Текст книги "Жизнь удалась"

Тем удобнее было делать уколы.

За десять календарных дней Кирюха довел клиента до безумия.

Привязанный к койке, Гагик сутками смотрел видеозаписи своих собственных похождений. Всего материала набралось менее чем на три часа, но ролик непрерывно повторялся. Кирилл попеременно вводил морфин, аминазин и первитин, дважды в сутки – глюкозу и витамины, чтоб клиент не издох от голода. Первое время, опасаясь перестараться, Кир применял галоперидол, но на четвертый день Гагик в приступе ярости стал плевать в экран телевизора, и мстительный хозяин подвала перестал использовать отрезвляющий препарат.

Придумку с телевизором Кирюха считал безусловно гениальной. В конце концов, если всю страну водят за нос с помощью телевизора – почему этого не может сделать со своей жертвой отдельно взятый гражданин Кораблик?

На шестой день несчастный стал громко кричать, умоляя, чтоб его отпустили, – он все расскажет. На восьмой день он сдал всех, у кого доставал товар, и всех, кому продавал: двух цыганских баронов, двух поп-звезд, одного скульптора и одного модного писателя. На девятый день подробно описал местоположение тайников. Кирюха ни о чем его не просил, вообще не показывался на глаза, уколы делал при выключенном освещении. Гагик орал в пустоту, по собственной инициативе. Судя по всему, он считал, что находится в лапах спецслужб.

Утром десятого дня Кир подъехал к дому Гагика, дождался, пока жена Гагика поведет сыновей в школу, открыл дверь ключами Гагика – и извлек из тайников Гагика больше ста тысяч долларов.

Потом отвез съеденного глупца за восемьдесят километров от Москвы и выбросил на обочине проселочной дороги.

Гагик – крепкий парень – выжил и через месяц сам разыскал Кирюху. Сбиваясь и прикуривая одну сигарету от другой, он рассказал, что побывал в страшном месте. Чуть ли не на том свете. Едва не умер.

Кирюха выслушал приятеля и одолжил денег для поправки материального положения. А потом испытал восторг. Понял, как именно будет поедать свое главное блюдо – виноторговца.

Кирилл Кораблик решил убедить Матвея Матвеева в том, что он умер.

Сун-Цзы сказал: «Обороняйся, когда чего-то не хватает; нападай, если всего в избытке». Кирилл Кактус решил, что пора нападать.

А когда Матвей будет съеден, обглодан, прожеван и переварен – тогда все изменится, и никакой фонд не будет нужен Кирюхе, и никакой шеф Никитин не понадобится. Кирюха Кораблик будет управлять человеками, как управляют велосипедом.

Кирилл Кораблик сказал: человек устроен не сложнее, чем велосипед. Управление велосипедом требует поддержания его равновесия. Управление человеком требует выведения его из равновесия. Это надо понять.

Он грамотно распорядился деньгами: выкупил у фонда дом с подвалом. За семь лет, прошедших с момента приобретения, кирпичный особнячок в уединенном поселке, в пятидесяти километрах от города, подорожал почти втрое. Казначей Хренов был счастлив. Кирюха – тоже. В фонде никто не знал, что домик теперь принадлежит ему. Фиктивным владельцем выступил массажист. За услугу Кирилл списал с бедняги половину долга и даже дал на руки немного денег – надо же человеку на что-то жить.

Еще тысячу он уплатил старинному знакомому – продвинутому квартирному вору. Тот без усилий обчистил квартиру виноторговца. Принес, как было заказано, старые фотографии, семейные и детские.

Зайдите в стейк-хаус. Вам подадут ломоть жареной говядины и приложат листовку – там будет подробно изложено, где и как пасутся коровы, нагуливая свои окорока. В этом большой смысл. Чтоб правильно насладиться поедаемым живым существом, желательно хотя бы в общих чертах знать его биографию.

4. Я не умер, я живой

Бывший спортсмен, Никитин протрезвел и овладел собой быстрее Кактуса. Пока тот метался по коридору, президент фонда ветеранов спорта опрометью рванулся в самую дальнюю комнату – там был второй выход из дома.

Замок пришлось открывать зубами.

Выскочил в холодную ночь и, не раздумывая ни секунды, ударил плечом – дверь захлопнулась.

Дом был особенный. Тайная резиденция. Уединенное место для кратковременного отдыха. Схрон. Он годами пустовал; в такие периоды окна закрывали мощными ставнями, а входы – и парадный, и черный – для вящей надежности укрепляли поперечными стальными засовами, после чего повсюду навешивались амбарные замки. От резкого сотрясения – нет, Никитин и пальцем не трогал! – тяжелая металлическая пластина, вертикально расположенная рядом с дверным косяком, повернулась и на манер гильотины рухнула на свое место; с нее мирно осыпался снежок.

Через секунду Кактус попытался спастись тем же путем, что и его шеф, – но дверь не поддалась.

Кирюха не сразу понял. Сначала решил, что заклинило замок. Рванул из кармана нож – тот самый, который таскал с собой всю свою сознательную жизнь, вогнал лезвие в щель, попробовал нажать – и беззвучно завыл от отчаяния. Сломался, сломался папкин ножичек, маленький, удобный, почти игрушечный, предназначенный для втыкания в глазики, а никак не для борьбы с грубым железом; Кирюха забарабанил кулаками, ударил ногой – нет, дорога к спасению была отрезана.

Он хотел крикнуть, чтоб Никитин что-нибудь сделал, но вспомнил, что шеф Никитин не из тех, кого можно позвать на помощь, шеф Никитин больше никакой не шеф, а пропитавшийся водкой, провонявший страхом дурак, пустивший под откос всю свою жизнь. Никчемный, загнанный в угол безумец, озабоченный спасением собственной шкуры.

Кирюха зарычал, но взял себя в руки: счет шел на секунды, второй карман оттягивал пистолет, за спиной уже угадывалось присутствие незваного гостя, имеющего, безусловно, самые серьезные намерения, – пришлось отступать в подвал.

Наверное, он мог бы затеять огнестрельный поединок на ковбойский манер. Но неизвестный враг вторгся во владения Кира без особенных усилий, его не остановили ни трехметровые стены, ни собаки, ни дорогостоящие замки – против такого парня воевать себе дороже.

Решение убить пленника он принял мгновенно. Точнее, за него это решение приняла дикая тварь, чьи клыки уже коснулись затылка, сейчас отгрызет половину головы, ужаснулся Кирюха; спасаться некуда, единственный путь к избавлению – стереть Матвея Матвеева с лица земли.

Матвей не нужен. С ним не получилось.

Надкусанный плод следует выбросить. Недоеденного человека следует убить.

Матвея нельзя отпускать. Никто не смеет отбирать у Кирюхи его лучшую и любимую пищу. Двадцать пять лет проклятый везунчик отравлял существование Кирилла Кораблика. Теперь, значит, получается, что он – уже плененный, по всем правилам накачанный десятками хитрых дорогостоящих препаратов – опять выкрутится? Будет и дальше скользить по своей комфортабельной жизни? Продавать толстосумам шикарное вино? Ласкать жену? Кататься на блестящей машине с кожаными креслами?

Нет, Кирюха не отдаст виноторговца. Пусть приходят хоть двадцать говнюков с кувалдами, пусть разнесут весь дом, пусть весь мир рухнет – он, Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус, догрызет свой кусок.

Он поискал внутри себя, в душе и сердце, какие-нибудь тормоза, доводы, причины остановиться, не делать того, что задумано, – и не нашел. Или нашел – и причины, и доводы, – но приказал себе считать их несущественными.

Не думать о цели как о живом, из плоти и крови, мыслящем, теплом существе. Не воспринимать. Оттолкнуть сомнения. Сильному человеку легко проделать это.

«Сделай это, – сипло шептала тварь. – Сделай это, и все. Он знает, что умер, – не разочаровывай его. Ты начал в тот день, когда порезал шнурки на его ботинках. Сегодня ты обязан закончить. Давай. Убей. Приведи в равновесие себя и весь мир. Сделай это, и я отпущу тебя. Навсегда».

Он достал пистолет. Сбежал по сыроватым подвальным ступеням, надавил на толстую дверь, та бесшумно подалась. Нельзя терять время. Подвал построен с любовью, тщательно – сюда не доносится сверху ни единый звук. Громила с кувалдой может быть совсем рядом.

Вдруг обнаружились две помехи. Во-первых, Кирюху затрясло. Плечи, и колени, и руки, стискивающие равнодушное железо, самопроизвольно пришли в движение. Во-вторых, по лицу потек пот, да и ладони сделались омерзительно влажными, едва могли удержать скользкую рукоять.

Рефлектировать тоже не следует. Матвея, конечно, жалко, хороший парень, впоследствии будем, разумеется, его оплакивать, страдать, мучиться, – но сейчас, в конкретный миг, следует действовать без лишних эмоциональных фрикций.

Предполагалось, что Матвей будет жить. Очнется посреди города. Возле банка, где лежат его деньги. Зайдет и выйдет с мешком наличности. И сам все отдаст. И останется там – постепенно трезвея. Понимая, что он живой.

Кирилл, может быть, сам бы хотел в такой момент оказаться на его месте. Трудное освобождение от дурмана, слабость, тошнота, непонимание, головокружение, страх, вот присел на лавочку, вот спрятал лицо в ладони, ноют мышцы, болят кости, подходят сердобольные прохожие – что, в этом городе не бывает сердобольных прохожих? Бывают, иногда попадаются – вот они предлагают вызвать неотложку… вдруг догадка – я не умер, я живой, я реальный, я дышу, я обоняю, вот я чихнул, вот я пукнул… я вернулся, все было сном, диким мороком…

Что это, как не второе рождение?

Безусловно, удивительное событие полностью изменило бы всю жизнь виноторговца. Наверняка он закрыл бы к черту свою виноторговлю. Ушел бы в монастырь. Капиталы – отдал бы в детский дом. Сделался бы просветленным.

Съеденным – но просветленным!

Именно так.

Матвею казалось, что он мчится вверх из душной глубины, вот-вот выскочит на поверхность. Мучил страх – вдруг не хватит дыхания? Хватило. Выскочил. Жестокий, колюче-обволакивающий океан расступился. Иллюзия медленно исчезала.

Не веря и не понимая, он прозрел реальность. Увидел потолок и стены. Уловил запах цемента. Взгляд уперся в черный экран, по сторонам свисали жгуты проводов.

Я жив, понял он. Я не умер.

Сердце едва не выскочило из груди.

Влага затуманила взгляд. Понимание пришло, подняло и отпустило. Я живой. Я лежу на жестком в темной сырой комнате, лицом вверх. Я связан, несвободен – но я живой.

Он решил закричать, но не нашел сил. Болели голова и желудок. Он попробовал пошевелить хотя бы пальцами рук или ног – не вышло; удалось совершить лишь один поступок, очень простой, всегда приносящий пользу: заплакать.

Он увидел полосу света и медленно приближающуюся человеческую фигуру. Над ним склонилось знакомое лицо – но вспоминать имя не хотелось. Достаточно было того, что рядом не бесплотная тень, а нечто настоящее и живое, такое же живое, как и сам живой Матвей Матвеев; оно дышало, пахло, и от его движений колебался воздух.

Матвей улыбнулся. Он не чувствовал какого-то особенного счастья, или восторга, или эйфории.

Он чувствовал уют и равновесие.

– Я не умер, – сообщил он, глотая слезы. – Я не умер! Я живой.

– Да. Ты живой, – прошептал Кирилл Кораблик, приставил ствол ко лбу Матвея и нажал на курок.

5. Конец виноторговца

Шестиграммовая пуля вылетела из ствола и ударила в верхнюю лобную кость, имея скорость в тысячу четыреста километров в час. Мягкая свинцовая рубашка спасовала перед твердой преградой и частично деформировалась, попутно разорвав и обуглив эпидермис в месте удара, но стальной сердечник продолжал движение вперед без каких-либо помех.

Еще до того, как он вошел в мозг, от сильнейшего сотрясения практически все сосуды и капилляры в голове пережили мощный спазм и лопнули. Произошли тысячи больших и маленьких кровоизлияний.

Лобная кость – самая прочная и толстая деталь человеческого скелета, имеющая, кроме того, сферическую форму. Такая защита – более прочная, нежели гранитная плита, – поддалась не сразу. Сначала, в соответствии с кумулятивным принципом, от внутренней поверхности лобного бугра оторвались десятки кусков костного вещества. Они первыми, еще до входа пули, прорвали паутинную оболочку и вонзились в лобную долю. Только потом, гоня перед собой головную ударную волну, вошла сама пуля – в виде бесформенного, беспорядочно вращающегося куска горячего металла.

Костные шипы, соединяющие между собой части черепной коробки, не выдержали нагрузки и надломились; лобная и обе теменные кости сместились относительно друг друга.

Атакованный мозг, сейчас разрушаемый и лишенный питания, тем не менее продолжал свою работу – прием сигналов из внешнего мира и выработку команд для тела. Последней такой командой явился сигнал тревоги – он привел в действие самый надежный, безотказный, ни при каких обстоятельствах не выходящий из строя механизм самосохранения. О нем могут многое рассказать неудавшиеся самоубийцы, так и не собравшиеся с духом, чтоб выпрыгнуть из окна, вскрыть себе вены или оттолкнуть ногами табурет, когда петля на шее уже затянута. В краткий миг были изысканы и вызваны к жизни все резервы, все запасы силы, дремлющие в каждом живом организме до той минуты, когда возникает угроза его гибели. В долю секунды оказались востребованы вся наличная воля и энергия, без малейшего остатка. В таком состоянии – перед лицом опасности – человек способен одним рывком перепрыгнуть трехметровую стену или часами висеть на карнизе, вцепившись ногтями в крошечный выступ. Лишь бы выжить. Лишь бы не смерть.

Разум отправил команду о спасении. Импульс помчался по нервам – но пуля шла в три раза быстрее.

Нижняя челюсть выскочила из мышечной сумки. Лицевые мускулы в нижних областях щек надорвались. Язык застрял между зубов.

Из-за мощного скачка давления лопнули барабанные перепонки, и фрагменты слуховых улиток, смешанные с кровью, вылетели через ушные отверстия; два алых фонтана брызнули вправо и влево.

При выстреле ствол пистолета увело вверх, и большая часть пороховых газов прокатилась вдоль крышки черепа, опалив волосы; вторая, меньшая часть, двинулась вниз, сожгла брови и ресницы, а кроме того, повредила роговицы глазных яблок – веки не смогли их защитить, поскольку мышцы, приводящие их в движение, пережили момент судорожного сокращения. Зато слезные железы подействовали, как обычно: выделили нужное количество влаги.

Пробив лобный бугор, пуля потеряла три четверти своей энергии, но продолжала в окружении роя костных осколков двигаться вперед. Разрушила верхнюю и среднюю лобные извилины, затем зону Брока, отвечающую за речевые функции. Именно в этот момент погибающий человек прекратил делать то, что называется «думать», поскольку мыслительный процесс состоит главным образом из проговаривания фраз.

Конечно, он уже ни о чем не думал, погибающий. Его разум полностью утратил сознание еще в тот момент, когда снаряд коснулся головы. Огнестрельная атака примерно равнялась по силе полноценному удару десятикилограммового молота. Свет погас раньше, чем горячий кусок стали начал крушить извилины. Но поскольку весь процесс разрывов и размозжений занял не более одной тысячной доли секунды, какие-то идеи успели родиться и даже, может быть, оформиться в виде слов или фраз; и это были, безусловно, идеи спасения.

Человек упрям, он будет пытаться спастись, даже когда пистолет приставлен к его голове, курок нажат и взорван порох в патроне, даже когда крошится кость и распадается плоть.

Поставь человека к стенке, зачитай приговор и дай команду солдатам – а несчастный будет мечтать, что вот-вот вбежит мальчик, восторженно крича: «Помилован!»

Огонь разорвет бедняге грудь – а он, падая, будет думать: где же этот чертов мальчик? Почему опаздывает?

За донцем пули образовался канал диаметром с крупную монету. В этой особенной зоне сначала возникло разрежение, затем, наоборот, давление резко повысилось, и вокруг, под воздействием энергии бокового удара, произошли многочисленные внутритканевые взрывы. Сначала разрушились связи между клетками, затем – между молекулами серого вещества. Нервные импульсы, чье рождение и движение всегда подчинялось строгой системе, теперь мчались от одного отдела коры к другому без пользы и цели.

Мозг, почти полностью некротизированный, остался один на один с последним парадоксом: сам по себе он абсолютно не чувствовал боли.

Однако перестать думать – еще не значит перестать помнить. Большая часть воспоминаний хранится в виде зрительных образов, а за их производство и сохранение отвечает затылочная часть коры; память человека находится в его затылке. Сейчас, когда человек был уже мертв, но мертв не совсем, в ту краткую долю краткого мгновения, когда шесть граммов металла, вращаясь со скоростью в несколько сотен оборотов в секунду, превращая все вокруг себя в горячую кашу, достигли задней части головы, накопленная за годы жизни информация выплеснулась, словно жидкость из опрокинутой бутылки, сигналы заспешили по еще уцелевшим фрагментам извилин, чтобы хоть как-то попытаться преодолеть хаос гибели, чтобы убедить самое себя в том, что жизнь еще возможно продолжать, и это были, разумеется, картинки всевозможных вариантов спасения от смерти, бегства от смерти, обмана смерти; выскочило все, что увидено, подсмотрено, пережито: автокатастрофы, которых чудом удалось избежать, и морские волны, откуда чудом удалось выбраться, и нож уличного грабителя, который чудом удалось выбить, и брошенная в ялтинском ресторане пьяной рукой бутылка, от которой чудом удалось увернуться, и даже глубокая яма с навозом, которую хотел перепрыгнуть, гуляя по деревне, в восьмилетнем возрасте – не рассчитал сил, угодил прямо в середину, стало засасывать, но взрослый малый, сосед, проходивший мимо, успел протянуть руку и выдернуть городского балбеса из вонючего болота, – немногие свидетельства немногих чудес сверкнули ярчайшим светом, чтоб навсегда погаснуть.

Чуда не случилось.

Ударившись во внутреннюю пластину затылочной кости, чуть выше внутреннего затылочного выступа, пуля сообщила ей всю оставшуюся кинетическую энергию. Задняя часть черепа лопнула и распалась на несколько кусков. Костные фрагменты вместе с мозговым веществом и сгустками крови вылетели наружу, более крупные отломки повисли на лоскутах кожи.

Только теперь, когда мозг уже погиб, посланные им сигналы паники дошли до адресатов. Надпочечники вбросили в кровь рекордный заряд адреналина. Бешеное электричество пронеслось по тканям. Сердце толкнуло невиданную порцию крови, сама же кровь мгновенно обогатилась сахаром. Волокна сократились с колоссальной мощью. Всякий мельчайший мускул совершил десятикратное усилие. Сосуды печени и селезенки сжались. Незачем тратить силы на очистку крови, если вся она, до последнего миллилитра, нужна мышцам.

Легкие попытались раскрыться во весь свой запас и всосать тройное количество воздуха.

Но команда опоздала, противодействие получилось слишком хаотичным и кратковременным, и погибающий человек не сумел оказать достойного сопротивления – только лишь прошла по телу чудовищная судорога, сродни кратковременной сильнейшей вибрации; бессистемно дернулись конечности, скрюченные пальцы рук попытались ухватиться за белый свет, а на ногах – широко раздвинулись, ища какой-нибудь, любой, пусть малой, опоры – оттолкнуться, отпрыгнуть, сбежать. Потом наступил паралич: несмотря на то что голова была плотно прибинтована к кровати, позвоночный столб в районе первого, верхнего шейного позвонка переломился.

Когда продолговатый мозг, расположенный глубоко в основании головы и накрытый сверху мозолистым телом – и поэтому пострадавший не так сильно, как головной, – попытался выполнить свои прямые обязанности, то есть руководить дыханием, пузыри легких лишь едва сжались, небольшая порция воздуха прошла через одеревеневшую гортань, и горло исторгло слабое протяжное хрипение.

Температура воздуха в помещении была на десять градусов ниже температуры тела, и над разрушенным черепом, из которого через разрывы в затылочной, височной и ушной артериях продолжала обильно выходить ярко-алая кровь, появился слабый пар.

Слезы в широко раскрытых глазах быстро высохли.

6. Конец Кактуса

Услышав выстрел, капитан бросился искать вход в подвал. Предполагал найти узкий люк – оказалось, вниз ведет полноценная каменная лестница. Снизу тянуло прохладой, перемещалась чья-то тень.

Спускаться он не стал – укрылся за углом, присел на корточки. Стал слушать. Потом надоело.

– Слышь, Кораблик! – позвал он. – В прятки, что ли, решил поиграть?

– Не ходи сюда! – фальцетом крикнул Кактус. – Сразу стреляем!

– Матвеев у вас?

– Матвеева нет.

– Грубишь, – возразил капитан, прижимаясь к стене. – Выбрасывайте стволы и ложитесь рылом в пол. Гарантирую, что в этом случае я никого не убью. Будете дергаться – погибнете страшной смертью.

– Тебя на всех не хватит.

– Ага. Тогда пусть кто-нибудь, кроме тебя, тоже голос подаст. Чтоб я испугался.

– Твоя взяла, – после паузы мрачно сказал Кактус. – Я тут один. А откуда ты меня знаешь?

– Тебя все сдали, Кирилл. Все хотят твоей крови. В фонде тебя сдали. Подруга твоя, стриптизерша, тебя сдала. Соловей, бандюк матвеевский, тебя сдал. Даже твоя крыша тебя сдала…

– Ты мент, что ли?

– Еще какой. Капитан милиции. Сотрудник Московского уголовного розыска. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Предположим.

– Отлично. В общем, ты, Кирилл Кактус, особо не быкуй. Если с моей головы хоть волос упадет, тебя найдут и на ленточки порежут.

– Понятно. Только мне, мент, хода нету, кроме как через тебя. Лучше уходи сам. Иначе изрешетим друг друга. Тебе это надо? Наверху, в сортире, есть сейф. За зеркалом. Код замка – сто семнадцать. Все, что там лежит, – твое. Забирай и уходи тихо. Потом я тоже уйду, и тоже тихо. Так мы оба выиграем… Сун-Цзы сказал: «Хороший воин побеждает до начала войны»…

– Я на твоего Сун-Цзы хер положил. Я без Матвеева не уйду.

– Матвеева нет.

– Тем хуже для тебя.

– Через пять минут здесь будут мои люди.

– Не гони, Кактус. Твои люди сами тебя порвать хотят. Ты один. Бросай мне ствол и выходи. Получишь десять лет, если Матвеев – живой. А если ты его порешил – получишь двадцать. Все равно – есть шанс помереть на воле. Конечно, такому, как ты, в бараке могут рашпиль под ребра сунуть… Что вполне вероятно… Но вдруг – выживешь? Освободишься в шестьдесят – считай, вся жизнь впереди! Согласен?

– Слушай, мусор. Ты же, как я понял, – индеец. По заказу работаешь. Неофициально. Без прокурора. Иначе тут было бы пятьдесят человек с автоматами. Я сейчас тебя завалю, а потом так представлю, что ты оборотень в погонах…

Капитан рассвирепел:

– За оборотня в погонах ты у меня отдельно ответишь. Учти, я очень злой. Я без мамы вырос.

– А я – без папы. Не психуй, начальник. Давай диалог вести. У тебя осталось пять минут. Дальше появится охрана поселка. Потом еще люди подъедут. Серьезные. Ты сказал, что меня все сдали, – ошибаешься. Не все. Есть люди, которым я очень нужен… Твое дело тухлое. Ты один, нас много. Ты дурак, мы умные. Уходи. Забирай из сейфа бакшиш и уходи!

– Где Матвеев?

– Забудь про него.

– Ладно! – хрипло гаркнул капитан. Проверил пистолет, вдохнул, выдохнул, подумал несколько секунд о хорошем – о любви, о жизни, о братовьях, о бывших женах – и неторопливо переместился на метр в сторону. Сел на верхней ступени лестницы. Подождал немного и осведомился:

– А сколько в сейфе?

– Тебе хватит, – поторопился ответить Кактус. – Если уйдешь – считай, ты совершил самый умный поступок в своей жизни. Сам подумай – я даже не знаю, кто ты. В лицо тебя не видел. Может, ты вовсе и не мент, а какой-нибудь лох отважный. Ты ничего не теряешь. Тебе повезло, понял? Ты пришел в дом, забрал мешок бабла и ушел, а тебе за это еще спасибо говорят…

– Где Матвеев?

– Вот ему как раз не повезло.

– А вдруг в сортире вместо сейфа – граната на растяжке?

– Если ты мент, ты с ней справишься.

– А вдруг я пойду, а ты меня в спину замочишь?

– На хрен ты мне нужен. У меня и без тебя проблем хватает.

– А если сейфа вообще нет? Или он пустой?

– Тогда вернешься, и продолжим разговор.

– Ага. А ты уже сбежишь.

– Не успею. Туалет прямо у выхода.

– Ладно, – сказал капитан. – Убедил.

– Еще бы, – осторожно, но с заметным облегчением засмеялся Кактус. – Убедить можно кого угодно в чем угодно. Точно уходишь?

– Да.

– Правильно. На твоем месте так поступил бы любой нормальный человек.

– Я – ненормальный.

– Я тоже, – опять засмеялся Кактус. – Откуда ты вообще взялся?

– Из тьмы ночной.

– Ты мне все испортил.

– Ты, Кактус, по жизни порченый. В морге был – ты?

– Может, и я.

– Где взял похожего жмура?

– Купил, – желчно ответил Кактус.

– Где Матвеев?

– Далеко. И бог с ним. Забудь про Матвеева.

– Я ухожу, – сказал капитан, не трогаясь с места. Он поднял оружие и прицелился.

– Вот и умница, – обрадованно сказал Кактус. – Только это…

Капитан молчал.

– Але! Мент! Слышишь меня?

Капитан не издал ни звука.

– Ушел, да? – изо всех сил заорал Кактус. – Ты правильно сделал, мусор!

Капитан не двигался. Теперь он дышал только через широко открытый рот. В принципе абсолютная тишина не требовалась – за спиной капитана, в комнате, довольно громко бормотал включенный телевизор; потрескивали в камине поленья; в самом подвале жужжала неисправная лампа дневного света.

Выждав несколько минут, Кактус позвал:

– Эй! Мусор! Ты где?

Капитан ждал.

Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус не выдержал и получаса. Сначала вел себя тихо – прислушивался. Потом стал сопеть и отдуваться, даже что-то шептать себе под нос – то ли посылал проклятия, то ли жаловался самому себе на судьбу; далее опять затих. Капитан ждал.

Как только из-за края стены показалась голова, капитан нажал на курок.

У Кирилла Кораблика оказалось узкое тело шестнадцатилетнего подростка. Круглое лицо, пушистые светлые ресницы и острый нос с ноздрями, красными от кокаинового насморка. Маленькие ступни – от силы тридцать седьмого размера. И необычайно длинные и тонкие пальцы рук. Капитан носком ботинка отодвинул от тела пистолет, наклонился.

– Больно, – задыхаясь, прошептал умирающий.

– А ты думал – будет щекотно?

– Я небо вижу…

– И чего?

– Оно – оранжевое.