Текст книги "Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало"

Милиционеров, действительно, вокруг толпилось немало, но, по всей видимости, вникать в очерёдные разборки не входило в их компетенцию. Даже те, что стояли поблизости, предпочли женщину не услышать. Сочтя такое невнимание стражей порядка к своей персоне за обструкцию, дама распалилась не на шутку.

– Я к кому обращаюсь, дармоеды толстобрюхие?! А-а!! Ну-ка сюда! Тут подонок матом меня обзывает. А они хоть бы хны. Ну-ка, сюда, говорю!

Домой Вероника вернулась совершенно разбитая: голова вела себя непристойно: гудела, трещала, угрожала расколом. Ноги не держали. Болели спина, плечи, руки, шея… Общение с униженными соотечественниками далось нелегко. Она поужинала доброй порцией снотворного, тремя таблетками анальгина и, не реагируя на приставания сына и беспокойные расспросы Лидии Андреевны, заперлась в комнате: в короткие периоды полузабытья ей снилась древняя Палестина и разрушенные за грехи жителей города. Сначала Содом. А затем и Гоморра.

Ранним утром предстоящее «дежурство» на Ленинградке виделось ей как минимум изощрённой японской пыткой.

Но – так часто бывает – вопреки тяжёлым ожиданиям всё случилось как в доброй детской сказке с хорошим концом: не успела Вероника раствориться в туманной груде боевитых однополчан, как её окликнули.

– Здравствуйте. Уже здесь? Или ещё не уходили?

Перед ней стоял парень в импортной замшевой куртке и красивых очках с затемнёнными стёклами тоже явно не отечественного производства. Накануне Вероника заметила его краем глаза, понаблюдала, но парень вёл себя настолько индифферентно, ни к одной компании не примыкал, ни во что не вмешивался, что дальше «края глаза» дело не пошло. И вот – на тебе: такая неожиданная доброжелательная заинтересованность.

– Не уходила. Спала под дождём вот на этой приступочке, – Вероника, указав на бетонный откос, обречённо улыбнулась. Парень оценил её юмор громким хмыком.

– И почему же в таком случае не в голове очереди?

– Не могу понять. Спала, должно быть, слишком крепко. Извините, – она отошла к стоявшей в стороне молодой паре, громко поинтересовалась:

– Скажите пожалуйста, вы не знаете, без билета меняют? Или сначала билет?

– Да у них семь пятниц на неделе, делают, что хотят, – охотно откликнулся юноша. – Вчера вроде меняли, сегодня могут не менять. Хозяин – барин. Без визы, я знаю, не меняют.

– Нет, виза у меня есть.

– А билета нет?

– А билета ещё нет. С билетами, я слышала, вообще катастрофа: пока купишь и виза закончится.

– Да-а. А мы, слава богу, билеты уже купили, хоть тут повезло.

– И как вам это удалось, не поделитесь опытом?

– С удовольствием. Но опыт-то, впрочем, не ох как велик: трое суток в очереди друг друга сменяли – вот и весь опыт, – он любовно приобнял курносенькую подругу за плечико. – До сих пор отоспаться не можем. Да, Юленька?

– Да, Васенька, – согласилась та и потянула его за рукав. – Пойдём, пойдём. Никому не интересны наши проблемы.

– Ну почему? – попробовал было возразить Васенька, но под строгим взглядом девушки тут же сдался. – Вот домострой. Должен подчиниться – никуда не денешься. Счастливо. Удачи вам. – Он вежливо поклонился.

Уходя, Юленька Васеньке ещё долго что-то выговаривала, энергично при этом жестикулируя.

Не упуская из виду парня в затемнённых очках, Вероника потолкалась в очереди, перездоровалась со вчерашними знакомыми, выслушала их подробные «отчёты» о проведённом в «разлуке» времени. Оказалось, у всех оно прошло по-разному: кто-то безмятежно спал без задних ног, кто-то всю ночь глаз не сомкнул, кто-то пил неумеренно и теперь чувствовал себя из рук вон. А женщина в оранжевом берете даже обращалась к неотложной медицинской помощи, хотя выглядела по-вчерашнему бодро и воинственно.

Парень в модных очках, всё это время неотступно следовавший за Вероникой, подошёл к ней, когда та прислонилась к обшарпанной стене дома, запрокинула голову, даже глаза закрыла «от усталости».

– Решили отдохнуть?

– Да что толку? Отдыхай, не отдыхай… – Она безнадежно махнула рукой.

– Вы, я слышал, в Нью-Йорк.

Вероника взглянула на него неприветливо. Ответила не сразу.

– Туда. Будь он неладен. Знала бы, что такая мука… – Она махнула рукой ещё безнадежнее, чтобы не продолжать неприятный разговор, сделала попытку уйти.

– Я прошу прощения за назойливость, – парень встал на её пути, – но есть варианты. – Он огляделся по сторонам.

– Варианты, может, и есть. Да нет лишних денег.

– Не в деньгах счастье! – изрёк незнакомец с многозначительностью только что рождённой им истины. Он поднял вверх указательный палец и повторил: – Не в деньгах счастье!

– Правда? – Вероника не смогла сдержать улыбки. – Впервые слышу. А в чём же тогда?

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Я помогу.

– Ну это уж просто «Не было ни гроша, да вдруг алтын», – очень серьёзно заметила Вероника. – И как же это вам удастся?

– Отдам свой. По номиналу. Услуга за услугу.

– За услу-у-угу? – протянула женщина с кокетливой настороженностью неопытной проститутки. – Это какую же услугу?

– Да нет, нет, ничего такого… Хотя… – Парень незаметно полоснул взглядом женщину с ног до головы, – хотя можно и об этом поговорить. Да не-е-е-ет, нет-нет, что вы! Нет!! – возопил он, уловив на лице Вероники откровенную насмешку. – Вы не сомневайтесь, всё по закону. Хотел сам лететь, с работы не отпустили. А я шубку норковую сестрёнке прикупил, она ваших размеров, у них там дорого. Капиталисты – что с них взять? Передадите – и вся услуга. Там в аэропорту вас встретят… Как? Поможете? А я вам по номиналу…

– А фамилия?

– Что «фамилия»? – Не понял парень, но тут же спохватился. – А-а-а, фамилия в билете? Ну как же, я не сразу вас… Разумеется, я всё беру на себя, вам никаких телодвижений. Вы мне фамилию, инициалы, данные паспорта, а я вам билет с вашей фамилией. По номиналу и ни копейки сверху. Да? И вам никаких телодвижений. Никаких движений, – добавил он, обаятельно улыбаясь, – вашему прекрасному телу. Да?

– Да я как-то… не знаю… я…

– Отойдёмте в сторонку. Как говорится, детали обсудим без свидетелей.

Он вычурно протянул перст в направлении стоявших у тротуара автомобилей.

Ранним утром следующего дня Вероника и Мерин ехали по пустынным улицам не проснувшейся ещё Москвы.

Вероника, улыбаясь чему-то, сидела с закрытыми глазами.

Мерин давал указания:

– Телексы отправляй на наш отдел. На моё имя. Только на меня! Поняла? Только! Я даже Клеопарте нашей не верю. Никому не верю.

– А мне ты веришь? – Вероника продолжала улыбаться. – Что же ты молчишь?

– Ника, – сказал Мерин. Они проехали несколько километров, прежде чем он продолжил свою мысль. – Ника. Если я скажу «верю», ты скажешь: «А я тебе нет». Так уже было. Если скажу «нет, не верю» – это будет неправда. Вот поэтому я…

Какое-то время они ехали молча.

– Ну всё-таки, скажи Веришь? Мне веришь?

– Себе я верю меньше.

– Меньше, чем мне?

– Да.

– Так разве бывает?

– Так есть.

Они проехали ещё несколько километров. Вероника сказала:

– Забери Севку к себе. Хорошо?

– Я хотел тебя об этом просить.

– О чём просить – он твой сын. Мама будет приходить готовить. Я хочу сказать: если со мной что-нибудь…

Он её грубо перебил:

– Не смей влезать ни во что! Слышишь? Ни во что! Проследи маршрут этих поганых шуб – и домой! Всё! Ника… Ника… – он посмотрел ей в глаза, хотел что-то сказать и смотрел так долго, что она напомнила:

– Ты за рулём, Игорь. Следи, пожалуйста, за дорогой. Ты везёшь свою жену, которой веришь больше, чем себе. Вот и верь, что никуда она не полезет, проследит маршрут этих поганых шуб – и домой. Всё. – Она заставила себя улыбнуться. – Только вот дома-то у неё… И она хочет сказать: если с ней что-нибудь…

Мерин опять не дал ей договорить:

– Перестань, Ника, прошу тебя. Это в конце концов… А если со мной что-нибудь? Или с Севкой? Зачем ты травишь себя и меня? Перестань, пожалуйста, – он прижал машину к обочине, выключил зажигание. – Значит договорились: никаких отсебятин. Да? Итак идём на авантюру.

– Я никогда так далеко не улетала. Прости меня.

– Это ты меня прости. Ника… Ника… Ника… – и опять у него не получилось сказать то, что жгло мозг и сжимало сердце. Ах, если бы она ему помогла, хоть как-то, хоть чем-то, как помогала всегда, во всём, во всех случаях жизни, ещё совсем недавно. Ну хоть одним движением, взглядом, словом… Сказала бы: «Ну что ты заладил как дурной попугай – Ника, Ника? Ну да, Ника, и дальше что, нечего сказать?» Ах, как бы он заорал в ответ во всю мощь своих небогатых голосовых связок: «Есть! Есть что сказать, Никочка! Есть!!! И так много есть, что сразу и не выскажешь! Но я непременно выскажу, дай срок, дай только срок, и я буду говорить, и никто, и никакая сила меня не остановит…»

Но Вероника смотрела в окно, молчала, и никто, и никакие слова ей были не нужны. И он сказал:

– Значит договорились: никаких отсебятин, а то я тебя знаю. И так идём на авантюру, тем более что я почти уверен: шубы – это ширма. Там что-то другое. А вот ЧТО – пусть наше любимое ГБ разбирается, раз они на это дело свой глаз положили. Нам дай бог разобраться, кто и за что Гривина убил. С Интерполом Клеопарта договорилась – тебя встретят.

– Почему ты называешь её Клеопартой? – с трудом сдерживая слёзы, спросила жена.

– Потому что по-другому мне не выговорить, – ответил муж. Он завёл мотор, и они поехали дальше.

В аэропорту Шереметьево она сказала невпопад:

– Мне было очень хорошо с тобой.

– Я люблю тебя, – Мерин сидел неподвижно.

– Я тебя тоже… очень любила, Игорь. Очень.

Она подхватила с заднего сиденья чемоданчик, перекинула через плечо сумку и, не оборачиваясь, не в силах долее сдерживать готовые к спурту слёзы, весело, вприпрыжку побежала улетать.

Вот за что она ненавидела себя лютой ненавистью: за эти самые отвратительные слёзы, с которыми ей так до сих пор и не удавалось найти общий язык – они никогда не подчинялись её воле, возникали по собственной прихоти, когда им заблагорассудится, и жили отдельно от неё своей самостоятельной жизнью. С самого детского детства, с тех пор как она начала осознавать себя, эта подсоленная бесцветная жидкость вела себя с ней демонстративно независимо. А временами, можно сказать, – и нагло. Стоило ей оказаться в ситуации, где как никогда требовалось сохранять спокойствие, достоинство, хладнокровие или, на худой конец, просто прилично выглядеть и никого не пугать опухшей физиономией, – эта мерзкая жидкость вдруг, без объяснения причин начинала заполнять собою её глаза, мутить видимость и беззастенчиво проливаться на щёки.

Последние две недели, впрочем, стояли особняком: слёзы вели себя вполне пристойно, ни разу не подвели Веронику, не лились ручьями, не капали на пол в присутствии сослуживцев, а уж поводов было предостаточно – хоть отбавляй. Но – нет: сухой, спокойный взгляд, если хотите – пожалуйста: даже улыбка и ни росинки на некрашенных ресницах, ни бороздки на бледных щёчках. А вот ночами – это уж, извините, это, как говорят, в одном южном городе – две большие разницы, это уж совсем другое дело, это как бог велит, это святое – ночами крапать наволочки ручьями влаги. Недаром сказано: не промочишь подушку слезами – будешь горе возить возами. И тут уж, бессонными-то ночами, Вероника находилась в полном «консенсусе» со своими строптивыми слёзными железами – позволяла «мочить» подголовную постельную принадлежность без зазрения совести: без стыда и стеснения. Кому охота возить на себе «возы горя»?

И надо же такому случиться: выбежав из машины мужа «беззаботной весёлкой», она вдруг поняла, что не в силах сдержать рыданий. Громкие, лающие стоны, похожие на отчаянье брошенной собаки, рвались из груди наружу, и она ничего не могла с ними поделать: ни унять, ни загнать обратно в глубь сознания. Окружающие смотрели на неё с ужасом. Отходили подальше в сторону. Уводили детей. Многие сочувствовали, предлагали помощь…

Она ничего не видела. Не слышала. Всё происходящее было наглухо закрыто от неё чёрной пеленой душевной боли.

– Простите, до вылета ещё минут сорок. Может быть, хотите чего-нибудь выпить? Здесь вполне приличные буфеты.

Обращались к ней. Поняла она это не сразу.

– Вы мне?

– Ну да. Может быть, я подумал, я смогу вам чем-то помочь? Можно выпить кофе. Или даже… скажем… Не знаю…

Перед ней кто-то стоял.

– Нет, нет, что вы! Нет! – голоса своего она не услышала, но стон, так давно бередящий грудь, вдруг затих. – Мне на регистрацию.

– Да вы уже всё прошли, – кто-то очень удивился. – Я давно за вами наблюдаю. И регистрацию, и таможню, и паспортный контроль… Вот у вас, кажется, посадочный. Покажите-ка.

Она покорно протянула кому-то всё, что держала в руках. И действительно: паспорт, билет, посадочный талон… Господи, когда же это случилось?

– Ну да. Всё прошли. Теперь только на посадку. Вот: выход 27 «Г», место 11 «А», у окошка, – незнакомец вернул ей документы. – Но ещё рано. Как объявят – пойдём вместе, я вас провожу. А пока можем… не знаю… Я тоже в Нью-Йорк… Можно кофе… Или, скажем… Не знаю… У вас что-то случилось… Можем, если выпить, скажем…

Потом они сидели где-то очень высоко, в самом поднебесье на шатких стуликах за пластмассовым без скатерти столом. Внизу расстилалось лётное поле, сновали яркие, похожие на божьих коровок машинки, взлетали и садились игрушечные самолётики. Незнакомец что-то говорил, говорил, видимо, что-то забавное, потому что время от времени он громко смеялся, заглядывая ей в глаза. Она догадывалась: всё это ради неё – развеселить, помочь, утешить, она была ему признательна, ведь мог бы преспокойно отдыхать себе перед дальним полётом, пить свой коньяк, не обращая внимания на пошлую, ненормальную истеричку, надо было как-то реагировать на его шутки, которых она, по правде сказать, и не очень-то слышала, надо было улыбаться, или в знак благодарности хотя бы изредка кивать головой – есть же какие-то правила приличия. Всё это Вероника понимала, старалась изо всех сил, но… Но силы её пребывали в состоянии бессилия, видимо, слишком много их было потрачено за то недолгое время, как она рассталась с мужем. Тупая пустота и предчувствие чего-то трагически неотвратимого – вот всё, что теперь владело всем её существом.

– А вон и наш с вами «конёк». Во-о-о-н он стоит, видите, боками поблёскивает? – дошёл вдруг до неё голос незнакомца. – Через океан нас понесёт. Вам когда-нибудь приходилось над океаном летать?

– Что? – Она не была уверена, что правильно поняла его вопрос.

– Я говорю – вон наш с вами «конёк», – охотно повторил мужчина и неожиданно представился: – Меня Игорем зовут. А вас Вероникой. Я знаю. Я в паспорт ваш заглянул. А отчество не успел. Можно просто по имени?

– Конечно, – она повернула голову и впервые увидела своего собеседника. – Вас правда зовут… Игорем??

– Правда-правда, – поклялся Игорь и улыбнулся во все зубы. – А что? Хотите, паспорт покажу?

– Нет-нет, ничего, не надо, что вы, простите, – затараторила Вероника, – что вы до этого сказали, я не расслышала, простите?

– Да ничего такого я не сказал, глупости я говорил. Про «конька» нашего, про самолёт. Красавец, правда? Никогда не мог понять, как им цифры присваивают. Почему Ил-82? Ну, Ил – понятно: Илюшин. А вот почему 82, а не 102 или, скажем, 55 или 99? Этому должно же быть какое-то объяснение. А Ту-104? А Як-40? Ведь не порядковые же это номера? Правда? Как вы думаете?

Вероника молчала. Она никак не думала. Ей было абсолютно безразлично, какие цифры нарисованы на боках летательных аппаратов и почему именно такие, а не иные, совсем даже на них не похожие. Ну – 104 и 104, ну 40 и 40, спасибо и на этом, и так сойдёт, какая разница? На всё это ей было абсолютно наплевать, тем более теперь, когда перестаёт ныть рыданиями надорванная грудь, когда слёзы вроде берут себя в руки и начинают постепенно затихать и засыхать, и надо как можно скорее как-то воспользоваться этим обстоятельством, чтобы вновь не заверещать в голос. Да, действительно, на носу и на фюзеляже самолёта, который понесёт её через океан, значатся именно эти буквы и цифры: Ил-82. И что из этого следует? Да ничего из этого не следует. И ровным счётом ничего она по этому поводу не думает и думать не собирается. Мало ли кто, что и как называет.

Вероника достала из сумки зеркальце, заглянула и чуть не вскрикнула от увиденного: глаза красные, опухшие, нос сильно увеличен в размерах. Ужас. Самое лучшее было бы сейчас забиться куда-нибудь в угол, никого не видеть и не слышать. И уж во всяком случае не заниматься выяснением чего-то совсем уж непонятного. Но новый спутник терпеливо смотрел на неё, чего-то молча от неё ждал, по всей вероятности, хотел услышать ответ на свой вопрос, который она никак не могла вспомнить.

– Вы спросили… э-э-э…, – она замолчала.

Спутник кинулся ей на подмогу:

– Я спросил глупость, совсем необязательно отвечать. Просто я спросил про самолёты: почему они так называются? Почему, скажем, Ил-82, а, к примеру, не Ил-83 или Ил-84? Как вы думаете?

– Я не знаю, – Вероника ответила очень серьёзно.

– Вот и я тоже не знаю, – Игорь улыбнулся, не скрывая радости от того, что женщина заговорила. – Может быть, это год выпуска самолётов? Что вы думаете по этому поводу?

– По этому поводу я думаю, что всё возможно, – ответ получился не очень вежливым, оба это заметили, Игорь обиженно выпятил губы, и Вероника поспешила исправить оплошность. – Мне вообще кажется, что с некоторыми названиями у нас в стране не всё в порядке.

– Правда?! – почему-то обрадовался этому её заявлению Игорь. – Интересно. Например?

– Ну, например, – она слегка улыбнулась, – например…

– Например: наконец-то вы улыбаетесь. Браво. Что и требовалось доказать! – Игорь негромко захлопал в ладоши. – Ну, ну, например… Я слушаю.

– Ну, например, – она, продолжая улыбаться, огляделась по сторонам, нагнулась к окну. Внизу люди в военной форме выносили из микроавтобуса с затемнёнными стёклами деревянные ящики и загружали их в распахнутое подбрюшие самолёта. – Например, вон видите, солдаты разгружают автобус. А знаете, как этот автобус называется? – Она не стала дожидаться ответа. – Газель. Га-зель! Кому могла прийти в голову мысль назвать это транспортное убожество именем самого грациозного в мире животного? Разве нет?

– Жаба – самое подходящее имя этому «микрика», – хохотнул Игорь, – и то с опаской оскорбить безобидное земноводное. И вы посмотрите, что делается, – он вдруг приник к окну рядом с Вероникой, – посмотрите, что на ящиках написано? «ОСТОРОЖНО! СТЕКЛО!!!»! Это что же? Мы в Америку уже и стекло ввозим? Больше, что же, нечего? Стеклом торгуем? Ха-ха-ха. Доо-ожили!

Но когда он увидел вокруг «жабы» военных с автоматами наперевес, улыбка с его лица спала:

– Пойдёмте, Вероника. Объявили посадку. Должно быть, стекло это очень уж антикварное. Или золотое. Никак не меньше. Как вы полагаете?

Вероника никак не «полагала», ей было всё равно – слёзы вновь начинали заявлять о своей независимости. До объявления диктора в ней теплилась дурацкая надежда: что-нибудь произойдёт, господь о ней вспомнит, посодействует и не придётся так бесконечно далеко улетать от мужа. А со словами: «Граждане пассажиры, объявляется посадка на рейс номер…» всё кончилось, вернее всё началось заново: горький ком в горле возобновил своё подлое расщепление на атомы слезинок, и те, взбираясь по непросохшим ещё протокам, принялись заполнять пустоты глазниц.

С Игорем они больше не увиделись: все восемь часов она проспала. А жаль.

В аэропорту её встречали – Вероника заметила это ещё на таможне, когда бойкая негритянка демонстративно вежливо сортировала вновь прибывших пассажиров по пропускным отсекам.

Церемония прохождения границы заняла около получаса, и всё это время за стеклянной перегородкой в шумной толпе встречающих, облокотясь на тележку, стоял человек в панаме со щегольскими, любовно ухоженными усиками. В поднятой над головой руке он держал табличку с надписью: «Встречаю Веронику и Юлию». Выйдя в зал, Вероника подошла к человеку с усиками:

– Здравствуйте.

– Хай, вы, если не ошибаюсь, Юлия?

– Ошибаетесь. Вероника.

– Хай, Вероника. Мей ай хелп ю?

– Конечно, можете, а то я уж начала волноваться…

– Не надо тратить нервы, они не восстанавливаются, – парень подхватил пакет с шубой, поставил на свою тележку. – Ну вот, всё о’кей. Бай.

Он отошёл на несколько метров и застыл с поднятой в руке табличкой.

«Юлией» оказалась молодая женщина в спортивном костюме. Их встреча с «усиками» не отличилась разнообразием и произошла точно по такому же, что и с Вероникой, лекалу: «Хай. О’кей. Бай». После чего парень развернулся и, ловко маневрируя, стал пробираться сквозь толпу к выходу.

Вероника двинулась за ним: не упустить его из виду оказалось делом нелёгким.

Многоэтажный, безалаберный, бесцветный от палящего солнца нью-йоркский аэропорт напоминал небольшой действующий вулкан. Вероника растерянно огляделась по сторонам. На какое-то мгновение ей показалось, что людская лава вот-вот снесёт её с ног, растворит в себе и беспомощной песчинкой понесёт, куда глаза её уже никогда глядеть не будут.

Она вздрогнула, когда могучего телосложения чернокожий человек тронул её за плечо.

– Здравствуйте, Ве-ро-ника, – произнёс он по складам. – Меня зовут Стив. Немножко растерялись, да? Первый раз в Штатах? Мне сказали, вы говорите по-английски. Это правда? – Стараясь произвести хорошее впечатление, он широко улыбался, демонстрируя два ряда неправдоподобно белых зубов.

– Это правда, по-английски говорю. Здравствуйте, Стив. Да, в Штатах я впервые и, признаться, немного растерялась. Спасибо за встречу. Не потеряем? – Она следила за перемещениями человека с усиками.

– Да вы отдохните теперь, дорога была неблизкая. Я своё дело знаю.

Он подвёл её к широченному чёрному кадиллаку, открыл дверцу, усадил на заднее сиденье, сам с трудом втиснулся на шофёрское место. И когда человек с усиками подвёз свою коляску к золотистого цвета «Тойоте», закинул пакеты в багажник и стал выбираться на окружную дорогу, сказал:

– Ну вот, теперь и мы поехали. Сейчас он нас привезёт куда надо – нам и за дорогой следить не придётся: бесплатный шерп. – Должно быть, по местным понятиям это была достойная шутка, потому что Стив захохотал и, не обнаружив на лице спутницы ожидаемого восторга, поинтересовался: – Вы знаете, кто такие «шерпы»?

Вероника знала, «кто такие шерпы», но смешного тут – хоть убивай – ничего усмотреть не могла: несчастные в общем-то люди, вынужденные за ничтожную плату по прихоти любителей горных восхождений носить за ними тяжёлый груз и постоянно подвергать свою жизнь смертельной опасности. Она не ответила.

Дальше ехали молча. И только нескоро, когда, выплывая из тумана силуэтами небоскрёбов, на них стал надвигаться Нью-Йорк, Стив сказал:

– Шерпы – это самые счастливые люди на свете и самые смешные: ходят по горам, дышат горным воздухом, любуются красотами Земли и требуют, чтобы им за это деньги платили. Разве не смешно, Ве-ро-ника?

– Смешно, Стив. Только я что-то нашу «Тойоту» не вижу, – она беспокойно огляделась по сторонам.

– А вам и не надо её видеть: ничего в ней хорошего нет – старая японская уродинка. Мне и даром такая не нужна. То ли дело этот бомбовоз! – Он любовно ударил ладонью по щитку приборов своего автомобиля и захохотал: – Это я треплюсь, Ве-ро-ника, вон она, ваша «Тойотка» сейчас за нами, за три машины по соседней полосе. Видите? Не волнуйтесь. Я своё дело знаю. Тоже, как шерп: ничего не делаю, катаюсь на машине и денег за это требую. – И он захохотал ещё громче. – Сейчас её вперёд пропустим, чтобы вы не волновались. Ну-ка, япошка, – Стив закричал так громко, что водители соседних машин стали испуганно на него поглядывать, – ну-ка, давай вперёд, япошка, а то мы волнуемся с Ве-ро-никой!

В следующий раз Стив заговорил, когда они вслед за золотистой «Тойотой» оказались в окружении орущей толпы, среди многочисленных друг на друга наступающих торговых рядов, лотошников, парикмахерских, обувных киосков, забегаловок, фруктовых и ювелирных лавок… Всё это крепко пахло, кипело, бурлило, зазывало яркими русскоязычными рекламами. Одесса – не Одесса, Ростов – не Ростов. Ни рыба ни мясо: соевые бобы на рыбьем жире.

– Это наша большая достопримечательность: маленькая Россия. Здесь нас по-английски не поймут. Вы будете моим переводчиком, Ве-ро-ника, – и он опять захохотал.

«Тойота» припарковалась у входа небольшого магазинчика с названием «Сибирский мех». Человек с усиками достал из багажника пакеты и вошёл в магазин.

– Ну вот вы и приехали, Ве-ро-ника. Из России в Россию. Стоило так долго лететь на самолёте, – Стив вынул ключ из зажигания, вместе с визитной карточкой протянул Веронике. – Здесь адрес и телефон. Карта Нью-Йорка в бардачке. Я всегда к вашим услугам. Жаль расставаться.

– Спасибо, Стив, – Вероника пожала его огромную руку. Ей вдруг показалось, что с этим чернокожим великаном они знакомы уже очень давно.

– До свидания, Ве-ро-ника. Мне говорили, что русские женщины хороши собой, но я никогда не думал, что до такой степени. – Он захохотал, не без труда вылез из машины и смешался с толпой.

Места для парковки поблизости не оказалось, Веронике пришлось отъехать от магазина довольно далеко. Когда она вернулась к «Сибирскому меху», золотистой «Тойоты» видно не было.

«С трудом» подбирая английские слова, Вероника обратилась к подскочившему к ней продавцу:

– Э-э-э… мне, пожалуйста, что-нибудь не длинное… э-э-э-э… выше колен, если можно, э-э-э…

– Можно, мадам, конечно можно. Вы правы: такие ножки грех прятать. Я весь перед вами на ладони, всё, что могу и не могу. Вот, прошу вас, – он раскинул на прилавке норковый полушубок, – лучше не бывает. Только, мадам, говорите по-русски. Я же вижу – вы наша. Я сам с Москвы, с улицы Ленинский проспект.

Вероника улыбнулась, погладила мех, тронула бирку: город Тобольск, Производственное объединение «Союзмехэкспорт».

Продавец подтвердил:

– Да, да, наша, наша, не сомневайтесь. Мех – экстра-класс. Советское – значит шампанское. Но шить не научились. Мы их покупаем и перешиваем. Ну и, конечно, немножко меняем цену, – он виновато склонил набок голову. – Бизнес, сами понимаете. Но немножко. Самую малость. Наденьте, мадам, и посмотритесь в зеркало: глаз от себя не оторвёте.

Вероника примерила шубку, покрутилась перед зеркалом: действительно красиво.

Продавец засуетился:

– Ой, я умру. Нельзя быть такой красавицей. Вы почище любой богини, верьте мне, я разбираюсь.

– А если что-нибудь подлиннее? – Вероника оглядела помещение магазина, подошла к стенду с шубами.

– Подлинней? Хотите всё-таки прятать ноги? Ну что ж, ваше желание – закон, хотя в данном случае я против. Вот, прикиньте вот эту норочку, не ошибётесь. Будет подороже, зато как вы хотите: без ног. Подуйте на подшёрсток, подуйте, вы видите качество! Ей сноса не будет: она вчера ещё бегала.

– А ещё подлинней?

Покупательница попалась дотошная. На прилавке ворох шуб разной длины и окраса рос на глазах, а она всё никак не могла ни на чём остановиться: покороче, поуже, пошире, посветлее…

Ну что? Пора сматывать удочки? Всё, что можно, она выяснила: мех из города Тобольска, Союзмехэкспорт, база такая-то, год такой-то… И что дальше? А дальше вот что: ровным счётом ни-че-го: командировка окончена, следствие по делу об убийстве Алексея Гривина не продвинулось ни на йоту, надо звонить Стиву, компостировать билет на ближайший московский рейс. Вот и всё, что «дальше». Не покупать же в самом деле ворованную шубу. Стоило ломать копья? Летать через океан? Часами рыдать, пугая ни в чём не повинных пассажиров? Кто-то в стране победившего социализма ворует шубы. Кто-то в другой стране развитого капитализма их перешивает, удорожает и продаёт: «Бизнес, мадам», у них это так называется. Ну и какая здесь новость, какое великое открытие и при чём тут Московский уголовный розыск? А то никто не знает, что в России воруется всё, что даже хорошо лежит, уж не говоря о том, что лежит плохо… Или так: не ворует в России только тот, кто не ворует, а таких нет.

Продавец продолжал подносить норковые манто, что-то беспрерывно при этом говорил, про ноги, которые нельзя показывать… разве у неё такие уж плохие ноги… или наоборот – которые нельзя скрывать?.. тоже глупо и бестактно… потому что первое, что она сделает по прибытии в Москву – скажет мужу о своей любви, о бесконечной своей любви и о том, что без него нет жизни, и не надо, без него – не надо…

– Мадам, вы меня слышите? Мадам, – донёсся до неё голос продавца. – Мадам, прошу прощения, вы о чём-то задумались, я понимаю, но мне при этом как: продолжать носить шубы или вы уже на чём-то остановитесь?

– Да, да, конечно остановлюсь… остановилась… я к вам обязательно зайду, не надо больше носить, спасибо, я в гостиницу за деньгами… спасибо.

– Не за что, мадам, это моя работа. Буду ждать. Вы хорошо понимаете в шубах. Соотечественникам у меня предусмотрена скидка, даже себе в убыток: ничего не поделаешь – ностальгия.

У выхода Веронике пришлось задержаться – дверь перегородили четыре худосочных китайца: кряхтя, пыхтя и лопоча что-то по-своему, они пытались затащить в магазин небольшой деревянный ящик: дверной проём был слишком узким, ящик, по всей видимости, слишком тяжёлым, а носильщики, похоже, были не слишком Шварценеггеры. На улице рядом со входом в «Сибирский мех» своей очереди дожидались ещё несколько таких же ящиков. «Несчастные китайцы, – проходя мимо успела подумать Вероника, – нелегко им приходится на чужбине». Она направилась было к «своему кадиллаку», как вдруг… остановилась. И замерла. Этого не могло быть! Она не верила своим глазам: аккуратной стопочкой друг на друге расположились те самые ящики, которые в Москве под охраной автоматчика загружали в её самолёт советские солдаты. Она обошла ящики со всех сторон. Нет, это не галлюцинация, сомнений никаких: те самые, новенькие, ладно сколоченные, с маркировкой «ОСТОРОЖНО! СТЕКЛО!!!» по бокам. И при чём здесь, скажите на милость, меховой магазин? И как всё это прикажете понимать? Она только что, минуту назад оглядела в магазинчике каждый закоулок и могла поклясться: не было там даже намёка на торговлю стеклом, да ещё к которому относиться надо «осторожно». Ничего, кроме норковых шуб, там не было! «Интересное кино», как говорит по любому поводу и без оного её пятилетний сын Севка Мерин: «Сева, иди мой руки». – «Интересное кино. А если они у меня чистые?» – «Всеволод, садись завтракать». – «А если я сыт? Интересное кино!»

Да, «кино» действительно обещало быть интересным. Во всяком случае начало выглядело захватывающе.

Дождавшись, когда китайцы загрузят в «Сибирский мех» всё «Стекло» и смоются, Вероника вернулась в магазин. Продавец кинулся ей навстречу: