Текст книги "Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало"

Он посчитал фамилии в гривинской записной книжке, и когда количество их перевалило за третью сотню, подумал, что Мерин не так уж и неправ, заказав ему пообщаться только с женским полом. Этих было «всего» около тридцати, если сильно постараться – дня четыре, не больше, а вместе с мужиками – можно и за месяц не управиться. Ничего, соображает мальчик: конечно, «дам» раскручивать легче, их проще выводить на чистую воду и вместе в этой водичке барахтаться. Они, как правило, все говорливые, за зубами держать языки не любят, любят ими губки свои облизывать, чтоб пуще блестели. Вот и пусть себе пооблизывают.

– …Ну хорошо, Люба, договорились, значит в 12 я жду вас на углу у вашего гастронома. Да, да, да, именно так, чтобы вам не ходить далеко, прямо напротив входа. Я буду стоять около красного «жигулёнка». Зелёная вязанка? Отлично. Это моё любимое сочетание цветов: яркая зелень и стыдливая краснота. Договорились. Замётано. Жду.

Он полистал записную книжку, набрал следующий номер.

– Это квартира Таисии Семченко? Добрый день. Я бы хотел перекинуться с ней парой фраз, не передадите трубочку? Ах вот как. А когда будет – не скажете? Нет, нет, спасибо, я перезвоню.

Вода в кружке закипела, Саша бросил туда пять пакетиков чая – в своё время, когда пытался косить от армии, он пристрастился к «чифирю» и до сих пор частенько угощал себя этим варевом.

– Добрый день, я бы хотел поговорить с Людмилой Логиновой. А, очень приятно, ещё раз добрый день. Я вам звоню по поручению Алексея Гривина. Надо встретиться. Он уехал. Ну при встрече всё расскажу, обязательно. Нет, в 12 я занят. Когда у вас перерыв? А я подожду. Вы где работаете? Хорошо, как вам удобней. Значит, в час, метро Аэропорт. Красный «жигуль», и я стою. Ага, прямо так – облокотился и стою. Вас жду. Договорились.

Он допил чай, набрал следующий номер.

– Анну Дибцеву пожалуйста, можно попросить?

– Нельзя.

Короткий этот отказ ясно давал понять, что владелец хриплого голоса сегодня проснулся не рано и за завтраком пил не чай с молоком.

– Почему нельзя?

– Нет её.

– А где она, если не секрет?

– Не секрет. Уехала.

– И далеко?

– Не знаю. Всё?

– И когда вернётся, не знаете?

– Почему? Знаю. Никогда.

– Простите, я из уголовного розыска. Из МУРа. Вы кем приходитесь Анне Дибцевой?

– Приходился. – Через долгую паузу поправил его хриплый голос: – Мужем.

– Понятно. Тогда у меня вопрос к вам: вы знакомы… были знакомы с Алексеем Гривиным?

Хриплый собеседник молчал.

– Знакомы? – Александров громко повторил вопрос.

– Не ори. Да.

– Что «да»? Знакомы?

– Знако-о-мы. Всё?

– Нет, не всё. Повторяю, я из Московского уголовного розыска. Речь идёт об убийстве. Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Вам как удобней – в два часа где-нибудь встретиться или к девяти вечера приехать на Петровку, 38? Как удобней?

– Никак мне не удобней.

– Тогда завтра с нарочным явитесь по повестке. Выбирайте.

Собеседник долго молчал, вздыхал, сопел. Наконец выдавил:

– Выбрал. В два.

– Договорились. Где?

– Около дома.

– Адрес.

– Долгопрудная, 17.

– Как я вас узнаю?

– Узнаешь. Я тебя узнаю.

Александр бросил трубку. «Дебил».

Из тридцати гривинских абоненток доступными оказались восемь, плюс дебил Дибцев. Ну что ж, и на том спасибо, могло быть хуже. Остальных копнём вечером.

В крайнем случае завтра утречком пораньше. Они из постелек своих только-только повылезают, тёпленькие ещё, а мы их хвать за одно место: ну-ка, девушки-краснопевушки, колитесь, вспоминайте, кому вашего Гривина тремя выстрелами с глушителем укокошить приспичило, кому он чем не угодил, кому дорожку перешёл? Да поподробней, пожалуйста, чтобы вся картинка как на фотобумажке проявилась, чтобы нам после ваших рассказов и делать-то больше нечего было. А если сами, не приведи господь, к этой мокрятине ручки свои приложили: приревновали там или ещё что – покайтесь, повинитесь да бегом к следствию на помощь. Может, до старости-то глубокой ещё и по свободе пройтись обломится…

До Елисеевского магазина Александров домчал быстро.

«Зелёная вязанка», как они и договорились, ждала на углу гастронома.

– Ещё раз здравствуйте. Простите, что заставил вас ждать, но я не виноват. – Он протянул ей руку с часами. – Без трёх двенадцать.

– Нет, нет, «виновата» я, – она улыбнулась, – пришла раньше времени.

– Ничего, прощаю для первого раза. – Он улыбнулся ей в ответ. – Хотите – сядем в машину?

– А что, разговор предполагается долгий?

– Ну – это как получится. Многое зависит от вас.

– Тогда, может быть, пройдёмся?

– С удовольствием.

Они двинулись вдоль улицы Горького.

– Меня зовут Александр.

– Я Люба.

– Да, это я знаю.

– А, кстати, откуда? От Лёшки Гривина, что ли? Вы сказали, что по его поручению…

– Нет. Не поручению.

Девушка остановилась, удивлённо на него посмотрела:

– А как?

– Дело в том, Люба… Я следователь Московского уголовного розыска. Расследую дело об убийстве… Дело в том, что несколько дней тому назад Алексея Гривина убили…

Девушка вскрикнула, схватила своего спутника за рукав:

– Как убили? Убили?! Кто?

– Вот это мы и хотим выяснить.

– Какой ужас! Господи, какой ужас! Что делается! За что?

– Пока ничего не известно. Может быть, что-то связано с работой? Гривин где служил?

– Он никогда не говорил, где работает. Да я и не спрашивала – видов не строила. Господи, какой ужас! – Девушка в зелёной шапочке выглядела расстроенной, было видно, что она с трудом сдерживает слёзы.

– А познакомились давно?

– В декабре, перед Новым годом. Я голосовала, он остановился, подвёз, денег не взял. Через пару дней позвонил, к нему заехали… – Она замолчала, всхлипнула. – Извините, я помолчу, ладно?

– Да, да, конечно, я понимаю.

Они дошли до Александровского сквера, Саша усадил девушку на скамейку, попытался развеселить:

– Это мой фамильный сад. Александровский. Меня зовут Александром и фамилия Александров. В мою честь назвали.

Люба никак не отреагировала, было похоже, что шутку она не поняла или не расслышала.

– Подвиньтесь! – рядом с ними на скамейку втиснулась полная дама, достала зеркальце, поправила причёску, закрыла глаза, лицо повернула к солнцу. – Позагораю, – зачем-то сообщила она.

Саша тронул девушку за плечо:

– А где он живёт?

– А?! – Люба вздрогнула. – Что?

– Я спросил – где Гривин живёт?

– Где он жил? – поправила она его. – По Боткинскому проезду где-то, около больницы. Да мы и встречались-то всего ничего. Он уезжал часто. Предлагал в Америку слетать. Я смеялась – какая Америка, я и в Болгарии-то не была. – Она опустила голову, спросила очень тихо: – А за что его убили?

Полная дама повернула к ним весь свой немалый корпус, глаза наполнила любопытством.

– Вот это мы и пытаемся выяснить. Кофе выпить не хотите? – Александр встал, подал девушке руку.

– Нет, нет, что вы, какой кофе? Можно я пойду? – как-то по-детски жалобно попросила зелёная шапочка и, не дожидаясь разрешения, побежала в сторону троллейбусной остановки.

Мила Логинова опаздывала. Александр собрался было уехать – он уже более получаса топтался около своего красного «жигулёнка», когда к нему подбежала незнакомая девушка.

– Вы не меня ждёте?

– Если вы Мила…

– Мила.

– Тогда вас, – Саша вылез из машины. – Здравствуйте.

– Привет, – она протянула ему руку. – Пардон за опоздание, но я на свидания вовремя никогда не прихожу – плохая примета. И потом, – она взглянула на свои ручные часики, – тридцать пять минут для такой красивой девушки – это не срок. Вы согласны со мной, что девушка красивая?

– Ну-у-у… я ещё не пригляделся.

– А вы меня пригласите в кафе, выпьем, приглядитесь. Вас как зовут?

– Александр.

– Замечательное имя. Царей много было Александров. Александр Первый, Александр Второй, Александр Третий. Четвёртый был, не помните? А я вам и без пригляда скажу: девушка перед вами очень даже симпатичная. Не Брижит Бардо, конечно, тут я пас, но и не черепашка Ниндзя какая-нибудь. Нет? Я бы на вашем месте отметила глаза, нос, рот, губы и зубы. На грудь, разумеется, тоже обратила бы внимание. Да-а-а, и волосы, волосы! Не согласны?

– Почему, согласен.

– Ну вот видите. Куда пойдём?

– Куда? Может быть, в Метрополь?

Она захохотала:

– Это вы шуткой хотите отделаться. А я серьёзно предлагаю по бокальчику. Деньги у меня есть, не переживайте.

– Нет, нет, ни в одном глазу, с этим у меня сегодня тоже всё в порядке. Прошу, – он распахнул дверцу автомобиля.

Мила впорхнула в машину и первым делом повернула в свою сторону зеркало заднего обзора.

– Ой, какой кошмар! – фальшиво ужаснулась девушка. – И она ещё на комплименты напрашивается. Отвернитесь, я приведу себя в порядок. – Мила поправила причёску, достала яркую губную помаду. – Так что наш общий друг? Опять что-нибудь отчебучил?

– Мила, скажите, вы его давно знаете?

– Лёшку-то? Да как себя. Сколько себя помню, столько и его. Мы в одном детском доме росли. Школу вместе кончили. А что?

– А виделись в последний раз?..

– Почему «последний»? – Мила очаровательно улыбнулась. – Я его видела неделю назад, в прошлое воскресенье… А он меня каждый день во сне видит, вернее – каждую ночь, сам признался, я за язык не тянула…

Александр сказал, не отрывая взгляда от дороги:

– Его три дня назад убили.

Мила, продолжая улыбаться, молча смотрела на него. И только, когда он повернул голову и их взгляды встретились, она произнесла:

– Вы что? Как убили? Вы что?

– Так. Из пистолета, три выстрела. Поэтому я хотел спросить у вас, может быть вы что-нибудь знаете, или…

– Остановите машину.

– Мне обязательно нужно с вами…

– Остановите. Пожалуйста. Выпустите меня.

Александр увидел её лицо. Оно было абсолютно белым.

Он подумал: как же быстро у людей течёт кровь по жилам. Секунду назад рядом сидела весёлая, молодая, яркая женщина. И вдруг – старушка. Исчезло всё. Мертвенно белая маска. Лишь красные губы и чёрная тушь ресниц. Нет, эта, похоже, сегодня ничего полезного не расскажет. И смерть Гривина для неё, похоже, серьёзная травма. И она, похоже, ничего не знала. Похоже – всё именно так. Только обморока ему в машине не хватает. Он сказал:

– Может быть, к врачу?..

– Остановите, – Мила тряхнула ручку дверцы.

Александр свернул к тротуару и нажал на тормоз.

Девушка уходила медленно, не глядя перед собой, высоко подняв голову.

Он долго провожал её взглядом. Нет, похоже, артистка из неё никакая – всё достаточно подлинно. Видно, всё-таки Меринок мудрец не великого пошиба: с мужиков надо было начинать, а эти бабы все так и будут нюнить, сопли распускать. Похоже…

Александров заглянул в свои записи: следующий адрес был на другом конце Москвы. Он от души «чертыхнулся» на букву «ё» и врубил первую скорость.

«Дебила» у дома 17 по Долгопрудной улице Александр увидел издалека: хорошо одетый, высокий, худощавый парень лет до тридцати никак не вязался с хриплым пьяным голосом утреннего телефонного собеседника. Не тот, что ли? Сомнения рассеялись, как только парень наклонился к водительскому окну и спросил:

– Какое убийство?

Голос тот же: хриплый, разве что речь стала чуть более связной.

Александр вышел из машины, показал удостоверение, представился:

– Александр.

– Семён. Какое убийство?

– Документ у вас есть какой-нибудь?

– Документ? – Семён достал водительские права, не выпуская из рук, сказал: – На. Дибцев Семён Аркадьевич.

– Недавно машину водите?

– Недавно водим. Я спросил, ты сказал «убийство». Кого убили?

– Сядем.

Дибцев залез в машину первым и, как только Александр захлопнул свою дверцу, сказал:

– Ну. Не тяни. Кого?

– Скажите, Семён Аркадьевич, когда вы видели Гривина в последний раз?

– Давно. Не помню. Лёшку. что ли, шлёпнули?

– А если постараться вспомнить?

– Ну говори! Его, что ли? Да? Его?!

Александров помолчал. Нет, похоже, и этот гривинский абонент тоже ничего не знает. Не помощник. Не везёт ему сегодня. Он сдвинул брови, сделал вид, что не доволен панибратством собеседника.

– Во-первых, «тыкать» мне не надо, мы с вами знакомы не так давно. А во-вторых, я всё скажу, когда сочту нужным. Не волнуйтесь. Договорились?

– Легко, – согласился Семён. – Ну?

– Что «ну»? Это я должен сказать «ну». Повторяю вопрос: когда вы в последний раз виделись с Алексеем Гривиным?

– Да я в натуре не помню. Давно. Он как переехал, так по телефону только. В нашем доме мать его осталась. И сестрёнка. Она в школу ходит. Нинка Гривина. В восьмой класс, или в девятый.

– В седьмой, – поправил его Александр.

– Ну вот. А с Лёшкой мы с тех пор, как он… это… с моей… с бывшей моей… с Анькой… с тех пор ни разу не встречались.

– С каких пор? – очень убедительно «не понял» Александров. Ему хотелось разговорить собеседника.

– Ну с тех… «С каки-и-х», – передразнил его Семён. – С тех! Было у них. Понятно? Бы-ло. Она сама призналась. Любовь вроде как. Тридцать лет бабе, а она всё не навлюблялась. Я его бить хотел, а потом думаю – зачем, может к лучшему…

– Семён Аркадьевич, три дня тому назад Гривина убили. – Александров произнёс эти слова подчёркнуто буднично, не стал пронзать Дибцева сталью подозрительности, но тем не менее отсутствие на его лице какой бы то ни было реакции следователя удивило. Ни радости, что в его ситуации можно было бы понять, ни печали, ни тем более отчаяния или страха на небритой физиономии Семёна Дибцева не проглядывалось. Ни лоб морщинами не заходил, ни скулы желваками.

Они оба долго молчали. Наконец Дибцев раздражённо заговорил:

– Ну всё, что ли? Могу идти? Или расскажешь – кто, за что? Лёшку-то.

Александр молчал.

– Или меня подозреваешь? Так я тебе сразу скажу: не трать время – пустышку гонишь. Тут тебе ничего не обломится. Руки марать не стал бы.

– Ладно. Вот что, Семён Аркадьевич. «Кто»? и «За что»? – именно этим я теперь и занимаюсь. Если б знал – с вами тут возиться не стал. Что касается «подозрений» – да, я всех подозреваю, и вас в том числе, пока не найду убийцу. Работа такая. Скажу больше: надеялся на вашу помощь. Но похоже, с этим полный непротык, тут вы правы – гоню пустышку. – Александр завёл двигатель, всем корпусом повернулся к собеседнику: – Когда будет надо – вызовем. – Он широко и приветливо улыбнулся: – А теперь – пошёл вон отсюда, мудак недоразвитый. Давай, давай, быстренько, пока я твой глаз поганый тебе на жопу не натянул.

Семён открыл было рот – уж очень контрастно и неожиданно выглядел переход в обращении к нему этого «важняка», – хотел высказать недоумение, но его перебили.

– И хавальник закрой, недоросль. Посажу ведь за убийство. Докажу и посажу, мне поверят. Ну! Пшёл вон.

По лицу Дибцева побежала сложная гамма чувств. С одной стороны, конечно же надо достойно ментюге ответить. И он даже знал как: кулаком в зубы, сверху вниз, без замаха – именно так учили опытные педагоги – и временная отключка без вариантов. Много раз проверено на обидчиках. Это с одной стороны. А с другой?

«Применение силы в отношении правоохранительных органов, находящихся при исполнении служебных обязанностей. От десяти – до…» Тоже без вариантов.

Не сказав ни слова, Семён Дибцев неторопливо вышел из машины.

Задание, полученное от Мерина, было для Сергея Бельмана ох как не в масть. Контору эту, ОБХСС – Отдел по борьбе с хищением социалистической собственности – он не просто не любил, он эту контору на дух не переносил: здесь он когда-то открывал свой рабочий стаж, здесь он был бельмом на глазах чуть ли не всего руководства, отсюда его с великой радостью перевели в МУР, здесь он знал если и не всех поголовно, то очень многих. И «методика» работы сотрудников этого заведения была ему хорошо известна. Украденная ворами «соцсобственность» мало кого в этом заведении оставляла равнодушными. Можно сказать, покоя от неё не было никому. «Борьба» в «Отделе» шла в основном между самими сотрудниками и сводилась к тому, кто из них туже набьёт карманы этой самой «социалистической», отобранной у воров, «собственностью». Таким образом, само собой получалось – чем крупнее кража, тем раскрываемость преступления, как правило, приближалась в процентном отношении к цифре 100. «Сто процентов раскрываемости» – такие красочные призывы висели в кабинетах начальников всех отделов, и они через своих сотрудников кровь из носа стремились превзойти этот показатель.

Сергей Бельман здесь ко двору не пришёлся с самого начала, на него смотрели, как на вора: он не крал. А как известно в среде чиновников, кто не ворует – тот не ест. Или так: кто не вор – тот не наш. Бельмана не любили, побаивались, за глаза называли «жидком» и охотно расстались, когда МУР затребовал его к себе.

И вот теперь по милости Мерина ему предстояло идти в этот, как он его называл, «малинник» и что-то узнавать, выяснять, выспрашивать… Младенцу ясно: никто там ему ничего не расскажет, появление же следователя из уголовки будет воспринято, как приход за кем-то из них, и все, прикинувшись тараканами, разбегутся в разные стороны.

Был у Сергея Бельмана в бытность его работы в Отделе один более или менее надёжный приятель, с которым иногда даже удавалось откровенно поговорить, не опасаясь за последствия. Но уж больно много с тех пор лет утекло, и за всё это время они ни разу не пересеклись. Стало быть – не такой уж и приятель. Звали его Зиновий Смолин. Помнится, это был необъятных размеров увалень, неизменно весёлый, приветливый, большой любитель пива, мороженого и хорошеньких женщин. К первым двум своим пристрастиям он в течение суток прикладывался регулярно, что же до женского пола, то тут ему, увы, нередко приходилось терпеть фиаско. Дамы с ним охотно общались, от души хохотали над прибаутками и анекдотами, рассказывать которые он был большой мастак, пили за его счёт пиво, закусывали мороженым… А вот с дальнейшим дело обстояло туго. Редкая красавица соглашалась посетить его холостяцкую обитель и выпить с хозяином «чашечку кофе». Зиновий недоумевал и как-то даже поделился этим своим недоумением с Бельманом: ты, мол, такой, мягко говоря, не красавец: нос, опять же, уши торчком, а барышни у тебя под дверью в очереди стоят. Тот не обиделся, но ответил дерзко: «Да, я беру не красотой, а другим местом. А ты, Зяма, их своим животом отпугиваешь. Боятся – раздавишь». Зиновий отнёсся к критике приятеля всерьёз, месяц сидел на жесточайшей диете, не ел практически ничего, пил исключительно кипячёную воду, в результате чего лицом он осунулся до неузнаваемости, живот же, напротив, заметно подрос, так что все штаны дружно перестали на нём сходиться. Тогда Смолин нехорошими словами помянул приятеля, плюнул на женский пол и двое суток не вылезал из пивного бара. За мороженым ему безотказно бегала на улицу миловидная официантка.

Впоследствии она неоднажды пила с ним чашечки кофе в его холостяцкой обители.

Вот к этому-то Зиновию, благо телефон его сохранился в записной книжке, и придумал обратиться Сергей Бельман для выполнения задания своего начальника.

– Привет, Зиновий, это Бельман, если помнишь такого. Зовут меня Сергей, отчество…

– Серёга, – обрадовались в трубке, – сколько зим, сколько лет, сколько осеней и вёсен?! Есть хороший анекдот: к старику приходит старушка. Говорит: «Здравствуй, Вася. Помнишь меня?» «Нет», – признаётся Вася. «И я тебя не помню. Но завтра нашей дочери пятьдесят. Приходи на юбилей».

По всей видимости, Зиновий был очень нужен Бельману, в противном случае он бы так громко не рассмеялся.

– Как ты? – отхохотав, поинтересовался Сергей.

– Как я? На такой вопрос мой тёзка Гердт отвечал так: «Так же, как все, только намного хуже».

Ответ Гердта понравился Сергею ещё больше.

– Слушай, Зяма, – он попытался перейти к делу, – ты по-прежнему в своём «малиннике»?

Зиновий звучно вздохнул:

– О-о-ой, а где мне быть? Одного цековского работника спросили: «Вы по-прежнему работаете в ЦК»? Он ответил: «А кто меня оттуда выпустит? Я же про них всё знаю».

– Понятно. Тогда у меня к тебе большая просьба…

Зиновий не дал ему договорить:

– Серёга, не в обиду тебе, но ты, вероятно, забыл: я не люблю телефонных разговоров. Ты на колёсах? Подскакивай. Зайдём в кафе, попьём пивка. Там и мороженое поднесут. С хорошим кадром познакомлю. Тебе сколько заказать?

– Приеду – разберёмся, – отмахнулся Бельман.

«Разобрались» они довольно быстро – Зиновий не успел опорожнить очередную кружку любимого напитка.

– Старик, я всё понял. Постараюсь узнать. Давай так: завтра здесь же часиков в восемь вечера. Идёт? Это, знаешь, Брежнев однажды попросил своего служку принести ему водки. Тот пошутил: «Не раньше, чем через двадцать секунд, Леонид Ильич. Идёт?» А Брежнев обиделся: «Почему это я идиот?»

На следующий день Бельман ещё раз убедился в том, что «любовь» его к Отделу по борьбе с хищением социалистической собственности отнюдь не случайна.

– Старик, гиблое дело, – возмущённо заглатывая пиво, сообщил Зиновий. – Я к кому ни обращусь – полмалины обошёл – все тут же кладут в штаны – никто ничего не знает: нет, нет и нет. Прямо как в анекдоте: в первом отделе мужику задают анкетные вопросы: «Член партии?» Тот отвечает: «Нет». – «Москвич?» – «Нет». – «Родственники за границей есть?» – «Нет». – «Сам за границей бывал?» – «Нет». – «Национальность?» И он говорит: «Вот что да – таки да». Зиновий счастливо засмеялся.

На этот раз его восторг Бельман с ним не разделил.

Анатолий Филин шёл по длинному полутёмному с обвалившейся штукатуркой коридору областной базы Проммехсоюза № 4. Вдоль стен громоздились стеллажи с подготовленными к оправке в торговые точки разноцветными, разновеликими, разношёрстными шубами. Пахло сыростью, гнилой кожей и ещё каким-то совсем уж незнакомым Филину смрадом.

Анатолия сопровождал, постоянно норовя забежать вперёд, маленький, толстенький, очень приветливый человечек, директор этого заведения.

– Родной вы мой, страшно рад, мне докладывали, что вы заходили, но я по делам службы, знаете ли, она у меня беспокойная, за столом не посидишь… Хочу представиться: Омар Иванович Цава, О-мар, – уточнил он по слогам и хихикнул, – многие путают с кальмаром. Я весь перед вами, как на ладони, всё, что могу и не могу, чем обязан?

– Моя фамилия Филин, тоже не путайте с коршуном, – Анатолий попытался найти контакт с директором базы, и это ему удалось: тот оценил шутку, надолго зашёлся в хохоте. – Я из уголовного розыска. Это ваше изделие? – Он достал из кармана фотографию мехового манто, найденного в квартире убитого Гривина.

Омар Иванович долго вертел фото в руках, поворачивал, зачем-то разглядывал оборотную сторону.

– Нет, изделие не наше. Нет. Мы их не делаем. Мы ведь база, мы их получаем, храним и отправляем в торговлю. А делаем не мы. Красивая фотография, снято замечательно. А шубка, похоже, наша. А может, и нет, не наша. Кто ж их разберёт? Они, лапушки, все на одно лицо, – Омар Иванович каждое своё слово сопровождал громким смешком. – Вы ж видите, что творится, – он обвёл руками вокруг себя, – бардак, полный бардак, если не сказать хуже. Хранить негде, площадей не хватает, а они везут и везут. Скоро на улицу начнём вешалки выставлять: берите, кому не лень, люди добрые. Это правильно? А что делать? Полный маразм, – он захохотал. – Ну кто тут выдержит, если норки людям ходить мешают? Да ещё такие! – Он поднял валявшуюся на полу шубу. – Пощупайте выделку, это же чистой воды алмаз. И кто устоит для своего шкапа? Рыба ищет, где глубже, а человек – где шубы, – Омар Иванович тихо трясся, весь покрывшись капельками пота.

– А почему? Их пруд пруди. И в каждом, – поинтересовался Филин в своей излюбленной лапидарной манере.

Смеховая реакция Цавы постепенно сошла на нет. Он посерьёзнел.

– Простите, не очень понял. «Почему» – что?

– В торговлю.

– Почему мы их не отправляем в торговые точки? Вы это хотите спросить? – робко предположил директор меховой базы и, заметив утвердительный кивок Филина, осмелел. – Дак ведь план, дорогой вы мой Анатолий… простите, по батюшке не упомнил…

Анатолий опять мотнул головой:

– Тоже.

Цава на некоторое время замолчал. Затем в испуганном взгляде его мелькнуло предположение:

– Тоже… как и… Тоже… Иванович?

– Ну.

– Анатолий Иванович, родной вы мой, о, господи, не сразу сообразил, простите, я весь перед вами на ладони, Анатолий Иванович, я ведь что говорю, я говорю – план, будь он трижды неладен. Его ж никто не отменял. Мы ведь хозяйство плановое. Вы вот, поди, год уже нас проверочками трясёте…

– Нет.

– Что «нет»? Вы хотите сказать, что не вы трясёте? Согласен, не вы, ОБХССка наша родимая, но кому от этого легче? Мы как по минному полю ходим, охрану через каждую неделю меняем, в три раза её увеличили, а шустрые зверушки эти, норочки-то, всё убегают и убегают. Кладовщиков не напасёшься. Один вон у вас полгода уже отдыхает…

– Нет, – опять не согласился Филин.

– Ну не у вас, – без труда понял его Цава, – так ещё где, но сидит-посиживает, сухарями да баландой утробку травит. Так за это время мы уже пятерых уволили-наняли, где ж их взять, честных-то за такую зарплату, Анатолий Иванович, если шубки-то – вот они валяются, одна другой краше, импорту не снилось, бери – не хочу. – Он устал от смеха, умолк, перевёл дыхание. – О-о-ох, сил моих больше нет, ей-богу, прости, господи. Менять надо систему, Анатолий Иванович, менять систему нашу надо, не вслух будет сказано, иначе все помрём скоро от смеха.

Анатолий тоже слегка растянул губы в улыбке: трудно держать серьёз, когда имеешь дело с таким весёлым собеседником.

На прощанье Омар Иванович ещё раз заверил гостя, что он перед ним на ладони, рад знакомству и будет с нетерпением ждать встречи.

В кабинете Мерина происходило невероятное: говорил Филин. Давно, громко, очень длинными фразами. Никто из присутствующих ушам своим не верил, никто не осмеливался его прерывать: такого просто не могло быть или это был не Анатолий Филин, потому что такого, как говаривал в своё время Владимир Владимирович – «не увидишь и в века, если выставить в музее плачущего большевика».

И тем не менее это был он, Филин, только не на шутку разъярённый Филин.

– Это ж дикость какая-то, а не работа, я лучше на завод пойду слесарем, у меня шестой разряд, там мне, по крайней мере, будет не стыдно в глаза людям смотреть: этот потный ворюга добрых полчаса мне рассказывает, кто, за что и где сидит, а я, на минуточку, между нами – оперативный работник Московского уголовного розыска – сижу мудак мудаком и только глазами хлопаю – ни ухом, ни рылом ничего понять не могу: кто сидит? где сидит? за что сидит?

На словах «мудак мудаком» Александров сделал робкую попытку прервать монолог товарища, заметив: «А ты зачем в этом признаёшься-то»? Но Филин его понял по-своему.

– Как зачем? Что тут непонятного? Я не первый год в этой стране живу, пригляделся, в телевизор смотрю на их рожи наглые и сразу вижу: вор, вор, вор… Что тут скрывать? Спрашиваю: «Где сидит?» Он ухмыляется. Спрашиваю: «За что сидит?» Ухмыляется. Я в школе себя таким мудаком не ощущал.

– Ну в школе, может, ещё и рано было? – опять предположил Александров.

– Подожди, Саша, – Мерин поднял телефонную трубку, приложил палец к губам. – Клеопатра Сивлес… Силь-вест-ров-на? Это Мерин говорит. Клеопарта…, – он тяжело вздохнул, – товарищ полковник, а что, меховую базу, четвёрку, кто у нас ведёт? Нет, нет, что вы, я прекрасно помню, что вы мне говорили про эти шубы, просто мы решили проверить, у нас возникли… – Он замолчал на какое-то время. – А-а-а-а. Понятно. И что там? Ясно. Ясно. Ну тогда понятно. – Он повернулся к Филину, мерзко скривил лицо – мол, не наше ведомство. – Спасибо, Клепо… э-э-э… спасибо, товарищ полковник, – он повесил трубку.

– Там у них партия шуб в бегах. Лихие ребята.

Филин помрачнел. Спросил коротко в своей обычной манере: «Теперь так?», махнул рукой и сел.

На вопрос ему не ответили, видимо, на этот раз не все поняли, что именно его интересует, а впросак попадать не хотелось. Только Бельман не побоялся. Толя спросил:

– А что, КГБ у нас теперь ворованными шубами занимается и в этом видит защиту государственной безопасности? Я прав, Анатолий Иванович?

Тот ещё раз махнул рукой и вышел из кабинета.

На следующий день рано утром он подъехал к расположенному на окраине Москвы длинному пятиэтажному зданию. Обычная «хрущёвка», никаких вывесок – милицейская будка с вооружённым охранником и знак: остановка только для служебного транспорта.

Филин протянул милиционеру пропуск, вышел во двор, прыгая через лужи, добрался до металлической двери, нажал кнопку звонка, в образовавшуюся щель протянул пропуск. Человек в штатской одежде полистал муровское удостоверение, щель захлопнулась, затем дверь медленно отъехала.

– К Коняеву Михаилу Степановичу.

Охранник долго, каллиграфическим почерком вписывал данные филинского пропуска в фирменный бланк, сверял, прищуриваясь, фотографию с оригиналом.

– Похож? – не выдержав, съязвил Филин.

– Второй этаж, седьмой кабинет. – Охранник не удостоил его ответом.

Михаилом Коняевым оказался совсем молодой, ярко-рыжий, веснушчатый человек. Его доброжелательное лицо и весёлые озорные глаза говорили о том, что их владелец от жизни вообще и от своей работы в частности получал явное удовольствие. Он то и дело теребил подобие растительности на верхней губе и перед тем, как ответить на любой вопрос, неизменно улыбался и говорил: «Так скажем».

– Этого кладовщика у нас, так скажем, давно прописали. Я в июле из армии пришёл – он уже, так скажем, тут отдыхал. – Коняев не взглянул на протянутый ему пропуск, набрал номер телефона. Было занято, он набрал ещё раз. – Да вы присаживайтесь, сейчас нарисуем. Тут с ним как с министром возятся. Щуплый такой дяденька, зубов штук пять, не больше, а живёт в персоналке с телевизором, на допросы к нему сюда приезжают, редко, правда. Я его два раза всего… – он дозвонился, выпрямился на стуле.

– Егор Константинович? Коняев. Филин, так скажем, Анатолий, – он заглянул в пропуск, – Анатолий Иванович. Из МУРа. Фи-лин. – На том конце, по-видимому, что-то проверяли, потому что он замолчал и даже подмигнул, указывая на трубку: мол, бюрократы, делать им нечего. – Да, Егор Константинович. Понял. Так точно. – Он повесил трубку, встал из-за стола. – Посидите, Анатолий Иванович, я сейчас. – Взял Толин пропуск, вышел в коридор, постучал в соседнюю дверь.

Егор Константинович крутил телефонный диск. Он смерил вошедшего тяжёлым взглядом, повёл желваками, молча протянул руку за пропуском. Телефон был занят. Он повесил трубку.

– Подожди, – и вышел из кабинета.

Коняев пригладил воображаемые усы, заинтересовался лежащими на столе бумагами.

Когда он вернулся в свой кабинет, Филин сидел в той же позе.

– Не повезло вам, Анатолий Иванович. Час назад, так скажем, увезли вашего кладовщика на допрос.

– Сказали – сюда.

– Что сюда? Допрашивать приезжают? Да. А сегодня увезли, так скажем.