Текст книги "Руководство по системной поведенченской психотерапии"

На втором этапе, после создания соответствующих мотивирующих и объяснительных модулей в «картине» пациента, последнему даются инструкции о том, что дважды в день по 15 минут в специально отведенное для этого время пациент должен переживать нежелательную эмоцию. Для этого он может использовать все мысли, образы, слова, фразы, воспоминания об ощущениях и ситуациях, которые обычно и являлись для него условным стимулом. При появлении предписанной эмоциональной реакции пациент должен сконцентрировать внимание на ее вегетативных проявлениях (сердцебиении, дрожи, ознобе и т. д.), постаравшись максимально осознать, прочувствовать, усилить их и удерживать как можно дольше. Это необходимо, так как сами вегетативные реакции зачастую являются условными стимулами, вызывающими усиление эмоциональной реакции (например, пациент пугается собственного сердцебиения при панической атаке). При стихании эмоции необходимо снова сконцентрироваться на провоцирующих факторах. Этот цикл повторяется вплоть до истечения времени, выделенного на упражнение.

Нужно предупредить пациента, что для успешного выполнения данной техники важно полностью концентрироваться на провоцирующих факторах и собственных реакциях и в отведенное время ни в коем случае нельзя отвлекаться ни на что другое, как бы этого ни хотелось. Все посторонние мысли и отвлекающие действия, а также преждевременное прекращение процедуры полностью исключаются.

Данной технике близки поведенческие методики: имплозия и парадоксальная интенция. Тот же самый эффект классического угашения условно-рефлекторной эмоциональной реакции под разными теоретическими предлогами или без них используется во всех, пользуясь словами А.Эллиса, «эмпирических техниках, в которых происходит выражение чувств в драматической, катартической, абреактивной манере». Под «эмпирическими техниками» в данном случае имеются в виду основные процедуры гештальттерапии. Суть большинства гештальт-процедур сводится к тому, что пациента косвенным путем побуждают снова и снова переживать нежелательную эмоцию и максимально полно осознавать ее проявления. Для этого используются диалоги с «пустым стулом», когда, пытаясь высказать чувства к кому-то из своего окружения, пациент начинает переживать все сопутствующие неприятные эмоции и в какой-то момент происходит угашение условной реакции. Или пациент ведет монолог «от лица» какого-то из беспокоящих аспектов своей личности, или «дает слово собственной руке», или начинает разыгрывать «собаку сверху» (ругать себя) и «собаку снизу» (оправдываться и вызывать жалость). Либо пытается «завершить ситуацию», заканчивая на терапевтическом сеансе прерванную с кем-либо коммуникацию. Так, механически воспроизводя вербальную часть динамического стереотипа, его запускают снова и снова, что иногда приводит к редукции и вегетативным реакциям.

В психодраме для тех же целей, но с другим обоснованием используют разыгрывание по ролям психотравмирующих ситуаций или архетипических сюжетов. При этом пациент попеременно может исполнять несколько ролей и, соответственно, переживать с небольшим интервалом несовместимые эмоции. Так что к классическому угашению добавляется еще и реципрокное торможение.

3) «Парадоксальная самоинструкция».

При выполнении этой техники упор делается на относительную несовместимость страха с эмоциями радости и интереса.

В процессе беседы с пациентом психотерапевт, с одной стороны, должен продемонстрировать серьезность своего отношения к состоянию пациента, однако, с другой стороны, он с необходимостью указывает на мнимость опасений больного, связанных с его вегетативными дисфункциями: «От этого не умирают». Если же пациент обладает достаточным чувством юмора, то следует добавить: «К сожалению». И если пациент проявляет готовность шутить на болезненную для него тему, то этот инструмент, разумеется, необходимо использовать.

В продолжение разговора юмористический аспект проблемы усиливается, гипертрофируется, предлагаются для обсуждения вычурные формы проявления «приступов», свойственных пациенту, и соответствующих им действий. Причем желательно, чтобы пациент сам «подкидывал» новые идеи и варианты. Здесь необходимо соблюсти грань между юмором и сарказмом, то есть сохранить достойное пациента уважение и серьезное отношение к его страданию, которое, конечно, мнимо только по факту, а по существу – такое же страдание, как и любое другое. Кроме того, необходимо объяснить пациенту сущность психического механизма, лежащего в основе этой техники (см. выше), и рассчитывать на его желание.

Если вся эта работа даст очевидный позитивный результат, то возможно использование метода «парадоксальной самоинструкции». Психотерапевтом совместно с пациентом формулируются самоинструкции, являющиеся «обратными» его обычным страхам и ожиданиям. То есть, если пациент боится «инфаркта», то парадоксальная инструкция будет носить следующий характер: «Вот бы сегодня вечерком инфарктик заполучить! Даже два! Нет, два мало. Я уже так давно к нему готовлюсь, надо сразу скопом брать: пять штук! Нет, десять!» Далее эта самоинструкция используется пациентом в ситуациях, где, как он уже знает по опыту, подобные опасения становятся для него серьезной проблемой.

Главный нюанс этой техники состоит в том, чтобы подобная самоинструкция озвучивалась пациентом во внутренней речи прежде возникновения серьезных опасений и страхов. Кроме того, вряд ли целесообразно начинать с этой процедуры терапию или использовать ее отдельно.

4) «Гнев – страх».

Методика вызванного гнева основана на относительной несовместимости страха и агрессии и должна включать в себя акцент на преобразование возникающего возбуждения «страха» в возбуждение «гнева».

Традиционный способ реализации этого психического механизма («методика вызванного гнева») состоит в следующем: пациента, испытывающего страх, просят представить, что в этот момент его оскорбили, над ним насмехаются, кто-то обижает слабого и беззащитного (например, ребенка) и т. д. В ряде случаев такой вариант может дать относительно позитивный эффект, однако он очевидно страдает «надуманностью» ситуации, искусственностью, что может лишь разочаровать пациента в возможностях и понимании себя со стороны психотерапевта.

Более эффективным способом реализации этого механизма является актуализация и усиление присутствующего у многих пациентов раздражения на свой симптом, «приступ». Здесь перед психотерапевтом стоит задача, с одной стороны, доступно изложить пациенту соответствующий психический механизм и его возможности, а с другой стороны, правильно сориентировать возникающую у пациента агрессию, точкой приложения которой должен стать не он сам, а его дезадаптивный динамический стереотип. Иными словами, пациент должен «злиться» не на себя, а на собственную «привычку», на то, что он находится у нее в зависимости, что она им повелевает и т. д. Необходимо использовать яркие и максимально точные образы, характеризующие положение зависимости пациента от его динамического стереотипа, он должен действовать как бы вопреки ему, «назло» и т. д.

Такая модификация известной техники не только более эффективна, но и повышает уровень доверия пациента своему врачу-психотерапевту, что чрезвычайно важно, когда дело касается различных «ипохондрических соображений» человека, обратившегося за психотерапевтической помощью. Такое обращение само по себе неприятно и затруднительно для пациента, поскольку он реально считает, что должен получать «медицинскую», а не «психологическую» помощь, так что создавать дополнительную «искусственность» никак нельзя.

5) «Внезапная редукция вторичных драйвов».

Данный метод основан на механизме «экзогенного конца доминанты», который описан А.А. Ухтомским⁵⁴⁹ и показан в случаях, когда у сравнительно молодого пациента имеется фобический синдром с преобладанием вегетативного компонента, оформившегося в четко очерченный «приступ»; а также крайне желателен при наличии «богатого воображения» у пациента.

В момент, когда пациент начинает переживать выраженный страх, говорит, что у него «заходится сердце», «раскалывается голова», «повысилось давление» и т. п., психотерапевт объявляет о необходимости «срочно провести процедуру, способную навсегда избавить пациента от приступов». Далее следует инструкция: «Необходимо усилить все проявления приступа, пережить его до конца, позволить случиться тому, чего вы постоянно избегаете. Никакой опасности нет, но если вы не позволите себе пережить самое страшное, вы всегда будете бояться».

Пациент, как правило, сопротивляется этим указаниям, демонстрирует смятение и т. п. Здесь психотерапевту необходимо проявить настойчивость, дать пациенту понять, что решение принято, выглядеть максимально спокойным, уверенным. Преодолевая сопротивление пациента, психотерапевт «рисует» все его страхи самым тщательным и красочным образом, достигая последовательно, например, «инфаркта», «остановки сердца» и т. п., то есть доводит дело до «смерти». После того как пациент «умер», вегетативные реакции нормализуются, страх исчезает, а сам пациент переживает странное чувство растерянности, которым и характеризуется «внезапная редукция драйва».

Глава двенадцатая
Поведение перцепции

Поведение перцепции по значимости, может быть, наиважнейший из аспектов поведения, однако выделить его как самостоятельную единицу столь же трудно, сколь и разглядеть монету на дне поросшего тиной канала. Если рассматривать ощущение как механизм формирования аффекторной психически опосредованной активности, то следует признать, что в своем субъективном опыте человек, как это ни парадоксально, не сталкивается с непосредственным ощущением, что особенно подчеркивал А.А. Ухтомский⁵⁵⁰. Едва возникнув, ощущение сразу же становится восприятием[213]213
  Традиционная позиция состоит в том, что критерием, отличающим восприятие от ощущения, является факт осознанности в восприятии чувственно данного предмета или явления.


[Закрыть]⁵⁵¹ или же, не став им, остается человеку неведомым, поскольку если человек о нем «знает», то это уже не ощущение, а восприятие.

Более того, человек не может «знать» что бы то ни было безотносительно ко всему прочему содержанию своего психического аппарата. Иными словами, то, что ощущается человеком, не «повисает в воздухе» безразлично, но занимает определенное, отведенное этому воспринятому структурой и содержанием психического «место». В соответствии с этим «местом» воспринятое получает и свой «статус», однако это статус не собственно воспринятого, но «предписанный» воспринятому статус, что, разумеется, далеко не одно и то же.

Но и это только одна сторона вопроса, с другой же стороны, и воспринимается не «все подряд», воспринимается то, что существенно для содержания психического. Как писал по этому поводу А.А. Ухтомский: «Мы можем воспринимать лишь то и тех, к чему и к кому подготовлены наши доминанты, то есть наше поведение»⁵⁵²; то же, к чему доминанты не подготовлены, воспринято не будет. Что же в этом случае ощущение? Казалось бы, не более, чем удобная фикция. Однако подобный вывод явно не соответствует реальному положению дел.

Видимо, прежде чем ответить на вопрос об ощущении, необходимо уяснить, каковы последующие этапы той трансформации, которую претерпевает изначальный импульс, возникший в самых периферических отделах нервной системы – в рецепторах – под действием внешнего фактора. С.Л. Рубинштейн говорит в этом смысле о «безусловно-рефлекторной основе впечатления», которая «обрастает условными связями»⁵⁵³. Однако сами ощущения не могут быть даны безусловно-рефлекторно, таким образом, может быть дана только лишь способность к определенным «впечатлениям». То есть «обрастает» в определенном смысле система, а не принятый к рассмотрению импульс.

С другой стороны, можно было бы, что называется, волевым решением предположить, что ощущения – это то, что видится, слышится и т. п. вне зависимости от того, воспринимается оно сознательно или нет. Но и этот вариант оказывается весьма сомнительным, если принять во внимание психопатологию, где «ощущается» (в такой трактовке «ощущения») то, что и вовсе не действует на рецептор.[214]214
  То же самое, впрочем, можно сказать и о сновидении, где человек видит то, что не действует непосредственно на его рецепторный аппарат.


[Закрыть] Иными словами, то, что видится, слышится и т. п., – это уже не ощущение, но восприятие. Здесь-то и кроется разгадка: поскольку в восприятии (пусть и болезненном) даны не «повисшие», как уже было сказано, «в воздухе» факты, но некие «предметы». Следовательно, воспринимается то, что потенциально можно назвать, описать, в крайнем случае пусть и очень приблизительно.

Опыты И.П. Павлова и его сотрудников над анализаторами собаки, к счастью, дают богатый материал для решения этой задачи. Так, при исследовании зрительного анализатора животного было показано, что удаление затылочных долей мозга на обеих сторонах приводит к полной утрате предметного зрения. Однако у оперированной собаки не только не уменьшалась, но даже увеличивалась способность к дифференцировке световых раздражителей. На основании этих данных И.П. Павлов приходит к выводу о том, что предметное зрение есть результат «высшего синтеза и анализа световых раздражителей»⁵⁵⁴.

Таким образом, с необходимостью следует заключить, что принципиальное различие восприятия и ощущения состоит в том, что первое есть «создание» предмета путем «высшего анализа и синтеза», на что требуются ощущения, которые есть механизм (исполнитель) дифференцировки. Иными словами, ощущение и восприятие – это не разные уровни одного процесса, но совершенно различные процессы, составляющие, впрочем, две стороны одного и того же.

Это положение станет более очевидным и менее парадоксальным, если рассмотреть его, пользуясь гештальтистской формулой: восприятие выступает здесь как восприятие «фигуры», тогда как дифференцировка «фигуры» на «фоне» (выделение ее из «фона») – есть акт ощущения. При этом акт ощущения различит линии, где черный цвет сменяется белым, но будет ли осознанным предметом «ваза» или же «два лица», определяется уже восприятием. Понятна сложность, указанная выше: результат восприятия, будучи «предметом», может быть означен, тогда как ощущение, которое, по сути, есть «акт» дифференцировки, означить, разумеется, невозможно (если, конечно, не сделать его «предметом» познания).

Данные выводы влекут за собой более чем ощутимые следствия. Поскольку «акт» не предметен, то он и не может быть ограничен предметностью, таким образом, он отнюдь не ограничивается аффекторной психически опосредованной активностью. Ощущать, следовательно, можно и образы, и другие содержательные формы психического, равно как и воспринимать их также можно все, без исключения (исключение составляет разве только сам акт ощущения)[215]215
  Так, например, Б.Г. Ананьев законно выделял такой частный случай ощущения, как «социальную перцепцию» – «выделение человека как объекта наблюдения и изображения – явление социального развития ребенка и формирования особого вида чувственного опыта».


[Закрыть]⁵⁵⁵.Данный тезис разъясняет и проблему ощущения – восприятия в контексте психопатологии, что, безусловно, свидетельствует в его пользу.

Именно этот принцип ложится в основу различения поведения перцепции и апперцепционного поведения: первое – есть поведение психического как процесса, второе – поведение как структура. Дальнейшей трудностью оказывается лишь вопрос представления поведения перцепции, но и он решается удовлетворительно, если учитывать систематическое описание психических процессов Л.М. Веккером, основывающимся на учении И.П. Павлова, с одной стороны, и формулирующим концептуальную модель, где всякий психический процесс предстает развернутым в категориях времени, пространства, модальности и интенсивности, с другой.⁵⁵⁶

Впрочем, модальность (звук, цвет, вкус и т. п.) определяется специфической функцией анализаторов; интенсивность (громкий – тихий, яркий – блеклый и т. п.) – не есть акт дифференцировки, но ее результат. Однако совсем иначе предстают в рассмотрении феномены времени и пространства. Интересно, что фасеточные глаза насекомых работают лишь при воздействии движущихся раздражителей, аналогично и сетчатка лягушки, описываемая как «детектор насекомых», идентифицирует только те объекты, которые находятся в движении, а в окружении неподвижных насекомых лягушка просто может погибнуть от голода⁵⁵⁷. Впрочем, совершенно аналогичным образом ведет себя и ребенок, так Б.Г. Ананьев делает следующий вывод: «Движение объекта раньше и первичнее становится источником сенсорного развития и перестройки сенсорных функций, нежели, например, хватательное движение субъекта»⁵⁵⁸.

Человек воспринимает движение благодаря специфическому устройству рецепторов зрения, где раздражитель перемещается по плоскому «экрану», вызывая последовательное возбуждение разных клеток сетчатки. Кроме того, поскольку движение объекта, как правило, происходит на сложноорганизованном фоне, то и эти отношения, учитывая двухмерность сетчатки, играют немаловажную роль в идентификации самого движения. Однако вне движения не было бы и познания, и в этом смысле человек действительно мало отличается от лягушки, впрочем, как и от ее жертвы.

Однако движение – это событие временное⁵⁵⁹, что и показано в экспериментах[216]216
  Так, открытию «фи-феномена» М. Вертгеймером послужил факт идентификации испытуемым движения без восприятия пространственного перемещения движущегося объекта.


[Закрыть]⁵⁶⁰. При этом время есть результат работы памяти, без нее нельзя было бы сказать ни о том, что произошло в предыдущее мгновение, ни о происшедшемдесять лет назад. Однако память человека, потенциал которой по ряду причин значительно превышает любые другие естественные аналоги, фиксирует не время, но события, далее эти фиксации могут смешиваться, перемещаться и т. д.[217]217
  Искажения, создаваемые «психическим временем», представлены еще У. Джеймсом, однако в наиболее явственной форме этот феномен наблюдается в психопатологии: конфабуляции, криптомнезии, парамнезии и т. п.


[Закрыть]⁵⁶¹ Причем память не ограничена «прошлыми» событиями, «память на будущее» имеет в психическом столько же прав, сколько и настоящее, здесь все перемешалось, взаимообуславливая друг друга. Это, разумеется, уже не является временем, поэтому посредничество памяти в этом вопросе, можно сказать, «умертвляет» фактическое движение, заменяя его собственным – «психическим временем».[218]218
  М. Мерло-Понти высказывается на этот счет исчерпывающим образом: «Объективный мир слишком полон, чтобы дать место времени. Прошлое и будущее сами по себе уходят из бытия и переходят на сторону субъективности, чтобы найти в ней не какую-то реальную опору, но, напротив, возможность небытия, отвечающего их природе».


[Закрыть]⁵⁶²

Таким образом, и время, и пространство есть реконструкция психически опосредованных внешних воздействий. Однако всякая реконструкция уже не есть ощущение, хотя данные, полученные ощущением, и используются здесь в качестве «строительного материала».[219]219
  Кроме того, ощущение и в процессе такого «строительства» продолжает выполнять свою роль «дифференцировщика».


[Закрыть] Но на этом этапе ощущение уже не является механизмом формирования аффекторной психически опосредованной активности, его место теперь во «внутреннем пространстве» психического, не граничащего с фактической действительностью, но лишь параллельного ей. Причем «параллелизм» этот весьма относительный, о чем с очевидностью свидетельствуют и повседневный опыт,[220]220
  Путь «обратно» (домой) кажется обычно короче, чем путь «туда» (в неизвестное место), впрочем, и «обратно» путь может быть долог, если очень хочется туда прийти или совсем не хочется туда приходить.


[Закрыть] и реакция на стрессовое событие,[221]221
  Например, лицо, вызывающее у человека страх, обычно кажется ему более массивным, нежели персонаж, внимание к которому не было столь эмоционально насыщенным. Известная пословица выражает эту закономерность весьма емко: «У страха глаза велики».


[Закрыть] и данные психопатологии, особенно ярко описанные теоретиками и практиками «экспериментальных психозов»⁵⁶³.

С другой стороны, возможность действия (П. Жане),[222]222
  В терминологической сети П. Жане «действие» – есть всякая активность психического.


[Закрыть] равно как и возможность движения, обеспечивается теми же психическими координатами (время, пространство, модальность и интенсивность), вне которых действия нет и быть не может. Осознанность этого факта имплицитно конституирует философскую концепцию М. Хайдеггера, построение которой начинается с редукции всякой психической «реконструкции» фактической реальности[223]223
  М. Хайдеггер с этой целью использует экзистенциальную категорию «ужаса». Специфика последнего состоит в том, что здесь человеком утрачена возможность какого-либо действия (бегства, поиска выхода и т. п.), при этом все теряет свои очертания (то есть развертку фактической действительности по векторам времени, пространства, модальности и интенсивности) – «Ничто» мира противостоит в «Ужасе» чистому факту «человеческого присутствия».


[Закрыть] ⁵⁶⁴, что открывает, можно сказать, «нагого» человека «нагому» миру, то есть фактическую реальность реальности фактической. По сути, речь у М. Хайдеггера идет о неком первичном ощущении, где дифференцировка ограничивается одним лишь отличением познающего от познаваемого без определения каждой из сторон, что находится уже под юрисдикцией восприятия.

Для окончательного прояснения вопроса об ощущении следует вернуться к феномену «предметного познания». Очевидно, о чем свидетельствуют как опыты И.П. Павлова, так и психологов, изучающих психические функции в детском возрасте⁵⁶⁵, что воспринятый «предмет» – есть динамический стереотип, функционирующий по принципу доминанты. Человек воспринимает предметы не такими, какими они даны ему в непосредственном контакте, но таковыми, каковы они в его «схеме», будучи динамическими стереотипами.[224]224
  Предмет, расположенный в «ненадлежащей» ему обстановке или представленный в «непривычном» качестве, вызывает у человека чувство удивления и легкого замешательства. Уже стала хрестоматийной реакция, возникающая у человека, входящего в свою комнату и обнаруживающего стул перевернутым и лежащим на столе. В первый момент испытуемый не будет идентифицировать стул как стул, для этого ему придется «перевернуть» его в своем воображении и поставить на место, только после этого он станет для него «стулом».


[Закрыть]

На этом пункте следует остановиться особо. Даже если проекция некоего объекта на сетчатку меняется, он не перестает оставаться для человека прежним объектом прежней формы.[225]225
  Например, обычная дверь, вне зависимости от того в каком положении она находится и как проецируется на сетчатку глаза, «воспринимается» человеком как объект прямоугольной формы и определенного размера.


[Закрыть] Если сфотографировать человека в положении лежа, установив камеру в его ногах, то ноги будут казаться огромными, а голова маленькой – такова реальная картина на сетчатке, но в обыденном восприятии это остается незамеченным благодаря, как говорят, «коррекции зрительного восприятия», хотя на самом деле речь должна идти не о «коррекции», а о восприятии динамического стереотипа, расположенного в «схеме». В каком-то смысле динамический стереотип обладает своего рода «гравитационной силой», но в отличие от эйнштейновской теории не «искривляет», а «выпрямляет» пространство. Поскольку же динамический стереотип есть событие временное, а воспринимаемый объект – пространственен, то не будет большим преувеличением сказать, что в психике существует не «психическое время» и «психическое пространство», но единое «психическое пространство-время», в чем-то действительно родственное теории относительности[226]226
  В этом смысле анализ, проведенный Б. Расселом, «доказавшим» невозможность «приладить» теорию относительности А. Эйнштейна (саму по себе) к человеческому познанию, кажется более чем забавным.


[Закрыть]⁵⁶⁶.

Однако и это только часть «реконструкции» фактической действительности; не меньшую, а может быть, и большую роль в этом процессе играет «картина», то есть означающее, предписывающее «предмету» (означаемому) своим положением в «картине» его функцию[227]227
  Прежде чем воспользоваться «стулом» в его качестве, человек не должен примеряться к этому «предмету», перебирая все возможные его свойства и потенциальные функции, одно название «стул» (означающее) позволяет человеку воспользоваться им по этому назначению. К. Коффка, ссылаясь на Бюлера, пишет: «Слово включается в структуру вещи так же, как палка в ситуацию “стремления получить плод”. Соответственно этому можно считать, что слово становится таким же членом структуры вещи, как и ее остальные члены, то есть что слово в качестве названия становится свойством вещи. Название может быть устойчивым свойством вещи, потому что вещь можно видеть, не называя ее и не слыша ее названия. И для нас это происходит так же: синее платье остается синим даже тогда, когда в темноте нельзя различить цвета».


[Закрыть]⁵⁶⁷. Неслучайно Л. Витгенштейн положил в основу своего ставшего легендарным «Логико-философского трактата» принцип: человеком воспринимаются только «названия»⁵⁶⁸. Фактически человек в отличие от других живых существ перестал «определяться на местности», он все меньше и меньше использует свои сенсорные возможности, ограничивая их действие отдельными сюжетами жизни, его «ориентация» совершается теперь в содержании сознания, а «моментами истины» являются для него не внешние воздействия, но аберрации «картины». Ж. Лакан весьма наглядно продемонстрировал, что наличное поведение человека определяется теми означающими («картины»), которыми он «покрывает» фактические означаемые («схемы»)⁵⁶⁹.

Таким образом, в определенном смысле человек оказывается вполне автономен, «картина», основывающаяся на «схеме», вполне может заменить ему фактическую действительность, что и показано в экспериментах по сенсорной депривации. Животное, лишенное возможности воспринимать,[228]228
  Разрушение обонятельного, слухового и зрительного рецепторов у животного в опытах лаборатории И.П. Павлова.


[Закрыть] погружается в состояние «глубочайшего и хронического (в течение недель и месяцев) сна»⁵⁷⁰; И.П. Павлов обнаружил, что сонливое состояние вызывает у собаки даже простая иммобилизация в станке для экспериментов⁵⁷¹. Однако поведение человека отличается в случае сенсорной депривации самым принципиальным образом: сначала наступает фаза выраженной внутренней напряженности, беспокойство, желание прекратить эксперимент, после чего место фактической сенсорной информации заменяют проецируемые вовне образы, а испытуемому кажется, что он видит, слышит и т. п. (то есть возникает галлюциноз)⁵⁷². Данное соотнесение весьма показательно – «внутренняя жизнь» человека оказывается у него и автономной, и более значимой, нежели непосредственные контакты с фактической реальностью.

Постепенное усложнение психического аппарата в процессе онтогенетического развития закономерно приводит к тому, что роль «картины» в поведении человека оказывается довлеющей. И если у более примитивных живых существ поведение обусловлено прежде всего непосредственными внешними воздействиями, вне которых активность буквально тает на глазах, то у человека эта зависимость поведения от внешних воздействий столь же очевидно снижается. Тенденция выживания психического человека переместилась в новый «центр тяжести» – социо– и культурогенный, по всей видимости, не без ущерба для первоначального – биофизиологического. Остается только догадываться, насколько неестественна подобная «реформа» для психики, а достигаемый с помощью «картины» уровень адаптации оказывается, что нетрудно заметить, весьма и весьма «дорогим» удовольствием: человек, обезопасивший свое существование настолько, насколько, наверное, это вообще возможно, страдает от невротических тревог, восполняя «недостаток» реальных угроз угрозами виртуальными.

Таким образом, выявлены три «проблемные позиции» поведения перцепции: во-первых, перцепция преимущественно направлена на «реконструкции» («схема» и «картина») внешних воздействий, но не на сами эти воздействия; во-вторых, «реконструкции» (означающие) подменили собой внешние воздействия (означаемые), что относительно блокирует доступ перцепции к последним; в-третьих, и эта позиция результирующая: время и пространство, оторванные от движения внешних объектов, стали искусственными («психическим») – координатами движения содержания психического. Все указанные обстоятельства лишают человека адекватности, а соответственно снижается и его адаптивность, что влечет за собой субъективное ухудшение качества жизни.