Текст книги "Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г"

Итак, мы – участники обходного маневра, глубокого рейда, предпринимаемого командованием с целью окружения и блокирования Вены. Второй дивизион майора Солопиченко придается 347-му полку Киреева, которому поставлена задача прикрывать наш левый фланг в горах западнее Бадена.

На время предстоящей операции в состав нашей ПАГ-351 вновь включается дивизион капитана Самохвалова от 205-го пушечного полка.

Совещание окончилось, и офицеры разошлись по подразделениям готовиться к предстоящим боевым операциям.

Во второй половине дня мы уже покидали фешенебельные особняки курортного городка Баден и уходили на запад в горы по дороге, идущей вдоль неширокой, бурной горной речки Швехат.

Пройдя чуть менее пяти километров, в узком дефиле невысоких гор на крутом подъеме шоссе, головной дозор федотовского полка натолкнулся на лесной завал. Спиленные стволы деревьев преграждали путь. Пулеметная очередь заставила головной дозор уйти в укрытие. Завязалась бессмысленная автоматная перестрелка. Обе стороны, находясь в укрытии, поливают друг друга очередями огня, бессмысленно и неразумно расходуя боеприпасы. Это напоминает мартовских котов на крыше, которые, стоя друг против друга, неистово орут дурными голосами, вздыбив шерсть и прогнув спину, не способные сделать ни шагу навстречу друг другу.

Подполковник Шаблий отдал приказ подручной батарее занять боевой порядок. И через считаные минуты четыре миномета накрыли завал на дороге пятиминутным огневым налетом, полностью ликвидировав заслон противника. Среди разбросанных бревен лежало несколько трупов и искореженный немецкий МГ. В течение получаса пехотинцы разобрали завал; распилили стволы и оттащили их в сторону. Проезжая часть шоссе вновь стала пригодной для движения.

– Противник все-таки оторвался и ушел, – говорит Шаблий Федотову, – теперь жди засады в новом месте, на новом рубеже.

– Это так, – соглашается Федотов, – он будет теперь навязывать нам бой там, где выгодно ему и невыгодно нам.

Только на полчаса задержал нас противник. Я глядел на остатки завала, на трупы убитых, сброшенные в канаву. Их погибло человек пять или шесть. Да наших пехотных: один убит и двое раненых. И это – цена потерянного времени! О боже! Как же мало, как низко ценится на войне жизнь человеческая!

– Николаев! – слышу я оклик командира полка: – Поехали!

Впереди, по дороге горного дефиле наступает батальон Шатрова. Справа, по тропам, преодолевая высоты, действует второй батальон. У подполковника Федотова находится в его личном резерве одна рота. Третий батальон двигается сзади, охраняя тылы. На флангах и в головном дозоре действуют небольшие группы отчаянных ребят-десантников.

За стрелками батальона Шатрова, на черепашьей скорости, еле ворочая гусеницами, тащится наш бронетранспортер, прикрывая с фронта командиров обоих полков: Шаблия и Федотова, едущих сзади.

Вечерело. День был жарким и душным, но каким-то хмурым. Солнце светило будто сквозь плотную завесу, а в воздухе ощущалось присутствие чего-то микроскопически инородного, что давило на душу и угнетало физически и нравственно. Дышать становилось все труднее и труднее. Дальние горы заволакивало мутное марево, отчего ближние, поросшие густым лесом, смотрелись какими-то фантастическими и гигантскими буграми. Слева, петляя и бурля, стремится к Дунаю горная речка Швехат. Дорога в этом месте делает резкий поворот на запад с крутыми подъемами и спусками. Километра за полтора до Саттельбаха нас встречает командир пехотной разведгруппы Борька-Зверь. Он докладывает Федотову, что путь от Саттельбаха на Майерлинг преграждает новый завал, но что в обход через Хейли-генкрейц дорога свободна.

– Напрямую, – говорит капитан Воронцов, меряя по карте курвиметром, – тут без малого шесть километров до Майерлинга, а в обход восемь с небольшим.

– Если зайдем с тыла, – рассуждает подполковник Шаблий, – баррикаду эту легко будет накрыть огнем и уничтожить. Освободим один «студебекер», посадим на него автоматчиков, впереди пустим бронетранспортер. Я займу ЗНП и буду корректировать огонь. Автоматчики десанта атакуют завал с тыла, а батальон Шатрова пойдет с фронта. Так?

Подполковник Федотов соглашается и выделяет до усиленного взвода пехотного десанта. Шаблий распорядился насчет «студебекера», но шофером на него посадил своего верного и испытанного Володьку Колодова. Договорились так: я на бронетранспортере, в котором поедут наши разведчики и десантники Бориса-Зверя, пойду в авангарде на пятьсот метров впереди, а за нами «студебекер» командира полка со взводом автоматчиков из пехоты. Тронулись. Полтора километра до Саттельбаха не ознаменовались никакими происшествиями. Бронетранспортер мягко катился по ровной дороге, и мы не наблюдали вокруг ничего подозрительного или опасного. Сзади, как и договорились, на пятьсот метров, шел студер Володьки Колодова. Вот и развилка у Саттельбаха. Я вижу обычный каменный дом, выходящий фасадом в три окна на развилку дорог. Дом свежевыбеленный. Я стою, облокотившись о лобовую броню. Рядом со мною Борис по кличке Зверь. Стоим молча. Борис с прищуром смотрит вперед и курит сигарету. Миновав развилку, мы повернули вправо и поехали вдоль ряда домов – типичных австрийских каменных домов с наглухо запертыми дубовыми воротами и плотно закрытыми ставнями на засовах. Деревня кажется вымершей. Сзади идет Володькин студер.

Тут-то, именно в этот миг, из углового дома на развилке дорог резко полоснуло очередью из немецкого пулемета МГ. Я видел, как разлетелось вдребезги ветровое стекло Володькиного студера. Серега Жук моментально развернул турель бронетранспортера и врезал из крупнокалиберного пулемета по окнам углового дома. Немецкий МГ замолк.

Стало ясно – пулеметная точка углового дома в Саттельбахе прикрывала путь на Майерлинг в объезд через Хайлигенкрейц. Они пропустили наш бронетранспортер, приняв его за свой. Мы проходили мимо них левым бортом, а надпись «Москва» была по правой стороне.

Борис Израилов, резко развернув броневик, вплотную подошел к тому дому, откуда бил пулемет МГ. В зияющей дыре разбитого окна торчал опрокинувшийся ствол замолчавшего пулемета. Борис из пехотного десанта быстро соскочил на землю и, стреляя от живота, ринулся в дом. За ним последовало несколько солдат – и пехотных, и наших. Стрельба внезапно утихла, и вышедший на крыльцо Серега Жук самодовольно крикнул:

– Порядок, товарищ старший лейтенант, заходите!

Я вошел в дом. Внутренность типичной австрийской крестьянской горницы с черным распятием и литографиями на религиозные темы. Стены изрешечены пулями нашего крупнокалиберного пулемета – у крайнего углового окна опрокинувшийся МГ, стреляные гильзы и венгерская гонведка.

Из дальних комнат солдаты тащат старика-австрийца, грубо толкая его в спину и прихватив за шиворот серой тирольской куртки с зелеными воротником и лацканами. Старик, видно по всему, крепкого сложения. Хмурый взгляд из-под густых нависших бровей, закрученные вверх усы и седой ежик волос, жилистые руки подняты вверх. Солдаты выталкивают старика на середину комнаты. Борис, по кличке Зверь, спрашивает его вначале по-венгерски, а потом и по-немецки: кто стрелял и куда скрылись пулеметчики? Совершенно очевидно, что стрелял не этот старик в тирольской куртке. Но ясно и другое – он, несомненно, знает, куда скрылись люди пулеметного расчета. Далеко уйти они не могли. Старик упорно молчит, глядя на нас отсутствующим, бесстрастным взглядом.

– Нун, вохин варен дох дие Машиненгевеер шютце гефлоеэн? (Итак, куда же скрылся пулеметчик?)

Взгляд Бориса наливается холодной жестокостью, руки отвинчивают шомпол карабина.

– Йетцт верде ихь мит диезем остеррейхишен Эберандерс шпрехен. (Сейчас я не так с ним поговорю. Австрийский боров.) – И, взмахнув шомполом со свистом, Борис-Зверь резко выкрикнул: – Дие Пингер ауф ден Тыш! (Пальцы на стол!)

Ужас! Непередаваемый словами ужас отобразился в поблекших глазах старика. Очевидно, он понял, что шутки тут неуместны и что этот молодой, великолепно изъясняющийся и по-венгерски, и по-немецки человек должен быть решительным, неумолимым и беспредельно жестоким – нет в нем ни сострадания, ни жалости, ни волнения.

Я молча стоял в стороне, наблюдая за происходящим. Я понимал свое бессилие – я никоим образом не мог повлиять на ход событий. Я знал: без угрозы старик не откроет пулеметчиков, а они где-то рядом и могут в любой момент нанести удар в спину. Тогда наш «гуманизм» может обернуться для нас трагедией и стоить многих и многих жизней.

Старик обвел взглядом всех присутствующих в комнате. Но увидел на лицах солдат лишь одно выражение ненависти. Борис молча выжидал – он знал: его прием уже подействовал. Старик медленно, спрятав свои жилистые руки за спину и не произнося ни слова, одним взглядом указал на платяной шкаф, стоявший в комнате у стены. Солдаты бросились туда, открыли дверцы, но шкаф был пуст. Старик же молча и упорно указывал на шкаф, на то место, где он стоял. Тут только мы сообразили, что шкаф подвинут вдоль стены, и рядом видно место на полу, где он стоял раньше. Быстро отодвинув его в сторону, мы обнаружили хорошо пригнанное творило люка в подполье. Открыв его, Борис крикнул:

– Херауф гейен! (Выходи наверх!)

В ответ раздался выстрел из пистолета, и пуля пробила пол рядом с тем местом, где стоял Борис. В погреб, одна за другой, полетели гранаты, и взрывы сотрясли подполье. Старик в изнеможении сидел около стола на стуле, подперев голову натруженными крестьянскими руками.

Забрав пулемет МГ и металлические ящики с патронами, мы вышли на улицу. По направлению к нам шли командиры полков – Шаблий и Федотов, Воронцов, Гуленко и Каторшин в сопровождении автоматчиков пехотных и наших. Выслушав доклад, подполковник Шаблий предложил Федотову более не рисковать:

– Неизвестно, что у них там еще на дороге через Хайлигенкрайц. Нужно пробиваться здесь, по шоссе. Через завал.

– Не исключено, что за завалом у них могут быть бронетранспортеры, – подал реплику начальник разведки полка Гуленко.

– Пустим вперед два самохваловских орудия под прикрытием нашего бронетранспортера, – предлагает Шаблий, – пехотинцы помогут.

– Так и решаем! – соглашается и резюмирует подполковник Федотов.

Солнце быстро садилось за хребтом, и, хотя небо оставалось еще прозрачным и светлым, в долине сгущались сумерки, и становилось прохладно.

От развилки у Саттельбаха до завала, обнаруженного по дороге на Майерлинг, набиралось около двух километров. Завал находился за поворотом шоссе и был рассчитан на внезапность. Однако, разведанный заранее, он терял уже основное свое качество – элемент неожиданности. И давал нам возможность скрытого подхода и сосредоточения на предельно близком расстоянии. Впереди, под прикрытием нашего бронетранспортера, шла рота автоматчиков. Особенный, характерный шум трофейного броневика мог, несомненно, ввести противника в заблуждение. Следом шли орудия самохваловского дивизиона, управление полка и подручная минометная батарея.

Не доходя до поворота, пушкари сняли орудия с передков и, прикрываясь щитами, стали выдвигать свои трехдюймовки на прямую наводку. 1200 килограммов – вес все-таки немалый, хоть и на резиновом ходу, но помогала пехота. Ночные сумерки помогли выкатить орудия на огневые позиции и с ходу врезать по завалу. К пушкам тотчас присоединилась подручная батарея и турель крупнокалиберного пулемета на нашем бронетранспортере. В ответ из-за завала дружно забили две турели немецких броневиков. Лающий звук, характерный для этих крупнокалиберных турелей, мешался с резкими пушечными выстрелами и тупыми, лопающимися разрывами мин. За какие-то считаные минуты пушкари выпустили по двадцать снарядов на орудие, не считая полусотни наших мин. Светящиеся красные ленты трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов летели в обоих направлениях. И все это наполняло тихие весенние сумерки воющей, лающей, гремящей, бухающей и хлопающей какофонией.

Наконец по удаляющемуся звуку и направлению трассирующих пуль стало ясно, что бронетранспортеры противника отходят.

Когда федотовские автоматчики ринулись через завал, защитники его лежали в мертвых, разбросанных позах. Кувырнувшись мотором, с подорванным рулевым колесом, стоял уже безмолвный бронетранспортер, совершенно такой же, как и наш. Жук и Израилов кинулись извлекать из подбитой машины патронные ленты для турели и прочие нужные запасные части.

Среди пехотных и у пушкарей оказалось несколько человек раненых и убитых.

Окончательно стемнело. Наступала короткая весенняя ночь, когда мы подходили к небольшому горному поселку Майерлинг. Головной батальон стрелкового полка занял оборону на западной окраине. Батареи развернулись в боевой порядок на случай контратаки. А штабы и управление обоих полков расположились в домах на ночлег, и вскоре всеми овладел сон – чуткий и беспокойный.

5 апреля. На рассвете батальоны федотовского полка подходили к большому, вытянувшемуся вдоль шоссейной дороги, австрийскому селу Алланд. Издалека видна была высокая колокольня католической церкви, освещенная лучами раннего весеннего солнца. Белизной стен и рябоватой игрой красно-оранжевой черепицы сверкали окраинные дома Алланда.

На колокольне, вне сомнения, должен находиться наблюдательный пост. Поэтому особое внимание было обращено на скрытность выдвижения стрелковых подразделений на рубеж атаки. Пехотинцы продвигались под прикрытием леса и кустарника, избегая открытых полян и дорог. Минометный дивизион Рудя занял огневые вдоль проселка между Майерлингом и хутором Мариендорф. Пушечный дивизион Самохвалова остался на позициях у Саттельбаха ввиду того, что наименьший прицел в горных условиях у 76-миллиметровых ЗИСов соответствует дальности шести километров, и ближе продвигать его не имеет смысла.

Двигаясь на правом фланге наступающего батальона, группа управления обоих полков, во главе с их командирами, подошла с севера Алланда на предельно близкое расстояние по горам. Крутой склон, покрытый редким лиственным лесом, отстоит от крайних домов селения метров на триста или четыреста. Подойдя к обрыву, сквозь просветы меж стволов и кружево листвы, можно свободно наблюдать за тем, что происходит в самом Алланде. Село лежит как на ладони.

– Вот так в детстве, – говорит Шаблий, – с крыши дома весь двор, бывало, виден.

Приказав Логинову поставить треногу со стереотрубой, командир полка долго и внимательно что-то выискивал, водя рогами прибора то вправо, то влево. Я стою рядом и наблюдаю в бинокль – картина захватывающая, она напомнила мне полотна Брейгеля. Знаменитый фламандец XVI века любил изображать массовые, народные, бытовые сценки. Вот и здесь: по улицам туда-сюда бегают солдаты и офицеры, куда-то что-то несут, волокут; между людьми протискиваются повозки; во дворах крестьяне заняты своими хозяйственными делами. Я насчитал три или четыре бронетранспортера, несколько грузовых и легковых машин, около которых копошатся солдаты.

– Ну что, начальник разведки, – обращается ко мне Федор Елисеевич, – каковы результаты? Много ли обнаружил интересного?!

– Интересного много, товарищ подполковник, – говорю я, – весь вопрос в том, что теперь делать со всем этим интересным?!

– А ты штаба не засек, – Шаблий испытующе посмотрел на меня, – вот взгляни в стереотрубу под перекрестием.

Я приник к окулярам и вижу дом, около которого стоят легковые автомашины, ходят офицеры, и отовсюду к этому дому тянутся яркие нитки телефонного кабеля. Наш кабель просмоленный, черного цвета, а у немцев он в пластмассовой оболочке, – красный, синий, желтый, зеленый, – чтобы был лучше заметен на земле, траве и на зданиях. И вот это удобное в одном случае качество кабеля стало демаскирующим признаком, выдававшим нам именно то место, где находится центральный узел связи. А такие узлы располагаются лишь в непосредственной близи от командного пункта или штаба. Заняв вновь место у стереотрубы, командир полка продолжал тщательное изучение заинтересовавшего его объекта. Потом, подозвав Федотова, спросил его спокойным и деловым тоном:

– Как думаешь, Павел Николаевич, уничтожить этот командный пункт противника сразу? Или в другое время, когда это будет удобно для пехоты?!

– Надо подумать, – ответил Федотов. – Что, если сначала дать возможность батальонам занять исходный рубеж и не трогать противника?! Нет! Так не пойдет! Этот штаб или КП нужно уничтожать немедленно. Лишить противника возможности организации обороны. Создать в его рядах панику. Да! Федор Елисеевич, наноси удар по этому штабу или КП.

Солнце пока еще светит слева и сзади. Но с полудня оно будет бить нам в глаза и затруднит управление боем. Шаблий и Федотов продолжают тихо переговариваться между собой. А я, отойдя в сторону, прислушался к разговору своих разведчиков. Они сидели в стороне и весело что-то обсуждали. Как я понял, у Кваскова развалились его ботинки, в которых он топал еще по Финляндии. Он их выбросил и от Саттельбаха до Майерлинга шел босиком. Товарищи решили ему помочь и в первом же бою достать Кваскову сапоги. Сделать это было достаточно трудно, так как, по словам Лищенко, у Кваскова нога «сорок последнего размера». Сам Серега Жук приметил какого-то долговязого обер-лейтенанта и содрал с него сапоги. Квасков сидел в центре компании довольный, раскрасневшийся, в великолепных кожаных сапогах «долговязого обер-лейтенанта» с упругими кожаными голенищами и ремешками под коленкой. Едва я успел понять, что тут происходит и почему у Кваскова такие сапоги, как подошел Вася Видонов и, тронув меня за локоть, сказал:

– Пойдем, хозяин зовет.

У расстеленной на земле карты сидели Шаблий, Федотов, Воронцов, подошли и мы с Видоновым.

– Вести бой сразу за всю деревню мы не сможем, – говорит Шаблий, – для этого недостаточно огня двух дивизионов. Недостаточно и пехоты. Как считаешь, Павел Николаич?

– Правильно говоришь, Федор Елисеевич, – соглашается Федотов, – на штурм Алланда можно пустить лишь один батальон. Две роты другого прикрывают стык 347-го полка Киреева. На севере подозрительное скопление противника, который может атаковать нас во фланг и с тыла.

– Видонов, Николаев, – обращается к нам Шаблий, – готовьте исходные данные для немедленного огневого налета по расположению командного пункта противника, с пристрелкой реперов и плановым переносом огня по цели. Составьте расчет огня с учетом стрельбы по площади шкалой. Пристрелку реперов буду проводить сам подручной батареей.

Было принято и совместное решение: как только артиллерийская группа будет готова, пехотный батальон выйдет на рубеж атаки для штурма.

К девяти утра подготовительные расчеты были закончены, и командир полка стал сам пристреливать два репера, идеально точно привязанные топографической разведкой. Переговорив с Федотовым и выяснив готовность стрелковых рот к штурму, Шаблий сделал комплексный перенос огня от пристрелянных реперов сразу на цель. Командный пункт в селе Алланд накрыт огнем был точно, четко, неожиданно для противника и своевременно. Внезапность артиллерийского удара была такова, что никто почти не успел скрыться в убежище. Батареи били попеременно – то осколочными, то фугасными снарядами. Таким образом, одни из них рвались на поверхности, поражая осколками, а другие пробивали крышу, потолок, пол и рвались в подвалах, разворачивая фундамент и изнутри поражая огневые точки – пулеметчиков, засевших в нижних этажах каменных домов. По пять снарядов на ствол выпустили наши дивизионы и полковая артиллерия пехоты, что в общей сложности составило сто восемьдесят выстрелов.

Через десять минут после первого налета, когда успокоившийся противник начинает приходить в себя и понемногу вылезает из мест укрытия, подполковник Шаблий дает команду повторить артиллерийскую профилактику по десять снарядов на ствол. На восточную часть Алланда обрушивается три с половиной сотни выстрелов, подымая в воздух клубы пыли, земли, битого кирпича, щебня, металлических осколков и человеческого праха.

– Теперь противник не скоро оправится, – говорит Шаблий, – командный пункт его уничтожен, управление нарушено, сопротивление, без сомнения, должно быть ослабленным. Пока они там разберутся, наша пехота не имеет права зевать.

Пехота и не зевала – с последними выстрелами наших орудий штурмовые группы десантников федотовского полка ворвались в Алланд и быстро, продвигаясь от дома к дому, вскоре овладели восточной его частью, уничтожив и захватив в плен немало солдат вражеского гарнизона. Однако на западной окраине села оставалось еще достаточно сил противника.

Придя в себя, немцы начали переходить в контратаки небольшими группами, численностью до взвода. Шаблий отдал приказ Самохвалову: бить его пушечным дивизионом по западной окраине Алланда.

С нашего наблюдательного пункта на горе разобрать что-либо творящееся там – внизу было уже невозможно. Бой шел где-то там, в центре села, бой уличный, когда каждым домом овладевают после длительного и изнурительного штурма. В ушах стоит непрерывный гул выстрелов, треск автоматных очередей, ритмичный стук пулеметов, лающий вой крупнокалиберных турелей бронетранспортеров.

День клонился к вечеру, но как видно, шатровский батальон накрепко застрял и не в состоянии двигаться далее.

– Николаев, – слышу я резкий оклик Шаблия, – давай быстро в Алланд на бронемашине. Найди там Воронцова, выясни обстановку и назад.

Нашу трофейную бронемашину пехотинцы-десантники знали хорошо и привыкли к ней. Она не вызывала у них состояния отторжения, и опасность с их стороны была минимальной. Улицы Алланда изрыты воронками, дома со следами прямого попадания снарядов, со следами пулеметных и автоматных очередей. Кое-где возникли пожары, ревет раненый скот, слышны крики и вопли раненых людей. На проезжей части улицы, у стен домов, среди осколков черепицы и обломков битого камня, валяются трупы убитых.

Броневик наш пробирается с осторожностью. Разобрать что-либо в этом хаосе стрельбы и воплей достаточно трудно. Изредка попадаются бегущие куда-то пригибающиеся солдаты, с опаской оглядывающиеся на нашу машину, но, узнав «своих», продолжавшие бежать дальше. И мне начинает казаться, что стрельба идет не в одном направлении, как и должно быть по логике вещей, а как-то вокруг, по всем направлениям. Около одного из домов на перекрестке улиц я увидел офицера с голубыми погонами десантника и крикнул:

– Капитана Воронцова нет поблизости?!

– Вон. В соседнем доме, – ответил десантник и кивнул.

Я выскочил из машины и пошел искать Воронцова. Тот сидел за столом и что-то отмечал на карте.

– С чем прибыл? – спросил он меня и дружелюбнолукаво подмигнул.

– Начальство осведомляется, как дела? – говорю я.

– Как дела? – Воронцов на мгновение задумался. И, вдруг обрадовавшись чему-то, выкрикнул: – Ты, это, на своем бронированном ящере? Да? Помоги! Турель работает?

– Работает.

– Садани-ка мне вон по чердаку, – Воронцов ринулся к выходу, – вон дом. Засел гад с пулеметом и не пускает.

– Борис, – крикнул я, – подведи машину поближе к тому дому через перекресток. Только держись мертвого пространства. Серега! Постарайся с ходу влепить очередью. Можешь?!

– Запросто, – самодовольно отвечает Серега Жук.

Наш бронетранспортер подбирался к дому через переулок, как я и сказал. Мы же с Воронцовым, наблюдая за его действиями, шли за ним в сопровождении двух десантников и Ефима Лищенко. Но в тот момент, как я услышал лающие звуки турельного пулемета и понял, что это Серега Жук врезал по чердаку, меня силой втолкнули в дверь подъезда какого-то кирпичного, богатого трехэтажного дома. Я, собственно, не понял, что произошло. Но все куда-то бежали, что-то кричали, и я побежал вместе со всеми. Нас почему-то оказалось значительно больше, нежели было вначале. Все потные, красные, с лихорадочно блестящими глазами. Одни стреляют в окна, другие вниз по лестнице, а третьи, наоборот, по лестнице вверх. Я же ощущаю себя в состоянии какой-то прострации, я ничего не понимаю из того, что тут происходит, и ничего не вижу. Не вижу, кроме цветных палочек карандашей, разбросанных в изобилии по полу. Многие из них уже раздавлены сапогами солдат. Не обращая внимания на все то, что происходит вокруг, я подбираю эти карандаши и складываю их в картонную коробку «Кастелль-Полихромос» фирмы Фабер – шестьдесят четыре тона. Я собрал их почти все, но под диван закатился алый карандаш, и я никак не могу до него дотянуться.

– Пробились! – кричит Воронцов. – Скорей на выход!

Но я не в состоянии оставить алый карандаш под диваном. Я делаю последнее усилие, и он у меня в руке.

Прошли многие и многие года, но коробка цветных карандашей стоит на почетном месте в моем книжном шкафу и напоминает мне о бое за австрийскую деревню Алланд 5 марта 1945 года.

Выскочив на улицу с зажатой в руках коробкой цветных карандашей, я наткнулся на пороге дома, куда меня так поспешно затолкали, на трупы двух немецких солдат. А десантники в это время толкали автоматами в спину спускавшегося по лестнице с верхнего этажа молодого ефрейтора. Ворот его серо-грязного мундира расстегнут, лицо потное, глаза испуганно бегают, поднятые вверх руки дрожат. Он тяжело дышит и по временам икает.

– Гад этот сидел, понимаешь, наверху с пулеметом, – объясняет Воронцов, – молчал, сука. Молчал, пока своих, вот этих вот, не заприметил. Вот тогда-то они по нам – этот сверху, а эти снизу – враз и вдарили.

– Пострадал кто-нибудь? – спрашиваю я Воронцова.

– Обошлось, – улыбается Воронцов, – одному малость руку окорябало. А этого паскуду в расход. Вон там за овином!

Приказывает солдатам Воронцов твердым голосом, и в тоне его мне почудились страшные «долоховские» нотки. Пленного увели.

Вернувшись без потерь на своем бронетранспортере, я доложил обстановку и обрисовал общую картину создавшейся ситуации на основе данных капитана Воронцова и собственных наблюдений.

6 апреля. После недолгого ночного затишья, когда обе стороны, обессиленные за день, засыпали там, где их застигала темнота, с рассветом вновь возобновили активные боевые действия.

Для нас это утро началось подготовкой мощного артиллерийского налета по западной окраине Алланда. Стрелковые роты шатровского батальона решительно и смело продвигались вперед. Именно в этот момент подполковник Шаблий отдает приказ дивизиону Самохвалова подтянуть свои боевые порядки от Саттельбаха к Майерлингу в расчете на то, что Алланд вот-вот будет взят и федотовский полк пойдет дальше в направлении на Кляузенлеопольдсдорф, и, следовательно, потребуется пушечным батареям увеличивать дальность стрельбы более чем на шесть километров, обеспечивать линию связи протяженностью в двенадцать километров, что может вызвать затруднения в управлении дивизионом. Пушечный дивизион Самохвалова побатарейно сменил огневые позиции и занял боевой порядок на восток в километре от Майерлинга.

Как сообщили по рации из штаба дивизии, где-то справа от нас, километрах в пяти на север, замечена концентрация значительных сил противника. Лично нам это никак не было известно и ощущалось нами лишь по усиливающимся контратакам мелких подразделений противника с севера на правофланговый батальон федотовского полка. Вероятнее всего, эти разрозненные группы противника, опасаясь окружения, прощупывали слабые места в нашей системе стрелкового и артиллерийского огня, стараясь прорваться в юго-западном направлении – то есть туда, где по их представлениям не было еще наших войск. Не исключено, что они рассчитывают, прорвавшись сквозь нас, выйти в Тироль, в Италию и капитулировать перед союзниками. Во всяком случае, они не спешат на помощь осажденной Вене, не ищут с нами боевого столкновения, а, явно избегая конфликта, стараются проскочить мимо нас с наименьшими потерями. Так и произошло.

Мы сами, выдвинув пушечный дивизион Самохвалова вперед к Майерлингу, открыли для этих групп «коридор безопасности» шириной в километр, образовавшийся разностью наивысшего прицела минометного дивизиона, соответствовавшего дальности четырех с половиной километров, и наименьшего прицела пушечного дивизиона, соответствовавшего шести километрам. По этому-то «коридору безопасности» открыто, среди бела дня, с полным сознанием, что их никто не тронет, немецкое подразделение более батальона вышло из-под удара и скрылось в юго-западном направлении.

– Что же получается, – со скрытым раздражением говорит Шаблий, – немцы надули нас. Перехитрили, как глупых мальчишек. Да, они своевременно оценили обстановку, просчитали возможности наших дивизионов.

К исходу дня 6 апреля остатки гарнизона, оборонявшего село Алланд, были ликвидированы, и наши стрелковые батальоны устремились по пути на Кляузенлеопольдсдорф. Виндушев по рации требует с ходу овладеть этим населенным пунктом – в ночь атаковать противника и закрепиться на рубеже горного перевала северо-западнее Кляузенлеопольдс-дорфа. Как нам стало известно, полковнику Виндушеву присвоено звание генерал-майора.

От Алланда до Кляузенлеопольдсдорфа с небольшим пять километров. Батальоны вышли походной колонной – впереди головной дозор до взвода автоматчиков под прикрытием нашего бронетранспортера, затем группа управления обоих полков во главе с их командирами и резервная рота, прикрывающая тыл. Один батальон шел углом назад справа от шоссе, прочесывая лес по отлогому склону гор. Этому батальону была придана вторая батарея Хлебникова, продвигавшаяся следом прямо по целине. Первая батарея Кузнецова выполняла функции подручной батареи лично командира полка и двигалась следом. Пушечный дивизион Самохвалова остался на своих позициях у Майерлинга, и связисты за нами тянули от него «нитку» телефонной связи.

7 апреля. Лунная весенняя ночь, полная ароматов и звуков, обезоруживала своей щемящей прелестью. Я стоял, опираясь локтями на крышу кабины бронетранспортера, вдыхая запахи ночи и вслушиваясь в шум реки, к которому присоединяется вдруг то какой-то странный стрекот, то свист, а то вдруг пение какой-то птицы. Посмотрел на часы – первый час ночи. Всматриваюсь в бескрайние дали гор, кое-где подернутые туманом. Гляжу на сверкающие холодные лунные блики, играющие на воде.

И в душе возникает ощущение какой-то волшебной прелести, которое отуманивает сознание, и мысль о том, что враг где-то совсем рядом, даже не возникает в мозгу.

От Алланда мы отошли едва ли на два или три километра, как слева из-за реки, с гор, полоснули по колонне пулеметом. Два потока трассирующих пуль врезались в живую массу людей, ища жертвы. Движение колонны сбилось, люди кинулись в кюветы, оставив на дороге неподвижные тела погибших. Остервенелым лаем ответила турель нашего броневика – Серега Жук неистовствовал, и лавина его крупнокалиберных пуль летела туда, откуда били пулеметы противника. И тотчас десятки автоматных и пулеметных очередей били в том же направлении. Какое-то время пулеметы с горы еще хлестали по шоссе и потоки светящихся точек рикошетом отскакивали от асфальта и, уходя в бок, гасли в дальних отрогах за лесом.