Текст книги "Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г"

29 марта. Час ночи. Без единого выстрела, под покровом непроглядной темноты, поисковая группа оперативной разведки федотовского полка ушла на задание.

Воронцов и Гуленко подбирали людей для такой операции из десантников, имевших уже немалый стаж «работы за кордоном» – то есть в тактическом и стратегическом тылу противника. Однако, даже среди этих бывалых ребят, не знавших ни страха, ни сомнения, ни чувства сострадания, выделялся особыми качествами характера молодой и красивый парень с сержантскими погонами по кличке Борька-Зверь. Фамилии его никто не знал. Да и имя его, по мнению многих, было «кликухой». И погоны сержанта не соответствовали той роли, которую он играл. Гуленко, Воронцова, Федуна он называл не иначе как на «ты» и по имени. Он великолепно говорил по-немецки, по-венгерски, по-польски, по-румынски. При допросе пленных он зачастую выдавал себя то за берлинца, то за австрийца, то за венгра – эффект бывал самый неожиданный и очень сильный.

Ему можно было дать лет под тридцать – необыкновенно физически развитый и ловкий, натренированный в различных приемах рукопашного боя, он, несомненно, сознавал себя «асом» десантной разведки. Выражение лица значительное: высокий лоб, прямой нос, тонкие жесткие губы и черные холодно-бездушные, жестокие глаза, заставлявшие трепетать пленных.

Вместе с Борькой-Зверем за реку ушло четверо. О том, как они собираются преодолеть дамбы и водную преграду, никому не было известно. Группа ушла, и потянулись томительные часы ожидания. Одолевает сон. Пристроившись в одном из окопчиков, я задремал – было холодно и сыро, от реки тянуло мозглотою и туманом. Телогрейка не помогала, и зубы стучали в такт дрожи всего тела. Сном я забылся только на рассвете. Сколько удалось мне поспать – не знаю. Разбудил меня Ефим Лищенко.

– Товарищ старший лейтенант, проснитесь. Там немцив привели.

Слова эти заставили меня вскочить. Сделав несколько движений руками, чтобы окончательно согнать сон, я направился туда, где уже стояли Федотов, Шаблий, Воронцов, Гуленко, разведчики и трое немецких солдат в мокрой эсэсовской униформе танкистов «кампфгруппы» войск СС. Их черные фигуры до половины рисовались резким контуром на фоне предрассветного светящегося неба, а нижней своей половиной как бы растворялись в туманном сумраке земли. До восхода солнца оставалось приблизительно около часа. Борис, с откинутым на ремне «шмайсером», прохаживался между пленными и командирами полков. Как выяснили из документов, пленные были двадцать седьмого года рождения – совсем мальчишки.

Справа стоял низкорослый, рыжеватый крепыш с ефрейторскими нашивками, физически сильный и здоровый. Под копной волос низкий лоб, приплюснутый нос и сумрачный взгляд глубоко посаженных, маленьких серых глаз. Он, видимо, сопротивлялся – полные губы его разбиты, в углу рта струйка крови. Рукава его черного мундира засучены, и видны сильные и большие кулаки. В центре – стройный блондин, лицо открытое и, если б не обстановка, то можно сказать, приветливое. Солдат этот напоминал тип остзейских или прибалтийских немцев – статных, красивых, физически сильных. Третий – полная противоположность предыдущим. Высокий, худой и сутулый. Большой горбатый нос, впалые щеки, землистый цвет лица, курчавые черные волосы. Крупные, выразительные глаза полны ужаса. Солдата бьет частая нервная дрожь. Воспаленные губы что-то шепчут.

Допрос пленных Борис ведет самостоятельно, даже не советуясь ни с командиром полка, ни с начальником разведки. Выяснив то, что ему нужно, он докладывает Федотову:

– Пленные из сводной роты «кампфгруппы» танковой дивизии «Викинг», переформированной в пехотное подразделение после потери танков. Первые двое – рабочие, а третий – студент. Этот вот, с ефрейторскими нашивками, из них самый твердолобый, заявляет, что на вопросы не личного порядка они отвечать не собираются.

Борис помолчал. А потом, с какой-то особенной дьявольской улыбкой, произнес:

– Ну что же. Посмотрим!

Мне, даже не знавшему, что, собственно, собирается делать Борис, стало как-то не по себе только от одного тембра его голоса. Борис прошелся перед пленными спокойно, уверенно, величественно. Достал из кармана дорогой портсигар, вынул сигарету, слегка размял ее пальцами и произнес спокойным, ледяным тоном:

– Бис мейне цигареттэ брент, гебе ихь дем ерстен фон инен дрей ди мёглихькейт фернунфт анцунэмен. Собальд мейне цигареттэ эрлёхт инд ихь кейне фрейвиллиг антворт бэкоммэ урид дер Гефангенэ штандрехтлихь эршоссен. (Пока моя сигарета горит, я предоставляю возможность одуматься первому из троих. Как только сигарета потухнет, а добровольного ответа не последует, пленного расстреляют на месте по закону военного времени.)

Наступила пауза. Борис смотрел торжествующе спокойно. Пленные озирались по сторонам. Они, очевидно, до конца не верили в то, что кто-то, так вот, вдруг, ни с того ни с сего может лишить их жизни. Рыжеватый ефрейтор стоял спокойно, глядя на курившего Бориса. Только желваки играли на его массивных скулах да в маленьких глазках сверкал лихорадочный огонек ненависти. Борис кончил курить и, улыбнувшись одной стороною узкого рта, показал сигарету ефрейтору. Затем, оправив гимнастерку под ремнем, довольно миролюбиво спросил:

– Альзо? (Итак?)

– Зухэ ди Феррётер андерсво (Предателей поищи в ином месте), – грубым, раскатисто-отрывистым голосом выкрикнул рыжеватый ефрейтор, – вир зинд СС-Лэйтэ, вир зинд кейнен руссишен Шмутцфинк, вир вейдерн унс цу антвортен. (Мы эсэсовцы, а не грязные русские свиньи, мы не желаем отвечать.)

– Что он там лает? – спросил Воронцов. – Переведи!

– Он говорит, – усмехнувшись, процедил сквозь зубы Борис, – что они эсэсовцы, а не грязные русские свиньи. И отвечать не желают.

Спокойно, без малейшего признака нервозности, Борис вынимает вороненый «парабеллум». И едва лишь Борис закурил вторую папиросу, черноволосый и худой солдат из студентов закричал:

– Нур нихьт эршиссен! (Только не стреляйте!)

– Антвортэн зи фрейвиллиг. (Говорите откровенно.), – тоном, не терпящим возражений, произнес Борис.

– Яа. Яа. Вир зинд берейт. (Да. Да. Мы готовы.), – поспешно ответил красивый блондин.

– Нун гут, – согласился Борис и, обратившись к Федотову, перевел: – Они согласны говорить.

Щелчком пальцев отшвырнув сигарету, Борис стал спрашивать о наличии танков.

Красивый блондин ответил:

– Эс гибт нур Шютценпанцдрваген. (Только бронетранспортеры.)

– Спроси сколько? – поинтересовался Федотов.

– Виефиель компание цёельт дю «Кампфгруппе»? – спрашивает Борис.

– Дрей, ес кан зейн, фюр компиние, – поспешно ответил черноволосый солдат.

– Три, возможно, четыре роты, – перевел Борис. И стал спрашивать о наличии проволочных заграждений, траншей, дотов, землянок. Осведомился о расположении огневых позиций противотанковых батарей, полевых батарей, минометных батарей.

Пленные отвечают охотно, говорят о том, что знают, что видели собственными глазами в пределах переднего края их батальона. Черноволосый, виновато улыбаясь, попросил воды. Ему дали, и он стал жадно пить, вцепившись в кружку и стуча зубами о ее края.

Узнав то, что было нужно, подполковник Федотов приказал отправить пленных в разведотдел штаба дивизии. Пленных увели. А мы, расположившись под прикрытием дамбы, стали готовить документы на предстоящее артиллерийское наступление.

Из-за гор на востоке вставало солнце, и утро началось активной пулеметно-минометной перестрелкой. Потом вступили наши батареи тяжелых минометов. Только стрельба эта ничем не напоминала нам того артиллерийского наступления, к которому мы все уже успели привыкнуть. Федотовские батальоны сидят за дамбой и не двигаются с места. Похоже, что командир 351-го полка не спешит с форсированием реки-канала Раба.

– Что он тянет, чего выжидает? – как бы про себя рассуждает Шаблий. – Или у Виндушева какой-то очень тонкий тактический замысел, которого я не в состоянии разгадать? Может быть, он людей бережет?

В восьмом часу утра подполковнику Федотову доложили, что противник, оставив линию обороны, поспешно отходит в северо-западном направлении. Командир 351-го дал команду, и после короткого профилактического налета нашими минометами федотовские роты стали переправляться на противоположный берег реки-канала Раба.

Около девяти утра пришла и наша очередь сниматься с позиций и переправляться через канал Раба. Начальник штаба Коваленко отправился в тылы проконтролировать свертывание дивизионов. Автомашины и орудия пойдут по шоссе через мост у Остффьашсцоньфа и далее через Урай-уфалу, Вамошчалад, Начьчереш, Чер. По данным разведки, противник закрепляется на рубеже небольшого городка со странным названием Иван.

Подполковник Шаблий решил идти с группой управления напрямик до шоссе Урайуфалу-Ник, приказав Коваленко подать туда машину. Переправившись на противоположный берег по понтонам, мы шли по тем местам, где еще час назад был передний край противника. Шаблий любит посмотреть на результаты своей работы – земля и песок постепенно опадали, под слоем серого налета пыли неподвижно лежали тела в черных мундирах.

Неожиданно перед нами, словно из-под земли, возникает фигура командира батареи Пашки Бовичева. Я даже не сразу узнал его.

– Эй, ребята! – кричит Бовичев. – Напиться нет ли?

Физиономия красная, потная, во всю ширину размазанная грязью. Черные глаза горят лихорадочным блеском. Солдаты протянули фляги. Павел схватил одну из них и стал жадно глотать воду. Струйки текли ему на грудь.

– Ты откуда такой? – спрашиваю я его.

– Вон, из траншеи, – отвечает Бовичев, показывая рукой, – ходов у них там. Как кроты все изрыли. Понимаешь?! Переправился я с пехотой и попал в этот хитрый лабиринт. Автомат оставил, пистолет в кобуре. А навстречу немцы, из-за поворота траншеи. Человек пять, и все в черном. Глянул, а со мной никого из наших. Что делать? Я за кобуру, а она закрыта. Никак тренчика не сорву. А они увидали меня и драпать. – Пашка лихорадочно смеется. – Так и разбежались – они в одну сторону, а я – в другую.

Бовичев присоединился к нам, и мы продолжаем двигаться через поле в северо-западном направлении. Километрах в двух от дамбы путь наш пересекает неглубокая лощина, по дну которой, извиваясь, течет неширокая речка Репче. За лощиной виднеется шоссе, обсаженное высокими пирамидальными тополями. А там, еще дальше, железная дорога и село Вамошчалад.

С пригорка, навстречу нам, спускается к реке партия пленных в черных мундирах с эмблемой «мертвой головы» на петлицах и пилотках. Молодые парни лет семнадцативосемнадцати. И сопровождают их такие же мальчишки, только с голубыми погонами десантников и звездочками рубиновой эмали на лихо заломленных на ухо меховых зимних шапках. Какой контраст. Наши – в замызганных, линялых, обтрепанных гимнастерках. А те – в добротных, черного сукна эсэсовских мундирах и прочных яловых сапогах на гвоздевом кованом ходу. Лица наших курносых парней сияют самодовольной улыбкой. Голубые погоны сверкают на солнце. Лица пленных – серые и осунувшиеся, а эмблема «мертвой головы» вызывает ощущение мрачной, «могильной» обреченности.

– Пехота далеко ушла? – справляемся у конвоиров.

– Далеко, – отвечают, – отселе не видать.

– Гордые ребята, – смеется Шаблий.

На шоссе под тополями ждет нас «шевроле» Панченко.

– С приятной прогулочкой, – кричит он из окна кабины, подкручивая кольца своих черных усов, – милости прошу, товарищ подполковник!

Командир полка садится в кабину, мы все размещаемся на решетчатых скамейках. Панченко дает газу и оставляет на шоссе шлейф пыли.

При въезде в деревню Урайуфалу, возле забора, под кустами пыльной акации лежало несколько человек убитых, всё в тех же – черных мундирах СС. За деревней по обочине шоссе – разбитые автомашины серо-коричневого цвета с непривычными номерными знаками. Очевидно, наши танкисты уже успели спихнуть их с проезжей части дороги. Поворот на Вамошчалад. Слева роща, посеченная огнем артиллерии, а на опушке – разбитые фуры, тела упряжных битюгов с короткими хвостами, догорающий штабной фургон и несколько убитых. Опрокинутая легковая машина и гонимые ветром, порхающие в воздухе листы бумаги.

По дороге, от деревни Вамошчалад, навстречу нам идут группы пленных всё в тех же черных мундирах. Борька Израилов вдруг резко по-сухаревски свистнул. Немцы обернулись. Тут Борька скорчил им рожу, приставив оголенные по локоть руки со сжатыми кулаками к подбородку, крест на крест. Получилось подобие их эмблемы «мертвая голова». Пленные хмуро опустили головы. А наши захохотали во все горло.

Вот и деревня Чер. Обычная, ничем не примечательная венгерская деревня. Вдоль улицы белые, чистенькие каменные или глинобитные дома, крытые либо камышом, либо черепицей. У дома сад, по забору акация, шиповник или жимолость. Группа управления полка обосновалась на восточной окраине в первом приглянувшемся доме. Шаблий встретился с Федотовым, и они что-то долго совместно обсуждали. Вернувшись, командир полка оповестил всех офицеров, до командира батареи включительно, приказом: явиться немедленно на совещание в расположение штаба полка.

– На данный момент ширина прорыва фронта противника, – говорит Шаблий, – достигает трехсот километров, с глубиной до ста пятидесяти. Перед нами разъяренные неудачами эсэсовские части. Они знают, что им не удержать Венгрии, а потому сопротивление их должно возрастать. Поступило неофициальное сведение о подходе крупных резервов. Появилась возможность контрудара со стороны противника. Ввиду этого, нам надлежит обратить особое внимание на оборудование рубежа обороны в районе восьмисот метров южнее населенного пункта Иван. Противник закрепился и создал тут крупный опорный пункт, который нам предстоит штурмовать с боем. 351-й стрелковый полк при поддержке 534-го минометного в составе обоих дивизионов и одного дивизиона 211-го гаубичного получил задачу продолжать наступление и овладеть опорным пунктом Иван.

Совещание окончилось, и командиры дивизионов и батарей отправились оборудовать свои наблюдательные пункты в непосредственной близости от передовых траншей нашей пехоты. Федотовские стрелки вкапывались в грунт.

– Чуешь, Андрей, – говорит мне Вася Видонов, – как высшее штабное начальство – Пучков да Бухвалов – печется о нас. Все «неофициальные сведения» подбрасывает. То о «неведомом оружии немцев», то о возможности «внезапных контратак». Умора, да и только. – Вася рассмеялся, а мне представилось, что он стал похож на маленькую обезьянку. Засмеялся и я, вспомнив, как Шаблий однажды назвал его «гномиком».

Немцы, окопавшиеся по южной стороне Ивана, опутавшие свои позиции колючей проволокой, донимали наши передовые траншеи и наблюдательные пункты постоянными обстрелами из легких минометов и орудий прямой наводки. До позднего вечера лазил я по переднему краю, побывал на батарейных НП и тут же, по ходу дела, наносил огневые точки противника на крупномасштабную карту.

С передовой вернулся усталый, потный и пропыленный. Не один раз прижимал меня к земле то минометный налет, то артиллерийский обстрел. Раздевшись, я вымылся холодной водой у колодца, сел и опустил натруженные ноги в лоханку. Ледяная вода обожгла воспаленные ступни, и по всему телу прошла приятная дрожь. Мадьяры, под руководством Шуркина, готовили ужин. Откровенно говоря, я еще не представлял себе, что, собственно, собирается наше командование делать с этим опорным пунктом.

Поужинав, я лег отдохнуть, так как не спал уже которые сутки. Но едва глаза мои сомкнулись, а сам я начал испытывать состояние блаженного покоя, как в комнату ввалился Борька Израилов. На нем черный комбинезон танкиста, с которого он даже не спорол эмблемы «мертвой головы», кожаный шлемофон на затылке и огромный эсэсовский тесак на поясе. Физиономия Борьки плывет в улыбке, глаза сверкают счастьем.

– Земляк! – кричит он. – К тебе первому с подарком! Трофейный бронетранспортер отхватили! Люкс! Целехонький и на ходу. Наше дело правое – враг разбит! Пойдем смотреть.

На улице возле дома стоит немецкая бронемашина, точно такая же, как и та, которую мы вначале подбили, а потом бросили. Разведчики облепили кузов. Жук возится с турелью. Броневик в полной исправности, с запасом горючего, продуктов и вина. На дне кузова – ящик галет, сало, банка меда, консервы и бочонок бора.

– С таким-то провиантом, – восторженно декламирует Борька, – нам ли пропадать?!

Я стою и удивляюсь, и восхищаюсь их энтузиазмом. Никто им не приказывает, никто не заставляет их обзаводиться этакой машиной, на которой их же могут и послать куда угодно – на опасное задание, в боевую разведку. И они сами нашли этот броневик, решив, что он им действительно пригодится. Подошел командир полка, посмотрел на Бориса Израилова и усмехнулся. Борька тут же решил продемонстрировать качества своего нового приобретения. Вышибив запертые ворота, он круто развернул машину и проехал вдоль забора, подминая палисадник, сшиб телеграфный столб и выскочил через кювет на шоссейную дорогу. Из люка высунулась довольная Борькина рожа:

– Порядок, товарищ подполковник! Наш дилижанс обладает феноменальными свойствами и силой.

– А на ходу, исправен? – спросил Шаблий. – Подвести не может?

Борис Израилов сел на место, включил скорость и дал газу – машина на пределе пошла по дороге. Дойдя до перекрестка и развернувшись, он вернулся в том же темпе.

– Вижу, – сказал Шаблий и обернулся ко мне: – Пойдем-ка, кое-что обсудить нужно.

Мы вошли в автобус. Шаблий подошел к столу и развернул карту.

– Вот смотри: это место у меня вызывает сомнение. Я уговорил Павла Николаевича Федотова послать разведку. Теперь я думаю, а нельзя ли использовать этот броневик?!

– Отчего же, – говорю я, – попробовать можно. В объезд по шоссе пройдем сколько будет удобно. А там можно и пеше. Во всяком случае, обстановка сама покажет.

– Тогда свяжись с капитаном Воронцовым. Они в крайнем доме и, наверное, уже готовятся.

Одевшись по походному, я отправился к Воронцову. Узнав, что есть бронетранспортер, он пришел в восторг и тут же изложил свой план.

– Выезжаем немедля, – говорит серьезно, без тени веселого бретёрства, так свойственного ему, – под покровом ночи проникаем на предельную глубину, а поиск проведем на рассвете. И обратно! Идет?!

– Идет! – говорю я. – Бери своих человек шесть, да моих будет столько же. Хватит?!

– Хватит! – отвечает Воронцов.

30 марта. Едва время перевалило за полночь, наш десант двинулся в путь через Чафордианошту по шоссе строго на северо-запад. Общая протяженность пути порядка шести километров. К опорному пункту противника – Ивану подошли метров на шестьсот, благополучно миновав посты боевого охранения немцев. И по звуку, и по силуэту они, несомненно, должны были узнавать «свою» машину. Таким образом, проникли мы до перекрестка дорог. Дальше на машине идти было рискованно, и группа пехотной разведки, во главе с Борисом по кличке Зверь, ушла в поиск. Броневик стоял в боевой готовности – Серега Жук дежурил у турели, надев на голову немецкий шлем. Начинало светать, все яснее и яснее обозначались дома Ивана, ряды колючей проволоки, рогатки на шоссе, а ближе к лесу просматривались замаскированные танки противника. Их было достаточно много, и я подумал, что предположение о возможной контратаке не такое уж необоснованное. Вернулась пехотная разведгруппа Бориса и погрузилась в машину через открытый нижний люк. Не обратив на себя никакого внимания, мы благополучно тронулись в обратный путь. Языка взять не удалось, но и так было ясно – противник сконцентрировал здесь немалые силы пехоты, танков и артиллерии. В Чер вернулись на рассвете.

Капитан Воронцов пошел докладывать о результатах рейда подполковнику Федотову, а я – подполковнику Шаблию. Потом все вместе собрались у командира 351-го стрелкового полка.

– Только что, – говорит подполковник Федотов, – я получил приказ Виндушева оставить Иван и, идя на правом фланге дивизии, продвигаться в западном направлении через Шимашаг, Чепрег, Кёсцег.

– Оставив на фланге и у себя в тылу ивановскую группировку немцев? – переспрашивает Шаблий. И рот его кривится в саркастической усмешке. – Да. Стоит нам только повернуться правым плечом вперед и подставить свой правый фланг, как все эти танки и артиллерия противника ударит по нам с тыла! Вот так!

– Конкретно, Федор Елисеевич, что ты предлагаешь? – подумав, задает вопрос Федотов.

– Я, Павел Николаевич, – говорит Шаблий, – предлагаю вот что: пока мы стоим на огневых позициях и занимаем боевой порядок, мы имеем явное преимущество. Не воспользоваться этим преимуществом – значит поставить себя под удар. Выход один: не теряя времени, обрушить всю силу огня по скоплению противника, разгромить его в решительной атаке и уничтожить опасную для нас фланговую группировку. И только после этого выполнять приказ командования дивизии – идти поворотом влево.

Подполковник Федотов предложил подняться на чердак, где у него было, как он утверждал, неплохой НП. Дом добротный, кирпичный, крытый черепицей, стоящий несколько особняком. На чердаке собрались разведчики, и среди них сержант по имени Борис. Федотов подвел Шаблия к окну.

Перед нами, в удалении чуть более двух километров, венгерская деревня или село с русским именем Иван.

Перекат местности со стороны Ивана должен был скрывать постройки деревни Чер, поэтому-то мы и ходили так беспрепятственно по улице и среди домов. Однако крыши домов, несомненно, должны были просматриваться противником.

– Судя по данным разведки, – спокойно и деловито говорит Федотов, – в населенном пункте Иван сосредоточено до полка пехоты с танками и артиллерией. Это то, о чем мы более или менее знаем.

– Если бы это были венгры, – сказал Шаблий, – то с ними следовало бы установить контакт и принудить к сдаче в плен. Но, скорее всего, там немцы, к тому же эсэсовцы, – эти будут драться, и мы должны их упредить в нанесении удара. Во всяком случае, мы обязаны нанести по ним огневой налет на поражение до того, как они развернутся в боевой порядок. Ситуация тут ясная как день.

– Язык, нам нужен язык, а его нет! – Федотов бросил взгляд на Бориса.

Но тот, отвернувшись, смотрел в окно.

– Может быть, это и есть одна из тех «таинственных резервных частей», – сказал Вася Видонов, – о которых нас предупреждал Пучков?

В это время на стороне противника обнаружилось вдруг какое-то уж очень подозрительное движение. Несомненно, нас заметили. Это ясно. В окне чердака, с такого расстояния, немцы вряд ли могли что-либо различить. Но мир не бывает без дураков. Кто-то из пехотных разведчиков ничего лучшего не придумал, как выбить черепицу крыши и вылезти из чердака наружу. Я не уверен: знал ли он вообще о законах маскировки и демаскировки. Фигура этого дурака четким силуэтом стала читаться на фоне светлого утреннего неба.

– Эй, там, – крикнул сердито подполковник Шаблий, – какой идиот выпятился на крыше?! Давай, Павел Николаевич. Давай быстро вниз. Сейчас по нам врежут. Бегом, Павел. Бегом. Всем вниз! Быстро.

Люди с чердака посыпались как горох, повторять приказ не имело смысла. Первый снаряд, очевидно из танка, вышедшего из-за переката, врезался прямо в дом. Посыпалась черепица, полетели стекла, столб пыли и песка поднялся в воздух, дрогнули кирпичные стены. Второй снаряд застал нас уже внизу – от дома в разные стороны летел красный кирпичный щебень. Кто-то истошно заорал, но его крик и вопли перекрыл звук нового разрыва. Хотя, в общем, мы отделались благополучно.

– Спасибо тебе, Федор, – улыбаясь, говорит Федотов, – вовремя ты команду подаешь. Отделались легко и удачно. Кажется, один только ранен. Ведь могло быть и хуже.

– А вам всем спасибо за быстроту реакции, – смеясь, отвечает Шаблий, – только тебе, Павел Николаевич, урок на будущее: нельзя выбирать НП на хорошо пристрелянных реперах противника. Ему ведь и наводить не нужно – все готово. Трах. И кончено.

– Учтем, Федор Елисеевич, учтем, – соглашается Федотов и продолжает уже спокойным и деловым тоном: – Согласно приказа Виндушева, этот противник вне полосы действия 351-го стрелкового полка. И, по закону, я не имею права вступать с ним в оперативно-боевое соприкосновение. А обязан выполнять приказ!

– Если теперь, вот так сразу и вдруг, взять да и повернуть на девяносто градусов, – возражает Шаблий, – то это означает добровольно и безрассудно подставить свой фланг и тыл под удар ивановской группировки противника.

– Ты прав, Федор, прав. Мы об этом уже говорили и вопрос этот обсудили. – Федотов говорит медленно, как бы что-то продумывая по ходу дела. – Ты прав: 351-й окажется в крайне невыгодном положении. В крайне невыгодном.

– Но! Это еще не все! – Шаблий помолчал, а Федотов приготовился его слушать. – При такой ситуации пехота и артиллерия могут сами себя расчленить. Потерять сами себя друг для друга. Нам с тобой, Павел, этакое было бы непростительно. Непростительно потому, что немцы нас тогда, как пить дать, расколотят по одиночке. Короче, просто так повернуть налево мы не можем! Не имеем морального права! Мы не самоубийцы! Вот что надо осознать!

Прошло несколько дней. Страсти вокруг венгерского населенного пункта со странным русским наименованием Иван поутихли, и как-то в часы затишья Федор Елисеевич Шаблий поведал нам, собравшимся в его автобусе вокруг небольшого стола, о том, что он умолчал при разговоре с подполковником Федотовым ранним утром 30 марта.

– Было еще одно обстоятельство, – говорил нам Шаблий, – о котором я тогда ничего не сказал Павлу Николаевичу Федотову. Я много думал об этом. Но с Федотовым не обмолвился ни словом.

О чем я тогда думал и что, собственно, мучило меня?! А вот что: наша артиллерийская группа в тот день находилась в двух-трех километрах позади пехоты. И если бы 351-й полк Федотова вдруг ушел бы влево! То и мы смогли бы немедленно совершить подобный маневр. Понимаете?! Мы бы выступили тогда не позади пехоты, но параллельно ей. То есть, по существу, оголив фланг пехотного полка и осознанно подставив его под удар противника. Это был бы, вне всякого сомнения, умелый и удачный ход. Но это был бы ход хитрого артиллерийского дельца, сведущего в тактической ориентации и уклоняющегося от опасного для него боя. А самое главное, это было бы подлинным предательством не только интересов собственной пехоты, но и интересов нашей армии, нашей Родины. Да! При всех обстоятельствах мы были в более выгодном положении, чем федотовская пехота. Но мы не могли спасать себя ценою гибели стрелкового полка. А он бы непременно погиб, оставшись без артиллерийской поддержки. Мы с Федотовым привыкли уже доверять друг другу! И раз уж он спрашивает меня, как быть, он, несомненно, ждет от меня не пехотного, но артиллерийского решения этой сложной тактической проблемы. Если бы это обстоятельство касалось только бы пехотного решения, он мог бы его принять сам, своею личной властью. Ну а что касается решения артиллерийского, то тут он мог положиться только лишь на меня. И я нашел выход из создавшейся ситуации и предложил его Федотову: немедленно нанести упреждающий удар огнем всей имеющейся в нашем распоряжении артиллерии. Ну а если нужно будет, то и вступить в боевое соприкосновение всеми средствами и силами стрелкового полка. Павел Николаевич посидел, подумал, а затем вполне официально – дружба дружбой, а служба службой – согласился со мной.

Подполковник Шаблий откинулся на спинку автобусного диванчика и закурил папиросу. А мы все – Коваленко, Видонов, Микулин и я – сидели молча, в деталях вспоминая этот день, каждый по своему. У каждого тогда была своя роль и свои задачи.

Что делать, война с мадьярами, которые не желают уже более воевать, несомненно, окончена. Теперь перед нами эсэсовские части германского вермахта. И населенный пункт Иван, то ли большое село, то ли маленький венгерский городок, стал для нас первым «опорным пунктом» серьезного, боевого и оперативно-тактического столкновения с противником.