Текст книги "Патриот"

8

Над площадью наливался синевой вечер. Ударяя грудью пространство, шёл огромный бронзовый Маяковский, гений, титан и самоубийца, невероятно быстрый, далеко обогнавший своё время и погибший из-за любви. Кроме поэта, шли ещё женщины во всех направлениях; Знаев, стоя у выхода из отеля, смотрел в лица и улыбался.

Даже самые свирепые люди – например, такие, как Женя Плоцкий, – в этом месте мира выглядели на фоне разнообразной и невероятной женской красоты не вполне свирепыми.

В этом городе первый приз доставался всем: и победителям, и проигравшим.

На этом турнире прекрасную юную принцессу получал и принц, и конюх, и площадной шут.

Каждый, кто приезжал сюда за приключениями, славой и деньгами, получал в первую очередь любовь, а остальное – как получится.

Знаев поразмышлял, слушая серебряный звон в голове, – и вернулся назад.

Позвонил в дверь обменного пункта, соврал, что забыл очки. Охранник ушёл докладывать. Знаев ждал в коридоре. Пахло старыми коврами. Спустя минуту в дверях появился Плоцкий: держал руки в карманах, челюсть выпятил, смотрел с презрением.

– Десять процентов, – сказал Знаев, глядя в жёлтые глаза. – Это же совсем дёшево!

Плоцкий вышел в коридор, оттесняя Знаева плотным брюхом.

– Тяжело продавать людей, – тихо сказал он. – Отвратительно. Я не люблю. Но тебя – продам.

– Из принципа? – подсказал Знаев.

– Точняк.

– Продашь – и ладно. Твоё право. Но почему так дёшево? Я что, реально стою десять процентов?

– Да, – сухо сказал Плоцкий. – Ты, Серёжа, только на одну десятую – настоящий. Остальное – воздух. Когда проткнут, воздух выйдет. Иди. И больше мне не звони.

– Да, – сказал Знаев. – Конечно, друг. Только скажи мне: ты вспомнил ту девчонку?

– Нет, – ответил Плоцкий.

– Чтоб ты знал, у нас с ней… потом… было…

Плоцкий смотрел без выражения.

– В общем, у меня есть второй сын. Шестнадцать лет. Я только сегодня узнал.

– Поздравляю, – бесстрастно произнёс Плоцкий.

– Ты меня продаёшь, и бог с тобой. Сын важней. Правильно? Дети – самое важное. Согласен?

– У меня двое внуков, – сообщил Плоцкий. – А ты, небось, и не знал.

– Теперь буду знать.

– Внуки ещё важней детей. – Взгляд жёлтых глаз потеплел на мгновение. – Иди с богом. Желаю тебе уцелеть.

9

Когда садился в пыльную свою тачку, громадный Маяковский подмигнул буйным глазом, а за его плечами вспыхнул – не мгновенно, но фрагмент за фрагментом, от краёв к центру, – роскошно старомодный неоновый фасад театра Сатиры.

Когда-то паренёк Серёжа мечтал попасть в этот знаменитый театр, посмотреть дуэт любимых актёров, Миронова и Папанова, в «Ревизоре» или «Горе от ума», – но не успел.

Нельзя было просто купить тот вожделенный билет, напечатанный на дешёвой бумаге жидко-сиреневого цвета, – его следовало «доставать», «делать», прибегая к услугам крепкой и разветвлённой преступной организации, известной как «билетная мафия». Паренёк Серёжа вступил в отношения с членами «мафии», он потратил целое лето на поиски тех, кто «сделает билет», и нашёл, и заплатил огромную сумму; но в конце того лета умерли и Миронов, и Папанов, с разницей в несколько дней: как играли вместе, так и ушли.

«С ума сойти, я – динозавр, – понял теперь Знаев, выезжая на Садовое кольцо. – Смеялся над Плоцким, старым павианом, а сам-то? Кто теперь помнит тот маргариново-брезентовый Эдем, жалкий социализм? Кто теперь понимает, какой рывок сделан за ничтожные десятилетия? Кто сейчас отдаёт отчёт, из каких болот вылезли мы, Плоцкие, Знаевы, лохматые ребята с пионерским прошлым? С каких холодных смрадных днищ мы поднялись до нынешней точки за считанные годы? Билетная мафия, надо же, и это было чем-то большим и серьёзным, и это было – со мной, прямо здесь, перед взором поэта-памятника, и это была абсолютная, нервная, возбуждающая реальность; сейчас её нельзя назвать даже воспоминанием, потому что явно тут, на этой распахнутой во все стороны площади, заполненной цветущими женщинами и блестящими автомобилями, воспоминания о социализме никому не нужны… все любители таких воспоминаний давно состарились и сидят по домам возле телевизоров, а кто не сидит – тот, как Женя Плоцкий, безостановочно работает, страшась инсульта, онкологии, импотенции; кончился, кончился совок, похоронен и забыт, со всеми его трепещущими знамёнами, хмельными первомайскими толпами и пятиконечными красными звёздами; зря я повесил такую звезду на фасаде своего магазина; заигрывать с казарменной социалистической символикой – почти мошенничество; старики вроде довольны, зато все остальные – отворачиваются, и правильно делают, потому что название – “Готовься к войне” – приказное, ультимативное, советское, в нём нет уважения, оно не приглашает, а навязывает; оно не про любовь; я ошибся, ошибся; я думал, будет круто, остро, возбуждающе, а разве человек хочет возбуждения, когда идёт обменивать деньги на хлеб и масло? Нет, он хочет успокоения. “Ландыш” – вот идеальное имя супермаркета. Зазывая гостя, говорить надо не о войне, а о мире, о любви, о цветах».

И он повернул руль, приняв мгновенное интуитивное решение, и остановился возле первого увиденного кабака. И вошёл – бывший миллионер, ныне – объевшийся успокоительных снадобий директор лопнувшего предприятия, внезапный папаша внезапного сына, проданный друг.

Важно, чтобы кабак был любой, случайный.

Важно, чтоб моментальный позыв был столь же моментально удовлетворён.

Сел на твёрдый табурет, за стойку, против бармена, парняги большого профессионального обаяния.

– Водки, – сказал.

– Сколько?

– А по мне не видно?

Парняга сообразил мгновенно, наполнил стакан доверху, и спустя несколько мгновений повторно поднёс бутыль к пустому уже стакану – но Знаев помотал головой и отвернулся, чтоб симпатичный ему парень не видел, как клиент постепенно косеет, оплывая губами и щеками.

10

Было время – он работал у Жени Плоцкого целый год.

Ему исполнилось двадцать три.

А год был – девяносто первый.

Работал за жалованье, наёмным сотрудником. Сначала как инкассатор, деньги в багажнике возил. Потом освоил механику наличного обмена, где-то что-то сам провернул. Интересно же: одни цветные бумажки обмениваются на другие ко всеобщему благополучию; сделка, поверх разложенных на столе пачек, скрепляется анекдотом и рукопожатием; громадная сумма легко прячется в маленький чемоданчик или сумку.

Хотя бывают большие объёмы, и тогда нужны две сумки.

Иногда необходимы три сумки, но совсем редко, несколько раз в год.

Ему понравилось.

В одном банке купил по телефону за пять сто, в другом продал за пять триста. Заработал двести.

Деньги погрузил в машину. Сел, поехал, привёз-отвёз.

Рабочее место находилось в тёмной, как погреб, и сильно пахнущей гнилым деревом квартире на первом этаже старого дома на Маросейке. Достоинство квартиры заключалось в её размерах. В двух просторных комнатах Женя Плоцкий жил сам, третью, наиболее вместительную, оборудовал под «офис». В центре «офиса» значительно маячил огромный чёрный стол, во многих местах прожжённый; к краю стола был привинчен суставчатый кронштейн с пластмассовой ладонью, на которой помещался кнопочный телефон «Дженерал электрик» с непомерно длинным, свисающим до пола витым шнуром; хозяин офиса мог придвинуть к себе телефон, отодвинуть, поднять выше и ниже или, например, оттолкнуть от себя в раздражении, и тогда пластиковая шарнирная конструкция описывала по комнате полукруг и ударялась о стену.

Впервые войдя сюда и увидев телефон на кронштейне, Сергей прилично возбудился и поклялся себе, что однажды заимеет такой же просторный кабинет, и такой же держатель для телефона, и вообще всё самое удобное, красивое и ультрасовременное.

Автомобиль, на котором мотался по городу наёмный труженик, тоже принадлежал Жене Плоцкому. И это был не единственный его автомобиль.

Женя был богатый, крутой. Машины – чепуха; он владел огромным оборотным капиталом в 15 тысяч американских долларов.

Но главной своей и неотъемлемой собственностью валютчик Плоцкий считал опыт.

Женя крутился в бизнесе много лет; он ходил по офису, сунув руки глубоко в карманы штанов типа «слаксы», и каждая его фраза свидетельствовала о том, что он – стреляный воробей, тёртый калач, и обмануть его невозможно. Сам же он – объегорит кого угодно.

И, наконец, самое главное: Женя был много старше своего работника Сергея, жил взросло, сложно и не слишком весело.

Где-то в Питере у него были бывшая жена и маленькая дочь и имелись ещё какие-то долги, образовавшиеся с чрезвычайно отдалённых и мутных социалистических времён, с Олимпиады-80 или, может, ещё раньше.

Женя Плоцкий, то есть, уже успел прожить целую насыщенную жизнь, прежде чем грянули безбашенные перестроечные свободы.

Его деловых партнёров звали Нугзар, Ваха, Отари, Сильвестр, Шалва, Октай, Димон, Джуна, Ибрагим, все они были либо откровенные уголовники, либо дельцы, тесно связанные с уголовным миром; во времена развитого социализма они считались очень лихими ребятами, фарцевали икрой и джинсами, меняли марки на фунты, рискуя получить тюремный срок, – а теперь создавали собственные коммерческие банки и торговые кооперативы.

У наёмного перевозчика Сергея тоже имелось кое-что в активе: музыка, гитара, рок-н-ролл, ресторанные концерты, два года в армии и полгода спекуляций сливочным маслом. Но против Жени – валютной акулы – он, конечно, был юнец. «Пацан, мальчишка» (произносилось как одно слово, с мгновенной ухмылкой).

Наёмный перевозчик Сергей делал обычно два рейса в день.

В банке близ метро «Сокол», в подвале за двумя стальными дверями, взял рубли, отвёз в Солнцево, обменял на доллары, повёз доллары в Главное здание Университета – многоэтажную глыбу высотой до неба, – там доллары снова обменял на рубли, рубли привёз шефу, боссу, хитроумному Жене Плоцкому.

Не надо никакого товара, не надо сливочного масла, шоколада, пива, не надо нагружать автомобиль неподъёмными коробками и ящиками и мчаться за полтысячи километров.

Статья, запрещающая куплю-продажу валюты, ещё не была убрана из Уголовного кодекса. Но банки уже существовали: продавали хоть фунты, хоть крузейро.

В машине меж сидений всегда лежал хорошо смазанный газовый пистолет, под сиденьем – огромный кинжал и нунчаки.

Сам Женя Плоцкий в тот же самый день тоже вёз кому-то деньги на своей чёрной «волге»: это была машина дорогая, престижная, каждый рождённый в СССР знал, что на чёрных «волгах» перемещаются только космонавты, академики, звёзды кино и агенты КГБ.

Чем больше оборот, учил Женя, тем больше имеешь. Закон пропеллера. Быстрее крутишься – выше летишь. Знаеву очень нравился закон пропеллера.

Кроме того – очень нравился компьютер Жени Плоцкого, необыкновенно современный, модели «Personal Computer-386».

Каждый вечер шеф вносил в машинку все доходы и расходы, произведённые за день, и выводил итог. И пересчитывал его в доллары.

Нажатием кнопки тридцатилетний московский валютчик Женя выводил доходы и расходы за месяц, за три месяца, раскидывал по статьям: бензин, сигареты, штрафы ментам, подарки нужным людям, обязательная регулярная выплата бандитам, бухгалтерия и налоги, картриджи для ксерокса, бумага для факса, обеды, железная дверь, решётки на все окна, междугородные переговоры.

Он вынимал из копировальной машины чёрный картридж, показывал Знаеву.

– Это стоит семьдесят долларов. Я два дня работаю, чтоб купить всего-навсего какой-то картридж. Какую-то пластмассовую чепуху. Вот на что приходится тратить жизнь. Понимаешь?

Неопытного Сергея восхищала компьютерная логика, неумолимая, поистине палаческая. Многообразное человеческое существование, разъятое на нули и единицы, становилось наглядным и простым.

Деньги надо считать, имея статистику за год, учил опытный Плоцкий. Практически в любом бизнесе есть сезонный фактор. Январь – пустой, мёртвый месяц. Ноябрь и декабрь – самые урожайные. Цыплят по осени считают. В развитых странах контракты подписываются сроком на год.

Ты всё узнаешь про себя, учил Плоцкий, когда подсчитаешь доходы и расходы за 365 дней.

Миллион можно заработать только одним способом, учил Плоцкий. Тысячу раз по тысяче.

Бабло делается на одном жирном клиенте, учил Плоцкий. Остальные – мелочь. Заимей одного большого корефана – выйдешь в дамки. Например, я для тебя и есть тот самый большой корефан. На мне ты поднимешься, если не будешь дураком. Только не забывай, я – старше на полтора цикла, я – великий монстр, а ты – пацан, мальчишка.

Жизнь человека состоит из циклов, учил Женя Плоцкий. Каждый цикл – семь лет. Плюс-минус год. За семь лет все клетки в теле человека полностью обновляются. Каждые семь лет ты – новый. В конце первого цикла ты ещё ребёнок, но готов учиться и идёшь в первый класс. В конце второго цикла ты уже мастурбируешь: начинается половое созревание. Девочки готовы рожать. В конце третьего цикла тебе – двадцать один, по западным законам именно в этом возрасте ты считаешься совершеннолетним. Ещё семь лет – и ты уже женатый малый с детьми. Тридцать пять – возраст начала сомнений, первый кризис. Сорок два – второй кризис. Сорок девять – верхняя точка, мужчина в расцвете возможностей, женщина – наоборот, в климаксе. И так далее. Это не я придумал, добавлял Женя Плоцкий, это наука утверждает. Каждые семь лет человек меняет окружение. Как только цикличность сбивается, как только ты останавливаешься в развитии – ты начинаешь умирать. От возраста это вообще не зависит. Некоторые начинают умирать уже в двадцать восемь. Если перестают обновляться. Обновляйся, понял?

Все расчёты между начальником и исполнителем происходили в долларах, свой гонорар исполнитель Сергей тоже получал исключительно в долларах. И начальник Женя регулярно напоминал подчинённому Сергею, что тот не просто работает, но работает за твёрдую валюту: неслыханная удача в голодном и пустом девяносто первом году.

В ответ Сергей напоминал, что шёл работать именно на означенных условиях. Только зелёные наличные американские доллары.

За опоздание на работу полагался штраф: пять долларов. За невыход на работу – двадцать долларов.

Если подчинённый Сергей проваливал сделку, договариваясь, предположим, на пять двести, тогда как начальник велел стоять на пять триста, – подчинённый компенсировал начальнику недополученную прибыль из своего кармана.

Во всём мире было только одно живое разумное существо, на котором Женя Плоцкий не экономил: он сам.

Он любил двуцветные ботинки, клубные пиджаки, дорогие галстуки и массаж. Ещё любил сладкое: шоколад, амаретто, «Мартель», «Бейлис», сигариллы «Кафе Крем» и одеколоны с сильным запахом. Отдельно любил золотые наручные часы: то «Ролекс», то «Лонжин» можно было увидеть на его толстом запястье; однако в обычные дни Женя предпочитал вообще обходиться без часов.

Не дай бог ограбят, объяснял он. Всё отнимут. Хорошо, если отпустят, – а могут и завалить. Где угодно поймают. На дороге догонят, прижмут к обочине, стёкла в машине разобьют монтировками, вытащат за волосы – и заберут всё, что есть. Даже ремень из штанов вынут. Зубы могут выбить – тоже проблема: без зубов как будешь с людьми разговаривать?

Поэтому, повторял начальник Женя, глядя в глаза своего подчинённого, будь всегда на стрёме, дружище, смотри вокруг повнимательней, позорче, – чтоб издалека, заблаговременно увидеть каждого, кто захочет тебя обмануть, или ограбить, или убить. Будь на стрёме, повторял он: и в конкретном случае, когда деньги в багажнике везёшь, и вообще «по жизни». Осторожничай, не лезь ни в какое говно, обходи стороной.

Молодой Знаев слушал, помалкивал.

Ну и, конечно, рыхлый круглый Женя очень любил поесть.

Каждый день наёмная кухарка, краснолицая невозмутимая украинка без возраста, варила на его кухне, в его кастрюлях, сверканием никелированного металла напоминающих детали космических ракет, ядрёные рассольники, и харчо, и тройную уху, и куриный бульон с гренками, спаржей и редиской, и пельмени с олениной; жарила, парила и томила бараньи котлеты, свинину в орехах, утку с яблоками, гречневую кашу со шкварками, крольчатину с прованскими травами, спагетти под сливочным соусом, и помидоры, фаршированные беконом и пармезаном, и кулебяки с перепелиным яйцом и говяжьим фаршем, и горячие бутерброды с сардинами, и королевские креветки, обжаренные в оливковом масле, и гурьевскую кашу в четыре слоя с черничным и персиковым вареньем, и блины с икрой и сёмгой, и груши в меду, и творожное печенье. И покупалась обязательная бутыль красного бордо, и оливки с анчоусами, и поллитровка вискаря, и два-три пакетика жареного миндаля, и две-три фляги воды «Эвиан».

Воздухом сыт не будешь, учил Женя Плоцкий. Еда – это энергия. Заработал – пожрал. Особенно – зимой. Если не будешь сытым – ничего не поймёшь в этой жизни.

Молодой Знаев слушал и благодарно проглатывал. Сытость, как принципиальная позиция, была ему чрезвычайно близка.

Авторитетный, тяжеловесный Женя Плоцкий сидел напротив, ел ловко, всегда с аппетитом. Но если из комнаты-офиса доносилась телефонная трель, Женя отодвигал тарелку, вытирал губы и уходил. Приоритеты его давно были расставлены: сначала деньги, потом всё остальное.

В тот год была морозная, снежная, безжалостная зима, и не многие водители отваживались каждый день ездить по чёрным московским ледяным накатам.

О существовании шипованной резины знали немногие избранные.

Незамерзающие жидкости для лобового стекла ещё не были придуманы в этой части цивилизованного мира; водители наливали в бачки омывателя дешёвую водку. В относительно тёплые дни (где-нибудь до –15°) разбавляли водой, в сильный холод использовали чистую.

Ещё везде был серый железобетонный промороженный социализм; изредка его бороздили жёлтые такси с зелёными огоньками.

Но уже работали товарные и валютные биржи, и повсюду продавались шашлыки, китайские белые кроссовки, кетчуп «Uncle Ben’s», блестящие выкидные ножи и видеокассеты с американскими фильмами, и по ночной столице во всех направлениях проносились «мерседесы-123» и джипы «ниссан патрол».

Всё дрожало и набухало в предчувствии перемен: наступал новый, справедливый мир, где каждому трудолюбивому, каждому упрямому и талантливому были гарантированы успех, розовощёкие дети, «роллс-ройс» и спокойная старость.

Сверкание этого нового мира, рождающегося прямо на твоих глазах и с твоим участием, здесь, теперь, – сводило с ума.

В конце февраля, по истечении первых двух недель работы, вечером, в холодной и сильно прокуренной комнате на первом этаже старого дома с окнами на Бульварное кольцо они сидели вдвоём и считали заработанные деньги.

Сергей лично распечатал на компьютере список расходов из тридцати позиций и положил перед боссом.

Тот внимательно изучил, ухмыляясь критически.

– Это что? – спросил он. – «Помыл машину – двести рублей».

– Машину лучше держать в чистоте, – ответил Сергей. – Грязь уничтожает краску. Тачка должна быть чистая.

– Нахер, – сурово ответил Женя и вычеркнул строку толстым чёрным фломастером. – Тачку летом продадим, купим новую. Машина – боевая, разъездная, расходный материал, нечего её жалеть. А это что? Какой такой банановый ликёр?

– Ты сказал, чтоб я подарил кассиру в банке.

– Тысячу двести за банановый ликёр?

– Это был самый дешёвый банановый ликёр.

– Ладно, проехали. А это? Что такое «десять баксов»?

– Старая купюра. Надорванная. В банке её не взяли.

– А как она к тебе попала?

– Она была в пачке, которую дал Нугзар.

– Почему ты не проверил всю пачку?

– Я проверял. Но Нугзар говорил, что спешит…

– Так не пойдёт. У нас был уговор: каждую купюру надо проверять. Эту рваную десятку – ставь себе на грудь.

И снова чёрный фломастер прокатился по белой бумаге.

Женя Плоцкий смотрит внимательно и зорко, словно охотник, выслеживающий добычу.

– Это что? «Уголовный Кодекс – пятьдесят пять рублей»?

– Новая редакция. С изменениями и дополнениями.

– И где он?

– У меня дома. Читаю.

– Хорошо. Дочитаешь – привези. Я тоже посмотрю. Говорят, там много интересного. А вот это – что такое? «Свитер, две тысячи семьсот»?

– Ты сам сказал, чтоб я купил новый свитер. Ты сказал, что в старом мне ходить нельзя. Я купил новый. Вот он, на мне.

Сергей оттянул пальцами ворот чёрного свитера.

– Я так говорил? – уточнил Женя, поразмышляв.

– Да. Ты, правда, был пьяный. Может, поэтому не помнишь.

– А это? «Водка “Столичная”, семь бутылок».

– В омыватель наливал.

– Семь бутылок?

– Шесть. Седьмая лежит в машине. Про запас.

– Не согласен. Шесть бутылок водки в омыватель – это перебор.

– Нет, – возражает Сергей на этот раз, – погоди. Было минус двадцать. Стекло засирается, я ничего не видел, я этого Нугзара ждал до десяти вечера…

– Шесть бутылок за две недели?!

– Я разбавлял!

– Тогда купил бы спирт Ройял. И сам бы развёл с водой. Дешевле бы вышло.

В этом месте разговора Сергею становится неприятно, он хмурится и дёргает подбородком.

– Вычёркивай.

Женя тут же проводит чёрную черту.

– Ты зря нервничаешь, – говорит он. – Ты мог бы посчитать. Зачем покупать водку, если можно самому разбавить спирт?

Сергей продолжает переживать отвращение, но тщательно это скрывает.

– И где бы я его разбавлял? – спрашивает он.

– Дома, на кухне. Купил, размешал в кастрюле, сам разлил по бутылкам.

Помолчав немного, Сергей всё же решает высказаться прямо.

– Извини, – говорит он. – Я, конечно, деньги люблю. Жить без них не могу. Но не до такой степени, чтоб у себя на кухне бодяжить спирт по бутылкам.

– Ну и напрасно, – отвечает Женя очень простым тоном. – Так дешевле.

Сергей молчит. Женя мечет умный взгляд.

– Понимаю, – произносит он. – Ты выше этого.

– Может быть, – признаётся Сергей.

– Так ты никогда ничего не заработаешь.

– Время покажет.

Женя молчит мгновение, смотрит внимательно и произносит глухо, с нажимом:

– И не надо таких взглядов кидать. Если что-то не нравится – ты в любой момент можешь быть свободен.

– Нет, – отвечает Сергей, неожиданно пасуя. – Мне всё нравится.

– Это бизнес. Ничего личного.

– Я понимаю.

– Как человек ты мне симпатичен.

– Спасибо.

Женя улыбается, грамотно разряжая ситуацию.

– Да ладно, «спасибо». А сам думаешь: «Вот же жадная падла».

– Нет, – отвечает Сергей без всякой искренности, – не думаю.

– Неважно. Если думаешь, что я жадный, – значит, ты жадных не видел. Но ничего. Ещё увидишь.

Так Серёжа Знаев впервые в жизни получил доход в твёрдой валюте.

11

Это был не ресторан – бар в американском стиле. С потолка гремела «Симпатия к дьяволу», скрежетание гитар, безапелляционный фальцет Джаггера. Знаев вспомнил Нью-Йорк, разноцветные толпы загорелых улыбающихся космополитов. Ухмыльнулся про себя. В Москве всё американское мгновенно превращается в отчаянно русское. Не все тут космополиты, не все загорелы и белозубы, не всем хватает двух шотов крепкого, чтоб расслабиться. Пьют круче, хохочут громче; каблуки – выше, декольте – рискованней, взгляды – прямей. Не Манхэттен, нет. Гораздо интересней.

Цены ниже, прёт сильнее.

Круто пахло апельсинами, по́том, духами, жареной картошкой, предчувствиями длинного весёлого вечера.

Знаев поискал глазами «печального коммерсанта» и, разумеется, нашёл его у дальней стены: пиджак снят, ворот нараспашку, золотая цепочка, взгляд блуждает меж стаканом виски и раскрытой записной книжечкой «Молескин», а справа и слева от книжечки – два телефона: в Москве опять стало модным иметь два телефона, а было время – это считалось провинциальным и смешным.

Рядом с «печальным», в самом тёмном углу, за пустым столом сидели двое: юная худенькая девушка и крупный – втрое больше спутницы – широкий в кости человек без возраста, с сильно обветренным медным лицом моряка или таёжного жителя, в чёрной заношенной майке и старых джинсах. Его спутница была духовно продвинута с ног до головы: руки и шея – в сложных цветных татуировках, в ушах – тоннели, оттянувшие мочки к самым плечам.

Меднолицый сидел прямо, расправив громадные плечи, держал в поднятой руке чашку с чаем. Сидел и не двигался, глядя в никуда.

Рука меднолицего истукана сгибалась в локте почти неуловимо для глаза.

«Пелена? – озабоченно подумал пьяный Знаев. – Или спутанное сознание? Я провалился в прошлое? Я вижу тонкий мир?»

В дальнем конце зала разбили стакан; публика разразилась одобрительными возгласами и свистом. Фальцетом затявкала чья-то карманная собачка.

Нет, понял Знаев, не тонкий мир, – тот же самый, надоевший, реальный. Привычный.

Тем временем рука с чашкой неизвестным образом оказалась уже возле губ меднолицего.

Духовно продвинутая девчонка смотрела, не отрываясь, и не мигала даже.

Прочие посетители, пьющие, по случаю благодатного летнего вечера, некрепкие ледяные жидкости, не обращали внимания на меднолицего: а тот (Знаев пожирал его глазами) делал глоток из чашки, очень медленно.

Знаев не выдержал, подошёл и сел рядом с девчонкой, против истукана, ощущая за собой известную индульгенцию: надравшись, могу подсесть к любому, что-нибудь спросить или наоборот, рассказать; в русском кабаке это нормально.

Тут вам не Манхэттен, тут после стакана водяры все друг другу братья и возлюбленные.

В крайнем случае прогонят пинками, не страшно.

Ни истукан, ни его юная подруга никак не отреагировали на появление угрюмого пьяного субъекта с торчащими дыбом пегими волосьями.

Знаев не знал, как собрать правильный вопрос, и ждал, пока меднолицый гигант поставит чашку на скатерть. Тем временем водка ударила в голову.

Меднолицый совсем потемнел и показался Знаеву добрым чудовищем, наподобие Хеллбоя. Чудовище не вошло сюда через дверь, но материализовалось прямиком из зазеркалья, из параллельного пространства. У него были старая сухая кожа в густой сетке морщин, короткая серебряная щетина на гранитном подбородке и жёлтые ногти. Чудовище явно или отсидело десятку общего режима, или оттрубило подряд несколько путин на рыболовецком сейнере. Возможно, и то, и другое.

Слоновьи ушки девочки удлинились до пола, сквозь тоннели мерцало потустороннее и сексуальное.

Пелена разъяла мир на разновеликие куски, всё стало вывернутым и перевёрнутым, люди взлетели со стульев и табуретов, воспарили, и даже собачка воспарила; элегантные сумки, клатчи и портфели сделались прозрачны, и Знаев легко прозрел их интимное содержание: презервативы, и электрошокеры, и кредитные карточки с пин-кодами, нацарапанными иголкой с краешка, и плоскую флягу с коньяком, и пачку «Алка-Зельтцера» (в той же сумке), и шприц с инсулином, и поддельный золотой «Паркер», и маленькую книжечку Бродского, и компакт-диск с фильмом «Бёрдмен».

Барную стойку тоже пробил взглядом – за нею парняга сберегал в особый стаканчик двадцать грамм, которые искусно не долил в стакан Знаева.

И сквозь стену бара стало видно, как мимо ряда машин крадётся парковочный партизан с фотоаппаратом: зафиксировал номер и исчез, встречайте штраф.

– Тебе надо ещё выпить.

Знаев вздрогнул.

– Что? – спросил он.

Пелена исчезла – или, наоборот, уплотнилась до настоящей чертовщины.

Меднолицый гигант смотрел приветливо, но без улыбки.

– Выпей ещё, – предложил он звучно. – Тебе это нужно.

– Знаю, – грустно ответил Знаев. – Но мне за руль.

– Руль здесь, – сообщил меднолицый и показал пальцем на свой висок.

– Извиняюсь, друг, – сказал Знаев, – а как ты этому научился?

И показал жестом процесс медленного распития чая.

– Практика, – лаконично ответил меднолицый.

Знаеву принесли второй стакан, хотя он ничего не заказывал, – и он срочно выпил, хотя не собирался.

Тут же его озарило.

– Я понял! – возбуждённо воскликнул он. – Ты – колдун!

– И ты, – хладнокровно ответил меднолицый.

Его лицо слегка осветилось изнутри – он был весь внимание, он как бы подготовился к длинной, многочасовой беседе. Знаеву стало уютно и интересно.

Девчонка пересела к меднолицему, и положила голову на его плечо, и закрыла глаза.

– Опять понял, – засмеялся Знаев. – Надо делать что-нибудь обыкновенное. Чай пить. Только очень медленно. Так медленно, как только можешь. А потом – ещё медленней.

– Это хорошая практика, – сказал меднолицый. – Самое сложное – научиться медленно глотать. И заставить чай медленно двигаться вниз по пищеводу. Я учился четыре месяца.

– Я бы тоже хотел, – с сожалением сказал Знаев. – Но у меня нет четырёх месяцев.

– Одолжи у меня.

Знаев покачал головой.

– Время нельзя одолжить.

Меднолицый обнял свою тощую, но эффектную спутницу.

– Чепуха, – произнёс он и широко улыбнулся. – Время – не деньги. Понимаешь?

– Конечно, – сказал Знаев. – Что тут понимать? Это элементарно. Время – не деньги! Время – это время. Чем быстрей живёшь – тем его больше.

– Хочешь стать очень быстрым?

– Да, – искренне ответил Знаев. – Но… откуда… Мы что – знакомы?

– Однажды я купил телогрейку в твоём магазине.

Меднолицый неожиданно подмигнул Знаеву, совершенно по-хулигански. Тускло сверкнул золотой зуб.

– Ну и как тебе магазин? – осторожно спросил Знаев.

– Никак. Долго не простоит.

– Знаю, – печально сказал Знаев. – А телогрейка?

– Хорошая вещь, – ответил гигант. – Ноская. Только цена дикая. Тысяча рублей – это очень дорого.

– Тысячу рублей, – возразил Знаев, – стоит стакан водки в этом кабаке.

– Вот я и говорю: дорого. Люди, которым действительно нужна хорошая телогрейка, не считают деньги тысячами. Они считают рублями.

– А ты? – спросил Знаев. – Как считаешь – ты?

Меднолицый посмотрел на девушку. Она улыбнулась с превосходством.

– Никак. Там, где я живу, денег нет. Ни у кого. Натуральное хозяйство.

– Наверно, ты живёшь далеко отсюда.

– Дальше, чем ты думаешь.

– Опять понял! – сказал Знаев. – Ты зашёл дальше всех!

– И ты, – сказал меднолицый.

Знаев ощутил эйфорию, рот свело широчайшей улыбкой, – но поперёк радости вдруг прыгнул страх: а вдруг эти двое, всеведущий коричневый колдун и его татуированная спутница, не существуют реально, вдруг они – плод воображения, больная отрыжка спутанного сознания, алкогольный бред?

Протянул руку, ткнул меднолицего пальцем в плечо: тот оказался настоящим, твёрдым и тёплым.

Знаев облегчённо выдохнул.

– Сегодня, – он шмыгнул носом, – мне сказали, что я только на десять процентов настоящий. Как думаешь, это – правда?

Меднолицый посмотрел – как рентгеном просветил.

– Нет, – ответил он. – Думаю, процентов на двадцать пять. Может, на тридцать. Точнее не скажу. Это зависит от множества вещей. От времени года. От того, что ты ешь и пьёшь. От того, что ты читаешь. И как часто ты молишься. Чистая на тебе одежда или грязная. Влюблён ты или нет. Убивал ли ты сегодня людей, животных или птиц, или не убивал. Подавал ли милостыню. Занимался ли гимнастикой. Долго объяснять.

– Кстати, – признался Знаев, – я влюблён. Сильно. Никогда так не любил.

– Это приятно слышать.

– А ты? – спросил Знаев. – Ты, наверное, настоящий на все сто.

– Нет. На сто процентов настоящими бывают только мертвецы.