Текст книги "Игры с Вечностью"

– Тогда о жизни. Она нам дана, чтобы мы «плодились и размножались», насколько я помню. Но это только ширма. Она дается нам, извини за каламбур, чтобы мы Жили, а не существовали. Ты понимаешь разницу этих слов?

– Да, я понимаю. Не объясняй.

– А жить можно только в гармонии с собой, и для себя. Нет, само собой, ради наших детей мы идем на все, но не нужно забывать и о себе, ведь эта жизнь одна, и других не будет. Разве не стоит прожить ее так, что будет потом приятно вспоминать? Что мы оставляем после себя на этой земле?

– Ну, вы, миряне, потомство. Деньги и что-то подобное я не беру в расчет.

– И правильно делаешь. Да, детей. Потомство. Но мы не должны жить только ради них. Все наши отпрыски, и сыновья и дочери предают нас, по сути, когда женятся. Они устраивают свою жизнь, забывая про нас, тем самым. Отплачивают нам так за любовь и доброту на протяжении многих лет, за самопожертвование, то, что мы забывали о себе ради их блага. Спроси у любого, кто ему дороже, его родители или его дети? Кто-то промолчит, кто-то поменяет тему, и лишь часть честно заявит: дети. И они будут выращивать детей, чтобы те, в будущем так же предали их и устроили свою жизнь. Разве нет?.. – но монах молчал, опустив взгляд, и Анна продолжила. – Что получается? Как только дите уходит из дому, оно уже не принадлежит нам, а лучшие годы, потраченные на него, не возвратишь ведь. С появлением семьи человек приходит к родителям все реже и реже, чтобы потом, когда они уже старики, заглядывать раз в месяц, спросить как дела и убежать. Разве нет? Это не предательство? Поэтому нужно жить не ради кого-то, а ради себя. И нам дана эта жизнь, нам самим, чтобы мы ее строили и решали что для нас лучше, а что хуже. Вот она, правда. А ты, – она протянула руку, схватив Викторио за затылок, и притянув к себе чисто мужским жестом. – Живешь ради отца настоятеля и монашеской братии. Ты предал себя, свою суть. Вот он грех, а не твоя чистая и платоническая любовь. Понял?

– Понял, – Викторио уже не сопротивлялся ее словам, не возражал. С его глаз неожиданно упали шоры, которые висели там долгие годы. – Ты так правильно говоришь…

– Тебе всего семнадцать и ты еще не закостенел в своих взглядах, только поэтому я смогла достучаться до тебя. Будь ты старше лет на десять, ты бы не воспринял меня и проклял как еретичку, потащив на костер, – но она не знала, что смогла его переубедить только потому, что он любил ее всем сердцем. Без этого он бы и слушать ее не стал.

– Но как мне теперь жить? – Викторио с надеждой и отчаянием посмотрел на нее. – Ты же поломала все, во что я верил и ради чего жил. Я же теперь не смогу пойти в монастырь и проводить часы в молитве… Мне это кажется бессмысленным теперь. Как мне жить? Ради чего?

В его голосе не было укора, это был только вопрос. Может, к самому себе, а может и к ней, как к самой умной из всех, с кем он разговаривал когда-либо. В эту минуту он показался Анне настолько соблазнительным, что у нее перехватило дыхание, и голова закружилась. Она притянула его к себе и нежно поцеловала. Он ответил на поцелуй, не размышляя и не сомневаясь в своих действиях. Он просто хотел этого, хотел ее. Это, конечно же, был первый поцелуй в его жизни, пылкий и неумелый одновременно. Длился он недолго, и она потом мягко отстранила его от себя.

– Теперь ты знаешь, зачем жить? Пойми, в жизни есть много другого помимо молитвы и труда. Живи ради радости, не стоит проводить эту жизнь в монастыре.

– Да, теперь все выглядит намного проще, – он, как ни старался, не мог успокоить бешено бьющееся сердце, и страстно смотрел на Анну.

– Так что, будешь знакомиться со своей любовью? – она засмеялась, чисто и звонко. Доменико поняла после поцелуя, кто его дама сердца. – Меня Анна зовут. Анна.

– Анна! – повторил он в прострации. Она разгадала его. Как быть?

– Не бойся своих чувств, – донна нежно посмотрела на него. – Женщине всегда приятно слышать признание того, что ее любят. Значит, она достойна любви и для кого-то самая лучшая и единственная, счастье чьей-то жизни. Это стоит дорогого. А если какая-то женщина это не понимает, значит, она недостойна твоих чувств, и это не настоящая дочь Евы. Забудь ее в таком случае. Если даже женщина и не ответит на твои чувства, то постарается, если она умна, приблизить тебя к себе, потому что влюбленные на дороге не валяются и они самые преданные на свете люди, которым стоит доверять. Это тоже дорогого стоит. Понимаешь?

– Понимаю, – на лице Викторио играла улыбка, столь редкая для него. Она впервые за весь разговор осветила его, и Анна залюбовалась на это.

– Человек, который любил когда-либо, знает, что это такое, и постарается оградить другого от боли. Поэтому отказ будет мягок, а не резок.

– Анна, я вас люблю. Это так. А вы? – задал Викторио наивный вопрос.

– Я тебя еще не знаю, и ответить тебе не могу. Кто знает? Нужно время. То, что ты мне симпатичен, я могу сказать прямо сейчас. И еще, – добавила она после короткой паузы. – Ты почему-то дорог мне, и кажешься родным. У меня ощущение, что я знаю тебя уже не одну сотню лет. Что из этого выйдет, я не знаю. Только дай мне время.

– Как мне быть? – Викторио опечалился. – Куда теперь идти? В монастырь я не хочу возвращаться.

– Все просто. У меня дома вчера уволился слуга. Он переезжает в Сиену, где ему оставили в наследство какое-то маленькое состояние и дом. Так вот, приходи завтра утром ко мне. Я живу на Виа Дель Корсо, дом с зелеными дверями на квартале перед рыночной площадью. Я тебя приму на службу. Будешь жить у меня, у нас будет куда больше времени, чем сейчас, – она загадочно сверкнула глазами. – Ты согласен?

– Согласен, – живо воскликнул он. – Но меня будут искать…

– Кто? Настоятель? Да нужен ты ему, – Анна посмотрела на юношу. – У нас инквизиция почти не имеет силы, и доминиканцы не у руля власти. Тебе ничего не грозит, даже если найдут тебя. Мое семейство в большой дружбе с Медичи. Герцоги Тосканские сильнее твоих монастырских отцов. Знай это. У нас свободная республика. Забудь монастырь, да и Флоренция настолько большая, что возможности столкнуться со знакомыми почти нет. Будешь меньше на улицу выходить, знаешь, где ходят твои братья?

– Знаю.

– Тогда все просто. Придешь завтра?

– Приду, – он встал.

– Тогда до завтра, – она тоже поднялась, и, прикрыв лицо вуалью, пошла прочь из сада.

Викторио переночевал в монастыре. Он ни словом, ни видом не выдал, что ему крайне противно находиться там. Он не остался бы, но исчезновение монаха с собранной милостыней походило бы на воровство, и ему не хотелось такого рода мыслей в чужих головах. При подобном обвинении его непременно начали бы искать. Оно понятно, его и так начнут разыскивать, но не так тщательно, как в случае преступления. Викторио открыл в себе хитрость. Он очень хотел, чтобы его не нашли и поэтому за одну ночь кое-что придумал. План был прост, быть может, даже наивен. Первым делом он случайно обмолвился одному монаху, с которым сдружился за годы общих трапез и молитв, что днем пойдет за город немного побыть в одиночестве. Доминиканский устав, несомненно, был строг и не разрешал монахам любого рода появления вне стен монастыря, кроме как для сбора пожертвований, но когда большинство монахов днем расходились кто на работы, кто в свои кельи для молитв, а кто и собирать милостыню, свободы заметно прибавлялось. Тогда было возможно проскользнуть незамеченным. Все об этом знали, но никто не использовал этой возможности для побега, ведь монастырь – не тюрьма. Всего одно отличие лежит как пропасть между этими двумя заведениями с одинаковыми серыми камерами-кельями и решетками на окнах: в монастырь люди приходят добровольно. Викторио знал, что монах никому не скажет об отлучке, и пойдет с этой новостью к отцу-настоятелю только в случае исчезновения брата. Котомку для сбора пожертвований монах принципиально оставил в своей келье, чтобы ни у кого не возникло подозрений в воровстве. С собой Викторио взял гражданское платье, доставшееся ему от другого монаха, скончавшегося пару месяцев назад. Спрятанное под рясой, оно не привлекало внимания. Расчет молодого монаха был прост – за городом, в месте, которое он указал соседу, на берегу реки Арно, Викторио оставил рясу, сложив ее аккуратно возле самой воды. Всем должно было показаться, что он полез купаться, и утонул. Конечно, подобное было бы странно в январе месяце, но с утра началась оттепель, и солнце днем палило нещадно, будто в мае. Для юга такое неудивительно, и желание искупаться действительно могло посетить брата Викторио, запарившегося под грубой шерстяной тканью толстой и теплой монашеской рясы. Найдя одежду и обувь, монаха, несомненно, сочтут утонувшим, ведь предпосылок для побега у него не было, как решит настоятель, уверенный в своем ученике. Так что мир праху…

Проделав операцию под кодовым именем «Свобода», уже днем Викторио стучал в двери дома Доменико. Ему открыл дворецкий, внимательно выслушал и позвал госпожу. Мужа Анны не было дома, и поэтому собеседование надлежало проводить ей. Никто не догадывался, сколько удовольствия она находила в этой обязанности. Викторио, хоть и был молод, но прекрасно понимал щекотливость положения госпожи, и поэтому никоим образом не выдал, что знаком с ней, следуя ее же правилам, заданным в начале беседы. Держась с Анной почтительно, и подчеркнуто заискивающе, как вел бы себя пришедший в дом к господам человек с улицы, Викторио обезоружил ее своей игрой. Она была рада, что не ошиблась в нем, уважая теперь и его актерское мастерство. У нее в голове не проскользнуло простой истины: человек будет каким угодно, и пойдет на все, чтобы только не подставить свою любимую, выдав ее. Собеседование было недолгим и простым. Она только задала несколько не сложных вопросов: откуда Викторио, где он работал до этого, и определила месячный испытательный срок. Викторио не солгал. Он сказал, что работал в одном из монастырей бенедиктинцев, слукавив только в названии ордена, и добавив, что был слугой аббата. В остальном он отвечал честно. Они с ней договорились о плате, и управляющий пошел показывать Викторио его комнату, попутно знакомя с планировкой дома и кругом обязанностей. Они были просты – походы с кухаркой за продуктами, получение и отправка корреспонденции, и кое-что по дому, как например помощь при мелких ремонтах. Работа сложной не была, по сравнению с тем, чем занимался Викторио в монастыре. Тот, кто работал когда-либо на поле или на стройке меня поймет. Основа любого монастыря – молитва и труд, и это занимает большую часть суток, так что бывший монах к работе был привычен и считал ее необходимостью.

Викторио понимал, что свободы в общении с Анной он не получит, пока рядом будут находиться люди, лишние свидетели. Поэтому он ожидал знака с ее стороны, чтобы продолжить знакомство, основу которому положил день на кладбище Санта-Мария Новелла. Ждать пришлось неделю. Викторио знал, что сразу все не делается, и уж чему, а его терпению не было границ. Терпение дает молитва, и так как монахи изо дня в день молились минимум часа четыре (а доминиканцы и все шесть), то их терпение было просто резиновым. Бывший монах не сомневался, что нравится хозяйке, и понимал: она сама сделает все необходимое для их свиданий. Он же ловил счастье даже оттого, что видел ее по несколько раз на дню, иногда издали, и знал: с ней все в порядке.

Неделя пронеслась быстро. Работы было не так много, как обещал управляющий; хоть она и не изматывала, но занимала много времени. Через неделю, когда Викторио поднялся к госпоже забрать корреспонденцию, она, оглянувшись по сторонам, и не замечая никого вокруг, сказала:

– Возле Санта-Кроче есть домик. Он стоит отдельно от всех остальных, посреди фруктового сада. Сегодня в полночь приходи туда.

Викторио кивнул, и его сердце радостно забилось. Поклонившись и забрав почту, он стрелой помчался по адресатам, окрыленный любовью. Вот оно. Счастье. Выбраться ночью из дома, как уже понял Викторио, не стоило особого труда. Свободные флорентийские нравы ничего не имели против того, чтобы слуги тоже отдыхали, в не рабочее время. Поэтому те могли беспрепятственно входить и выходить из дому в любое время. Никто не спрашивал, куда они направляются и когда их ждать, главное чтобы с утра все были на месте, бодрые и готовые работать. Что такое кражи и грабежи во Флоренции не знали. Это случалось очень редко и каралось смертной казнью, да и люди воспитывались в страхе перед этим грехом, поэтому двери в домах не запирались. Конечно, в богатых домах были стражники из числа слуг, и лишний человек пройти не мог…. В общем, так или иначе, но когда Викторио ночью выходил из дому, его не задерживали. Дорога была не очень долгой.

Викторио открыл дверь одноэтажного приземистого домика, сложенного из плоского белого кирпича. Внутри домик оказался довольно-таки просторным, благодаря то ли умелой планировке, то ли светлому тону стен, но главное он показался бывшему монаху уютным. Прихожая вела в зал и дальше в спальню. В зале горели свечи в двух больших медных канделябрах, на столе стояли блюда с разнообразными фруктами и две бутылки вина, но Анны нигде не было видно. Викторио со стуком захлопнул дверь, и, видимо привлеченная этим звуком из спальни вышла его госпожа. Легкое, обтягивающее шелковое платье темно-серого цвета подчеркивало безупречность ее форм, которым могли бы позавидовать многие двадцатилетние девушки. Перед Викторио стояла сама грация во всей своей красоте. Он заворожено застыл на пороге комнаты, забывая даже вздохнуть и боясь моргать, чтобы не исчезло столь прекрасное видение. Она коснулась нитки жемчуга на шее и весело улыбнулась.

– Что же ты застыл?

– Я восхищен… – он был не в силах сказать что-то еще, смотря на ее распущенные пышные волосы, золотившиеся под светом свечей и волнами спадающие на плечи.

Анна плавно подошла к нему, взяла за руку, и, привстав на цыпочки, поцеловала.

– Пошли, – и она медленно повела его за руку к столу. – Сегодня ты у меня в гостях, я хозяйка этого райского места.

– Вы и моя хозяйка, – с улыбкой произнес Викторио.

Анна прекрасно поняла его двусмысленность. Улыбка говорила, что это не укор, а намек на любовь, и поэтому она не рассердилась на него.

– Не вы, а ты! Запомни это, – она все же шутливо погрозила ему пальцем. – Здесь я не госпожа, а просто хозяйка. Как только ты переступаешь порог этого дома, все условности между нами стираются. Понял?

– Понял, – он кивнул, и сел первым, забыв об этикете. Стоило ему только опуститься на стул, как он сразу же подскочил, как на угольях. – Прости, я забыл все правила…

– Кавалер! – Анна звонко рассмеялась, и рывком усадила его на стул. Она сразу же посерьезнела и добавила: – Я скоро рассержусь, если ты не прекратишь эту комедию. Я понимаю, что ты серьезен, и это, поверь мне, ни к чему. Если ты продолжишь видеть во мне донну Доменико, а не простую женщину, мы ни к чему не придем. Я тебе еще раз повторяю: мир за стенами этого домика другой, а здесь – это здесь. Это отдельная республика, и здесь полное равноправие. Ты скован, но это пройдет, привыкнешь. Главное, ни о чем не думай. Просто отдыхай.

– Хорошо, – он улыбнулся. – Извини.

– Если кому-нибудь на ногу наступишь, тогда извинишься, а здесь ты не виноват. Это твоя суть, – она села к нему на колени, и прижалась щекой к его скуле. – Так лучше? – спросила она шепотом, почти касаясь губами его уха.

Вместо ответа он глубоко вздохнул, и обнял ее, крепко сжав. Он сидел, и вдыхал аромат ее волос. Почему-то ее пышная грива, касающаяся его лица, пахла корицей и ванилью, и этот еле ощутимый аромат неожиданно дурманил его разум. Его сердце защемило от нежности, и это было ново. Анна погладила Викторио по голове, и поняла, что в ее сердце закралось нечто похожее на влюбленность. До конца она, конечно же, разобраться в себе еще не могла, но уже различала нежность и дикую страсть. Он называл ее соблазном, но на самом деле это бывший монах был для нее ходячим искушением. Она отстранилась, и посмотрела в глаза.

– Будешь вино?

– Не знаю. Я его никогда не пил.

– Тогда попробуй. Это прекрасный кагор, – она налила его бокал до краев.

– За нас, – он глотнул, и ему понравилось это тепло. Он не спеша выпил весь бокал.

– Возьми, – Анна протянула ему яблоко. – Быть может, монахи и правы, что боятся нас, считая лукавыми искусительницами, – она горько улыбнулась. – Но мы без этого не можем.

Викторио взял яблоко, посмотрел на него, и откусил кусок.

– Мне все равно, главное, что ты рядом. Я об этом и мечтать не смел.

– Поверь, неделю назад я и сама не могла о подобном подумать. Сегодня среда. В прошлую среду мы с тобой впервые встретились, – она задумчиво посмотрела на Викторио, изучая черты лица. – Тогда, в церкви, когда ты обернулся ко мне, твое лицо показалось мне настолько знакомым, что я на мгновение застыла. Нигде раньше мы не встречались?

– Нет. Я это точно могу сказать. Ты меня не замечала во время службы, а если бы я тебя встретил раньше, то этого никогда бы не смог забыть. Поверь.

– Верю. Да, в церкви я смотрю только на лики, до людей мне нет дела. И тем более я никогда не приглядывалась к монахам… но ты так знаком мне. У меня ощущение, что я тебя знаю не одну сотню лет. С тобой так спокойно, – она погладила его по щеке.

Он немного стушевался, а потом привлек ее к себе, и поцеловал.

– У меня такое же чувство. Я при взгляде на тебя хочу что-то сказать, но не могу вспомнить, что.

– Ты знаешь, – она лукаво улыбнулась, – а мне когда-то один человек сказал, что мы живем не одну, а девять жизней.

– Но это…

– Понятно, противоречит догматам веры. Этот человек был астролог, и он смотрел будущее по карте звезд, составленной на основе даты моего рождения. Он много говорил, и большинство уже сбылось. Но не в этом суть… не хочу вспоминать его предсказания. Просто он сказал, что у нас девять жизней, в основе которых лежит какая-то цель, и мы должны ее выполнить. Если это так, то быть может, мы встречались с тобой когда-то в прошлом?

– Не может быть, мы же живем только раз…

– А ты забудь то, что тебе вдалбливали в голову с детства, и на секунду отрешись от этого. Может, это правда? Откуда тогда мы так близки друг другу, едва только познакомились? – она налила ему еще бокал. У монаха, который никогда не пил, в голове уже немного зашумело от кагора.

– Может, и правда, – Викторио выпил. – А если это так, то, может, мы еще и в будущем встретимся?

– Может быть. А как мы друг друга узнаем? – Анна задумчиво наклонила голову набок, переведя взгляд на букет роз в углу комнаты.

Он проследил за ее взглядом, и, не задумываясь, произнес:

– …калье роса.

– Откуда это? – она посмотрела на юношу. – С чего ты так сказал?

– Не знаю, – он растерянно улыбнулся. – Это было первое, что пришло мне на ум.

– Когда мой отец был всего лишь подмастерьем, он работал у испанца родом из Севильи. Они провели вместе много вечеров за работой, и старый мастер любил рассказывать о своей родине и о городе, в котором родился. В Севилье так раньше называлась одна из улиц, на которой жили мастера и торговцы самого различного профиля. Она была очень длинная и красивая. Я не знаю, может она и сейчас там есть, не важно. Свое название она получила от большого камня в начале улицы, на котором было изображение бутона розы, высеченное в древности чьей-то умелой рукой. Там еще была надпись на неизвестном языке. Влюбленные завели обычай складывать цветы возле того камня. По преданию, тогда никто и никогда не мог их разлучить. Инквизиция повелела утопить камень в реке, увидев в этом обычае что-то языческое. Но ту улицу так и продолжали называть: Калье Роса, что в переводе означает просто «Улица Розы». Я уже забыла рассказы отца об Испании и Севилье, но эту легенду помню. Но откуда тебе это пришло на ум? – Анна загадочно посмотрела на Викторио.

– Не знаю. Может быть, твой астролог не такой уж и еретик, – он пожал плечами. – Может я жил там когда-то давно?

– Может, – Анна прижалась к нему. – Что же, пусть будет Калье Роса. Я тебя непременно узнаю, и через тысячу лет. Клянусь.

– Я тоже, – Викторио погладил ее спину. Вино брало верх над скованностью, и он страстно поцеловал госпожу. Она не менее страстно ответила, и через минуту в зале их уже не было.

Так понеслись дни и ночи, и ничего больше не имело значения, кроме их встреч в домике посреди фруктового сада. Днем серость, будничность и работа для Викторио, скука и однообразие для Анны. Но все обрывалось с приходом ночи. Они срывались в домик при первой удобной возможности, как только муж Анны уезжал по делам, или уходил в загул. И в том, и в другом случае, его не бывало дома по двое – трое суток, что вполне устраивало жену. Вскоре Анна поняла, что не представляет своей жизни без Викторио. К тому времени прошел всего месяц с ночи в домике, когда они были впервые близки. Ее не раз посещало ощущение дежавю при совместных вечерах с Викторио, и она понимала, что их знакомство все-таки не случайно, обещая продолжение в будущем. Она успела привыкнуть к нему, привязаться. Ей нравилось в нем все – от веселого характера до пылкости. Что еще? Это было смешение чувств, от материнской нежности до страсти последней любви. Последней? Вся ирония в том, что Анна прекрасно понимала: эта любовь первая настоящая в ее жизни. Смешно и грустно полюбить впервые в тридцать пять лет. Поистине – любовь это вирус, и у Анны иммунитета против нее не было. Поэтому следовало ожидать осложнений. Да, первоначально она ко всему подходила как к мелкой интрижке, думая, что, утолив страсть, ее разум успокоится, но все оказалось куда серьезней, и с каждой новой встречей ее чувства только усиливались. А что Викторио? Он был неизменен в своих чувствах, и их глубина день ото дня только усиливалась. Так всегда бывает, когда платоническая, еще немного детская любовь перерастает в настоящий накал страстей, во взрослое пылкое и безжалостное чувство, неразделимое с постелью. Такая любовь, какая была у него, не горит, а пылает, не греет, а сжигает дотла. В ее огне пропадает все, как в печи крематория. Слава Богу, такая сильная любовь бывает нечасто, иначе весь мир походил бы на одну большую психиатрическую лечебницу, в которой все были бы счастливы, но безумны. Глупо так любить: ты не видишь жизни без этого человека, потому что вне встреч с объектом любви ты не живешь, а существуешь, а наедине перестаешь быть личностью, подавляясь влиянием. Но тогда, на их счастье, никто никого не думал подавлять, подчинять или использовать. Безумие было обоюдным, и они ловили свои крупицы счастья зимними холодными ночами. Анну, кстати, очаровывали перемены, произошедшие с ее возлюбленным. Он стал смелее, мужественней, в нем проснулся природный темперамент. Так бывает, когда недавний мальчишка становится мужчиной. Главное, он ее обожал.

Итак, прошел месяц. В одну из ночей, когда по голым веткам сада скользила снежной ватой вьюга, они лежали, отдыхая, и наслаждаясь теплом от печки. Викторио повернул голову к Анне, и задумчиво произнес:

– Что же с нами-то дальше будет?

Анна вздохнула, глубоко и печально. Она и сама понимала, что подобный разговор уже давно должен был произойти; накипело. Попытки его завести уже были, не целенаправленно, просто к этой мысли приводила тема разговоров, и тогда Анна глушила подобное на корню. Она просто сама боялась думать: «А что же дальше?». Это было очень странно для взрослой женщины, живущей до того исключительно разумом, а не чувствами, но это было так. А что же дальше-то? Она понимала, что ничего хорошего. Вроде все было просто, если бы не чувства. У большинства богатых и знаменитых флорентиек были молодые красивые любовники, и иногда даже мужья, зная об этом, закрывали глаза, потому что сами были не без греха. С виду крепкие и мирные семьи вмещали в себя такие страсти и пороки, что инквизиторы могли только мечтать об их телах. Но все знали одну простую истину: любовники долго не задерживались. Дамы, натешившись за пару месяцев, благополучно их бросали и заводили новых. Это было правило, и именно поэтому мужья могли спокойно относиться к своим подозрениям. В случае Анны так просто закончиться не могло. Она лучше бы лишилась своей души, чем Викторио. В этом и заключалась загвоздка. И потому задумываться о будущем ей не хотелось. Как же не повезло ей в том, что Викторио не родился в богатой и влиятельной семье. Тогда муж в случае чего ничего не смог бы сделать, и долгая связь не считалась бы грехом в глазах остальных. Впервые в жизни ей приходилось задумываться, что она мать троих детей, и скандал навредит сыновьям. Они были от нелюбимого мужчины, но это были ее дети, и она желала им только хорошего. Поэтому ее интересовало мнение окружающих. Почему она не родилась простой прачкой? Это было бы замечательно. Все было бы проще. Главное, чтобы с ней рядом находился Викторио.

– Я не знаю милый, что же с нами будет, – Анна перевернулась на живот и легла ему на грудь. – Я не знаю.

– Я люблю тебя и не представляю жизни без наших свиданий. Я понимаю, что ты рискуешь всем, когда вот так, со мной. Но ничего поделать не могу. Отказаться от тебя я не в силах. Это сильнее.

– Я знаю. Но я – ладно. Ты понимаешь, чем ты рискуешь?

– Понимаю. В случае чего моим делом напрямую займется святой суд инквизиции, как клятвопреступником. Я на костре гореть не буду. Скорее всего, это будет казнь на дыбе, но не прилюдно, а в каком-нибудь подвале. Ну, а если захотят устроить показную смерть, то повесят на площади, чтобы потом даже на кладбище не хоронить, не отпевать и не служить панихиды.

– Ты так спокойно об этом говоришь? – Анна удивилась. – Тебя не пугает судьба?

– Смерть? Нет. Муки ада? Да. Боль пыток? Пугает. Но это все не важно, если тебя не будет рядом. Смерть – это только избавление от мук сердца. Я, быть может, говорю слишком напыщенно, но я верю своим словам, и говорю как есть на душе. Главное, чтобы ты была рядом. Ты, я уверен, знаешь, чем тебе это грозит.

– Знаю. Но не инквизицией. Герцоги Тосканские хорошие хозяева, и богатых флорентийцев в обиду церковникам не дают.

– Хоть это хорошо. Рано или поздно, не смотря на то, что мы с тобой умело прячемся, все станет явным. Кто-то что-то заметит, заподозрит и проверит. Да и твоему мужу кто-нибудь может доложить, что мы часто бываем в отлучке в одно и то же время.

– Мне нечего возразить. У нас с тобой как будто включился инстинкт самоуничтожения, но отменить его мы не в силах. Да, можно что-то придумать. Отлучаться в разное время, и сократить количество встреч; мне подкупить молчание слуг; отравить мужа, в конце-то концов… – она грустно улыбнулась этой мысли. – Но это все не вариант. Слуги, подстегиваемые алчностью, почуяв деньги, тем вернее доложат мужу в надежде получить куш. Травить мужа я не хочу. Да и ни я, ни ты, не согласимся сократить количество встреч, чего бы это не стоило. Разве нет?

– Конечно. Мне и ночи с тобой мало, и разлука будет похуже дыбы.

– И я так считаю. И поэтому мы ничего придумать не сможем. Ты веришь в судьбу?

– Я не знаю, – Викторио стушевался. – А что это подразумевает?

– Вера в предопределенность всего происходящего. Чему быть, того не миновать, как говорит поговорка.

– Верю. Я не знаю, это противоречит догмам или нет, но верю.

– И я верю. Если нам суждено с тобой пропасть, то мы пропадем. И наоборот.

Викторио глубоко вздохнул. Ему нечего было добавить.

– Не грусти и не думай о том, что будет, – на ее глазах выступили слезы. – Понимаешь, я всю жизнь что-то рассчитывала, сопоставляла и анализировала. Просчитывала варианты. Я устала от этого. Так жить невозможно. И тут ты. Ну откуда ты взялся на мою голову? Мое счастье и мое горе. Моя любовь. Я уже стала раздумывать о том, что моя молодость почти что прошла, и тут ты даришь то, чего у меня никогда не было. Я люблю впервые. И так никогда не полюбить больше. Я много думала о своих чувствах, и я в них уверена. Как и в твоих. Впервые в жизни я не хочу ни о чем думать, я хочу просто быть любима и любить. Наслаждайся тем, что есть. Толку размышлять, если будущего не изменить? Что сделано, то сделано. Что бы не случилось, я рада, что ты у меня есть. Спасибо тебе за это. После этого и умирать не страшно, – она заплакала. – Вся моя жизнь была серостью и никчемным убийством времени. А теперь я живу. Так это не стоит разве любой расплаты? Платить за все надо, это истина. Так что не отравляй меня вопросами о будущем, и забудь об этом. Потом – это потом. А сейчас – это сейчас. Хорошо?

– Хорошо. Спасибо тебе за все, – Викторио поцеловал Анну. – Ты моя жизнь.

– Я знаю. Жаль потерянного времени. Несвоевременно нас судьба свела. Если бы я тебя встретила раньше, – столько бы времени мы выиграли. Ты знаешь, – она на секунду прервалась, обдумывая, – такое неправильно говорить, но я ждала тебя всю жизнь.

– Я люблю тебя, – он зарылся в ее волосы. – И не будем больше думать. Ни о чем. Будем просто жить.

Просто жить. Хорошие слова. Но мы предполагаем, а Бог располагает. Муж Анны, хоть и был дураком, тем не менее, с годами стал немного внимательней, чем в молодости, и многое из увиденного им на своем пути пошло на пользу жизненному опыту. То, что его жена стала словно порхать, как бы она не пыталась это скрыть, он заметил почти сразу. Не стоило много думать, чтобы понять причину. Женщина, которая ни с того, ни с сего становится счастливой, либо влюбляется, либо заводит хорошего любовника. И то и другое для собственника было одинаково мучительно. Он ведь в отличие от тех мужей, которые закрывали глаза на измены жен, любил ее. Но Сандро был трусом. Ой, каким еще трусом. Он не однажды поднимал руку на жену, потому что ловил в себе страх перед ней и осознавал свое ничтожество по сравнению с ее интеллектом. Его это начинало бесить, он нервничал, и чтобы хоть немного отпустило, бил супругу. Но это было раньше. Когда сыновья немного подросли, он прекратил ссоры с женой, чтобы дети все же уважали мать, и в его отсутствие не распоясались. Так он думал. Мысли о том, что дети понимают все почти с рождения, у него не промелькнуло. Но сыновья, на счастье Анны, пошли разумом в нее, и понимали, что мать обижают ни за что, и поэтому всегда принимали ее сторону. Благодаря тому, что их дом был огромен, Сандро не сразу удалось узнать об отлучках жены, которая благополучно миновала всех слуг при ночных уходах. Но, как всегда: кто-то что-то, да и заметил. Это произошло примерно в начале марта, когда Анна с Викторио находились в связи около двух месяцев. Эта новость только превратила подозрения Сандро в уверенность. Теперь оставалось найти, кто любовник. Сандро перестал спать ночами, изводя себя разными мыслями и догадками, но ничего не смог добиться. Наконец, его осенила мысль: надо проследить за женой. Он этого раньше никогда не делал, но все бывает впервые.