь золотых дел мастера, мачеха выдала замуж. Это случилось после смерти отца, который простудился холодными февральскими ветрами, частыми в этом месяце. С детства отец следил за поведением дочери, воспитывал ее в строгости, богобоязненности и благочестии. С помощью библии он отгораживал Анну от свободных флорентийских нравов, которые его, выходца из Брабанта, просто ужасали. То, что творилось в темное время суток на улицах и за стенами многочисленных палаццо, он знал очень хорошо от своей новой жены Беллы. Что заставило его переехать в Италию и покинуть родные земли? Согласен, фламандцы, как и их ближайшие родственники, голландцы, были (и остаются) истыми патриотами своей земли и покидают ее очень редко. Но у него была маленькая трехлетняя дочь, и он отлично понимал, что кроме него она никому не нужна во всем мире, и с его смертью не проживет и дня. Многострадальные нидерландские земли уже много десятков лет терзали войны, и края им не было видно. До того, как в 1556 году к власти не пришли испанские Габсбурги, жилось неплохо, и не смотря на все конфликты между семнадцатью частями Нидерландов, где в каждой провинции господствовал свой граф или герцог, процветала торговля и цеха. Но это прекратилось в одночасье, и жителям цветущей страны показалось, что тучи сгустились над ними, и солнце исчезло совсем с приходом захватчиков. Началась гражданская война, переросшая в Буржуазную революцию, длившуюся долгих сорок три года. Это было одно и тоже, просто названия историки дают разные. Смысл был один – семь казней египетских обрушились на эти земли, и всадники апокалипсиса, говорящие на чистейшем кастильском наречии, вторглись на их земли. С первыми ветрами надвигающейся Буржуазной революции Карл Зондаг, отец Анны, и начал поглядывать в сторону юга, где царил мир. Он знал, что золотых дел мастера нужны в любой стране мира, а голландские мастера славятся на всю Европу, уступая только флорентийским. Когда Брюссель, как и многие другие города Брабанта, Фландрии и Голландии захлестнуло Иконоборческое восстание 1566 года, с которого, в сущности, и началась война за независимость, названная революцией, он сбежал из страны. В суматохе, с которой кальвинисты громили католические монастыри и церкви, исчезали тысячи людей, дела до этого не было никому, и потому никто не заметил путника с маленькой дочерью на руках. Близких у Карла не было, и он никого и ничего не оставлял позади, кроме дома и мастерской. Он уже не увидел ужас, который опустошил страну за считанные месяцы. Этим ужасом был один человек, позвав которого для решения проблем с недовольными, Филипп II Габсбург, дал власть в руки демона. Альварес де Толедо, герцог Альба. Так его звали. В 1567 году его назначили правителем Нидерландов, и понеслось. Запылали города, людей топили заживо или сжигали в их же домах. То, как он расправлялся с восстанием, напоминало действия Ивана Грозного в Новгороде в январе 1570 года; но если Грозный утопил в Волхове не больше пятидесяти тысяч, то Альба перещеголял его на голову. По своей жестокости он мог сравниться, пожалуй что с самим Торквемадой, который к тому времени ровно семьдесят лет кормил червей. Но это к Анне уже не относилось, и Карл постарался забыть свою северную родину, хотя его сердце разрывала тоска и ностальгия по ней.

Белла. Мачеха. Она появилась в жизни Карла почти сразу по приезду в город, когда он только искал помещение под мастерскую. Чтобы его не ограбили по пути, он переодевался нищим, и так добрался до Италии беспрепятственно, в лохмотьях и с посохом. Люди верили его окладистой седеющей бороде. Родная мать Анны умерла от чумы, когда дочери был год, и Карл хотел, чтобы Белла заменила ее дочери. Белла прикидывалась любящей и нежной, зная, что от нее этого ждут, но ненавидела падчерицу как могла. Деньги Карла. Вот что ее интересовало, и только. Она была молода, разница с мужем в тридцать лет обещала хорошее наследство в будущем. Муж любил новую жену, а она умело и хитро наставляла ему рога в течение всей совместной жизни. Но все это так, лирика. Главным для коварной женщины было после смерти мужа избавиться и от дочери, чтобы полностью наследовать состояние усопшего. Пусть и не громадные деньги, но их хватит до конца дней на безбедную жизнь. Выход был не сложен. Анна подрастала очень красивой девушкой, обещая в будущем стать только краше. Белла стала выходить с падчерицей в город, что прежде запрещал отец, и появились поклонники, которые от белокурой девушки не могли отвести глаз. Выбор был широк, но Белла остановила свой взгляд на Сандро, сыне богатого винодела, почетного гражданина. Сандро был не особо далек умом, но деньги и связи отца, любовницей которого была мачеха Анны, сглаживали этот недостаток. Да и ей какое дело, каков муж? Не Белле же с ним жить.

Выждав положенное количество времени, пока длился траур по Карлу, Белла выдала падчерицу за Сандро. Больше они с ней не виделись, чему Анна была искренне рада. Муж любил ее, но это грубое создание не раз поднимало на жену руку по любому пустяку. Анна мужа не любила, хотя и родила ему троих сыновей. Ох, и натерпелась же она от него. Он гулял, позоря ее и себя, пил и играл. Единственным нормальным человеком из круга общения был свекор, отец Сандро. Анна одно время была с ним близка, и подозревала, что средний сын не от Сандро, а от его отца. Но это было давно. Теперь ни свекра, ни привязанности к нему не было в живых. Замужество дало Анне выход в свет Флоренции, так как свободные граждане этого города не были дворянами, и степень их знатности определялась только количеством денег в кошельке, заслугами перед городом, а так же связями, и дружбой с герцогами Медичи, правящими этой красивейшей жемчужиной Италии. И с тех пор Анна изучала эту жизнь, смотрела на козни людей, их подлость, лживость, жестокость и разврат. Весь этот котел пороков кипел в высших сферах Флоренции как уха у солдатского бивуака. Город, в котором выше всего ценилась красота и искусство, открылся для Анны Доменико во всей красе. За всеми пороками он был великолепен и бесподобен, и она влюбилась в него и его жителей, которые, конечно же, далеко не все плели интриги и искали выгоду. Да, пусть и были развратны и свободны в нравах, но что ж теперь, сжигать их всех на костре?

Анна и сама не заметила, как из благочестивой девушки, для которой грех был страшен как ладан для черта, постепенно превратилась в истинную флорентийку, которая на эти вещи смотрит не так строго, и закрывает глаза на свои и чужие ошибки. Жизнь одна, и пока ты молод, нужно ей наслаждаться. Что на это сказал бы отец? Она знает, но отец умер, а она жива, и не стоит об этом. Невозможно оставаться монахом в вертепе, и двадцать лет жизни в высшем свете оставили свои следы, заставив мутировать ее принципы в более удобоваримые для Италии. Отец вырос в кальвинистской стране, где строгость воспитания была незыблема, грехи неизменно вели в ад, а люди прятали страсть и похоть глубоко в душе. Здесь, под ласковым солнцем Средиземноморья, люди не были ханжами, не прятали взгляда, когда накатывало желание, и честно как любили, так и ненавидели, не прикрываясь благочестием. Да и возможно ли поверить, что где-то есть ад, и тебе не простят грехи, когда ты живешь в раю, пусть и на земле? Стоит только пройти по необычайно широким для средневековья улицам Флоренции, посмотреть на высокие белые дворцы и красивейшие церкви и соборы, поднять голову к лазурному небу, и ты сразу это понимаешь. Этот город разошелся по всему миру славой своих имен – Боттичелли, Микеланджело, Донателло, Мазаччо, Да Винчи, Верроккьо, Рафаэля, Брунеллески, Бенвенуто Челлини и многих других, которые не всегда были гражданами Флоренции, но работали здесь и украшали ее своими произведениями, создавая колорит и характер. Само Возрождение пошло отсюда. Здесь ценили красоту, и все знали Анну Доменико, одну из самых красивых женщин Флоренции. Не знал ее имени только Викторио, застывший под ее взглядом.

Ну почему же он казался Анне таким знакомым? Она готова была поклясться, что видела его раньше, но она не знала только, где. Красив. Но он монах, а она ненавидела монахов, потому как считала их лживыми и тайно порочными, что хуже, чем открыто греховные люди. Эта нелюбовь шла на подсознательном уровне, с самого детства, и даже строгий отец с этим не мог ничего поделать. Но этот монах ей нравился, привлекал ее, не вызывая брезгливости. Она не могла не заговорить с ним, сил бороться с искушением не было. Ей вдруг страшно захотелось узнать о нем как можно больше, и попытаться разобраться в себе, отчего же ее так магнитит к нему. Красивых юнцов во Флоренции хватало с избытком, были намного симпатичнее его, да и знатнее. А ей понравился именно этот. Почему?

– Я помешала твоей молитве? – наконец нарушила она молчание. При этих словах она немного прикрыла красивые, карие миндалевидные глаза, и чуть приоткрыла чувственные, пухловатые губы, отчего у Викторио пробежали по телу мурашки, и тепло разлилось в груди.

– Нет, сеньора. То есть, да. Немного, – Викторио и сам не заметил, как покраснел и сказал это дрогнувшим голосом. Язык начал заплетаться. Анна, конечно же, увидела его смущение, но причин ему не нашла, думая, что это вызвано исключительно ее неожиданным появлением, которое испугало монаха.

– Мне уйти? – она улыбнулась, чарующе и мягко. От ее глубокого, нежного, томного голоса у Викторио закружилась голова. Когда за провинности отец Флориан наказывал Викторио неделей ношения власяницы, последний испытывал куда меньшие мучения, чем сейчас. Ему бы и хотелось сказать Анне, чтобы она ушла, но он не мог. Если бы он это сделал, то ни за что бы себе не простил этого потом.

– Что вы, донна, – он опустил взгляд, но в голосе чувствовалось раздражение. Оно было на самого себя, но Анне так не показалось.

– Тебе не понравилось мое появление, – констатировала она, кивнув самой себе. – Что же, это понятно. Я тоже прихожу сюда, чтобы побыть в одиночестве, и моих слез никто не увидел. Санта-Мария Новелла славится красивейшими фресками и мертвой тишиной. Я сейчас уйду, чтобы не мешать.

– Не надо! – Викторио сказал это настолько резко и чистосердечно, что Анна поразилась. Она привыкла, что доминиканцы врут и прячут при разговоре с тобой глаза, но этот мальчик был противоположностью. – Не надо. Я сам уже заканчивал молитву.

«Он хочет, чтобы я осталась, но сам не рад этому, и так же хочет, чтобы я ушла», – думала Анна, – «что-то за этим кроется. Нужно разведать».

– А о чем ты молился? – Анна заглянула ему в глаза. – Я обычно за брошенных детей молюсь.

– О своей грешной душе, – мрачно изрек Викторио, с такой серьезностью, что Анна не удержалась от смеха.

– Грешной душе? Не знала, что у монахов тоже есть чувство юмора. Сколько же тебе лет, что душа успела стать грешной?

– Не смейтесь, сударыня, ради всего святого, – Викторио с укором посмотрел на нее. – Я серьезен.

– Я вижу. Так сколько тебе?

– Уже семнадцать.

– Еще только семнадцать, – поправила она. – И ты уже успел нагрешить?

– Да, сударыня.

– Что, хлеб спалил, когда пек? – ироничный взгляд нарвался на холод в ответ. – Ладно, извини. Нет, я понимаю, когда бывшие солдаты приходят в монастырь отмаливать грехи молодости, коих скопилось предостаточно. Но ты же не солдат, и не воевал? – Она внимательно смотрела на него, и Викторио сгорал под этим взглядом, таял как свечка.

– Нет. Я с шести лет воспитывался в монастырских стенах, в строгости и благочестии, – он спокойно смотрел ей в глаза. В голове не было и мысли, он только хотел, чтобы этот разговор длился вечно, не смотря на всю его щекотливость. Викторио был скрытен по своей сути. С чего он с ней так откровенничает? Вот ведь вопрос.

– Но в монастыре сильно не нагрешишь, даже при желании, – женщина строго посмотрела на него. – Ты убил кого-то?

– Нет, сударыня, – Викторио опустил взгляд, начав изучать пол. Он замолк.

– Значит, прелюбодействовал или воровал, – Анна заметила, что он не хочет говорить о грехе, но ей было очень интересно узнать истину. Обычное человеческое любопытство брало верх над тактичностью. Поэтому она сделала попытку вывести брата Викторио на эмоции, чтобы он сам себя выдал в порыве негодования. То, что его грех невелик, для нее не подлежало сомнению, настолько честным и порядочным выглядел монах. Не отравил же он, в самом-то деле пол монастыря?

– Нет, сударыня, – негодующе возразил монах. – Как вы могли подумать, что я на такое способен! Я полюбил…

И тут Викторио осознал, что под воздействием благородных чувств он сам себя выдал. Отступать уже не было смысла, но и продолжать не хотелось. Он вскочил, намереваясь броситься к выходу, но рука Анны мягко легла на его плечо, и он остановился, как будто встретился с каменной стеной.

– Пошли в садик за церковью, присядем, поговорим, – она подошла настолько близко, что он чувствовал ее дыхание. Загипнотизированный этим он готов был пойти за ней и в ад. – Если ты не против, конечно. Я могла бы тебе дать несколько советов, как себя вести.

Анна заинтересовалась этой ситуацией. Она на самом деле сочувствовала молодому монаху, и хотела помочь. Она поговорит с ним, чтобы он не убивался так, и не лил слез по поводу греха, какой таковым не является.

– Да, пойдемте, – Викторио кивнул, а она взяла его под руку.

Садик представлял собой маленькое кладбище, на котором покоились священнослужители и знатные граждане Флоренции, жившие, видимо неподалеку от этой церкви. Плодовых деревьев там не было, но росли розы, тюльпаны, маки и другие цветы. Кусты ежевики и несколько рябин дополняли картину. Но это все летом, а сейчас был конец января, и землю покрывал тонкий слой снега, обещавший растаять в ближайшую оттепель. Они сели на каменную скамью возле одного из надгробий, в полуметре друг от друга. Скрытый от глаз прохожих высокой стеной, садик на заднем дворе идеально подходил для тайной беседы, тем более что стена выполняла вторую функцию – защищала от ветра.

– Так, рассказывай, – Анна начала первой.

– Да не о чем рассказывать, – Викторио очень смущался, но не мог прервать этот разговор. Он только и желал в этой жизни, чтобы вот так сидеть возле нее, той, которую полюбил без памяти. Мысли путались, и он искал выход из положения. Сколько же мучений было в эту минуту. Он давал слово настоятелю, что никогда не доверится женщине, что он их презирает. И тут такое. – Я с ней незнаком. Увидел здесь, она прихожанка этой церкви. Я даже имени ее не знаю.

– А как она выглядит? – Анна не удержалась от этого чисто женского вопроса.

– Она красива, грациозна… – Викторио, казалось, был далеко в эту секунду. – Наверное, знатная дама. Внешне? Она очень похожа на вас.

– Она молода?

– Ей за тридцать, похоже.

– Тогда проще. Многие дамы, и знатные и не очень заводят молодых… – она осеклась, вспомнив, что говорит с монахом. – Ты красив, и можешь рассчитывать на благосклонность. Пусть не станешь мужем, так что же? Она может быть твоей, если оценит. Ты только заговори с ней, познакомься…

Викторио во время этих слов сидел молча, опустив голову и слушая ее. Он поднял голову и перебил, мягко и с такой грустью, что у Анны защемило сердце. Его глаза принадлежали, казалось, не юноше, а взрослому, прожившему немало лет человеку и видевшему столько, что он устал ото всего. Боль в этих глазах читалась без каких-либо усилий.

– Сударыня, вы забыли. Я монах, брат Викторио. Так меня зовут. Монах дает обет безбрачия на всю жизнь, и даже думать о женщине тяжелейший грех, не то что любить ее. Как вы не поймете? Моя душа обречена на вечные муки после смерти. И это меня угнетает, а не то, как с ней познакомиться. У меня даже и мысли об этом не было. Я разрываюсь между ненавистью к себе, как к клятвопреступнику, и любовью к ней. Пойти дальше я не могу, так как тогда не спасусь от ада, и предам своего наставника, который подобрал меня на улице и дал жизнь, избавив от смерти. Не пойти дальше я тоже не могу, потому что сойду с ума. Я уже начал. И теперь как мне быть? Любить нельзя, а разлюбить невозможно. Не будь я монахом, я бы что-то сотворил с собой, но я не могу подвести так настоятеля.

– Бедный мальчик… – Анна посмотрела на него с состраданием. – Что же с тобой сделали? Ну кто тебе сказал, что любовь это преступление? Что это грех?

– Но это так. Для монаха, давшего обет. Да и не только. Женщина – вместилище порока… – Викторио и самому показалось, что говорит в эту секунду не он, а отец Флориан.

– С чего вдруг? – Анна удивилась. – С чего бы это?

– Ну как… – Викторио посмотрел на нее как учитель на школяра, забывшего где находится его родной город на карте. – Об этом в священном писании сказано. Экклезиаст: «Женщина горше смерти, она – петля охотника, ее сердце – тенета, ее руки – оковы. Кто угождает Богу, тот ее избегает, грешник будет ею уловлен…». И еще брат Шпреген и брат Инститорис писали это. Они писали, что Бог выделил мужчин, когда сотворил первым Адама. Женщина сотворена из его ребра, она лишь часть тела его. Ева – первопричина грехопадения, из-за нее все люди изгнаны из рая. А женщины лишь ее верные дочери…

– И ты сам в это веришь?

– Конечно…

– А ты вспомни, что матери – женщины. Она выкармливают и растят детей, пока папаши гуляют, воюют или занимаются еще чем—либо. И они дают жизнь вам, монахам, которые потом ненавидят женщин. За что?

– Не спорю, но менее греховными они от того не делаются, – Викторио стоял на своем.

– Ладно, зайдем с другой стороны, – Анна и не собиралась сдаваться. – Женщины вместилище порока по твоим словам. Предположим это. А для чего они были созданы, по-твоему?

– Чтобы искушать благочестивых мужей, – Викторио опять удивленно посмотрел на нее. Как она может не знать такой простой истины, которую он знал еще лет в семь. – Чтобы заманивать их во грех и тем самым лишать рая, предавая их души злу.

– А, искушение от зла. Я это понимаю. А как же любовь? Это тоже искушение?

– Конечно.

– То есть любовь дается злом. Так получается?

– Получается так, – неуверенно ответил монах, запутавшись.

– Но насколько я знаю, Спаситель призывал к любви и добру. Или я ошибаюсь? – Анна хитро посмотрела на Викторио. – Значит и любовь идет от Бога, раз она ему угодна.

Викторио промолчал, не зная, что на это ответить. Потом он нашел мысль.

– Ну, любовь ведь разная. Мирянам любить не грех, согласен. А нам, монахам нельзя.

– Почему? Или ты опять хочешь сказать, что любовь неугодна Создателю? Или любовь монахам дает дьявол?

– Ну, да, – неуверенно сказал Викторио. – Он дает нам соблазн…

– Нет, подожди, – Анна не отступала. – О соблазне мы речь не ведем. Любовь от Бога, раз угодна ему. И нет разницы между тем, к кому она пришла. Ты же согласен, что все делается по Его воле?

– Согласен, – Викторио запутался и сомневался. Его уверенность куда-то подевалась. Он пошел на прорыв, испугавшись ее правоты. Так все должно было встать на свои места. – Ты меня искушаешь греховными мыслями…

– Э, нет, – Анна не обиделась. Она понимала его поведение. – Я рассказываю тебе истину с которой ты согласился, потому что я доказала свою правоту. Ты же не хочешь сказать, что истина греховна?

– Нет, – Викторио только сильнее запутался. Не было возможности не признать ее правоту. Уж что-что, а истина всегда угодна Богу. Любовь, значит, тоже. А как же быть с тем, что говорил ему отец Флориан?

– Вся проблема в том, что ты думаешь так, как тебя научили, и живешь не своей головой, а чужой, – Анна взяла его руку и положила между своих. – У тебя руки холодные.

– А как же быть? – Викторио от этого прикосновения вздрогнул как от удара током.

– Научись думать сам. Размышляй. До этого ты жил не своей жизнью. Любовь прекрасна и незабываема. Жизнь прекрасна, когда живешь ее сам, без чужих подсказок.

– Этот мир лишь земля скорби. Счастье ожидает только в раю, – Викторио опять сказал заученную истину.

– А как надо жить?

– В труде и молитвах, – он посмотрел на нее. К нему возвращалась уверенность.

– А что будет в раю?

– Я не знаю… – Викторио оступился опять, поддавшись неуверенности. – Там будет счастье, добро.

– А какая там будет жизнь? Труды и молитвы?

– Не знаю, – он замялся.

– Ладно. А зачем мы живем?

– Чтобы… чтобы… – он вспоминал, что ему говорил Флориан. Но тот ничего не говорил о том, зачем люди живут. Он только учил, как правильно жить, но для чего жить Викторио не знал. Пришлось думать самому над ответом. После короткой паузы, во время которой Анна не мешала, он сказал: – Я думаю, что Он дает этот мир как испытание чистой душе, чтобы знать, кто достоин рая, а кто нет. Он это решает, взвесив грехи, которые мы совершаем в течение всей жизни.

– Неужели ты думаешь, что Создатель так жесток, что дает нам трудности и беды, а мы уже должны справляться с ними. Справился – победил, в рай. Не справился – проиграл, в ад. А он в это время наблюдает за нами, как за букашками, ставит опыты? – в Анне проснулся темперамент и она говорила это так эмоционально, что Викторио заворожено слушал, ловя каждое слово. – Вряд ли это так. У меня другая позиция, я ее расскажу сейчас. Но скажи, ответь на вопрос, зачем ты живешь на этой земле? Ради чего?

– Я не знаю, белла донна, я не знаю, – видит Бог, он, с таким счастьем и горечью сказал «белла донна», в переводе означающее «прекрасная дама», что у Анны Доменико проскользнуло нечто похожее на подозрение. Уж не она ли причина этой боли и радости? Нужно быть аккуратней с ним, и спасти его душу, не от греха, а от фанатичной веры, которая лишает человека рассудка и личности.

– Все, что ты говорил до этого, были слова твоего наставника. А ты включи свой разум и подумай теперь. Я буду говорить. Если что-то не понравится, – говори, перебивай. Я не против. Слушай же. Я прожила вдвое дольше тебя, и видела много больше, чем ты в своем монастыре. Мне есть, из какого опыта исходить в своих суждениях. Всю эту жизнь я была зависима от кого-то, но жила своей головой. На нее ни у кого прав нет, и мой разум остается моим в любом случае. Ты говоришь, что Бог ставит над нами эксперимент. Но это не так. Даже церковь называет нас всех его детьми, его творением. Мы все братья и сестры по библии. Неужели ему приятно смотреть на наши мучения? Нет. Спаситель учил любви, добру и радости. Если у каждого с сердце появится это, то не будет в мире преступлений и бед. Запомни это. Он создал этот мир чистым, отдав его нам, чтобы мы жили здесь и заселяли его. Все зло исходит от людей. Мы сами творим его и грешим. Ни Бог и не дьявол не виноваты в этом. Именно человек убивает и ворует, и не под действием высших сил, а по своей порочности. Искушение, ты говоришь? Так не следуй искушениям и не будет греха. Все просто. Но нет, как же сложно отказаться от вкусной еды или от красивых женщин. Человек это все объясняет своей слабостью и несовершенностью. Так легко уходить от ответственности. Это на счет греха, но не все, что мы совершаем, является грехом. Любить – это первая обязанность человека, хотя бы, чтобы продолжить свой род, и в любви греха нет. Прелюбодеяние. Это такое страшное и громкое слово, что наводит дрожь. А что есть прелюбодеяние?

– Это порочная близость двух людей… – Викторио говорил уже не так уверенно как в начале разговора о грехе и душе.

– А она всегда порочна?

– Если вне брака, – он посмотрел на нее.

– А если она по любви? Нужен ли любви штамп в документах бургомистра, или запись в церковной книге? Или без этого люди любить перестают? Я, например, никогда не любила своего мужа, за которого меня выдали почти насильно. Я понимала, что откажись я от брака, моя мачеха меня тогда просто отравит или подстроит несчастный случай, и инстинкт самосохранения привел меня под венец. В первую брачную ночь мужу пришлось меня изнасиловать, потому что я не хотела близости. И что? Это угодно церкви и не считается грехом, потому что совершено в брачном союзе? Скажи мне. Насилие тогда перестает быть грехом?

– Нет. Я согласен, что насилие есть грех при любых обстоятельствах. Но есть же гулящие грешницы…

– Ой, про шлюх я не говорю, – Анна улыбнулась. – Это грешницы, бесспорно. Я обсуждаю с тобой честный союз, близость двух любящих друг друга людей. Хотя, с другой стороны некоторые уличные девки намного честнее «порядочных» богатых матрон, хотя бы тем, что спят с мужчинами, чтобы выжить, в то время как знатные спят ради удовольствия и со всеми подряд. Но это отдельная тема для обсуждения. И еще о прелюбодеянии. Это наш основной инстинкт, и природа сильнее морали. Или воровство, например. Если маленький мальчик украдет кусок хлеба, чтобы выжить. Он один, ни денег, ни возможности их заработать, у него нет. Не укради, он умрет. Это тоже грех? Или Богу будет угодна смерть мальчишки?

– Нет, вряд ли Он хотел бы смерти ему, – Викторио кивнул.

– Так что мальчик, как я думаю, не грешит воровством, – Анна расправила складку на платье. – Он только выживает. Поэтому не все является грехом, и что есть грех решать Создателю, а не нам. А теперь о женщинах. Скажи, разве ненависть угодна Всевышнему?

– Нет, конечно.

– Разве Он не говорил, чтобы мы не судили никого? Как там? Не судите, и не судимы будете. Говорил?

– Так написано в писании… – кивнул он. – Не судите и не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

– Так почему же вы, монахи, ненавидите женщин? Разве вы не грешите этим? Разве вам дана свобода судить? Ненависть неугодна Ему, значит, вы совершаете ошибку, поддаваясь исключительно вашим внутренним чувствам. Мы все Его творения, и как Он может, по-твоему, отдавать кому-то предпочтения? Или женщинам рай закрыт?

– Не закрыт, – он смутился.

– Тогда о чем речь? Пойми, что монахи ненавидят нас, потому что желают. Мы для вас искушение, но не от добра или зла, а от природы. И когда вы не можете бороться с искушением, вы начинаете в бессилии ненавидеть нас. Вы грешите ложью и клеветой, спихивая все на писание, подстраивая его под себя. А если так, то благочестивей вы открыто порочных? Они грешат только похотью, а вы той же похотью, только скрытой, и еще клеветой вдобавок. Как тебе это?

– Я не знаю. Я запутался уже, – Викторио честно смотрел на нее.