Текст книги "Принц Модильяни"

Репутация

Репутацию можно очень быстро потерять.

Я обедаю в «Ротонде»; между столиками передвигается Кики, смеется и шутит со всеми, поет по просьбам. Она заметила меня, но держится поодаль, и я не понимаю, почему. Она бросает на меня сердитые взгляды, но все-таки медленно приближается.

– Закажи мне выпить.

Я жестом зову официанта, он делает пару шагов по направлению к нам, Кики подает ему быстрый знак, и он удаляется.

– Ты же хотела выпить?

– Я уже заказала.

– Как ты это сделала?

– Мужчины понимают меня с полуслова. Все, кроме тебя. Мне сказали, что ты плохо себя чувствуешь. Что ты дважды падал в обморок – в «Дельте» и у Розали. О тебе пошли слухи. Ты перепил раз, другой… У тебя вошло это в привычку?

– Это ты научила меня пить. И курить гашиш – тоже.

– Значит, это правда, что тебе было плохо?

– Да, правда. Но я уже пришел в себя. Я хорошо себя чувствую.

– Еще я узнала, что ты выступаешь на публике. Я все о тебе знаю, Моди.

– Как ты меня назвала?

– Моди. Я не единственная. Тебя многие так называют.

– Я не знал этого.

– На твоем месте бы не стала этим гордиться.

– Почему? Это же просто сокращение от «Модильяни»?

– Да, пока это так, но смотри, чтобы не превратиться в maudit[28]28
  У Кики – игра слов: maudit (фр. – проклятый) произносится как «моди» и созвучно сокращению фамилии Амедео.


[Закрыть].

– Я тебе кажусь проклятым?

– Нужно не так много, чтобы им стать.

В этот момент в двери появляется Морис. У него невозмутимое и блаженное лицо уже выпившего человека. Шатающейся походкой он идет к стойке, задевая стулья, столы и людей.

– Твой друг Утрилло неважно выглядит. Не превращайся в него.

Я слежу за движениями Мориса. Он подходит к стойке и заказывает выпить. Официант наливает ему рюмку коньяка, он выпивает залпом и просит еще, но на этот раз официант не наливает. Происходит быстрый диалог, содержание которого я представляю себе: официант получил указание от Сюзанны Валадон не наливать Морису более одной рюмки. Морис нервничает и настаивает, затем с раздражением бросает рюмку в раковину, разворачивается и уходит. По пути к выходу он снова задевает мебель и людей. К нему приближается мужчина и нарочно его толкает, Морис не удостаивает его даже взглядом и идет дальше.

– Мудак!

Морис продолжает движение.

– Утрилло!

На этот раз Морис останавливается и, качаясь, поворачивается к мужчине.

– Да?

– Ты меня толкнул.

– Извини.

– Мудак! Ты пролил мой коньяк. Оплати мне новую рюмку!

– Хорошо. У меня здесь открыт счет, запиши на мое имя.

Морис разворачивается и продолжает идти неуверенной походкой.

– Говнюк, я с тобой разговариваю!

Я поднимаюсь. Кики берет меня за руку.

– Что ты делаешь?

– Ничего.

Я высвобождаю руку от Кики и подхожу ближе к центру событий. Морис, все еще шатаясь, рассматривает мужчину, не понимая, чего тот от него хочет.

– Тебя не учили смотреть на человека, который с тобой разговаривает?

– Мы закончили, разве нет?

– Ты слишком много выпил, чтобы слышать?

– Возможно, это ты меня не услышал. У меня здесь открыт счет, запиши коньяк на мое имя. Спокойной ночи.

Морис говорит это с искренностью, которая его отличает даже в самых экстремальных ситуациях, и снова поворачивается, собираясь уйти.

– Литрилло!

Теперь уже все посетители «Ротонды» обернулись, чтобы наблюдать за сценой. Я подхожу ближе.

– Я ненавижу, когда меня так называют.

– Иди скажи об этом мамочке, она придет и отшлепает меня! Или, может, она сейчас слишком занята тем, что шлепает кого-то другого?

Морис действительно очень пьян. Он отдает себе отчет в том, что с трудом держится на ногах и у него нет сил драться с мужчиной, который к тому же превосходит его по телосложению. И тем не менее я считываю в его глазах хищный блеск. Я надеюсь, что он не совершит того, о чем думает. Ритмично качаясь, как маятник, Морис делает пару шагов в направлении мужчины. Тот также делает пару шагов навстречу. Я постепенно приближаюсь. Все наблюдают за происходящим, некоторые гости поднялись со стульев; краем глаза я распознаю среди них нескольких друзей: Пикассо в компании Макса Жакоба, чуть подальше – Мануэль, Кислинг, Джино Северини. Ближе всех к Морису нахожусь я и по-прежнему вижу искру ненависти в его пьяных глазах. Если подшутить над ним – такое может сойти с рук, но иронизировать по поводу сексуальной жизни Сюзанны Валадон просто недопустимо. Морис, шатаясь, подходит ближе к мужчине, тот, в свою очередь, тоже приближается. Расстояние, разделяющее их, сократилось до пары метров. Я решаю вмешаться в ситуацию и встаю между ними; мой взгляд направлен на мужчину.

– Не стоит так далеко заходить.

Мужчина удивлен; он не ожидал вмешательства.

– А ты кто такой?

– Он извинился перед тобой и сказал, что заплатит за твой коньяк.

– Кто ты такой?

– Зачем оскорблять его мать?

– Я задал тебе вопрос!

– И учти: я видел, что ты первым его толкнул.

– Ты скажешь мне, кто ты такой, кретин?

В этот момент поднимается его товарищ и агрессивно поворачивается ко мне.

– А ты какое имеешь к этому отношение?

– А ты? Имеешь какое-то отношение?

Все происходит в мгновение ока. Я слышу, как Морис звенящим голосом положил конец моим сомнениям.

– Амедео, давай надерем им задницу.

Теперь я уже не могу отступать.

Как обычно, я ставлю на эффект неожиданности: делаю шаг вперед и со всей силы пинаю подстрекателя между ног; он падает на колени. В этот момент его друг с разбега ударяет меня кулаком в ухо. Я чувствую ужасный свист в голове и резкую боль в черепе. Я оборачиваюсь и вижу, как Морис берет бутылку со стола и разбивает ее вдребезги о голову второго приятеля. Бедняга теряет равновесие и падает на пол без чувств. Первый все еще на коленях, он пытается отдышаться и держит руки между ног. Я подхожу к нему и бью коленом в нос, окончательно нейтрализуя его. Публика «Ротонды» полностью на нашей стороне, все начинают дружно рукоплескать. Но, к сожалению, у входной двери появляются фигуры двух жандармов: привлеченные шумом, они стали свидетелями всей сцены.

Тюрьма

По койке тюремной камеры ползет таракан. Он медленно заползает на ладонь Мориса и поднимается по руке к плечу, горлу, ползет по волосам и лбу. Дальше таракан не знает, что делать. Поменять направление? Проделать тот же самый путь назад? Остаться неподвижным? Он кажется нерешительным. Затем – возможно, привлеченный храпом Утрилло, – он спускается к носу и еще ниже, к усам. Здесь обстановка ему нравится, потому что он замер на какое-то время, – может быть, в поисках остатков еды, застрявших в усах. Морис крепко спит и даже не пошевельнулся; его рот приоткрыт, таракан после перекуса в усах просачивается сквозь губы моего друга и исчезает. Я не знаю, что делать. Если я его разбужу, он рискует проглотить насекомое, если не буду реагировать, он может задохнуться. Пока я размышляю, таракан высовывает голову, затем снова скрывается и, наконец, полностью вылезает изо рта Утрилло. Очевидно, перегар Мориса невыносим даже для него. Я подхожу и куском бумаги скидываю таракана с койки, он тотчас убегает и укрывается в щели пола.

В нашей камере площадью около четырех квадратных метров собачий холод. Узкая тяжелая деревянная дверь изолирует нас от внешнего пространства, однако ее недостаточно, чтобы сохранить тепло.

За дверью через небольшой коридор расположена еще одна камера, в которой заключены наши оппоненты. Все время, что мы тут находимся, через более-менее регулярные интервалы времени эти двое выкрикивают угрозы в адрес бедного Утрилло, который счастливо спит.

– Утрилло, мы знаем, где тебя искать!

– Утрилло, ты меня слышишь?

– Эта шлюха, твоя мать, тебя не узнает!

– Мы найдем тебя и твоего друга и придушим вас вашими же кишками!

– Утрилло, я тебе задницу вскрою бутылкой!

– Утрилло, мы все кости переломаем и тебе, и твоему итальянцу!

И так – всю ночь. Мне это ужасно надоело. Я не могу сомкнуть глаз. Морису повезло, что он пьян в стельку.

– Утрилло, ты меня слышишь?

– Утрилло, я тебе руки переломаю!

– Утрилло, твой друг тебя тоже в задницу имеет?

Мне бы поспать пять минут. Всего пять минут.

– Утрилло, мы знаем, где ты живешь!

Я больше не могу это выносить и взрываюсь:

– Подонки! Вы перестанете или нет? Утрилло спит! Он вас не слышит! Понятно? Он слишком пьян. Вы можете хоть всю ночь орать. Ему плевать! Он спит!

Тишина. Они не отвечают. Я снова падаю на койку, закрываю глаза. Кажется, я могу немного поспать.

– Спасибо, – шепчет Морис. – Амедео, спасибо.

– За что?

– Ты знаешь.

– Я ничего не сделал.

– Я, в отличие от тебя, не теряю память, когда пьян. Мы оказались в тюрьме, но я повеселился. Мы их отделали.

– Говори тише. Похоже, я их убедил, что ты спишь, и они перестали кричать. Я попробую уснуть.

Морис кивает, я закрываю глаза.

– Амедео, знаешь, почему надо мной все издеваются? Потому что я дурачок с Ля Бют. С самого детства. Для них это развлечение – оскорблять меня. Если растешь с убеждением, что ты деревенский дурачок, потом у тебя всю жизнь проблемы.

– У тебя нет проблем.

– Есть, и много. Тебе перечислить? У меня нет отца. Мне лечили эпилепсию – вином. Моя мать спала со всеми подряд. А я не мог уснуть, пока она не вернется. Если ее не было дома и на следующий день, я проводил ночи под окнами ее любовников. Меня много раз клали в больницу, чтобы лечить нервы. При первых признаках судорог меня связывали, чтобы я все не разнес. Алкоголь – единственное, что меня успокаивает. Моя мать вынудила меня рисовать, при этом она всегда была талантливее меня. Я сплю только с проститутками. В большинстве случаев я слишком пьян, чтобы у меня стоял. Люди на улице мне говорят, что моя мать – шлюха, а ее любовник – моего возраста. Этого достаточно?

Я некоторое время молчу; я не могу оспаривать такие очевидные факты, поэтому предпочитаю пошутить:

– И это всё?

Он начинает смеяться.

– Тише, я прошу тебя, иначе они снова начнут.

– Амедео, ты мой лучший друг. Остальные меня просто терпят.

– Не говори ерунду. Я тоже тебя терплю.

Морис понимает шутку – и улыбается в ответ.

– Амедео, я ненормальный.

– Не хвастайся этим. Ты не уникален.

– Кто-то или что-то прислал тебя из Италии – ради меня.

– А я-то думал, что приехал сюда, чтобы стать художником.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты стал таким, как я. Не общайся со мной слишком много.

– Ради бога, не надо этого пафоса…

– Я рад быть твоим другом, но держись от меня подальше.

– Хорошо, начнем прямо сейчас. Уходи!

Морис немного раздумывает над последней фразой, а когда понимает – начинает кататься по кровати от смеха. Падает на пол, задыхается и продолжает смеяться.

– Ты слышал, что я тебе сказал? Уходи! Иди отсюда! Держись от меня подальше, ненормальный!

Мы оба смеемся – и чтобы не шуметь сильно, сдерживаемся до удушья.

– Я никогда не забуду эти ночи.

– Ночи? Какие ночи?

– Те, что я провожу с тобой.

– Морис, я уже переживаю. Ты не путаешь меня с Максом?

– Я не шучу. Ты единственный, кто не заставляет меня думать, что меня терпят.

– Морис, ты мудак, пьяница, который устраивает драку в кафе, ты оказываешься в тюрьме и тащишь меня за собой…

– Тогда поступай как остальные: избегай меня.

– Если хочешь, я могу погладить тебя по голове, как песика.

– С тобой бесполезно разговаривать, ты никогда не бываешь серьезен, Моди.

– Господи, и ты тоже? Моди. Почему ты меня так называешь?

– Не знаю… Я не первый, кто тебя так зовет, и не единственный. Ты суеверен?

– Очень.

– Это не maudit. А Моди. Думаю, что тебя так начали называть, когда ты выставился в Салоне Независимых.

В этот момент из глубины коридора, соединяющего камеры, слышатся лязг открывающейся двери и звук приближающихся шагов. Дверь нашей камеры открывается, мы тотчас садимся на кроватях и видим двух надзирателей.

– Следуйте за нами.

– Зачем?

– Никаких обсуждений.

Мы поднимаемся и идем за ними. Когда я прохожу мимо камеры, где находятся два придурка, которые задирали Мориса, я подхожу к двери.

– Спокойной ночи, девушки! Будьте умницами, а мы уходим.

Надзиратели заводят нас в большой кабинет, где в ряд стоят несколько столов. В глубине комнаты двое мужчин разговаривают и курят. Они в штатском, довольно элегантные. Я их никогда не видел, но по выражению лица Мориса заключаю, что он их хорошо знает.

– О нет…

– Что происходит? Кто эти двое?

– Делай, что они скажут, и не спорь с ними.

– Можете идти.

Надзиратели разворачиваются и уходят.

– Располагайтесь.

Мы с Морисом садимся на крутящиеся стулья. У мужчин напротив – радушные, дружественные выражения лиц.

– Синьор Утрилло, как ваши дела? Давненько мы с вами не виделись.

– Да уж…

– Однако на этот раз – не только шум, нарушение общественного покоя, бродяжничество… Мы имеем самую настоящую драку, с причинением телесных повреждений. Кто бы нам объяснил, каким образом такие, как вы, уложили таких типов? Два художника против двух нахалов. Я бы на вас ни франка не поставил!

Несколько секунд мы смотрим молча друг на друга.

– Синьор Модильяни, позвольте представиться. Меня зовут Эжен Декав, комиссар Декав, а этот господин – комиссар Леон Замарон.

Я киваю в знак приветствия.

– Что за хмурые лица? – присоединяется к разговору Замарон.

Мы не отвечаем. Замарон продолжает:

– Синьор Модильяни, я обращаюсь прежде всего к вам, поскольку синьор Утрилло – наш старый знакомый. Мы ничего не имеем против искусства и художников. Верно, Декав?

– Совершенно верно! Скорее, наоборот.

– Мы внимательно наблюдаем за тем, что происходит в Париже. Мы с Декавом – друзья художников с Монмартра и Монпарнаса. Нам просто не нравятся некоторые вещи…

– Многие вещи, по правде говоря.

– Зачем вы употребляете эти странные субстанции? Гашиш, опиум, кокаин…

– Мы нашли даже эфир! Не говоря уже об алкоголе. Мы уверены, что все это не идет вам на пользу.

Я слушаю их – и не понимаю: то ли они читают нам нотации, то ли издеваются над нами.

– Синьор Модильяни, как безусловно может подтвердить синьор Утрилло, мы – большие почитатели искусства.

– В особенности вашего друга Утрилло, верно? – улыбается Замарон.

Морис кивает.

– Знаете, я сын гравера Альфонса Декава и брат писателя Люсьена Декава. В нашей семье искусство всегда было на первом плане.

– Мы уверены, – продолжает Замарон, – что сейчас наблюдается наиболее разноплановый, плодотворный и интересный период парижского искусства.

– Но мы должны следить за правопорядком, понимаете?

Я киваю, но на самом деле совершенно не понимаю, к чему они клонят.

– Знаете, кто приходил нас навестить? Синьор Пабло Пикассо.

Это нас сильно удивляет; мы с Морисом вопросительно переглядываемся.

– Он был не один. Вместе с ним пришли синьоры Кислинг, Жакоб, Де Сарате и одна наша общая знакомая.

– Кики? – Ее имя вырвалось у меня непроизвольно.

Декав улыбается.

– Я так и предполагал, что вы ее знаете.

На какое-то время повисает молчание. Затем Замарон продолжает:

– Господа выступили свидетелями в вашу пользу, заверив, что синьор Модильяни вступился исключительно в защиту синьора Утрилло, который в одиночку несомненно оказался бы побежден. Они поручились, что эти два нахала первыми вас спровоцировали и что вы сделали все возможное, чтобы избежать драки.

– Вы подтверждаете? – Декав улыбается.

Я киваю, Морис тоже.

– Все свидетели – известные и уважаемые люди, и у нас нет никаких оснований не верить их словам…

Замарон делает паузу – и я осмеливаюсь спросить:

– Значит, мы можем идти?

– Вы торопитесь? – Замарон добродушно улыбается.

Это лишь кажется невинным вопросом… Я отвечаю аккуратно, чтобы не разозлить их:

– Нет.

– Тогда давайте немного поговорим?

– О чем?

– Об искусстве, разумеется.

Я полагаю, что это шутка, и улыбаюсь. Но Замарон уверяет меня в обратном:

– Синьор Утрилло может подтвердить, что это не в первый раз.

Я смотрю на Мориса, он – довольно раздосадованно – кивает. Я, помня его предупреждение, изо всех сил показываю им свое расположение:

– Хорошо, давайте поговорим.

Декав достает из-под стола небольшую картину в раме, размером примерно тридцать на тридцать сантиметров. Он демонстрирует ее нам.

– Что скажете?

На картине изображены два стилизованных лица, смотрящих друг на друга. Я сразу же узнаю стиль Пабло.

– Это Пикассо.

– Конечно. Он нам ее только что подарил.

– Что вы думаете о кубизме?

Я не могу поверить, что подобный вопрос нам задает полицейский! После небольшой паузы я отвечаю:

– Я не кубист.

– Почему?

– Потому что мне не интересен этот стиль.
– Да, понимаю. Но почему?

– Он слишком далек от человеческой природы.

– Хорошая фраза.

Я согласен. Замарон обращается к Декаву:

– Видишь? Я тоже всегда это говорю. Лично я предпочитаю картины Утрилло.

– Я тоже! – Декав с готовностью кивает.

– Кстати, у нас есть некоторое их количество.

– По одной за каждый раз, когда он был нашим гостем.

После этого повисает долгая пауза, искусно созданная полицейскими, чтобы я кое-что осознал. И, возможно, я начинаю понимать. Я смотрю на Мориса, он мне слегка улыбается, будто извиняясь. Декав продолжает:

– Мы – страстные коллекционеры. У нас есть картины Моисея Кислинга, Мориса де Вламинка, Сюзанны Валадон, Цугухару Фудзиты…

– У всех случаются неприятности.

Они добродушно посмеиваются.

– У вас, художников, намного чаще, чем у простых людей, – но реже, чем у тех, кто не в ладах с законом.

– Мы понимаем, что у вас такой характер и ваша открытость и узвимость – необходимое условие для творчества.

– Впрочем, никто из вас не совершает серьезных проступков. Этих двоих я бы и сам с удовольствием побил.

– Мы всё хорошо понимаем…

– Нам просто нравится искусство и художники. А наркотики – намного меньше.

– У нас есть мечта: в будущем организовать выставку картин из нашей коллекции.

Я чувствую, что должен пояснить.

– Я скульптор.

– Это верно, но только отчасти. Вы еще отличный рисовальщик и выдающийся художник.

– Откуда вам это известно?

– Мы осведомлены обо всем, что происходит в Париже. Нам это нравится.

– Поясню: мы не хотим подарков, – уточняет Замарон. – Но я уверен, что мы еще встретимся. Из-за вашего характера и вашего круга общения. И мы найдем оптимальный способ для сотрудничества. Что скажете, синьор Модильяни?

– Важно, чтобы вы понимали: мы абсолютно не желаем подарков, – Декав еще более точен. – Мы просто хотим купить ваши работы по очень, очень… дружественной цене. Мы не хотим, чтобы однажды нас обвинили во взяточничестве. От злых языков невозможно защититься.

Я не могу сдержаться и смеюсь. Декав смеется вместе со мной.

– Синьор Модильяни, я рад, что вы это так воспринимаете.

– Хотите одну из моих скульптурных голов? Я вам ее с удовольствием продам… по очень дружественной цене.

– Отлично! Именно так и делается. Услуга за услугу. А мы вам гарантируем, что эти двое вас больше не побеспокоят. Мы слышали про их мстительные намерения… Я вас уверяю, что у нас есть надежные методы заставить их взять свои слова обратно.

– Отлично! Естественно, они не должны больше беспокоить и моего друга Утрилло.

– Разумеется!

– Вы можете сегодня же прийти и выбрать скульптуру.

Они переглядываются и на лету понимают друг друга.

– Однако, синьор Модильяни, видите ли… То, что я вам собираюсь сказать, следует воспринимать с осторожностью: мы не художники, мы рассуждаем лишь как коллекционеры… Скульптуры – это хорошо, но…

– Но?

– В общем, картины – лучше.

– Картины?

– Люди предпочитают вешать картины на стены, а не ставить статуи посреди комнаты.

– Вы хотите картину?

– И картину тоже. Более того, не одну. Конечно, не сразу. Со временем, в спокойном темпе.

– Наши отношения будут длительными, понимаете? Мы не тривиальные полицейские. У префектуры полиции Парижа есть прозвище.

– Какое?

– Спросите у вашего друга Утрилло.

Я смотрю на Мориса.

– Музей Замарона.

– Морис, сколько картин ты им передал?

– Много.

– Семь, если не ошибаюсь, – уточняет Замарон.

– Восемь, – поправляет Морис.

Декав продолжает:

– Синьор Модильяни, мы знаем, что вы, художники, – непостоянны, вам привычно быстро и часто менять свою жизнь… Тот же Пикассо создает много скульптур, но в первую очередь он – художник.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что мы вам советуем писать картины.

– Вы мне советуете?

– Другими словами, мы бы предпочли иметь ваши картины.

– Я польщен.

– Мы рады. – Декав не распознал сарказма в моем ответе.

– Мы – друзья художников.

Я позволяю себе еще одну шутку:

– Да, вы это уже много раз произнесли. Вы… богемные полицейские.

– Мне нравится это определение.

Замарон и Декав удовлетворенно улыбаются.

– Значит, мы можем рассчитывать и на ваши картины?

Я киваю в знак согласия, поскольку понимаю, что у меня нет выбора. Замарон продолжает:

– Мы говорим это для вашего блага: живопись любят больше, чем скульптуру.

– Спасибо за совет.

Декав смотрит на Мориса.

– Синьор Утрилло, перейдем к вам. Что вы можете нам предложить? Еще один вид Парижа?

– Разумеется. – Морис выглядит смирившимся.

– Хорошо. Тогда мы позаботимся о предоплате.

Декав бросает взгляд на Замарона – и тот достает деньги из ящика. Сорок франков для меня и двадцать для Мориса. Он кладет их на стол, и нам не остается ничего иного, кроме как забрать деньги.

– Было приятно пообщаться. – Декав мне улыбается. – Ваши «друзья» больше никогда вас не побеспокоят.

– Синьор Модильяни, хотите взглянуть на нашу коллекцию? Идемте.

Я поднимаюсь и следую за Замароном. Он достает ключ из кармана жилета и открывает дверь смежного кабинета. Я вхожу, и передо мной предстает – в идеальном порядке! – самая настоящая коллекция произведений искусства. Мне не составляет труда узнать Пикассо, Матисса, Дерена, Де Вламинка, Утрилло, Кислинга, Валадон, Фудзиту…

– Разве это не великолепно?

– Откровенно говоря, да, так и есть.

Это тоже Париж, и это тоже богема.