Текст книги "Освобождая Европу. Дневники лейтенанта. 1945 г"

– Это он с тобой, – сказал Вася, – за встречу с награбленным барахлом в Море рассчитался. Он, гад, злопамятен. Будь осторожен.

С наступлением темноты полк вытянулся походной колонной вдоль дороги, и подполковник Шаблий обратился ко мне в подчеркнуто официальном тоне:

– Колонну полка поведет заместитель по строевой части товарищ майор Куштейко. А вы, товарищ старший лейтенант, поедете во второй машине.

Выехали затемно, а вскоре все мы погрузились во мрак теплой южной ночи. Я ехал, совершенно не думая о том, как бы не проскочить поворота или развилки дорог, не сверялся с картой. Этим теперь должен был быть занят майор Куштейко. Он в летах, ему под сорок. Должность заместителя по строевой – вот и пусть разбирается в этой кромешной тьме.

Мои руки сжимают эфес гусарской трофейной сабли, на который постепенно сникает сонная моя голова. И… Вдруг удар в подбородок, острая боль в зубах, отдающая куда-то в затылок. Посмотрев в окно кабины, я убедился, что машины стоят.

– Что случилось? – спрашиваю у шофера Никифорова.

– В воронку, видать, вляпались, – отвечает тот.

– В какую воронку? – недоумеваю я. – Когда в разведку пути ездили, то никаких воронок по пути не было.

– Так вы же ж с Панченко ездили, – говорит Никифоров, – а не со мной. А Панченко теперь едет с майором Куштейко.

Бросив саблю на сиденье, я вышел из кабины. Местность явно незнакомая. Впереди блестит отсветом рассвета узкая полоса реки, а шоссе упирается во взорванный мост. Колонна полка, повторяя изгибы шоссе, молча и пассивно как бы ожидает своей участи. Что это за река? Если – Раба, то полк вышел напрямую к переднему краю. Что, если немцы уже обнаружили нас и их противотанковые орудия нацелены на колонну? Неужто мы в ловушке? Дорога узкая, машинам не развернуться, а их там около трех десятков. Навстречу мне идет майор Куштейко.

– Ты что разведал? – орет он во всю глотку, очевидно даже не соображая, где мы находимся. – Я бы тебе взвода не доверил. – И он швырнул в меня картой.

– Ты бы лучше, старый осел, подумал, куда полк завел?! – Бросил я ему на ходу и побежал назад вдоль колонны, к автобусу командира полка.

– Что случилось, Николаев? – окликнул меня Шаблий. Он отошел от автобуса и стоял, уперев руки о бедра.

– Вышли на взорванный мост через реку, – докладываю я, – разрешите разворачивать полк?

– Давай! – мрачно произнес подполковник Шаблий, оставаясь стоять в той же позе.

Я бегу дальше вдоль колонны, как раз к тому месту, где образовалось нечто вроде перекрестка и где машинам сподручно развернуться. Навстречу мне идет командир второго дивизиона майор Солопиченко.

– Давай, Георгий, быстро, – говорю я ему, – разворачивай свои машины и ходу отсюда, ходу. Пока есть возможность уйти. Да не загораживай нам места. Нужно еще эти вон машины из ловушки вытащить.

Солопиченко, не сказав ни слова, убежал, и его дивизион стал быстро разворачиваться и уходить.

– Черепанов, – шепчу я шоферу штабного фургона, – давай, старина, давай задним ходом. Разворачивайся и назад за Солопиченко. Давай, ребята, давай по-тихому, – объясняю я остальным шоферам, – без суматохи, без шума, задним ходом и на разворот.

Мрачный и хмурый стоит подполковник Шаблий на обочине дороги, заложив руки за спину. Ни единым словом не вмешался он в мои распоряжения, ни одного замечания не сделал он шоферам, выводившим машины из узкого тупика дороги, упиравшегося в разрушенный мост.

– Всё! Товарищ подполковник, вывернулись пока удачно, – докладываю я командиру полка.

– Где мы находимся? – спрашивает Шаблий.

– Не знаю! Это нужно выяснять, – говорю я, – по первому населенному пункту сделаем привязку.

– Ладно, выводи полк. У первой деревни на шоссе остановись. – Шаблий перевел дыхание и продолжал: – Куштейко! Проверь, чтоб отставших машин не было.

Я прошел к головной машине и, увидав улыбающуюся физиономию Панченко, выругался. Тот же в ответ весело рассмеялся.

– Ты что ржешь, Одесса-мама?! – говорю я ему. – Дорогу забыл?! С тобой я ездил в разведку пути или нет?!

– Наше дело, лейтенант, телячье – обосрался и стой! Попал в говно и не чирикай! У Куштеки вон голова какая! Сельсовет!

– Вот, вот, – раздражался я, садясь в кабину, – попали бы под немецкие пушки, усики твои быстро бы опалили. Трогай давай!

– Чему быть, того не миновать, – бесшабашно произнес Панченко и, лихим жестом передернув рычаг скоростей, рванул машину с места. – А пушек немецких навряд тут можно встретить. Мост взорван. Фрицы теперь мосты караулят. Там у них теперь и танки, и артиллерия. Суди сам: ежели по всему берегу пушки ставить – никаких пушек не хватит. Зря панику пороли. А майор Куштейко, – и Панченко беззастенчиво рассмеялся, – в топографии силен. По карте – так лучше ж не придумаешь!

Сделав крюк у развилки дорог, мы подъезжали к довольно-таки крупному населенному пункту.

– Вот что, – говорю я Панченко, – нужно выяснить название этого села…

– Так оно и так известно – Морихида его название, – лукаво подмигнув, отвечает Панченко. – Мы как только до него дотянули, с товарищем Куштейко, я враз вывеску заприметил.

– Тогда остановись у вывески, – говорю я.

Панченко точно выполнил мое указание, а я пошел доложить командиру полка в его автобус. Водя карандашом по карте, освещенной аккумуляторным фонарем, командир полка говорил медленным и сдержанным тоном:

– Мы у Морихиды. Поедешь до населенного пункта Тет – семь километров. Далее на юг до Гьярмата через Сценкут – без малого шесть километров и через Гече на Вашцар – девять с небольшим. Здесь займем боевой порядок – на северо-восточной окраине рощи в полутора километрах от того места, где мы должны быть. Ладно, – сказал командир полка и вышел со мной из автобуса. – Поехали! А то, вон, и солнце уже встает.

26 марта. Над дальними вершинами Баконьских гор, в лимонно-розовом тумане всплывал искрящийся шар, возвещая миру о наступающем утре.

Я сел в кабину рядом с Панченко. Колонна тронулась. Сколько же мы дали крюку?! Тот путь, по которому мы ездили днем, составлял 23 километра. А тот, по которому повел полк Куштейко, составил 62 километра. Итого – 39 километров крюку. Достав карандаш, я стал на ходу писать своей матери: «Никогда не примирюсь я с подобной тупостью и наглостью… Более всего меня затронуло именно то, что это был человек, во время войны заботящийся только о своем благополучии и чемоданах. Ты помнишь его – это тот толстый, с животом».

Солнце пригревало сквозь ветровое стекло, я кончил писать и смотрел по сторонам. Раннее весеннее утро разливалось по земле благоговейной тишиной и нежной истомой. В открытое окно кабины лился дурманящий аромат влажной земли и распускавшихся цветов. На пашнях подымался туман, и воздух вибрировал прозрачным и легким дрожанием. В селах и деревнях, через которые мы проезжали, мадьяры, занятые по хозяйству, отрывались от своих дел и с настороженностью смотрели на проходящую мимо их домов колонну автомашин. На переезде через линию железной дороги Дьер-Папа мы услышали сигнальные гудки автобуса командира полка и остановились. Я вышел из кабины и пошел навстречу подполковнику Шаблию.

– Николаев, – крикнул мне Шаблий, – бери разведчиков и радиста! Колонну дальше поведет Видонов. А мы пройдемся вдоль насыпи – тут не более четырех километров.

– Ясно, товарищ подполковник, – ответил я и пошел к машине разведвзвода будить солдат, которые спали в кузове, укрывшись брезентом.

Колонна полка пошла дальше на Гече, а мы, группой в пятнадцать человек, двинулись вдоль железнодорожной насыпи. В километре от перекрестка натолкнулись на роту автоматчиков 351-го федотовского полка под командой старшего лейтенанта Каторшина.

– Как вы туда попали, товарищ подполковник? – с искренним недоумением спрашивает Каторшин. – Мы залегли вон в той роще. Смотрим. А со стороны противника на нас идет колонна автомашин нашего минометного полка. Что делать?! Не знаем!

– Так мы предполагали, что пехота уже Рабу форсировала, – смеется Шаблий, – помогать ей спешили. А вы еще и железной дороги не перешли.

– Ваше счастье, товарищ подполковник, что на немецкие танки не напоролись. Они тут вон по тому шоссе шныряют. – И Каторшин показал рукой из-за насыпи на запад.

Там, километрах в двух, параллельно линии железной дороги шло шоссе на Токачи. Час назад мы ехали по этому шоссе от Тета, через Сценкут до Гьярмата, где свернули на Гече. Это, несомненно, было нашим счастьем. Встреча на марше с танком противника или его бронетранспортером была бы для нас крайне нежелательной.

– Конкретно ты мне можешь сказать: где теперь противник? – обратился Шаблий к Каторшину. – Случайные танки шныряют по этому шоссе или на этой стороне Рабы наличествуют более серьезные силы?

– Не знаю, товарищ подполковник, – ответил командир федотовских автоматчиков.

– А где основные силы вашего полка? – допытывался Шаблий.

– Там, – отвечал Каторшин, махнув в юго-восточном направлении, – полк наступает на Папу, а мы прикрываем фланг с севера.

Подполковник Шаблий принимает решение – идти на юг вдоль насыпи. Каторшин выделяет нам пять автоматчиков из своего отряда в качестве сопровождения. По железнодорожному мосту переходим неширокую речку, приток Марцала. Местность по обе стороны насыпи ровная – ни холмов, ни кустов, – только лишь прошлогодняя пахота, на которой то там, то здесь видны серенькие комочки скачущих зайцев.

Наше внимание вдруг привлекает одиноко стоящее орудие на противоположной, западной стороне насыпи в нескольких сотнях метров от линии железной дороги. Нас это орудие заинтересовало, и мы подошли к нему – это была 75-миллиметровая противотанковая пушка, брошенная немцами. Куда делась прислуга?

– Може, дезертировали? – высказался кто-то из солдат.

– Короче, смылись, – ухмыльнулся Борька Израилов.

– Непонятно, – говорит Шаблий, проверяя механизмы орудия, – почему эта пушка в полном порядке и в единственном числе на этом месте? Позиции обычно занимают взводом, батареей, дивизионом. А тут одно орудие, вроде как брошенное, но при замке, прицеле и снарядах?!

Солдаты развернули орудие в сторону шоссе и загнали в ствол снаряд. Рукоятки механизма наводки работают легко и безотказно. У орудия собралась целая толпа, и все были заняты тем, куда бы пальнуть.

Тут-то на шоссе и появился немецкий бронетранспортер, вооруженный крупнокалиберным пулеметом на турели. Увидев его, все бросились на землю. Но кто-то все-таки навел пушку и выстрелил. Я слышал, как рядом со мною гулко и резко хлопнуло. Подняв голову и посмотрев вперед, я убедился, что выстрел, как это ни странно, оказался удачным.

Бронемашина противника дрогнула, резко и судорожно вывернулась на ходу и ткнулась носом в кювет. Из машины выскочили две черные фигуры, и наши солдаты стали бить по ним из автоматов. Те, отстреливаясь, уходили. Наши ринулись вперед, и перевес оказался на нашей стороне – оба остались лежать на пашне. Бронетранспортер стоял, урча мотором и завалившись корпусом в канаву. В его боку зияла пробоина. Заглянув внутрь кузова, я увидел водителя, лежащего на креслах, вцепившегося в руль мертвыми руками. Бронебойная болванка прошила его грудь навылет. На шоссе рядом с люком валялась черная фуражка – подняв ее, я содрал с нее орла и череп и положил их себе в карман. Это были первые сувениры европейского похода. Теперь нам стало ясно: перед нами уже не венгерские части, которые никак не желали вступать в боевой контакт, а отборные эсэсовские дивизии германского вермахта.

Борька Израилов влез вовнутрь бронемашины, выволок убитого водителя, вытер рукавом кровь с сиденья и сел на его место. Покопавшись в рычагах управления, Борька включил скорость, дал газ и задним ходом поставил машину на шоссе.

– Катер подан! – кричит Борька, и его довольная и улыбающаяся рожа появляется над отверстием люка. – Не угодно ли прошвырнуться? Обещаю – с ветерком, туда и обратно.

– Как в управлении? – осведомляется Шаблий.

– Легка, свободна и приятна, – фамильярно отвечает Борис и тут же на шоссе изображает несколько вольтов.

– Тогда, Андрей, вот что, – говорит мне Шаблий, – бери несколько человек и посмотри, что делается вокруг. Далеко не забирайся и в драку особенно не лезь.

Я сел на командирское место в броневике, рядом с водителем. В кузове разместились Лищенко, Логинов, Квасков, Шуркин, Поповкин, Смилык и трое из пехоты. Серега Жук стал у пулеметной турели. Остальные с командиром полка вернулись на насыпь.

Вначале мы даже не осознали ценности своего приобретения. Бронемашина оказалась вместительной, способной поднять значительный десант. Вооруженная крупнокалиберной пулеметной турелью, с мощным бензиновым двигателем, на легких ведущих гусеницах с резиновыми «башмаками» и передними колесами управления на пневматических скатах. Броня противопулевая, легкая, но сваренная под углом, в расчете на рикошет. Выкрашена в грязно-коричневые тона с темными пятнами маскировки. По бортам крупные чернобелые опознавательные кресты вермахта.

– Ну что, земляк, – обратился ко мне Борис Израилов, – с Богом, в путь-дорожку.

Машина пошла легко и свободно, хорошо слушалась руля и без особого труда переваливала через неглубокие канавы. Миновали какой-то небольшой и одинокий хутор, проскочили Токачи. Крестьяне с любопытством смотрели на нас. Проехав еще с километр и никого не встретив – ни чужих, ни своих, я приказал разворачиваться и ехать в обратном направлении. Погода не жаркая, но солнечная. А воздух настолько приятен и свеж, что кажется, сам проникает в легкие.

Кому же все-таки принадлежит этот район? Чьи силы господствуют над этой местностью? Ведь какой-то час назад по этой самой дороге шел этот самый бронетранспортер, и в нем сидели трое эсэсовцев с черепами на петлицах. А теперь вот, в той же самой машине и по той же самой дороге, еду я, и со мной молодые ребята – московские, курские, одесские.

– Странно, – говорю я Борису, – час назад эту машину вел фельдфебель-немец, а на моем месте сидел какой-то обер-лейтенант.

– Не горюй, земляк, – Борька понял мое замечание по-своему, – помнишь нашу Сухаревку? А? Как тогда пели: «Деньги ваши – будут наши». – И Борька, передернув рычагами управления гусениц, круто повернул машину вправо по пути на переезд через полотно железной дороги.

И тут произошло то, чего никто и не ожидал.

– Земляк, – крикнул Борька, – язык нужен?! Смотри вперед! Будет тебе язык на закуску.

Я посмотрел в открытый смотровой люк и увидел на шоссе стоящих двух немецких солдат в черных мундирах эсэсовских танкистов. Очевидно, они приняли нашу машину за свою и делали нам знаки остановиться. Да. Язык тут был верный. Нужно только подъехать вплотную. Но кто-то из солдат не вытерпел и вылез прежде времени из кузова с автоматом. Немцы, заметив подвох, ринулись в сторону от дороги по рыхлой пашне.

– Сворачивай за ними! – крикнул я Борису. – Не стрелять! Язык нужен.

Израилов перевалил через кювет и пошел прямо по пашне. Но броневик – не танк и долго не выдержал. Его узкие гусеницы увязли в мягком черноземе, машина села на «брюхо» и наконец стала.

– Уходят немцы, уходят, гады! – вопили солдаты.

– Жук! – крикнул я. – Турелью снимешь?

– Запросто! – ответил тот и, развернув турель, пустил воющую, как собака, очередь.

Вздрогнув и дернувшись на ходу, бегущие упали.

Бронетранспортер наш завяз в рыхлой пашне так, что вывести машину собственными силами не представлялось никакой возможности. А ждать помощи извне было неоткуда.

– «Амба, Василий Иванович», – продекламировал Борька знаменитую фразу из фильма «Чапаев», – на мель сели прочно, не угодно ли пешочком. А жаль – неплохой была карета.

Солдатам нравились Борькины прибаутки, и они радовались им и смеялись от души.

Возвращались мы через железнодорожный переезд по дороге на Вашцар. Расстояние не превышало и трех километров. Но идти следовало осторожно – не исключалась и новая встреча с противником. До Вашцара, однако, дошли спокойно и без приключений. Расставаясь с пехотными автоматчиками и поблагодарив их за компанию, я ненароком обнаружил в вещевых мешках у двоих из них вылезавшие наружу кованые немецкие сапоги. И когда они только успели их содрать с убитых? Солдатам я, естественно, ничего не сказал. Да и что говорить – сапог в нашей армии не хватает, да и качеством наши кирзачи уступают немецким яловым на кованом ходу.

Командно-наблюдательный пункт нашего полка обосновался на отдельно стоящем хуторе вблизи Вашцара, то есть приблизительно в одиннадцати километрах северо-восточнее города Папа. Подполковник Шаблий ушел в расположение штаба полка, с которым наш КП имеет прямую телефонную связь. Выставив в чердачное окно стереотрубу и распределив дежурство наблюдения и караульной службы среди солдат, сам я отправился спать – ноги подкашивались от усталости. Не раздеваясь, не снимая сапог и оружия, завалился я в постель на перины и тут же провалился в сон.

27 марта. Сколько раз уже приходилось начинать словами «утро было превосходным». Но это действительно так! Утро было превосходным: солнечное и теплое утро. Земля духовито пахла навозом, скотиной, какими-то прошлогодними травами – пахло луком и чесноком, висевшими целыми связками на том самом чердаке, где мы обосновались со стереотрубой. Водя ее оптическими «рогами», я всматривался в простиравшуюся на многие километры местность и ничего подозрительного там обнаружить не мог. Равнина, изрезанная длинными прямоугольниками пашен, похожих на разостланные по земле куски коричневого сукна. Пашни чередовались с такими же ровными прямоугольниками зеленеющих луговин. Искорками блестела извивающаяся лента реки. Справа тянулась дорога, местами обсаженная высокими пирамидальными тополями. Отдельные дома хуторов и деревень сверкали белизной домов, крытых где камышом, где черепицей, а где и железом. Возле домов густые массы фруктовых садов и просто кленов, дубов и вязов. А совсем на горизонте голубели перепады гор: Ешцаки-Баконь. Передав пост наблюдения Поповкину, я намеревался было спуститься с чердака вниз, как обнаружил в углу мешок с орехами. Я с детства любил эти «дары леса» и потому, сев на балку, стал щелкать эти лакомые плоды.

– Товарищ старший лейтенант, – слышу я снизу осторожный и сдержанный голос Смилыка, – пушкари орудия на прямую наводку выкатывают. Там вроде как подозрительный шум моторов издаля слыхать.

Спустившись вниз и выбежав за околицу, я увидел батарею ЗИСов, занимавшую огневые позиции и поспешно готовившуюся к бою.

– Что за тревога? – спрашиваю у командира батареи, старшего лейтенанта.

– Танки прорвались.

– Сколько?

– А черт их знает!

– Откуда?

– Идут на северо-запад вдоль берега. То ли своих догоняют, то ли контратакуют. Непонятно. Бронебойным, – крикнул он своим, – заряжай!

Я пошел на узел связи и сказал Камбарову:

– Вызывай Коваленко.

Доложив ситуацию, я запросил штаб:

– Будут ли какие конкретные указания на этот счет?

– Усилить наблюдение. Организовать круговую оборону. Держать штаб в курсе событий. Командир полка уже выехал на НП.

Выставив наблюдательные посты в дополнение к основному со стереотрубой, я решил влезть по лестнице на стог сена, откуда мне было удобно просматривать долину – место возможного появления танков противника. Но лишь только я приблизился к стогу, который стоял в некотором отдалении от хутора, как навстречу мне вышли два здоровенных венгерских гонведа – усатых, скуластых и мрачных. Инстинктивно схватился я за револьвер, но тут же услышал знакомое:

– Ниньч, ниньч. Нем собат!

Опомнившись, я увидел, что руки обоих гонведов подняты вверх. Они оказались местными мужиками, дезертировавшими из армии и всю ночь прятавшимися в сене, пока мы ночевали в их доме.

– Товарищ старшлейтенант, – кричит Поповкин, высунувшись из слухового окна на чердаке, – танки идуть!

– Сколько машин и куда идут?

– Куда? А, видать, мимо нас идуть.

Теперь уже отчетливо был слышен гул моторов и лязг гусениц. Сообщив в штаб полка обстановку, я полез на крышу. Танки шли параллельно фронту наших позиций в километре с небольшим. Было их не более десятка. Внизу грянул залп дивизионок, второй, третий. Батарея работала вовсю. Немецкие танкисты, очевидно, поняли, откуда по ним бьют, и стали огрызаться. Несколько снарядов легло совсем близко от хутора – с крыши дома посыпалась черепица. Я спустился вниз. Батарея продолжала вести огонь, и оба венгерских гонведа таскали пушкарям снаряды. Была или нет подбита хоть одна машина противника – неизвестно. Очевидно, танки все-таки проскочили и ушли на запад. Батарея ЗИСов снялась с позиций и ушла. А на НП появился подполковник Шаблий и, ни о чем не спрашивая, приказал сматывать связь, собираться и готовиться в путь.

– Полк получил приказ: выходить на рубеж реки Раба. Направление через город Папа.

Не успели мы собрать свое имущество, а Панченко уже гудел своим «шевроле».

– Привет старшому! – крикнул он, помахав мне рукой. – Как ночевали? Слыхал, мимо вас танки драпали?

– Та шо ты, земляк, брешешь, – Ефим Лищенко скорчил наивно-глупую физиономию, – яки таки ж танки? Ты шо?! Тож нашему Поповкину во сне узвиделось – вин до сих пор усё у сознание нэ прийдет.

Часа через три головные машины колонны 534-го минометного полка проходили по улицам города Папа. Это был второй венгерский город после Мора, через который проходил наш полк. Толпы любопытного народа запрудили улицы. День выдался по-летнему жаркий, и венгры в легких праздничных костюмах с интересом смотрели на идущие мимо ряды машин, конных повозок и пеших солдат. Мадьяры стояли вдоль домов по тротуарам – старики и люди среднего возраста молчали, а детвора и молодежь что-то кричали, смеялись и махали руками. Вот тут-то и произошел инцидент, наделавший немало шума и попортивший нервы нашему майору Куриленко.

У солдат в машине оказался солидный мешок денег – венгерских пенгю. Откуда он к ним попал и где они его взяли, официально выяснить так и не удалось. Деньги в мешке были в пачках купюрами по сто пенгю, как это обычно принято упаковывать во всех банках по всему миру.

Я сидел в кабине, рядом с Панченко, ничего не подозревая. Как вдруг на моих глазах произошло нечто необычное и непредвиденное: люди стали вдруг кидаться под машину с выражением одержимости на лицах.

Панченко заорал, смачно выругался и изо всех сил нажал на тормоза. Машину ковырнуло носом, и она остановилась. В кузове солдаты ржали гомерическим хохотом. Я еще не мог сообразить: что, собственно, произошло? Тут до меня долетели слова Панченко:

– Во гады, чё делают – в толпу пенгами швыряют.

В воздухе порхали бумажные купюры, и люди жадно хватали их, ползали за ними по земле и под машиной.

– А ну, прекратить немедленно! – крикнул я, открыв дверцу кабины.

Успокоить мадьяр и продолжать движение стоило немалого труда. Кое-кто из жителей еще некоторое время бежал рядом с «шевроле», крича и показывая жестами, чтобы солдаты и ему бросили «дармовых пенгю». Наше дурачье, захватив такое богатство, даже не задумалось о том, что деньги эти могут быть в цене. Но солдату, в принципе, ничего не нужно, и деньги для него не имеют цены – они становятся всего лишь источником веселой, а по сути, злой шутки. Мешок с деньгами я отобрал и сдал в особый отдел.

Солдат вызывали, допрашивали. Но никто из них не раскололся. Позднее я узнал, что подобрали они его где-то в разбитой венгерской автомашине, и он несколько дней валялся среди батарейного имущества, пока кто-то не сообразил «пустить его по ветру».

Миновав город Папа, колонна полка пошла по шоссе через Ньярад, Немешцалог, Мершевар, Кенемешсцентмартон, Венек и до Кеньери, покрыв расстояние в 36 километров. Укрыв полк – автотранспорт, орудия, людей – в небольшой рощице на восточной окраине Кеньери, подполковник Шаблий пригласил старших офицеров полка и начальников служб на короткое совещание.

– Вчера, 26 марта, – говорит Шаблий, – один из батальонов наших наступающих войск с ходу форсировал реку Раба и захватил на ее западном берегу достаточно обширный плацдарм. Однако, после ударов авиации противника, батальон был атакован немецкими танками и отошел на исходный рубеж. Раба – приток Дуная – течет в северо-восточном направлении по совершенно открытой западно-венгерской равнине. Ее берега расчищены, спрямлены, укреплены дамбами, и на военных картах ее называют каналом. Валы дамбы с их крутыми откосами для обороняющейся стороны представляют нечто подобное крепостному валу. Как оперативно тактическая задача наступления будет решаться командованием и штабом нашей, 106-й, дивизии, мы вскоре узнаем и увидим. Оборону по реке-каналу Раба держат остатки разбитых эсэсовских частей. Оборона носит характер «поспешно занятой». Первому дивизиону: занять боевой порядок под прикрытием рощи на восточной окраине Кеньери. Второму дивизиону: пройти по шоссе на Ченге и развернуть боевой порядок в километре на юго-запад от линии железной дороги. Думаю, – сказал командир полка, как бы подытоживая свои мысли, – окончательные координаты огневых позиций определятся в ходе общей рекогносцировки и в соответствии с теми задачами, которые поставит перед нами командование и штаб дивизии.

Совещание закончилось. Дивизионы поехали каждый по своим направлениям. А группа управления полка, возглавляемая подполковником Шаблием, пробиралась на передовую сквозь небольшую лиственную рощицу. Командира полка на этот раз сопровождали Видонов, Никулин, Федоров и я.

За нами гуськом шли разведчики, связисты и радист Семен Соколов. Высокие и стройные березки, осины и клены тянулись длинными хворостинками к небу, образуя там – в вышине – причудливый шатер из лиственного кружева. Внизу, у земли, невысокий подлесок, кустарник и трава. Запах в роще пьянящий – букет того неповторимого лиственного дурмана, который, кажется, долго и не выдержишь. Хочется бросить все, упасть на траву и лежать, не в силах подняться, – лежать до тех пор, пока не наступит полное забытье. До нас тут имела пристанище, по-видимому, какая-то венгерская кавалерийская часть. Стоят брошенные повозки с обрубленными в спешке постромками. Лежит на боку, потеряв колесо, штабной фургон – вокруг раскиданы папки с документами, карты, схемы. Шаблий подобрал гусарскую саблю и рубил ею кусты, сквозь которые приходилось нам пробираться. Потом он эту саблю бросил со словами: «Дерьмо. Клинок никуда не годится. Не сталь, а железка. Наши куда лучше».

Среди обозных фур нашел я две великолепные, тонкого сукна, офицерские шинели, которые до поры до времени припрятал в машине батареи управления полка.

Наконец, выбрались мы на противоположную, западную опушку рощи. Впереди нас кукурузное поле с остатками прошлогодней ботвы. А впереди, метрах в пятистах – восьмистах, дамба реки-канала Раба. Мы было сунулись идти напрямик через поле, но нас остановил пехотный солдат, сказав, что теперь к берегу подхода нет:

– Снайпера бьют. Вон наших на поле сколь лежит.

Надвигался вечер – все кругом было пронизано лучами заходящего солнца. Решили ждать темноты и тогда уже пробираться к дамбе. Там, у береговой линии, под насыпью дамбы, окапывались пехотинцы федотовского полка. Тяжелая артиллерия противника бездействовала, и лишь легкие батальонные минометы обстреливали нашу восточную сторону реки.

– Немцы в репродуктор кричат, – говорит словоохотливый парень-пехотинец, – будто нам этой реки не преодолеть. У них там силы – туча!

– Туча, говоришь, – Шаблий смеется, – ну, эти тучи мы запросто разгоним. Завтра сам увидишь.

Только с наступлением полной темноты оказалось возможным выйти к берегу. Дамба для снайперов создавала мертвое пространство, но для легких минометов она не служила препятствием. И немцы с педантической точностью обстреливали пространство вслепую по площади. Солдаты тут же принялись рыть узкие щели и «лисьи норы».

28 марта. Ночь прошла беспокойно. Пехота выходила к дамбе, пересекая кукурузное поле. Пушкари легкой полковой артиллерии на руках катили орудия. Связисты наши тянули линии кабеля, которые постоянно рвала пехота, и они бегали, исправляя порывы. С рассветом вновь принялись за работу снайперы – били немецкие снайперы метко и без промаха. Как выяснили к вечеру, за день в федотовском полку снайперы выбили около пятидесяти человек.

Весь день прошел в сутолоке. Наблюдать противоположный берег оказалось чрезвычайно трудно – мешала западная дамба, создававшая и у противника «мертвое пространство», также используемое для укрытия живой силы.

Лишь только солнце поднялось на такую высоту, что стало освещать противоположный, западный берег дамбы, подполковник Шаблий с Видоновым занялись пристрелкой реперов поорудийно, побатарейно, дивизионом и всем полком сразу. Наблюдательный пункт нашего полка отстоял от наблюдательного пункта подполковника Федотова менее чем на полусотню шагов.

– Интересно, что там наблюдает Павел Николаевич в свой перископ, – говорит Шаблий, как бы ни к кому и не обращаясь, – что он там видит – то же, что и мы, или что-то совершенно иное?!

В десятом часу на командный пункт Федотова прибыл командир дивизии полковник Виндушев. Как он ухитрился проскочить кукурузное поле, неведомо. Возможно, в район дамбы командир дивизии прибыл ночью и только теперь появился среди нас. Он сразу же обрушился на Федотова:

– Почему немецкие снайперы сковывают целый полк? Снайперов уничтожить немедленно! Шаблий! – обратился Виндушев к командиру нашего полка. – Слева роща, видишь? Разделайся немедленно, чтобы там ничего не осталось! Сможешь?

– Видонов, Николаев, – спокойно говорит Шаблий, – просчитать перенос огня по роще от ближайшего репера.

Подготовку данных закончили менее чем за десять минут, был назначен пятиминутный огневой налет.

Получив санкцию командира дивизии, все пять батарей единым залпом накрыли злополучную рощу и молотили ее беглым в течение заданного срока, израсходовав порядка двухсот мин. В роще начался пожар. Все окуталось дымом и пылью. Полковник Виндушев был явно доволен и изрекал какие-то маловразумительные и не особенно цензурные междометия.

– После такого огневого удара, – говорит Шаблий, – этот участок без особых усилий можно захватить силой одной роты.

И мы ждали броска пехоты. Но его не последовало. Пожав руку подполковнику Шаблию, полковник Виндушев удалился.

– Что, он нас проверял, что ли? – недоумевает Шаблий. – Может, решил посмотреть качество минометного огня? Ну что ж. В грязь лицом мы не ударили. Молодцы батарейцы!

Федотов после ухода Виндушева спокойно расхаживал вдоль дамбы, подходил к нам и беседовал с Шаблием, присаживался к своему перископу. Воронцов находился тут же – то он куда-то убегал, то лежал, растянувшись на плащ-палатке, то подходил к нам и балагурил. Под вечер он шепнул мне, что с наступлением темноты Федотов отправляет поисковую группу с целью захвата языка и ликвидации снайперских гнезд.