Текст книги "Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало"

– Понятно. И когда?

– Привезут когда? Так скажем – не в курсе, так скажем. – Коняев пожал плечами и грустно улыбнулся.

Сотрудники Отдела МУРа по особо важным делам не успели ещё отойти от пережитого ими шока, все ещё только и говорили о «многословном красноречии нашего Фили»: «Нет, вы слышали?» – «Вы представляете!» – «Я до сих пор ушам своим не верю!» – как их постигло новое, не менее, а для многих даже более сильное потрясение: Филя вторично заговорил длинными предложениями с многосложными деепричастными оборотами.

Он с большим опозданием влетел в кабинет Мерина, где шёл утренний «разбор вчерашних полётов», замахал руками и, несмотря на присутствие в помещении женщины в лице Вероники Калашниковой, в выражениях стесняться, похоже, не собирался.

– Ну ведь не тридцать же седьмой год на дворе, в самом деле, Игорь Всеволодович, что ж они, как… ёпп… ёппонский городовой, взгляните на календарь: девяносто второй скоро, второе тысячелетие на носу, а они как… есть же закон о Комитете, там же ясно сказано… что ж они как… Или тогда давайте громко скажем, пусть все знают: мы – враги, гуси свиньям не товарищи, мы ловим преступников, вы строчите доносы – каждому своё. А нет, так отдайте кладовщика. Отдайте! Он же преступник, ёпп… На нём сотни краденых шуб висят, сотни. Не можете сами справиться – дайте нам его пощупать, одно ведь дело делаем! Нет, бл… блин! Они его у себя прячут и никому не показывают, ждут, когда сам созреет и всё им на блюдечке расскажет с каёмочкой…

– На блюдечке с каёмочкой не рассказывают, его подносят… – встрял было Александров, но на него зашикали.

– Нет, не подносят! – Филин понял его по-своему, продолжил кипение. – В том-то и дело, что не подносят, а прячут! Я второй день пороги обиваю этой их предвариловки, где больше трёх суток и держать-то запрещено без обвинения, а этот почти год уже там телевизор смотрит, в ус не дует, как это понимать?

– А у него, что – усы, как трубы?

– У кого? – На этот раз Филин его не понял.

– У кладовщика этого.

Смеховой реакции присутствующих Александр и на этот раз не дождался. Толя Филин умоляюще взглянул на Мерина: мол – урезонь своего подчинённого.

– Хватит, Саша! – Майор даже несильно ударил ладонью по столу. – Действительно ведь – чёрт-те что творится. Пойдём! – Он неожиданно резко поднялся, вышел в коридор, через две ступеньки побежал вверх по лестнице. Филин за ним еле поспевал.

– Подожди меня здесь, – приказал он, толкнул ногой дверь «предбанника» полковницы и, не обращая внимания на отчаянный вопль секретарши Шуры, вошёл в кабинет, сел напротив Сидоровой. Та оторвалась от бумаг, удивлённо вскинула брови. Мерин начал тихим срывающимся голосом:

– Клеорап… Клеопарта… товарищ полковник, я ведь не в частной лавочке работаю, а в государственном учреждении, правда? И выполняю, в частности, и ваши указания в том числе. А на деле выходит – я вынужден подставлять своих людей: их как мальчиков футболят…

– Здравствуйте, Игорь Всеволодович, – поздоровалась изумлённая полковница. – Или мы сегодня уже виделись?

В «предбаннике», не дыша, замерли Филин и Шура. Неслышно вошёл Александров.

– Ну что?

Филин пожал плечами: пока ничего.

– Что случилось? – шёпотом попыталась прояснить ситуацию секретарша. Толя на неё зашипел, замахал руками: помолчи, тут тако-о-е.

В кабинете тем временем происходила немая сцена: Мерин и полковница молча смотрели друг на друга. Первым заговорил Мерин:

– Простите, здравствуйте, Клеорапт… здравствуйте, товарищ полковник.

– Здравствуйте, товарищ майор. Слушаю вас. Что случилось?

– Случилось то, что моих работников не пускают в следственный изолятор КГБ, в камеру предварительного заключения…

– Ну, начнём с того, что они не ваши работники. Они работники, как вы справедливо заметили, государственные. Это раз. А во-вторых, Комитет госбезопасности имеет полное право «пускать» или «не пускать» в свои закрома тех, кого считает нужным. Как, впрочем, и мы с вами. Нет?

– Да, но…

– И никаких «но» тут быть не может.

– Но мне необходимо расследовать… – Мерин пытался пробить ледяную сталь полковничьего голоса, – расследовать, а…

– Вот и расследуйте. Доступными нам с вами способами. Ничего другого я вам посоветовать не могу.

Они замолчали. Сидорова вернулась к разложенным на столе бумагам. Мерин сидел в полной растерянности с раскрытым на букве «а» ртом.

В приёмной сотрудники слушали происходящее в кабинете в шесть напряженных ушей.

– Что они там говорят? – прошептал Александров.

Филин скривил лицо:

– То ли очень тихо, то ли молчат. Не пойму.

– Как это молчат? Совсем? Ну-ка, дай, – Саша на цыпочках подошёл, оттолкнул Филина, приник ухом к двери кабинета. – Правда, молчат.

В кабинете Сидорова продолжала заниматься бумагами. Мерин сидел в той же позе, разве что рот закрыл.

Наконец полковница поднялась, подошла к стеллажу, включила радиоприёмник.

Александров, не поворачивая головы, прошептал:

– Танцевать, кажется, собираются.

Секретарша Шура прыснула, уткнулась в ладони.

Клеопатра Сильвестровна вернулась к своему столу, всем корпусом наклонилась к Мерину, заговорила негромко:

– Я бы на твоём месте не била копытом, а радовалась щенячьей радостью. Такие удачи выпадают не часто. Работника МУРа не пустили в камеру к мелкому кладовщику-воришке. Раскинь, о чём это говорит? Вроде бы по всем статьям – наш клиент или даже обэхаэсэсников, а поди ж ты: им государственная безопасность занимается, боится, что он своими шубами подорвёт основы нашего государства, его, так сказать, устои. Раскинул? О чём это говорит? О том, что этот воришка для нас теперь не воришка вовсе, а золотая жила, мы из него мно-о-ого чего потянуть сможем. А со своим отношением к этим проклятым шубам я, каюсь, явно погорячилась: очень даже они меня теперь интересуют. И ты молодец, что послал меня куда подальше и продолжаешь ими заниматься.

– Я вас не посылал, – испугался Мерин.

– И напрасно. Иногда полезно бывает. Ну всё, шагай, у меня дел невпроворот. Жду доклада. А насчёт кладовщика твоего я постараюсь договориться – есть у меня в их конторе неплохая зацепка. Шагай.

Она смотрела на Мерина с материнской строгостью.

Слова о «зацепке» полковница бросила не на ветер. На следующий же день Мерин, получив право на допрос кладовщика, напутствовал Филина:

– Толь, не гони лошадей, ладно? Никаких отсебятин. Посмотри на него, спроси об условиях содержания – и домой. А мы уж потом будем с их руководством говорить о его экстрадиции к нам. Главное – что он сам скажет, если скажет, конечно. Это наша пока единственная ниточка, не порви. Без этой ниточки мы в полном нуле, даже в минусе, понимаешь?

Анатолий улыбнулся и сказал только:

– Хрен бы.

– Ты прав, – без особого труда понял его Мерин, – если бы не твоё давишнее «красноречие», хрен бы я побежал к Клёпе, хрен бы она меня выслушала и хрен бы пустила в ход свою «зацепку». И предстоящее свидание тоже хрен бы мы сегодня имели. Так, что ли?

– Молоток, – Филин одобрил меринский перевод своего монолога.

– И всё-таки – не гони лошадей. Лады?

– Ну! – сказал Филин, и это означало: не грузи голову, начальник, ты имеешь дело с высоким профессионалом.

По Москве, насвистывая знаменитую мелодию из оперы «Аида», Филин гнал с недопустимой скоростью.

Он лихо затормозил у изолятора КГБ, вышел из машины, перепрыгивая через лужи, подбежал к милицейской будке.

Ритуал прохождения был тот же, что и накануне, разве что более тщательный: дольше проверяли бумаги, сличали фотографии, звонили, открывали засовы…

В кабинет Коняева Толя вошёл с вопросом:

– Ну что, увезли на допрос?

Коняев выскочил из-за стола, протянул Филину руку, сказал, приветливо улыбаясь:

– Нон проблем, покушали и отдыхают. Прошу, – он пропустил посетителя вперёд.

Они шли длинными коридорами, поднимались по лестницам, у постов предъявляли пропуска. Наконец остановились у железной двери. Коняев достал ключи.

– Одна такая. Люкс с видом на море, – весело сказал он и жестом пригласил Филина войти.

Толя перешагнул порог.

Комната, действительно, мало походила на тюремную камеру: большая, светлая, с двумя зарешёченными окнами. У стены – журнальный столик, кресло, старый чёрно-белый телевизор… В правом углу – кровать. На ней лежал небольшого роста худощавый человек с запрокинутой головой. На пол стекала тоненькая струйка крови.

Коняев охнул. Взгляд его застыл от неподдельного ужаса.

Мерин остановил машину у бетонной высотки, щёлкнул замком, направился к подъезду. На стене рядом с дверью на чёрной мраморной доске значилось:

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОТДЕЛ ГРАЖДАНСКОЙ АВИАЦИИ (МОГА).

Мерин поздоровался с охранником.

– Не подскажете, как пройти к Хропцову Вилору Семёновичу?

– По какому вопросу?

– По личному, – улыбнулся Мерин и достал удостоверение МУРа.

Тот не стал его раскрывать, бегло окинул краем глаза:

– Второй этаж, пожалуйста, седьмой кабинет. Лифт направо.

– Спасибо, – Мерин пошёл по лестнице пешком и ему как раз хватило времени, чтобы выкинуть из головы возникшую грустную мысль: никогда России не быть богатой, пока у неё чиновник сидит на чиновнике и охранниками погоняет. Всегда будем «догонять и перегонять…».

Он постучал в дверь под номером 7 и… подумал, что не туда попал. Приёмная и кабинет находились в одной, метров под двести квадратов комнате, напоминавшей скорее часто показываемые по телевизору офисы воротил большого бизнеса, нежели рабочее место средней руки государственного служащего: посреди ветвистого зимнего сада голубело корыто «бассейна» с гротами, фонтанами и разноцветными рыбками, на ветвях одного из деревьев раскачивалась клетка с двумя жёлтыми попугаями, диваны и кресла приятно ласкали взгляд матовым отливом дорогой кожи.

Навстречу ему, не отрываясь от телефонной трубки, поднялся невысокий, немолодой человек с роскошной, закрывающей лоб пепельного цвета шевелюрой. Он указал Мерину на стул, даже предложил сигарету, но прервать телефонный разговор никак не мог, потому извинялся и жестами призывал к великодушию.

– Нет, нет, Бориса Георгиевича нет, Борис Георгиевич ещё в командировке, я всё доложу, да, да, да… – Этому «да», казалось, конца не будет.

Секретарша Мила, отделённая от хозяина кабинета высокой ширмой, короткими односложными репликами отвечала на непрерывные телефонные звонки и ловко управлялась с косметикой: судя по её опухшим глазам и неестественно красному носу, она недавно плакала и теперь силилась придать лицу прежнюю яркость.

– Да, да, да. Понимаю, – продолжала «шевелюра», не без интереса наблюдая за Мериным. – Непременно. Да. Сейчас же распоряжусь. Договорились. Всего доброго. Фу-у-ух, надоели, сил моих нет. Простите великодушно. Хропцов Вилор Семёнович.

– Мерин, майор Московского уголовного розыска.

– Очень приятно. Ещё раз простите: начальства нет, приходится отдуваться. Людмила Николаевна, – крикнул он секретарше, – голубушка, 147 и 21–16 на компьютер, будьте так любезны. Трушин Виктор Яковлевич и Кремнёва Лилия Осиповна. Вот их данные. – Он протянул Миле бумаги. Повернулся к Мерину: Чем могу быть полезен?

– Я, Вилор Семёнович, пришёл к вам за советом и помощью. И сейчас, простите, случайно оказался свидетелем вашего разговора с… э-э-э, как его фамилия?

– Кого?

– С кем вы только что говорили?

– А-а-а. Ники… Николаев, кажется. А что вас интересует?

– А зовут его?

– Кого?

– Николаева.

– Николаева? – переспросил Хропцов. – Как зовут Николаева? Я зову его по имени. Гриша. А отчества не знаю. Никогда не знал. А в чём дело?

– Скажите, Вилор Семёнович, если мне не изменяет память, 21–16 – это ведь Нью-Йорк?

– В смысле?

Мерин улыбнулся.

– В смысле – рейс Москва – Нью-Йорк?

– Кажется, да.

– И фамилию заказчика напомните, пожалуйста.

– Фамилию? Трушин Виктор Яковлевич.

– Нет, это 147-й, это другое направление. А 21–16, в Америку? Вы называли фамилию, я не запомнил. Что-то вроде Кремнёвой. Кремнёва Лилия Осиповна.

Хропцов повернулся к секретарской ширме, крикнул недовольно:

– Людмила Николаевна, вы ещё здесь? Может быть, хватит живописью заниматься? – И вновь обратился к Мерину: – Чёрт-те что, а не помощники. За смертью посылать. Простите, что вы сказали?

– Я вспоминал фамилию…

– А, да, да, совершенно верно: именно Кремнёва Лилия Осиповна. Верно.

– Она по заявке?

– Разумеется.

– И что за организация?

– Так это депутаты Верховного Совета. Им отказывать не разрешено. Гордость нашего отечества. – Последнюю фразу, дабы посетитель не принял её за крамолу, Хропцов произнёс полушёпотом: – У нас ведь в стране есть, чем гордиться: министерства, ведомства, аппараты руководителей страны… Ну и Верховные советы, разумеется. Этим в прошлом месяце пол-лимита отдали: у них как только каникулы – все за рубеж. С визами у них свои каналы, а билеты к нам, куда они денутся. Ну и по письмам. Пишут, просят. Вот у меня мартовские – видите сколько. – Хропцов холёными пальцами тронул лежащую на столе толстую стопку прошений. – Мы их называем «писателями»: Союзы, академии, организации, делегации – мало ли?

– А частные прошения не удовлетворяете?

Хропцов замахал руками, скривил лицо в искреннем испуге.

– Частные?! Да господь с вами, что вы, какие «частные прошения», что вы, эдак бы нас тут с потрохами съели и косточек не оставили. Что вы! – Он засмеялся так громко, что жёлтый попугай вцепился клювом в решётку и угрожающе зарычал. Мерин от неожиданности вздрогнул.

– Перестань, Яша, ты испугал нашего гостя, – Вилор Семёнович подошёл к клетке, просунул попугаю палец. – На, поклюй, успокойся. – Он вернулся к столу. – А вас что конкретно интересует?

– Да ничего конкретного, Вилор Семёнович. Так, дела текущие. Просто хотел узнать насчёт билетов, мечтаю жену в Париж отправить. Но если вы частные прошения не принимаете, то, как говорится, – он скорбно развёл руки в стороны, – на «нет» и суда нет. Пусть в очередях потолкается. Я оставлю вам телефон. Если вдруг что – в вашем распоряжении. – Он поклонился.

Хропцов протянул ему руку:

– Спасибо, рад был познакомиться.

Широкая улыбка на лице заместителя директора МОГА даже внешне выглядела фальшиво.

В коридоре Мерин столкнулся с секретаршей Милой. Нет, косметика ей не помогла: крупные слёзы оставляли на щеках девушки чёрные борозды. Что-то с ней совсем неладно.

– Простите, я могу к вам обратиться?..

– Нет, не можете. – Она прошла мимо, остановилась у телефона-автомата.

Мерин решил было подождать, но Мила его грубо отшила:

– Проходи, проходи своей дорогой. Арестуешь – тогда беседовать будем.

Она проводила его взглядом, набрала номер телефона.

– Юра, привет, это Мила. Юр, Лёшку убили. Не знаю, мне сегодня какой-то мент из МУРа сказал. Нет, я его не знаю. Не знаю, Юр. – Она горько всхлипнула, какое-то время не могла говорить. – Я заеду, Юр. Нет, я заеду. – Мила повесила трубку, вошла в приёмную, начала собирать сумку. Крикнула: – Я ухожу! Заболела.

– А что с тобой? Что это вдруг? – Хропцов заглянул за ширму.

Она вышла, не удостоив его ответом.

Вилор Семёнович подошёл к окну, выходящему на автостоянку.

Прежде чем выехать, Мерину пришлось сделать несколько сложных манёвров: старенький «Москвич» загородил ему дорогу.

Из окна кабинета Хропцов видел, как машина Мерина выбралась на Ленинградский проспект и вписалась в густой шумный поток. Он бросил попугаям горстку зёрен, подсел к телефону, набрал номер. Попугай недовольно вцепился в прутья клетки: «Мало, мало, мало».

В трубке раздался негромкий голос Рубикса:

– Вас слушают.

– Владис Николаевич? Хропцов говорит. Мне необходимо вас повидать.

Мила вела машину, почти не видя дороги: грудь сдавливал щемящий спазм, глаза застилали слёзы. «Лёшка, Лёшка, милый мой дурачок, кто ж тебя так? За что? Ты ведь даже мух убивать запрещал, говорил – пусть летают, что тебе жалко? Комаров можно – они кровь сосут, а эти безобидные, пусть летают. А сам вот отлетался…» Она заревела в голос, автомобиль понесло на встречную полосу. Загудели, завизжали тормозами машины. Мила очнулась, вывернула баранку: «Ну вот, Лёшенька, чуть было к тебе не отправилась. Встретились бы. Посмеялись».

Она подъехала к тротуару, уронила голову на руль, долго приходила в себя.

Чибилин открыл не сразу: надолго припал к «глазку», спросил для верности.

– Мил, ты?

– Я, Юра, открой.

Чибилин загремел замками.

– Входи. Я же сказал – не надо.

– Я сейчас уеду. – Мила, не раздеваясь, прошла в комнату, села на диван, достала из сумочки носовой платок, не таясь громко зарыдала. – Юр, что ж это делается, а? Что же это делается?! За что?

Юра прошёл в кухню, выглянул в окно. Нет, вроде никакого «хвоста»: его белая «Волга», Милкин «жигулёнок». Больше никого.

Он достал из холодильника минеральную воду, поставил стакан перед Милой:

– На, выпей.

Девушка замотала головой.

– Выпей, выпей. Жизнь, девочка, – это… Значит, где-то замкнулся, на себя сработал. Что ж теперь делать? Жизнь, девочка… Кончай, кончай, слышь? Не поможешь, кончай. Я сам как… Забыть, как не было. Теперь не поможешь. Жизнь, девочка… – Он никак не мог сформулировать, что же такое «жизнь».

– Ой, кошмар. Ужас какой-то. – Мила отпила воду, полезла за сигаретами. – Мы неделю назад вместе вот тут сидели. Помнишь?

– Ну а то. Конечно. Что я совсем… Выпьешь?

– Я за рулём.

– Немного. Помянуть надо. Это святое. – Чибилин открыл бар, достал фужеры. – Давай смотаемся на недельку куда-нибудь, а? Нервы ни к чёрту, – на глазах у него выступили слёзы.

– Мне не дадут. Я уже брала.

– Ладно, «не дадут». Договоришься с отчимом-то. Не чужой ведь.

– Он хуже чужого, Юра.

– Да ладно, я сам договорюсь. Море и солнце – это сейчас наше спасение. – Он разлил коньяк по фужерам. – Ну, давай… – Хотел что-то сказать, но передумал, повторил только: – Давай. Не чёкаясь.

Они выпили. Мила всхлипнула. Юра закрыл лицо руками.

– Эх, Лёшка, Лёшка… – и вздрогнул: с улицы донёсся резкий гудок автомобиля. Он вскочил, метнулся к окну.

Нет, всё в порядке: Милин «жигулёнок» загородил проезд грузовому фургону, водитель стоял на подножке, смотрел по сторонам, матерился.

Вилор Семёнович Хропцов расплатился с водителем такси, быстро перешёл улицу, скрылся в подъезде двухэтажного здания с вывеской МП «ЛИРА» на заляпанной глиной стене.

Директор малого предприятия Владис Рубикс, не поднимаясь из-за стола, окинул вошедшего недобрым взглядом.

– Ну?

– Владис Николаевич, я не рискнул по телефону…

– Дверь закрой.

Хропцов послушно захлопнул дверь, замер в нерешительности. Рубикс не мигая смотрел на него:

– Ну?!! Сядь, чего стоишь столбом. Слушаю.

Хропцов сел на краешек стула.

– У нас неприятности, Владис Николаевич. – Он замолчал.

– Ну слушаю, слушаю. Телись.

– МУР заинтересовался нами и, по-моему, на пятках у Юрия Чибилина.

Рубикс долго молчал. Наконец процедил сквозь зубы:

– Факты.

– Их человек был у меня…

– Плохо работаешь, Хропцов, – неожиданно заорал Рубикс. – Очень плохо! Я тебе об этом уже не первый раз говорю. Сначала Гривин, которого убрать-то по-человечески не смогли, наследили повсюду. Теперь этот!.. Где он?

Хропцов молчал.

– Я спрашиваю – где он?!

– В Сочи, – еле слышно пролепетал Вилор Семёнович.

– Где??! – Рубикс медленно поднялся. Если бы на столе в этот момент находился чернильный прибор или хотя бы топор – любой предмет, вне всякого сомнения, был бы разбит о голову заместителя директора МОГА. – В Сочи?! – грозно переспросил он. – Отдыхает? Ну-ну: – Глаза его постепенно наливались кровью, ещё мгновение и – бешенство директора малого предприятия могло обернуться для Хропцова совсем уж непредсказуемыми последствиями. Но, видимо, какой-то небесный постоялец всё же охранял жизнь Вилора Семёновича: именно в этот момент зазвонил телефон. Рубикс схватил трубку и с размаху шарахнул ею об пол. – Вот как с тобой надо бы! Да руки марать не хочется.

Крупное мясистое лицо его тряслось при этом, как плохо застывший студень.

– Чибилина поблагодарить за работу! Немедленно!! И не так, как Гривина! А так, чтобы комар носа не подточил! Ясно?! Головой отвечаешь! Мразь.

И он брезгливо махнул кистью руки, что нужно было понимать как желание поскорее избавиться от стоящей перед ним мрази.

* * *

Мастерская по изготовлению визитных карточек называлась «Мосбытпром». На стенах рядом с планом эвакуации на случай возникновения в мастерской пожара висели образцы бланков визиток и правила их заполнения.

Семён Дибцев наклонился к небольшой щели в окне стола заказов, просунул приёмщику лист бумаги:

– Вот текст. Четвёртый образец.

Приёмщик, молодой беззубый парень, долго изучал написанное. Просунул лист обратно.

– Щещвёрщый не щелаем.

– Чего-о-о?

– Не щелаем щетвёртый, – пояснил парень.

– А какой делаете?

– Никакой. Щуши нет.

– Чего нет?

– Щущи.

– Туши, что ли?

– Щущи.

Дибцев достал бумажник, просунул в щель купюру.

– Мне срочно надо.

– Вщем надо щщощно, – пряча деньги в карман, недовольно буркнул приёмщик. – Давай, щто там у тебя? – Он долго изучал написанное. Уточнил: – Щто тут: Щи?..

– Чи-би-лин, – по складам продиктовал Дибцев.

– Щи-би-лин, – повторил шепелявый парень. – Щелефон домащний?

– Домашний, домашний.

– Щлужебного, щто – нет?

– Нет.

Было видно, что парень отсутствием у заказчика служебного телефона остался очень недоволен.

– Не работаещ, щто ли?

– Работаю. А телефона нет.

– Щколько?

– Ну – штук пять.

– Меньще щта не делаем.

– Давай сто, если не делаете. Сколько с меня?

– Пжейщкужант у щебя над головой, – слово «прейскурант» далось ему особенно трудно.

Дибцев взглянул «у себя над головой», просунул в щель указанную в прейскуранте сумму. Приёмщик убрал деньги в ящик стола, начал выписывать квитанцию.

– На пящнащщатое мая.

Семён достал из кошелька, пропихнул в щель ещё одну купюру. Сказал:

– Я зайду после обеда.

Шепелявый парень спрятал деньги в карман, неуверенно пожал плечами:

– Жайди.

Дибцев вышел на улицу.

Мерин постучал, приоткрыл дверь кабинета Хропцова:

– Можно?

Вилор Семёнович вскочил из-за стола, протянул ему руку. Хозяин кабинета был приветлив и, как показалось Мерину, несколько смущён.

– Добрый день, Игорь Всеволодович, проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Простите великодушно, что побеспокоил, но вы сами сказали звонить, если что, а у нас тут тако-о-ое, я до сих пор в шоке, в себя прийти не могу, просто ЧП, знаете ли… Простите. – Он подошёл к телефону, набрал несколько цифр. – Олечка, зайдите ко мне, пожалуйста. Это наш сотрудник, она вчера присутствовала при этом ужасе…

Мерин сел в указанное кресло, мельком оглядел знакомый интерьер. Всё то же: рыбки плавают, попугаи на месте. Секретарши Милы на месте не было.

– Вчера в конце рабочего дня, – Хропцов устроился рядом с Мериным, заговорил негромко, – приходит молодой человек и, не называя себя, я ушам своим не поверил: «Десять билетов до конца месяца на 21–16». Десять!!

– Это Нью-Йорк, – уточнил Мерин.

– Ну да. В том-то и дело. 21–16. Дефицитнейшее направление. Люди месяцами стоят в очередях – вы же знаете любовь нашего руководства к полётам граждан за рубеж. А этот – десять билетов ему подавай! Ни бумаг никаких, ни ходатайств – ничего! Ничего! Просто: «Десять билетов на 21–16 на разные числа». Я говорю – у нас так не бывает…

В дверь постучали:

– Можно, Вилор Семёнович?

– Да, конечно, заходи, Олечка. Это наша сотрудница, Ольга Мурадовна, а это Мерин Игорь Всеволодович, работник Московского уголовного розыска, майор милиции, – Хропцов представил посетителей друг другу.

– А это Хропцов Вилор Семёнович, генерал в отставке, – Мерин попытался разбавить напряжённую атмосферу кабинета, но сотрудники МОГА его не поддержали, шутка повисла в воздухе неуместным в данной ситуации придатком.

– Я попросил Ольгу Мурадовну зайти, она была свидетельницей той ужасной сцены, – Хропцов на мгновение задумался. – На чём мы остановились? А-а, да, так вот, я говорю – у нас так не бывает… это уже при вас, Ольга Мурадовна? – Та усиленно закивала головой. – Да. Вот. Я говорю, что так не бывает, билеты в кассе, а у нас тут заявки… э-э-э… запросы, бронь, – он тронул лежащую на столе кипу бумаг, – мы билетами не распоряжаемся. И тут этот молодой наглец говорит: «Десять билетов, мне – пять». – Хропцов долго смотрел на молчавшего Мерина и, не дождавшись звуковой реакции с его стороны, продолжил: – Понимаете?! Пять билетов ему. А остальные?! Я, извините, обалдел. – Он жестом пригласил Ольгу Мурадовну подтвердить его слова, женщина возмущённо заёрзала на диване: «Ужас, ужас». – Да нет, Ольга Мурадовна, это, знаете ли, не «ужас», это криминал, если я хоть что-то понимаю в медицине! – Сотрудница с укоризненным отчаянием развела руками: как можно, вы(!) да не понимаете в медицине! – Вот так, Игорь Всеволодович, – отвернулся от неё Хропцов, – прямым текстом: десять билетов, пять ему. А остальные пять, я прошу прощения, кому?

Мерин молчал, «мучительно соображая», кому же это, действительно, предназначались остальные пять билетов. Наконец спросил:

– А как он выглядел?

Хропцов заметно обрадовался вопросу. Встрепенулся:

– Да, вы знаете, такой… молодой, нормальный, вроде даже симпатичный…

Сотрудница с этим описанием категорически не согласилась:

– Ничего себе «симпатичный»! Уголовник!

Хропцов строго на неё глянул.

– Подожди, Олечка! – и опять повернулся к Мерину: – Вот такие дела.

– Ну, и?..

– «Ну, и»! – повторил Хропцов, давая понять неуместность подобного вопроса. – Я, разумеется, указал ему на дверь. Но сам факт! Это ж чёрт-те что! И я решил позвонить вам, простите ещё раз…

– Нет, нет, что вы, правильно сделали, Вилор Семёнович, я вам очень благодарен. Если не трудно, опишите, пожалуйста, его поподробнее.

– Ну, молодой человек, густые тёмные волосы, карие, по-моему, глаза, а?

– Чёрные, – уточнила Ольга Мурадовна.

– Одет… э-э-э-э… так… нормально…

– А какие-нибудь особые приметы?

– Особые? Да вроде… так… ничего особенного, ни усов, ни бороды. Он обещал зайти ещё раз. Наглость беспредельная – ничего не боятся.

– И никаких документов, – Мерин произнёс это без вопросительной интонации.

– Никаких! Ни бумаг, ни ходатайств. Ничего! Он даже визитную карточку оставил. Я не стал смотреть. Выбросил.

– Выбросили?!

– Ну, а зачем она мне? – очень искренне удивился Хропцов. И тут же понял, какую совершил оплошность, засуетился, заохал. – Ах ты, господи, как же я не догадался-то, ай-яй-яй, глупость какая. Прошу прощения. Если, дай бог, не убирались, я её, кажется, в урну бросил.

Он полез под стол, достал мусорное ведро, вытряхнул содержимое на пол. Мерин обошёл угол стола, присел на корточки рядом с заместителем заведения.

– Господи, неужели выбросили? Ольга Мурадовна, вы утром пришли – никто не убирался?

– По-моему… э-э-э… – она явно не знала, что сказать, – э-э-э… по-моему…

– Это не она? – Мерин поднял смятую бумажку.

– Она! – возопил Хропцов. – Ну слава богу. Дайте-ка. – Он разгладил визитку. – Она, она, голубушка, точно она. Ну что? Скажите после этого, что бога нет? Есть бог!

На визитной карточке значилось: Чибилин Юрий Михайлович. Президент МП «Сигнал». Москва, Басманная улица, 17, квартира 41. Телефон 229-17-37.

– Я позволю взять её с собой, не возражаете?

– Да ни боже мой, берите, берите! Разумеется. Мне-то она… Я так рад, что хоть чем-то смог помочь этому беспределу. То есть… э-э-э… – Хропцов, похоже, остался не очень доволен формулировкой своей мысли, спохватился: – То есть я хочу сказать, что рад, что я, что я рад, что смог, чтобы… ну вы меня поняли. Волнуюсь. Как говорится: от радости в зобу дыханье спёрло. Берите, конечно.

Он неумело пыжился выглядеть по-настоящему счастливым человеком.

Мерин поспешил распрощаться: в висках застучало – отбойные молоточки затеяли своё привычное дело.

В машине он удобно устроился на заднем сиденье, принял излюбленную позу: кулак на кулак, «кочан головы» сверху – предстояло срочно обдумать всё произошедшее. А произошло явно что-то из ряда вон выходящее. Если его, Мерина, сочли здесь круглым идиотом, то это большая удача, по меньшей мере 1:0 в его пользу: он ведь так старался. Комедия с визитной карточкой была разыграна – ни в какие ворота, из рук вон плохо, как в провинциальном театре, где не только никогда не читали, но даже не слышали фамилию великого реформатора русского театра Станиславского. Ладно, качество исполнения дилетантами своих ролей можно опустить, в конце концов не всем дано так же убедительно притворяться, как иным народным артистам. Но – цель? Зачем? Кому это нужно? Связано ли хоть как-то с убитым Гривиным, у которого в машине нашли бланк неиспользованного билета в Америку? Зачем такая примитивная, многоходовая инсценировка? Без сомнения, чтобы навести следствие на некоего Чибилина Ю. М: «Вот вам на блюдечке и адресок его, и телефончик. Пользуйтесь на здоровье». Спасибо, конечно, только чем же это вам так насолил бедняга Чибилин? Тем, что за билеты в Америку взятку предложил и до такой степени оскорбил ваше человеческое достоинство, что промолчать вам невмоготу? Так это вы рассказывайте в детских садиках слабоумным деткам, а все остальные давно-о-о знают, что советские, у которых, как известно, «собственная гордость», без взяток не работают. Это считается неприличным и называется «отсутствием корпоративной этики». Тогда – зачем? По чьей инициативе? Кто кукловод? Кто автор этой бездарной пьесы, разыгранной статистами ещё более бездарно? А шубы? Эти злосчастные шубы, к которым в результате так прикипела Клеопарта? Имеют они?.. Стоп, стоп, стоп…

Мерин всем телом откинулся на спинку сиденья, долго и яростно массировал затёкшую шею. «Стоп, стоп, стоп и ещё раз стоп»! Не далее, как вчера, в шофёрской забегаловке на Неглинной улице… Он опять что было сил вперил лоб в кулаки.

Перед глазами отчётливо, в мельчайших подробностях всплыло вчерашнее происшествие.

Эту шофёрскую «стоячку» на Неглинке Мерин предпочитал всем остальным: недалеко от конторы, быстро, дёшево и невкусно – не растолстеешь. Свободных столов было много, он облюбовал один из них, но тут же рядом поставил свою тарелку человек в низко надвинутой на глаза форменной шофёрской фуражке и тёмных очках. Ел он быстро, торопился. Мерин невольно подумал: как ни падают деньги в цене, а заработать всем охота – быстро отобедал, глядишь, лишняя десятка в кармане.

Таксист доел котлету, разложил перед собой лист бумаги, написал на нём что-то, сложил вчетверо, поставил сверху солонку, придвинул сооружение к Мерину.

– Посоли. Котлета несолёная.

И пошёл к выходу.

Мерин проводил его удивлённым взглядом, развернул записку. Неровный, корявый почерк: В очереди на Ленинградке, где меняют валюту, предлагают билеты на самолёт в Америку, если согласишься взять за бугор шубу.

Подписи не было.

Вчера он не то чтобы совсем не обратил внимания на странный эпизод, в висках даже несильно застучало, но дальше этого дело не пошло – помешала текучка. А вот теперь… Опять эти проклятые шубы.