Текст книги "Принц Модильяни"

Голод

– Дорогой мой, давно тебя не видно было.

– Розалия, у меня ужасный период.

– Верю. Ты тоже решил войти в богемную среду? Но что ты забыл среди этих ненормальных? Ты хороший парень, тебе стоило остаться в Италии. Ты весь потрепан; мне кажется, ты похудел. Ты вообще ешь?

– Мало.

– Это заметно. Но ведь ты знаешь, что здесь тебя всегда ждет тарелка горячей пасты. Ты помнишь, что ты всегда за всех платил? Ты единственный, кто ни разу мне не задолжал.

– Тогда, если позволишь, сегодня я хочу съесть тарелку феттуччине в долг. Они мне снятся по ночам. Я тебе скоро заплачу.

– Ты шутишь? Ты меня обижаешь. Сколько ты не ел?

– Какое-то время.

– Это сколько?

– Не знаю.

– Ты серьезно? Ты хочешь рассердить меня? Если ты хочешь есть, ты должен идти к Розалии! Я никогда не позволю итальянцу умереть с голоду. А куда подевались твои друзья? Джино и тот другой, чилиец, они тебе не помогают? После всего того, что ты для них сделал? Они несколько месяцев ели за твой счет.

– Розалия, я их не прошу; им тоже приходится несладко.

– Ну хорошо, посиди тут в тепле, а я принесу тебе поесть.

Невозможно выносить голод; в этом состоянии ты становишься способен на все. Пока что я ограничиваюсь тем, что ем в долг. Я принимаю еду от Розалии, а когда Шерон оплатит мне картины, я закрою долг.

Теперь я понимаю причину, по которой религии предписывают соблюдать пост. Голод – это испытание, которое делает человека более гуманным и позволяет понять истинную важность хлеба насущного.

Чтобы его оценить, нужно почувствовать спазмы в желудке и узнать, что они способны поставить на колени любого, сделать людей более злыми, жестокими, но и более активными. Голод при встрече с талантом становится самым мощным двигателем искусства, потому что это потребность, которую нужно срочно удовлетворить.

Беатрис. 1914

Я изнурен. Я работал над скульптурой весь день. У меня даже нет сил переодеться и принять ванну. Я беспрерывно кашляю и еле держусь на ногах. Руки болят и кровоточат.

У меня нет денег, и я умираю от голода и жажды. Я бы пошел к Розалии, но ей я уже прилично задолжал, поэтому решаю пойти в «Ротонду» – в надежде встретить кого-то из друзей, кто сможет меня угостить.

Я чувствую острую боль в ступнях. Меня шатает при каждом шаге.

Я вхожу в заведение и замечаю, что здесь полно незнакомых людей. К счастью, я вижу Кики. Она сидит за столиком с мужчиной лет пятидесяти – но, заметив меня, улыбается и знаком подзывает подойти.

– Привет, Моди. Ты опять за свое? Изнеможенный, грязный… Я даже не спрашиваю, чем ты занимался.

– Можно присоединиться к вам?

– Конечно.

– Познакомишь меня со своим другом?

– Он мне не друг.

Я смотрю на мужчину и протягиваю ему руку для знакомства, но Кики меня останавливает, грубо обращаясь к своему собеседнику:

– Исчезни.

Он смотрит на меня в нерешительности. Кики повторяет:

– Я сказала «исчезни», ты что, не понял?

Мужчина, который кажется довольно вежливым, разочарованно встает и удаляется. Я тут же извиняюсь:

– Простите, я не хотел вам помешать.

Кики укоряет меня:

– Ты не помешал. Это был скучный зануда без денег.

– Он выглядел вполне прилично.

– Моди, ты не разбираешься в людях. Предоставь это мне: я чувствую тех, кто заставляет меня терять время.

– Везет тебе. Давай я тебя угощу вином?

– Не говори ерунду. У тебя нет денег, и здесь тебе больше не дают в долг.

– Тогда ты меня угости.

– Вот, это мне кажется более реалистичным. Щедрая Кики дарит свое вино бедному скульптору.

Кики протягивает мне бутылку, и я наполняю бокал.

– Готова поспорить, что ты хочешь есть.

– До смерти хочу. А ты? Ты что-то ела?

– Ты же знаешь, что Кики всегда найдет, что поесть. Луковый суп, сыр, кусок свежего хлеба и вот это вино.

– Ничего себе! И что ты для этого сделала? Дала повару потрогать свою грудь?

– Нет, он хотел только посмотреть.

Я от души смеюсь.

– Амедео, ты хочешь есть?

Я улыбаюсь, не отвечая.

– Хорошо, я сейчас вернусь.

Я не хочу, чтобы она снова удовлетворяла желания повара.

– Нет. Не надо. На этот раз он захочет не только посмотреть.

– Не ревнуй, глупый.

– Кики…

– Эй, только не пей все вино, ладно?

Она разворачивается и направляется в сторону кухни.

Я оглядываюсь по сторонам и не вижу никого из друзей. В этот момент в кафе заходит компания. Среди них – Кокто, с ним два его протеже и три хорошо одетые женщины, которых я не знаю. Они останавливаются возле барной стойки и спрашивают у официанта, есть ли свободный столик. Все столики заняты, и официант просит их немного подождать. Жан оглядывается, замечает меня и приветствует сжатой в руке перчаткой. Я улыбаюсь ему в ответ.

В кафе заходит Морис. У него подавленный, потупившийся взгляд, он проходит мимо Кокто, не узнавая его, врезается в стойку и падает на пол. Друзья Жана помогают ему подняться. Он их злобно отталкивает. Я наблюдаю за сценой, не вставая с места; мне нужно присмотреть за столиком Кики, а идти на помощь Утрилло все равно бесполезно.

Тут как раз показывается Кики с подносом, на котором стоит тарелка с чем-то горячим; я думаю, это изысканное блюдо предназначается мне. Я предвкушаю горячий ужин, мысль о наполнении желудка делает меня счастливым. Кики подходит к столику и ставит поднос передо мной.

– Прошу вас, синьор! Луковый суп, а на дне тарелки спрятан кусок вареного мяса. За счет заведения.

– Я не осмеливаюсь спросить, чего тебе это стоило.

– Да, лучше не спрашивать.

Я набрасываюсь на суп, он горяченный. Я нахожу на дне тарелки мясо и решаю начать с него.

Пока я ем, люди за соседним столиком встают и уходят. Официант подходит к компании Кокто и предлагает им расположиться рядом с нами. Я обращаю внимание Кики на это:

– Сюда идет Кокто с друзьями. Ты кого-нибудь знаешь?

Кики мгновенно соображает.

– Не всех. Женщин я не знаю. Хотя нет, погоди, я узнаю одну из них.

Она не успевает рассказать мне, потому что Жан Кокто уже подошел к нам; он обращается к Кики:

– Любовь моя, ты как всегда очаровательна.

Жан наигранно кланяется Кики, она тут же встает и целует его в щеку.

– Как ты?

– Прекрасно.

Жан обращается ко мне.

– А ты, друг мой?

– Сейчас уже гораздо лучше.

Кокто сразу же понимает, что я имею в виду суп, который с жадностью поглощаю. Я собираюсь встать, чтобы поприветствовать его, но он меня останавливает:

– Не вставай! Когда принц ест, нельзя его беспокоить.

Его друзья садятся за соседний столик – и Жан, с его неизменными преувеличенными манерами, спешит нас представить.

– Мы имеем честь находиться рядом с королевой Монпарнаса и принцем из Ливорно.

Юноши улыбаются нам в знак приветствия, а женщины оценивающе смотрят.

– Оставлю тебя наедине с твоим желудком.

Я улыбаюсь и продолжаю есть. Кики снова садится за столик, Жан идет к своим друзьям.

– Так что ты говорила?

Кики понижает голос:

– Одна из них – журналистка, я ее уже видела пару раз.

Наши столики расположены очень близко, и Кики держит под контролем происходящее, я же сижу боком и ничего не вижу.

– Они перешептываются. Женщины расспрашивают о нас. Журналистка не спускает с тебя глаз. Амедео, не оборачивайся.

Кики зря переживает: я думаю только о еде. Она толкает меня локтем, когда замечает это:

– Ешь помедленнее, ты выглядишь так, будто не ел три дня.

– Четыре. Я не ел четыре дня.

– Не нужно это всем показывать. Как мясо?

– Превосходное.

– Кажется, она спрашивает о тебе у Кокто.

Кики права, так как Жан тут же переадресует мне ее вопрос:

– Амедео, почему ты такой грязный?

– Я работал.

– Где? На стройке?

Друзья Жана весело смеются.

– Вроде того. Знаешь, скульптор – все равно что рабочий.

– Амедео, я пошутил; я все знаю.

– Нет, правда. Между рабочим и скульптором нет большой разницы.

Кики со мной не согласна:

– Принципиальная разница – во внутреннем мире. Моди, после того как помоется, снова становится принцем.

– Когда вы едите, вы кажетесь таким же неотесанным, как и простой рабочий, – замечает одна из женщин.

Ледяное молчание. Все в замешательстве. Я, не оборачиваясь, выпиваю залпом бокал вина и громко, чтобы все слышали, обращаюсь к Кики:

– Ты знаешь эту синьору?

Кики подыгрывает мне и тоже говорит громко:

– Она журналистка, подруга Макса Жакоба и Пикассо.

Жан тут же добавляет:

– Она и моя подруга. Я вам ее представлю…

Женщина не дает Жану договорить, перебивая его довольно агрессивно:

– Пикассо говорит, что никто не сравнится с Модильяни в элегантности. Но глядя на вас, я бы сказала, что Пикассо просто идиот.

Я не понимаю ее агрессивности – мы ведь даже не знакомы, и отвечаю в шутливом тоне:

– Так ему и скажите. Лучше по-испански… Cabrо́n[51]51
  Козел (исп.).


[Закрыть].

– Я вас уверяю, что сегодня Амедео просто не на высоте, – защищает меня Кики.

Кокто, как всегда любопытный, обращается ко мне, чтобы побольше разузнать.

– И что же тебя потрепало, Амедео? Есть что-то еще, кроме скульптуры? Может быть, Кики с тобой плохо обращается?

– Возможно, любовные страдания? – Эта журналистка по непонятной мне причине все-таки хочет меня спровоцировать. – Женщина способна вас довести до такого состояния?

Я не обращаю на нее внимания и продолжаю есть. Кики отвечает за меня:

– Сейчас Амедео не встречается с женщинами, насколько я знаю. А я о нем знаю все. Последняя его пассия была не как все. Она была особенная. Но уже прошло много времени.

Кики останавливается. Продуманное молчание, имеющее целью привлечь всеобщее внимание. Жану очень любопытно.

– И о ком же речь?

Кики забросила удочку – и теперь выдерживает паузу. Все в ожидании ее знаменитых сплетен, но она не намерена говорить, а хочет лишь разжечь интерес соседнего столика.

– Некоторые вещи не говорят без позволения заинтересованного лица.

Журналистка, которой я явно не импонирую, показывает свою осведомленность:

– Если это та, о ком я думаю, – это очень утонченная женщина.

Я начинаю нервничать.

– Кики, скажи синьоре, что вряд ли она что-то обо мне знает.

– Напротив, я знаю. Синьор Модильяни, вы недостаточно осмотрительны. Некоторые вещи следует делать более сдержанно.

– Я не думаю, что вы на самом деле знаете, о чем говорите.

– Поэтесса. Русская, красивая и… замужняя.

Повисает молчание. Кики раздражена: ее игра продлилась недолго.

Мне не нравятся эти разговоры в присутствии Кокто – он разболтает всему Парижу. Я поворачиваюсь к ней, улыбаюсь и, глядя ей в глаза, поднимаю бокал:

– Ваше здоровье.

– Друг мой, то есть они говорят о том, что в этом городе закрутился роман, – а я не в курсе? – Кокто выглядит слегка обиженным. – Единственные русские, которых я знаю, это…

Кики, почуяв, что могут прозвучать имена, прерывает его:

– Жан, ты же знаешь, насколько Амедео сдержан.

– Сдержанность – самая скучная вещь на свете. Ты, Кики, совершенно не такая, поэтому мне с тобой очень весело.

– Дорогой, сегодня Амедео плохо не из-за любви.

– А из-за чего?

– Из-за его упрямства в занятии скульптурой.

Кокто соглашается с Кики:

– Ты права. Камни бесцветны, а мы обожаем краски, верно?

Его спутники синхронно кивают. Кики продолжает:

– Кашель его долбит больше, чем его резец способен долбить камень. И кто покупает статуи? Эти тяжелые глыбы только загромождают пространство…

– У вас есть посредник? – подруга Жана задает неожиданный и довольно бестактный вопрос.

– Я до сих пор не знаю вашего имени.

Жан понимает, что повел себя невоспитанно:

– Простите! Я думал, что вы знакомы.

– Не имел чести. – Я не скрываю сарказма.

– Амедео Модильяни, Беатрис Гастингс. Синьора тоже занимается искусством.

Я решаю усугубить ситуацию:

– Ах, правда? Никогда о ней не слышал.

Кики толкает меня локтем, Беатрис же не обращает на мою колкость внимания.

– Так вы не ответили. У вас есть посредник?

Кики, зная меня, пытается не допустить, чтобы я потерял терпение.

– Есть, двое, но его надо умолять, чтобы он написал картину. Подумайте только, что один из них, Шерон, вынужден был закрыть его в комнате на ключ со словами: «Если не закончишь картину, останешься без еды…» Вот что такое ваше искусство: возможность поесть за счет таланта. А второй – удивительный Поль Александр, он обожает Амедео.

Беатрис встает со своего места и садится рядом со мной, провокационно улыбаясь.

– У вас болезненный вид человека, который совершенно не заботится о себе. Вы страдаете от чахотки?

Эта шутка вероломна. Я держусь спокойно, призывая на помощь весь сарказм, на который только способен.

– А вы врач? Я думал, вы занимаетесь искусством.

Я впиваюсь зубами в кусок хлеба.

– А вы все еще голодны, несмотря на то, что только поели.

– Такие вещи не принято замечать в благородном обществе.

– Вы не кажетесь мне особо благородным, а искусство ничего не значит, когда хочется есть.

– Мой друг Бранкузи всегда говорит: «Слушай свой желудок».

– Если у вас есть чистый костюм и если вы готовы помыться и побриться, я вас приглашаю на обед.

Я разражаюсь громким смехом, от которого все вздрагивают:

– Кики, посмотри на нас! На кого мы с синьорой похожи?

– Свинья и… жемчужина.

– Верно.

Я обращаюсь к Беатрис:

– Вы слышали? Сытый голодному не товарищ.

– Это значит «нет»?

Больше всех в этой ситуации веселится Кокто.

– Как приятно наблюдать за соперниками, которые стоят друг друга!

Я встаю, допиваю залпом бокал вина и залезаю на стул. В этот момент и другие гости заведения поворачиваются в мою сторону, за несколько секунд наступает полная тишина.

Я улыбаюсь публике, поворачиваюсь к Беатрис и начинаю декламировать:

 
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
 
 
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.
 
 
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
 
 
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов[52]52
  Шарль Бодлер «Альбатрос». Перевод Петра Якубовича.


[Закрыть].
 

Я кланяюсь. Мое выступление окончено.

Зал аплодирует. Беатрис тоже.

– Браво! Вы читаете Бодлера наизусть.

– А вы, синьора, его узнаёте. Поэтому, несмотря на то, что я не понимаю причин вашего приглашения, – я его принимаю.

– Хорошо, тогда приведите себя в порядок и встретимся здесь завтра в полдень. Я очень уважаю Пикассо и не хочу продолжать думать, что он идиот.

– Завтра вы увидите принца из Ливорно. Всем спокойной ночи!

Я разворачиваюсь и ухожу.

Кокто кричит мне вслед:

– В следующий раз ты должен прочитать мои стихи!

– Обещаю.

Я выхожу на улицу и вдыхаю свежий, чистый воздух.

Встреча

Она опаздывает на полчаса и появляется в компании мужчины; я его знаю, но не близко, – это скульптор Осип Цадкин, друг Бранкузи.

– Вы опоздали.

– Женщинам это позволительно.

Цадкин, улыбаясь, заступается за Беатрис:

– Амедео, прости, у нас была встреча с продавцом предметов искусства; синьора опоздала из-за меня.

Я доброжелательно улыбаюсь и пытаюсь понять, будет ли наша встреча вдвоем или втроем. Цадкин не глуп, он все понимает:

– Я проводил синьору, но теперь мне нужно идти. До встречи!

Цадкин на прощанье целует руку Беатрис. Она садится напротив и некоторое время меня разглядывает, затем удовлетворенно улыбается.

– Вас не узнать… Кики была права: если вы приведете себя в порядок, то сразу же превращаетесь в принца.

– А вы в точности такая же, как были вчера.

– То есть?

– Внешне агрессивная женщина.

– Это не комплимент…

– А так: воинственная, пылкая, волевая?

– Сколько слов… В отличие от вчера, сегодня вы выглядите отлично подготовленным собеседником.

– Это влияние теплой ванны и бритвы. Но это показывает, что вы судите по внешности и вы непостоянны. Вы легко меняете свое мнение.

– Туше! – Она улыбается. – Чем вы меня угостите?

– Насколько я помню – это вы меня пригласили, соответственно, это я должен задать такой вопрос.

– Синьор Модильяни, вы тоже агрессивны.

– Наше знакомство началось не самым лучшим образом.

Она поднимает руку, чтобы подозвать официанта, и, не спросив меня, делает заказ:

– Мясо на гриле, запеченный картофель и бутылку божоле.

Официант удаляется. Она с улыбкой продолжает прерванный разговор:

– Предполагаю, вы навели обо мне справки.

– Конечно. Я не хотел прийти неподготовленным.

– Отлично, так вы избавите меня от автобиографической фазы. Только скажите, кто именно вам дал информацию.

– Вам достаточно знать, что этот человек вас уважает и это ваша подруга.

– Иногда нужно остерегаться мнения друзей больше, чем врагов.

– Поверьте, вам нечего бояться.

– Модильяни, я тоже многое знаю о вас.

– Отлично! Расскажите.

– Вы не обидитесь?

– Уверяю вас, нет.

– Вам это покажется странным, но о вас многие говорят. Я знаю, что вы чувствуете себя на задворках общества, но это не так. Конечно, ваша репутация не из лучших. Ваши работы не очень хорошо продаются, и они стоят не больше двадцати-тридцати франков. В художественной среде вы одиноки и не принадлежите ни к кубистам, ни к футуристам.

– Это плохо?

– Да, потому что у вас нет поддержки художественного течения. Я не говорю, что это правильно или неправильно, – я просто это отмечаю. В Нью-Йорке только что организовали выставку, вы в ней не участвовали, но там были представлены работы ваших коллег из Европы.

Я киваю, скрывая свое волнение.

– Кроме этого, говорят, что вы, к сожалению, пристрастились к алкоголю и наркотикам.

– Только изредка.

– Я не моралистка. Я вас не осуждаю. Я тоже это употребляю.

Синьора довольно ясно выражается, и разговор более интересный, чем я ожидал.

– Вас несколько раз арестовывали.

– По пустякам.

– Если вас разозлить, вы, недолго думая, распускаете руки.

– Это не привычка.

– Я знаю, что вы друг полицейских-коллекционеров…

– Они прекрасные люди.

– …и они отпускают вас в обмен на ваши картины.

– Вы действительно все знаете.

– Вы галантны, остроумны и образованны, вы любите поэзию и умеете вести себя как аристократ. О вас хорошо отзываются как о рисовальщике и художнике. Я знаю, что вы очень горды и что вы отказывались от денег, которые вам присылала семья.

– А вот теперь я действительно хочу узнать, кто ваш информатор.

– А кто вам сказал, что он один?

Официант приносит мясо и картошку. Он раскладывает еду по тарелкам, и мы начинаем есть.

– Того, что вам платит Шерон, едва хватает на пропитание. Поль Александр – прекрасный человек и обожает вас, он потратил довольно много на покупку ваших работ… Это справедливо, что вы ему благодарны и продолжаете дружить с ним. Но в целом ваши посредники не находятся на одном с вами уровне.

– Вы меня описали как неудачника, а теперь обвиняете в этом других?

– Вы не всегда будете таким; вам просто нужен профессионал.

– Я знаю, что Беатрис Гастингс – не настоящее имя.

– Да, но вы не находите, что оно звучит гораздо лучше, чем Эмили Элис Хэй? Это неподходящее имя для женщины, которая родилась в Лондоне и выросла в Южной Африке и которая пишет стихи.

На слове «стихи» я вздрагиваю, и это не ускользает от ее взгляда.

– Очевидно, что встречи с поэтессами – это ваша судьба.

Я не отвечаю.

– Вы сейчас задаетесь вопросом, откуда я столько всего знаю? Это связано с моей профессией: я сотрудничаю с The New Age, самым крупным еженедельным лондонским журналом о культурной и художественной жизни. Я корреспондент журнала в Париже, пишу об искусстве и художниках. В том числе и поэтому я так много обо всех знаю, это входит в мои обязанности.

– Вы знаете обо мне гораздо больше, чем я о вас. Но скоро я восполню этот пробел.

Она улыбается – и я впервые замечаю некую мягкость в ее лице; она делает ее красивее, чем она мне казалась до сих пор.

– Модильяни, вам не идет лицемерие и цинизм.

В этот момент к нашему столику подходит Макс Жакоб.

– Амедео, как дела?

– Хорошо, Макс, а у тебя?

– Я в приподнятом настроении и в мире с Богом.

Я нахожу комичным его упоминания о смене вероисповедания в качестве приветствия.

Макс наклоняется, целует Беатрис в щеку и садится за наш столик; заметив оставшуюся колбаску, он собирается ее взять – но останавливается, крестится и лишь после этого откусывает половину.

Очевидно, что у него с Беатрис дружеские и доверительные отношения. Я думаю, что она назначила ему встречу, чтобы не оставаться одной, если вдруг наш с ней разговор не оправдает ее надежд.

– Теперь я понял, почему вы так хорошо осведомлены обо мне.

Макс заговорщически улыбается мне и доедает колбаску.

– Дорогой Амедео, ты один из лучших людей, которых я знаю.

– Спасибо, Макс.

– Я желаю тебе всевозможных благ и всегда упоминаю тебя в своих молитвах. Я знаю, что Бог творит добро в отношении тебя.

– Поблагодари его от меня.

Беатрис от души смеется.

В этот момент в кафе заходит хорошо одетый и довольно молодой коренастый мужчина с редеющими волосами. Макс подзывает его жестом, тот подходит к нам с широкой улыбкой на лице.

– Дорогой Макс!

– Поль, как я рад!

Мужчина поворачивается к Беатрис и целует ей руку.

– Привет, Поль.

– Дорогая, как дела?

– Хорошо. Я великолепно пообедала в компании синьора…

Мужчина ее прерывает:

– Модильяни. Рад с вами познакомиться. Меня зовут Поль Гийом.

У него приятное и безобидное выражение лица. Я пожимаю ему руку, и он садится к нам за столик. Наш с Беатрис тет-а-тет превратился в дружеские посиделки. А может быть, все это не случайно.

Макс обращается к Полю в своей типичной манере, поглаживая воротник его пиджака:

– Ты откуда пришел?

– У меня была встреча. Я продал две картины Пабло англичанам.

Так вот оно что! Оказывается, я нахожусь перед посредником Пикассо. И поскольку синьора Гастингс ничего не оставляет на волю случая, я склонен думать, что это не случайность. Я чувствую себя втянутым в заранее подготовленную игру, в то время как я сам совершенно не подготовлен.

– Видите, Модильяни? – Беатрис наигранно улыбается. – Вы только что познакомились с продавцом предметов искусства.

– Какое совпадение! – Я не скрываю сарказма.

Я смотрю на нового знакомого и задаю ему прямой вопрос:

– Скажите, синьор Гийом, вы продаете только работы кубистов?

– Синьор Модильяни, я вам кое в чем признаюсь, но это останется между нами. Далеко не все хотят покупать работы кубистов. В большинстве случаев люди ничего не понимают в искусстве. Они следуют моде, и по большей части просто хотят заработать денег. Поэтому они в основном хотят Пикассо и Брака, даже если не понимают их работы. Также хорошо продаются работы футуристов. Покупатели просто надеются удачно инвестировать. Поэтому я все время ищу что-то новое.

– Модильяни, вы бы могли стать этим новым, – добавляет Беатрис.

– Вы и скульптуры продаете?

– Да, но несравнимо реже, чем картины. Прошу прощения, но у вас разве нет посредника? Я знаю, что Поль Александр вас очень уважает.

– Да, конечно.

Беатрис желает внести ясность:

– Поль Александр – врач. А Модильяни нужен профессионал.

Макс Жакоб понимает, к чему она клонит.

– Займись-ка им ты, Поль.

– Для меня было бы честью увидеть ваши работы. И скульптуры, и картины. Шерон остался очень доволен вашими портретами.

– Вы его знаете?

– Конечно.

Макс очень возбужден.

– Славный Поль, если ты возьмешь под крыло еще и Модильяни, мы должны будем устроить большой праздник.

– Макс, успокойся, синьор Гийом еще не сказал «да».

– Но как только он увидит твои работы, он не сможет поступить иначе.

Беатрис поддерживает:

– Я в этом тоже более чем уверена.

Эти три человека, такие разные, внезапно хотят что-то сделать, чтобы изменить мою судьбу. Я смотрю на хорошо одетого Поля Гийома, отмечаю его изысканность и деликатность, очевидное желание мне помочь, и задаюсь вопросом: зачем? Откуда такой интерес к моей персоне? И почему именно сейчас?

– Я знаю, что Поль Александр сам покупает ваши картины. Я бы мог делать то же самое. Я могу гарантировать вам фиксированную стоимость, а затем, в зависимости от суммы продажи, процент.

– Возможно, для начала вам стоит посмотреть на мои работы? Тем не менее ваше предложение мне нравится.

Гийом улыбается, а Беатрис встает со стула с чувством выполненного долга.

– Хорошо. Модильяни, прошу прощения, но мне нужно идти. У меня дела. Когда мы сможем снова увидеться?

– Когда захотите.

– Я хочу полюбоваться вашими скульптурами.

– Они ждут вас в моей студии в любое время.