Текст книги "Патриот"

Через два часа все трое уже были пьяны и объелись до последней степени. На каждого пришлось по два шампура жирного свиного шашлыка и по три половника картофельной похлёбки с овощами.

Небольшой, но ладный, симпатичный одноэтажный деревянный дом гудел от голосов. В распахнутые окна, затянутые противокомариными сетками, задувало подмосковным клеверным бризом, столь свежим, что хмель проникал в тело как будто с особого входа: каждый новый выпитый стакан водки делал Знаева всё более и более трезвым.

Говорили только на самые простые темы: о семьях, детях, подругах. Хозяин дома достал телефон, показал фотографии дочерей: две румяные грудастые девахи с бицепсами, обе спортсменки, но поступать хотят в медицинский, учат химию, половина зарплаты уходит на репетиторов. А жена где, спросил Знаев, почему не на природе, вместе с мужем, в таком доме прекрасном? Жена в Москве, ответил Марк, я ж сказал, школу закончили, сдаём ЕГЭ, в первый мед поступаем, а дом – продаю, если девки не попадут на бюджетные места – придётся платить; дом жалко, хороший дом, спасибо, только – не продаётся, ни у кого денег нет, кризис. Да и хер с ним, с кризисом, решительно сказал Жаров. Согласен, сказал Знаев и признался: у него обнаружился взрослый сын. Оба товарища спокойно кивнули. Такое бывает. За это и выпьем. Женщины рожают от нас. И пропадают. Рожают – для себя. Никто не виноват. Всё произошедшее – нормально. Что естественно – то не позорно. Нет повода психовать.

Скупо произнося такие фразы, Марк хлопал Знаева по плечу, подносил огня к сигарете, переглядывался с Жаровым. Потом встал, слегка покачнувшись и оперевшись о край стола (посуда подпрыгнула, как живая):

– Ладно, мужики. Займёмся делом.

Отомкнул маленьким ключиком железный шкаф в углу, достал пистолет и коробку с патронами. Посмотрел на Знаева.

– Вперёд.

Никогда Знаева не тянуло к военным людям. Всё таки он был музыкант, блюзмен, рокер, то есть – пацифист. Хиппи. Лозунги Джона Леннона – «Дайте миру шанс», «Занимайтесь любовью, а не войной» – в юности были ему много ближе, чем весь бронзовый грохот военно-патриотической машины Советского Союза. Знаев без особого напряжения отслужил два года срочной службы, но это был не его мир, и радости военных людей не были его радостями. Они принадлежали к другой касте, эти военные; они не были хуже или лучше, они были иначе сконструированы. Знаев не хотел иметь к ним никакого отношения.

Капитан Марк Егоров появился в его жизни сбоку, его привёл Жаров, они десять лет учились в одной школе; в годы позднего СССР их отцы вместе ездили на рыбалку.

Отец Марка Егорова был боевой генерал, и сына своего настроил только на судьбу военного человека.

К тридцати пяти годам капитан Егоров послужил в Таджикистане, затем – в Забайкалье, участвовал в боевых операциях, был награждён медалями и имел ранения. После многих лет мытарств по промороженным степям и горным ущельям капитана Егорова перевели в Москву, с понижением в должности, зато с улучшением жилищных условий. Его сын-подросток уже учился в кадетском корпусе, и будущее самого капитана вот-вот должно было решиться: с одной стороны, им заинтересовалась охрана президента, с другой – отец советовал поступать в академию Генштаба и оставаться на боевой работе.

Тем временем капитан и его супруга обживались в Москве. Им везде были рады. Вокруг капитана – двухметрового атлета – появились новые друзья, из которых первым оказался бывший одноклассник Жора Жаров, или Герман, как он теперь рекомендовался. Богатый бизнесмен, алкоголик и хулиган, он вовлёк капитана в плейбойские похождения, в гонки на машинах и мотоциклах, в пьянство и драки.

Знаеву нравился его новый товарищ.

Капитан Егоров был не просто человек, с которым можно идти в разведку.

Он сам и был этой разведкой.

За год знакомства банкир обменялся с капитаном едва дюжиной фраз.

И при этом доверял ему, как себе.

Нынешний Марк Егоров прибавил в весе, двигался тяжелей и слегка прихрамывал. Пистолет Макарова в его ладони напоминал несерьёзную сувенирную зажигалку. Обогнув дом, все трое вышли на просторный задний двор, с двух сторон огороженный капитальным забором. С третьей стороны возвышался кирпичный гараж, – как и всё остальное, он не был закончен постройкой, ворота отсутствовали, и в зияющем проёме Знаев увидел внушительную гору садово-огородного хлама, состоящего из вёдер, лопат и полупустых мешков с удобрениями; почему-то это напомнило Знаеву холм из человеческих черепов, изображённый на знаменитой картине Верещагина «Апофеоз войны».

Стена гаража на высоте полутора метров была густо испещрена пулевыми дырами. Марк развернул бумажный рулон, – поясную мишень – и прикрепил к стене большими кусками скотча. Раздвинул треногу, установил зрительную трубу.

– Давно стрелял?

– Давно, – сказал Знаев. – Лет десять, наверно. Может, больше.

– Хреново, – Егоров, хищно глядя в окуляр трубы: настраивал резкость. – В этом деле нужна тренировка. А из чего стрелял?

– Из «Макарова». Но он был палёный, я его выбросил. Потом ещё «Беретта» была. Никогда не нравилась, тяжёлая слишком. Чечены за долги отдали. Я её вот ему подарил, – Знаев кивнул на Жарова. – На юбилей.

– Было дело, – подтвердил Жаров, хрустя огурцом. – Хорошая «Беретта».

– Ещё поршень был, – добавил Знаев. – Ижевский, трёхзарядный.

– Поршень – это да, – сказал Егоров, снаряжая обойму. – А в армии из чего стрелял?

– Из карабина Симонова. Из автомата. Автомат на скорость разбирал и собирал. Второе место в батальоне.

– Ясно, – произнёс Марк, очевидно, никак не впечатлённый вторым местом на батальонных соревнованиях. – Держи.

Протянул пистолет.

– Дистанция – двадцать пять метров. Огонь!

Знаев встал боком, напряг корпус, прицелился и выстрелил. Отдача приятно сотрясла руку и плечо. Запах пороха возбудил ноздри. Из-за близкого забора прыгнула в небо напуганная птица.

Егоров посмотрел в трубу.

– Промах. Давай ещё.

– А соседи? – спросил Знаев. – Жаловаться не будут?

– Соседи сами такие, – небрежно ответил Егоров. – Прекратить разговоры. Огонь.

Знаев снова нажал на курок.

– Давай, давай, – крикнул Жаров. – Не стесняйся.

И бросил в сторону мишени огуречный огрызок, и тоже промахнулся.

– Патроны денег стоят, – неуверенно возразил Знаев.

– На хорошее дело патронов не жалко. Огонь!

Знаев с большим удовольствием высадил всю обойму. Егоров немедленно протянул вторую.

– Ещё, – сказал он. – Давай.

– Есть, – с наслаждением ответил оглохший Знаев, перезарядил пистолет и выпустил все восемь пуль так быстро, как только мог.

Егоров посмотрел в трубу и сказал:

– Ладно. Отдохни пока, – посмотрел на Жарова. – Теперь ты.

– Не, – ответил Жаров. – Не буду. Я ради него всё замутил. – Ткнул пальцем в Знаева. – Пусть душу отведёт.

– Уже отвёл, – искренне сказал Знаев. – Спасибо, мужики.

– Мы ещё и не начинали, – сказал майор. – Давай, стреляй. Ты даже в пятёрку ни разу не попал.

Знаев подошёл к мишени и устыдился.

– Позорище, – сказал он с досадой.

– Ничего, – усмехнулся майор. – Тренируйся. Я сейчас вернусь.

Знаев выстрелил ещё и ещё, тщательно прицеливаясь и напрягая плечо.

– Оба раза мимо, – резюмировал Жаров, посмотрев в трубу.

– Ну и хватит, – ответил Знаев, недовольный собой. – Хорошего понемножку.

– Ты же на войну хотел.

– Да, хотел.

– Тогда стреляй.

Знаев подышал носом, тряхнул кистью, снова прицелился и выстрелил.

– Убил! – радостно воскликнул Жаров, как будто играл в морской бой. – Завалил гада! Точно в сердце!

Вернулся Егоров, отодвинул Жарова от трубы, посмотрел сам. Ничего не сказал. Под локтем держал деревянную кобуру, обмотанную ремнём. Размотал, извлёк огромный «Стечкин». Примкнул приклад.

– А вот это я люблю, – сказал Знаев.

– Многие любят, – улыбнулся Марк. – Рука болит?

– Болит, – признался Знаев.

– Слабое запястье. Давай-ка попробуй от живота.

– А так можно?

– По-всякому можно. Если жить хочешь. Встань крепче. Приклад упри повыше пупка. В обойме 20 патронов. Очередью. Огонь.

– Погоди, – пробормотал Знаев. – Может, не надо? Я из такой дуры и одиночными не умею…

– Огонь! – проревел майор, командным басом.

Знаев напряг мышцы живота и посмотрел на мишень.

Вместо мишени теперь у кирпичной стены стоял бес, такой же бумажный, чёрный, продырявленный, но явно – живой. Волосатый, презрительный. Показывал длинный язык.

В тебя не промахнусь, подумал Знаев со злостью, и нажал спуск.

Двадцать пуль вылетели в две секунды. Отдача сотрясла бывшего банкира от затылка до пят. Удержать мощный пистолет не получилось, ствол увело вверх и вбок. От стены полетели кирпичные брызги. Знаев вернул оружие владельцу. Тот произнёс что-то, шевеля полными губами.

– Не слышу! – крикнул Знаев. – Уши заложило!

– Привыкай, – засмеялся Жаров, подходя ближе. – Как самочувствие?

– С меня хватит!

– На войну хочешь?

– Да!

– Тогда давай ещё.

Но Знаев решительно помотал головой и поднял руки вверх.

– Сдаюсь! Не буду больше.

Жаров и майор переглянулись.

– Рука бойца колоть устала, – резюмировал Егоров и вогнал новую обойму. – Ладно. Теперь я. Зажмите слух.

Знаев закрыл ладонями уши и приложился к окуляру трубы. Невредимый бес, в четырёхкратном увеличении, казался очень реальным. Он смотрел прямо перед собой, на майора спецназа, вышедшего на огневой рубеж, затем вдруг округлил глаза от страха и пропал из поля зрения. Там, где была его голова, стена взорвалась под градом пуль; все до единой легли в круг размером со сковороду.

– Марк, – спросил Знаев, – ты в Бога веришь?

– Пусть он в меня верит, – ответил майор спецназа и сунул пистолет в кобуру. – Кстати, запах пороха стимулирует аппетит.

– Полностью согласен, – воскликнул Жаров с энтузиазмом.

Егоров снял со стены измочаленную мишень, свернул в трубку, протянул Знаеву.

– Возьми. На память.

Вернулись в дом.

Знаев, действительно, ощутил голод; накидал себе в тарелку картошки с редиской, ломанул добрый кусок хлеба, стал жевать.

– Так что ты там про войну говорил? – осторожно спросил Егоров.

– Ничего не говорил, – ответил Знаев с полным ртом. – Но я бы поехал. Повоевал.

– Зачем?

– По многим причинам.

– Сколько тебе лет?

– Сорок восемь.

Майор вынул из кармана пятнистых своих штанов телефон, нажал кнопку и показал картинку.

Знаев едва взглянул и тут же отвернулся.

Фотография была цветная, очень чёткая.

– Донбасс, – сказал Егоров. – Девочке было четыре года. Убило миной.

– Зачем ты хранишь такие фотографии?

– Иногда помогает, – сухо ответил Егоров. – Как аргумент. Ты же не первый, кто на войну хочет.

– Ага, – сказал Знаев. – Нас, значит, много?

– Не много. Но бывают. Обычно просится молодёжь. Но и взрослые мужики тоже. А я на шести войнах работал. Таких картинок у меня достаточно. Хочешь ещё посмотреть?

– Нет, – мгновенно ответил Знаев.

– А воевать – хочешь.

– Да.

– Тебе туда не надо, – негромко сказал Егоров. – Воюй в Москве. Здесь твой фронт. А там ты никому не нужен. Поедешь воевать – погибнешь.

– Ты же не погиб, – возразил Знаев.

– Я офицер. Я обучен.

Знаев не нашёл, что возразить.

– Я тебя понимаю, – сказал майор. – Взрослый человек, гражданин своей страны. В армии был, службу понял. Сейчас тебе обидно. Всем обидно. Нам диктуют – мы утираемся. У американцев – шестьсот военных баз по всему миру. У России – десять. Кто кому грозит? Кто перед кем пистолетом машет? Американцы – смелые. Рубятся за свободу и демократию. А мы – империя зла, у нас нищета и диктатура. Они все в белом, а мы – говно. Потом начинаем выяснять. Кто первым в истории человечества применил ядерное оружие? Американцы. Была военная необходимость? Не было. Посоветовались с кем-нибудь? Ни с кем. Сколько японцев положили? Сто пятьдесят тысяч. Почти все – мирные жители. Сто пятьдесят тысяч заживо сгорели за несколько секунд. Никакой Освенцим так быстро не работает. По сравнению с этим Гитлер и Сталин – маленькие мальчики. И что, кого-нибудь судили? Международный трибунал, Гаага, вот это всё – было? Не было. Зачем побили столько мирного народа? С какой целью? Весь мир напугать. Продемонстрировать. Так поступают только палачи, натуральные бляди. Полная безнаказанность. Америка – чемпион мира по массовым убийствам и военным преступлениям, с большим отрывом. Они кого угодно в распыл пустят, за свою злоебучую демократию. Хороша демократия: у себя дома – кайфуем, в гостях – убиваем пачками. Кто мы для них? Дикари, недочеловеки…

– Они не все такие, – возразил Знаев. – Я в Америке три раза был. На обоих берегах. Плевать им на нас, они своей жизнью живут. Из ста американцев девяносто девять ничего про нас не знают.

– Так ещё хуже, – сурово сказал Марк. – Ничего не знают, но приходят и гадят.

Он придвинул к себе лавку, сел верхом, стал разбирать и чистить пистолет, аккуратно раскладывая перед собой детали.

– Ты, Сергей, если хочешь пользу принести – езжай волонтёром. Как гражданский человек. Поможешь, чем можешь. Гуманитарку купи, отвези. Поработай головой или может, руками даже… Там гражданские специалисты тоже нужны…

Слово «гражданский», уже второй раз прозвучавшее, задевало самолюбие Знаева; кадровый офицер произносил его подчёркнуто вежливо, даже деликатно, как будто врач говорил с неизлечимо больным. «Он воин, а я нет, – грустно подумал Знаев, – мы из разных каст, мы не поймём друг друга».

– Нет, – ответил он. – Я хочу биться. А работать можно и в Москве.

Егоров нахмурился.

– Тогда, – ответил он, – лучше останься в Москве и работай.

– Ладно, – сказал Знаев. – Понял. Спасибо, дружище.

– Учти, – сказал Егоров, показывая на Жарова. – Вот он, твой друг, сделает всё, чтоб ты никуда не ездил. Побереги остатки здоровья.

– Думаешь, у меня нет здоровья?

– Я так не сказал, – вежливо возразил майор. – Но если бы сейчас была всеобщая мобилизация – ты бы не прошёл медицинскую комиссию. В первую очередь – по возрасту. Война – дело молодых. Помнишь такую песню?

– Мне ещё пятидесяти нет, – возразил Знаев, неожиданно сильно задетый за живое. – Хочешь сказать, что я – не молодой?

– Нет, – ответил майор. – Ты не молодой.

– Как и все мы, – примирительно сказал Жаров, придвигаясь и обнимая Знаева за шею. – Не обижайся, Серёга… Я же знаю, помню, ты – спортсмен, штангу тягал, подраться не дурак… Но башку под пули подставлять – это другое…

Хмельные дружеские объятия Знаеву не требовались в этот момент, он хотел отстраниться, но передумал: это выглядело бы как минимум несолидно.

Замечание насчёт возраста вдруг его расстроило. Конечно, каждое утро он видел себя в зеркале, сбривал с подбородка жёсткую серебряную щетину, разминал пальцами неприятные складки на физиономии; но внутренне, в мозгу, в мышцах и сухожилиях много лет ощущал себя тридцатилетним. Зубы его были все целые – унаследовал от отца, ни разу в жизни не посещавшего дантиста. Глаза не подводили: очки использовал только для чтения. Легко взбегал на пятый этаж, прыгая через ступеньку.

То есть был в форме, ничего себе.

Теперь смотрел на своих приятелей, нависающих, как скалы, и понимал – да, всё так. Повернулся круг жизни. Сам он мог думать о себе что угодно, прыгать хоть через десять ступенек, – но люди вокруг уже вывели его из одной категории и зачислили в другую.

Он уже не молодой, такова объективная реальность.

– Нихера, – сказал он, чувствуя возбуждение. – Не согласен. Это вы – старые кабаны. А я ещё пацан. Что хочу – то и ворочу.

– Ну, – хмуро возразил Егоров, – так тоже неправильно. В некоторых местах тебе так жить не дадут. Ты можешь поехать в Луганск или Донецк в любой день. В машину садись – и езжай. На месте вступишь в ополчение. Официально. Но там тоже – дисциплина, всё строго, будешь своевольничать – тебя не только выгонят, но и под суд отдадут. И срок дадут. Будешь вместо войны – в тюрьме сидеть…

– Ладно, ладно, – сказал Знаев, – не продолжай. Я уже понял, что я не боец.

– Ты боец, каких мало, – сказал Жаров. – Но тебе надо биться на своём месте.

– И я уже не молодой.

– Нет. Конечно, нет.

– Тогда, – с вызовом сказал Знаев, – дайте автомат! Пистолеты – не моя фишка. Дайте автомат, – пойдём, посмотрим, кто старый, а кто молодой.

– Автомата нет, – ответил Марк. – Только на службе.

– Вот же чёрт неугомонный, – с чувством произнёс Жаров, придвигая к Знаеву стакан. – На, выпей ещё.

– Не надо про чёрта, – попросил Знаев. – Не надо. А выпить – давай. – Он встал. – За вас, мужики. Спасибо, что вы есть. Я, честно говоря, не ожидал… Патронов расстрелял долларов на триста… Честное слово, я друзей всегда ценил, а теперь в пять раз больше ценить буду…

– Спасибо, – сказал Егоров.

– …Но учтите, – закончил Знаев, – я – пока не старый. Вообще ни разу не старый. Ни на долю процента. Из пистолетика я не мастак, это да… Автомат дадите – сами увидите.

Жаров кивнул.

– Ладно, – сказал он. – Раз ты такой упёртый – найдём мы тебе автомат. Подожди дня два.

Около полуночи Егоров довёл пьяного Знаева до железнодорожной станции, – три километра пешком по заросшей лопухами пыльной тропе, через клеверное поле, через скрипящий мостик над сырым прохладным оврагом, через березняк, наполненный органным комариным гудением – и сам поторговался с зевающим таксистом, и бережно обнял на прощание.

Когда отъезжали – Знаев едва не заплакал от благодарности к этому человеку: хорошему, спокойному, настоящему.

Но едва выкатились на шоссе и набрали ход – другие чувства заполнили душу. Привычное возбуждение и упрямая насмешка.

Курил одну за другой. Водитель был не против. Слушал, поддакивал, равнодушный тёмноликий человек, судя по манере речи – совсем простой, пахнущий жареным луком, серебряная цепочка на толстой шее, в магнитоле – радио «Ретро», на спидометре – всегда семьдесят.

А пассажир – порывисто жестикулировал и рассказывал, как подарил сыну первую электрогитару в 2005-м, и как искал для себя малиновые сапоги-казаки в комплект к малиновому пиджаку в 1992-м, и как чистил картофан в офицерской столовой в 1987-м, и как ходил на премьеру «Юноны и Авось» в 1980-м…

Захлёбываясь и хохоча, пассажир выкладывал истории одну за другой, – ему было важно вспомнить как можно больше ситуаций, когда он проявил себя сильным, быстрым, безрассудным и легкомысленным. То есть – не старым.

Никогда он не испытывал такого бешеного желания жить, как в тот день, когда ему сказали, что он уже не молод.

37

В девять утра он сидел в кабинете врача.

Доктор Марьяна – как почти все прочие люди утром понедельника – отнюдь не выглядела эталоном трудолюбия.

Существует убеждение, что утро в мегаполисе начинается с рассветом, что благодать ждёт каждого, кто в 7:00 уже сидит за рабочим столом. На самом деле житель большого города ненавидит ранние пробуждения.

Жалея доктора, пациент рассказал о своих приключениях как мог коротко. Передозировка лекарствами, отравление алкоголем, белая горячка, бред и галлюцинации. О попытке прыгнуть с балкона – умолчал, всё-таки перед ним сидела привлекательная женщина, ей невозможно было признаться, что сильный поджарый дядька Серёга Знаев на самом деле – полусумасшедший псих.

– Никакой горячки, – сурово отрезала Марьяна. – Вы не алкоголик. Белая горячка возникает только у сильно пьющих людей. Обычно в период ломки. Допустим, вы пьёте по бутылке водки в сутки, а потом решаете завязать. Тогда возможны галлюцинации. Не изобретайте себе болезней, Сергей Витальевич.

– Спасибо, – сказал Знаев. – То есть, по-вашему, я здоров.

– Почти.

Знаев посмотрел на стену, увешанную фотографиями.

– Картинки – новые, – сказал он, сообразив. – В прошлый раз были другие.

Марьяна смутилась, даже покраснела сквозь загар.

– В прошлый раз была Шри-Ланка. А эти – Таиланд. Год назад. Раз в неделю я их меняю.

– Это стимул, – сказал Знаев.

– Да. Визуализация целеполагания.

Героиня серии портретов выглядела расслабленной и весёлой, полуголой, полупьяной, – счастливой. Индивидуальные снимки чередовались с групповыми, где Марьяну окружали похожие на неё взрослые русские девки категории «без возраста», белозубые, самоуверенные, сильные. Между ними торчали и торсы мужчин, худых, бородатых и на вид очень интеллигентных.

– Хорошо там? – спросил Знаев.

– Очень хорошо, – грустно ответила Марьяна. – Солнце и плюс тридцать круглый год. А я – из Новосибирска. Там у нас лето длится три недели, а зимой – минус сорок. Конечно, мне в Таиланде хорошо. Особенно если не работать.

– Доктор, – сказал Знаев, слегка смешавшись. – У меня к вам странный вопрос… Только не смейтесь… Если сейчас будет всеобщая военная мобилизация – я пройду медицинскую комиссию?

Марьяна не удивилась и тут же ответила:

– Вряд ли.

– Почему?

– Не подходите по возрасту. Сначала будут забирать молодёжь.

– А я – не молодёжь?

Она усмехнулась кратко.

– Нет. Кроме того, вы не пройдёте собеседования с военным психологом. У вас расстройство невротического характера.

– То есть, – спросил Знаев, – я негоден к военной службе?

– Думаю, нет.

– Ясно.

– Боитесь, что будет война, и вас призовут в армию?

– Нет, – ответил Знаев, улыбаясь. – Извините. Это было простое любопытство.

Марьяна посмотрела на него так пристально, как смотрят только врачи и уголовные дознаватели.

– Сергей, – сказала она. – Просто для порядка. Если вы испытываете желание причинить кому-то физическую боль – скажите об этом мне.

– Нет, – ответил Знаев абсолютно искренне. – Ничего такого. Не беспокойтесь, доктор. Мой единственный враг – это я сам. Остальных люблю и уважаю.

Марьяна заметно расслабилась.

– Если хотите – встаньте на учёт. В психоневрологический диспансер.

– Как псих?

– Как неврологический больной.

– Вы же сами сказали, что я здоров.

Марьяна вздохнула раздражённо.

– Боли – продолжаются?

– Не так, как раньше. Терпимо.

– Лечиться – будете?

– Буду. Только без этих таблеток. Давайте другие.

– Послушайте, Сергей, – сухо сказала Марьяна. – Здесь вам не ресторан, чтоб из меню заказывать. Подбор нужной комбинации препаратов займёт время. Или вы лечитесь – или не лечитесь, и не тратите моё и своё время. Если вы ещё раз нарушите предписанную дозировку – я не буду с вами работать. Передам другому специалисту.

– Извините, доктор, – поспешил ответить Знаев. – Это больше не повторится.

И опустил глаза, испытывая некоторое мазохистское удовольствие – его отчитывали, как школьника; оказывается, в иных местах возраст ничего не значит, любой солидный дядя может обратиться в юношу за считанные мгновения. Получив новый рецепт и краткую суровую нотацию, он заплатил, попрощался и вышел из кабинета с весёлой улыбкой.

В коридоре увидел следующего клиента. В прошлый раз это была полупрозрачная лунатическая девушка, сейчас сидел собственной персоной «печальный коммерсант», перекочевавший как будто из ближайшего бара, в той же согбенной позе, в том же отличном, немного заношенном пиджаке, с теми же двумя телефонами в руках, только без стакана крепкого.

«Ага, – подумал Знаев, – это место посещают не только лунатические дамочки, но и взрослые крепкие дядьки тоже; нас много, значит. Мы, значит, повсюду. Весь мир построен нашими истериками, нашим пьянством и безумием».

На улице жарило солнце, – он расстегнул верхнюю пуговицу и зашагал, обнадёженный, в голове вертелась старая любимая пластинка, «Иисус Христос – суперзвезда», ария Иуды из самого начала:

 
Listen Jesus I don’t like what I see
All I ask is that you listen to me
And remember – I’ve been your right hand man all along
You have set them all on fire
They think they’ve found the new Messiah
And they’ll hurt you when they find they’re wrong
 

Шагал, сам себе подвывал на деревянном своём подмосковном английском, и даже пальцами несколько раз подщёлкнул. В кармане сотрясался телефон, докладывая о поступивших сообщениях, новый день стартовал, надо было жить дальше, работать, изобретать, договариваться, воевать на три фронта, переживать за детей, любить женщин и, может быть, даже платить налоги.

Самое интересное сообщение – от Горохова – гласило: «У нас менты, выемка, на контору не приезжай».

«Приеду обязательно», – ответил Знаев.

Когда шёл мимо дверей супермаркета «Ландыш» – приблизился, издалека прицеливаясь, полностью спившийся морщинистый человек; бесцветные лохмы сильно отросших сальных волос обрамляли лицо, налитое нездоровой синюшной розовостью; попросил денег.

– Сколько тебе лет, мужик? – спросил Знаев.

– Все мои, – ответил синюшный с апломбом.

– Извини, я без всякой обиды. Скажи, сколько.

– Сорок шесть.

«Моложе меня», – подумал Знаев, сунул купюру и пошёл дальше.

Деньги теперь у него были: Жаров выгодно продал мотоцикл; карман бывшего банкира нагревала толстая пачка.

Вполне хватало на то, чтоб снять квартиру и начать новую жизнь.

Или оплатить год учёбы сына в университете города Утрехта.

Или купить армейский джип УАЗ и записаться в ополчение Донбасса.

Или ничего не начинать, не записываться, а уехать в любую точку этой маленькой зелёной планеты, неважно куда, главное – как можно дальше, в какие-нибудь дебри, в самые мирные, тихие места, где войн нет и не бывает, где тепло, и жёлтое солнце, и можно ходить босиком, и голые дети бегают, смеясь, по кромке прибоя.

38

Он пришёл, когда действо было в разгаре.

В его кабинете вокруг стола сидели четверо правоохранителей.

Алекс Горохов, бледный больше обычного, надиктовывал показания одному из них, щуплому блондину в потёртой курточке с сильно отвисшими карманами.

Сейф был открыт и пуст, содержимое – три толстых, как кирпичи, папки с бумагами – лежало на столе, папки были разъяты; одна за другой бумаги извлекались из зажимов и передавались из одних ловких рук в другие, столь же ловкие.

Один из четверых тут же фотографировал каждый документ дорогим айфоном.

Все правоохранители выглядели парнягами не старше тридцати и в общем годились Знаеву в сыновья.

«Иногда возраст даёт преимущества», – подумал он и громко поздоровался.

Правоохранители застыли и посмотрели одинаково внимательно. Горохов кивнул и ещё больше ссутулился.

Одного из четверых Знаев припомнил: «мальчишку-опера», – три дня назад именно этот румяный пацанчик пригласил бывшего банкира в микроавтобус на обочине Рублёво-Успенского шоссе.

– Кто главный? – спросил Знаев.

Вид распахнутого сейфа его разозлил. Вскрыть сейф – это было отвратительно; всё равно что забраться в чужую супружескую постель.

Один из четверых, пухлый темноволосый парень с кислым выражением на некрасивом лице, сверкнул глазами.

– А в чём дело?

– Вообще, это мой магазин, – вежливо сказал Знаев. – Кто вы такие?

Толстяк предъявил удостоверение. Мальчишка-опер развернул плечи.

– Только не надо нажимать, – сказал он басом. – Сами тоже, паспорт давайте. Если не трудно.

– Мы же только недавно виделись.

– Такой порядок, – лаконично ответил мальчишка-опер. – Присаживайтесь.

– Стоп, – ответил Знаев. – Тут я решаю, кому присаживаться. Что вам нужно?

– Проводим оперативно-следственное мероприятие. Выемку. В рамках уголовного дела, по которому вы – обвиняемый. Паспорт давайте.

– Могли бы позвонить, – сказал Знаев, протягивая паспорт. – Я бы сам всё привёз. Любой документ… Мне скрывать нечего…

– Нарисовал – и привёз, – сказал правоохранитель, который фотографировал айфоном, и презрительно усмехнулся.

Знаев подумал, что грубить дальше нет смысла: формально всё происходило по правилам; в любой момент его могли остановить хоть на улице и потребовать вывернуть карманы. С точки зрения закона это было разумно и оправданно.

– Как открыли сейф? – спросил он.

Горохов кашлянул и признался:

– Я открыл.

И посмотрел виновато, хотя никто никогда не требовал от него закрывать грудью амбразуру.

– Правильно сделал, – похвалил Знаев.

– У них ордер, – добавил Горохов с некоторым облегчением. – Всё по закону. Я даже адвоката не стал вызывать.

– Ладно, – сказал Знаев, сел за стол и улыбнулся пухлому брюнету. – Чёрт с вами. Скажите, что ищете. Так будет быстрей.

Пухлый брюнет приосанился.

– Документы о финансировании строительства. Это было пять лет назад. Вы вывели из банка шесть миллионов долларов и вложили в строительство магазина. А банк – обанкротили.

– Неправда, – ответил Знаев. – Это были мои собственные деньги. Я рассчитался с вкладчиками. Обиженных не было.

– Обиженные есть везде, – сказал брюнет. – И вокруг вас тоже нашлись. Покажите договора с организациями, которые финансировали стройку.

– Если покажу – вы уйдёте?

– Не надо условий, – тут же произнёс мальчишка-опер.

Брюнет коротко вздохнул.

– Уйдём, – сказал он.

– Но вы уже сняли копии со всех моих бумаг.

– Ну и что? – развязно спросил тот, который фотографировал айфоном. – Тут нет ничего интересного. Насколько я понял, магазин заложен. То есть, он уже не ваш, и кабинет тоже – не ваш. Есть и другие кредитные обязательства. И ещё – копии расписок, на крупные суммы…

– Так точно, – ответил Знаев. – У меня большие долги. Но это к делу не относится.

Простое военное выражение «так точно» очень помогает в беседах с правоохранителями. Полиция и прокуратура – полувоенные организации, скреплённые дисциплиной, здесь любят обмен лаконичными сигналами.

Знаев подвинул к себе самую толстую из трёх папок и вытащил стопку контрактов, стянутую в пластиковый файл.

– Здесь всё.

– Отлично, – похвалил пухлый. – Можете дать устные пояснения?

– Любые.

– Сколько организаций финансировали строительство?

– Три.

– Можете назвать их фактических владельцев?

– Фактический владелец – лично я. – Знаев ткнул себя пальцем в грудь. – Компания «Готовься к войне» была заказчиком строительства, а я был владельцем компании.

– То есть, вы сами себе заказали строительство и сами его оплатили, через подставные фирмы?

– Я бы не употреблял таких сильных терминов, – аккуратно возразил Знаев. – Здесь не было умысла на преступление. Все так делают. И в России, и в Европе, и в Америке. Инвестируют в капитальное строительство не напрямую, а через специально созданные компании или фонды.

Тот, который фотографировал айфоном, заинтересованно подкинулся.

– А вот ещё такой вопрос…

– Погодите, – перебил его Знаев, и посмотрел на брюнета. – Ребята, если хотите меня допросить – давайте сразу писать протокол. А то мы тут три дня будем сидеть, обсуждая каждую бумажку.

Правоохранители переглянулись. Воспользовавшись паузой, Горохов кашлянул и сказал:

– Наверное, я уже не нужен… Я – наёмный сотрудник… Я пойду, у меня – работа…

– Допроса не будет, – сухо сказал брюнет. – Оформим только выемку.

– Тогда приступим, – решительно сказал Знаев. – Я всё подпишу. А ты, Саша, иди. Делом займись.

Горохов вздрогнул – в этом кабинете его никто никогда не называл Сашей, – тут же встал и исчез за дверью. Правоохранители ему не препятствовали.

Неожиданно Знаев заметил, что с шеи того, кто фотографировал айфоном, свисают провода наушников.

– Какую музыку слушаете? – спросил он.