Текст книги "Счастливый слон"

– Что у тебя стряслось?

– Санечка, ты помнишь картину, которую мне подарил? Ну, в сентябре еще?

– Помню.

– Сань, мне нужны бумаги на нее. Срочно.

– Лиз, ты сошла с ума. Какие бумаги? Ты что, ее продаешь?

– Нет, что ты. Просто надо кое-что проверить. Так, по мелочи. Они у тебя?

– И ты из-за этого меня на работе дергаешь? Нет у меня никаких бумаг. Мне предлагали, но я даже брать не стал, заморачиваться.

– Сань, а где же они тогда? Это важно, Сань.

– Откуда я знаю? Я ее у Вальки купил? Вот у него если только. И то, сколько времени прошло…

– Саш, а телефон этого Вальки у тебя есть? Мне правда нужно…

– Нет, ты у кого хочешь душу вынешь. Мне некогда, Лиз. Я тебе вечером позвоню.

Ну вот так. Вот вам и здрасьте. Главное, и вечером нифига ведь не позвонит. Сколько раз уж так было. Вообще мы как-то последнее время стали страшно редко общаться. У него все дела, дела…

Да, но у меня тоже. И сейчас первым делом надо найти этого чертова Валю. А про отношения с Сашкой я тоже буду думать потом. Если вообще буду.

В общем, к семи часам вечера Валю я отыскала. Два десятка телефонных звонков, лесть, посулы, небольшой скандальчик и легкий шантаж… Хорошо считаться подругой олигарха.

– Здраствуйте. Валентин?

– Да. С кем имею?

– Вы вряд ли меня помните. Меня зовут Лиза Новинская, мы с вами познакомились в конце лета, на презентации вашей коллекции, я была с Сашей Орловым…

Пароль сработал.

– Да-да, как же, почему, я вас отлично помню. Так чем могу?

– Видите ли, Валя, Саша тогда купил у вас картину, пейзаж Шишкина…

– Да? – голос заметно напрягся.

– И я хотела узнать – на нее сохранились какие-нибудь документы? Ну там – аттрибуция, акт экспертизы, выписки из каталога? Саша куда-то задевал все это и не может ничего найти…

– У него их и не было. Я предлагал оформить, но он отмахнулся… К сожалению, я не уверен, что смогу вам помочь. Время прошло, знаете… Я вообще этим сейчас не занимаюсь…

– И что же – совсем ничего нельзя поднять?

– Ну я не знаю. Да вы не волнуйтесь, Лиза, с картиной все в порядке. Если хотите, можете позвонить моему эксперту, он на нее посмотрит. Он же, кстати, ей и первое заключение делал. Может быть, между прочим, что как раз у него что-то и сохранилось. Вы скажите, что по поводу Шишкина, от меня.

– Спасибо вам огромное. А как вашего эксперта зовут?

– Записывайте телефон. Не волнуйтесь, это высочайшего класса эксперт, он в самом Грабаре работает, лучше не бывает. Записали? Зовут его Кацаруба Григорий Петрович.

Так. Все сошлось. Последний кусочек пазла встал на свое место и картинка замкнулась. Я, хоть и ожидала, вернее, очень хотела, услышать именно эту редкую фамилию, не могла поверить сама себе. Похоже, очередная мечта сбылась. Я все-таки нашла свое сокровище, жемчужное зерно в навозной куче. Ну, или скорее, кучу навоза в шкатулке для драгоценностей. Дешевые картины за границей, шустрый трансвестит, авторитетный эксперт с хохляцкой фамилией… Приятно понимать, что я не идиотка, а жертва банального организованного обмана. И явно не единственная при этом. Впрочем, почему жертва? Я-то как раз почти не пострадала. Мне честно заплатили за копеечную картину, и хорошо заплатили. Вот чего он так рвался купить у меня все именно в Копенгагене – чтобы картина не засветилась здесь, в России. А Кацаруба ведь не только эксперт, у них же там еще и реставрация…

Изменить подпись, написать новую легенду – для профессионала не вопрос. Холсты старые, способы растяжки и грунтовки, краски, техника – все соответствует указанному периоду. Все почти готово, и работы-то никакой, особенно если продавать не специалистам. Да и сколько их, специалистов-то этих… Все же ведут себя, как Сашка – купил картину, все отлично – дорого, экспертиза, слова правильные, имя громкое, заплатил, повесил в зале и хвастайся, а что там с ней как – трава не расти. Вот только мне-то что теперь делать со всем этим? Оставить и забыть? Или все же… А может быть, я все-таки идиотка и навыдумывала себе невесть что? Потому что вот так, среди бела дня, внаглую… Честно говоря, в голове не укладывается.

Что у меня на самом деле есть? Ведь все, что я знаю, доказать почти невозможно. Несколько совпадений и принцип бритвы Оккама, как говорится, к делу не подошьешь. Да и к какому делу? Ведь не судиться же мне с ними? Не за что, да и незачем. Но что-то же сделать нужно? Вот только что?

В общем, единственным действием, которое я все-таки предприняла, оказалось разболтать все Сашке. Зря, наверное, но уж не удержалась – больно соблазн был велик. Так хотелось, чтобы хоть кто-то оценил мою догадливость, я же, можно сказать, раскрыла международную аферу. А Сашка как раз взял и перезвонил мне вечером, как обещал, что тоже на самом деле редкое совпадение. Ну, на радостях я с ним и поделилась.

– Знаешь, Сань, у меня тут такое… Я тут такую штуку нашла, если честно, сама не пойму, чего с ней делать. Помнишь, я после Нового года в Копенгаген поехала?

Уже начав рассказывать, в процессе я сообразила, что, наверное, не стоит сообщать Сашке, что его подарок оказался фальшивкой. На всякий случай. Поэтому часть истории про трансвестита и Ебей пришлось скомкать прямо на ходу. Получилось не очень гладко, но вроде сошло, хотя Сашка слушал меня очень внимательно. Как-то, я бы сказала, даже слишком внимательно.

Когда я закончила, он спросил:

– И ты все это знаешь совершенно точно?

– Ну, что значит точно, Сань? Никаких доказательств у меня нет. Просто некий набор фактов, самое простое объяснение которым – вот такое. Про бритву Оккама помнишь?

– Какая еще бритва?

– Принцип. Что если есть простое объяснение, не надо искать сложного. Так и тут. Получается логичная цепочка, которая на раз объясняет все совпадения. Можно, конечно, придумать что-то еще, но это получается сложнее и более длинно, а короткая…

– Подожди, Лиз. Тут все серьезно, а тебе лишь бы ерунду болтать.

Я обиделась. Ерунду. А кто все придумал?

– Сам ты ерундой болтаешь. Я тут, может, уже неделю из-за этого лимона страдаю.

– Не надо страдать. Надо думать. Скажи, а мы можем с ним встретиться?

– С трансвеститом? То есть, тьфу, с этим дилером?

– Да нет, на фига он нам? С этим твоим экспертом.

– Ну, можем, наверное. Сань, а зачем нам это?

– Так надо. Значит, Лиз, ты созвонись с ним и назначь встречу на той неделе, где-нибудь в обед. Пусть в Пушкин подъедет, что ли.

– А что мне ему сказать? Ну, зачем нам эта встреча-то?

– Ну, придумай сама. Картины, искусство, то-се. Ты же, говоришь, с ним знакома? Вот и сочини, чтоб пришел. А уж дальше я разберусь.

Я испугалась. В сашкином голосе прозвучало что-то такое… А вдруг он, как Робин-Гуд, решит сам наказать Кацарубу за ложные экспертизы… Хорошо, я хоть про Шишкина не сказала.

– Сань, но ты же не будешь делать ничего… Ничего страшного? В смысле, плохого?

– Плохого? – Он хохотнул. – Да нет, с чего ты взяла? Если там все так, как ты говоришь, то будет очень хорошо, просто классно.

– Саш, я серьезно. Я не хочу никакого насилия.

– Никакого насилия. Все исключительно добровольно. Да расслабься ты, Лиз. Все будет опаньки. Ты, главное, договорись.

Терзаемая смутными сомнениями, Кацарубе я все же позвонила. Напела что-то такое, вроде того, что мне и моему клиенту была бы нужна его консультация, так не мог бы он… Он, бедолага, с такой легкостью согласился, что мне стало еще более неловко. Да, во вторник, чудесно. Два часа дня, кафе «Пушкинъ». Договорились, будем ждать.

Ждать не пришлось. Все участники исторической встречи собрались исключительно вовремя. Сашка явился в полном боекомплекте – на джипе и с охраной. Я было снова испугалась, но он оставил их всех на улице, и у меня немного отлегло. Поднялись, встретились, всех друг другу представили, уселись в отдельном кабинетике-закуточке среди замечательных интерьеров, сделали заказ. И приступили к делу.

– Я так понял, – рокотал румяный Григорий Петрович, обращаясь к нам с Сашкой. – Что у вас были ко мне вопросы консультационного плана? Чем могу помочь?

Я хотела было открыть рот, но Сашка глянул на меня боком исподлобья, и я передумала.

– Были, – ответил он сам после здоровенной паузы. Слова его чугунно рухнули на стол, и, кажется, остались там лежать. – Были у нас вопросы. Сейчас мы их озвучим.

– Так я слушаю, – ответил Кацаруба. Он, кажется, слегка сбледнул с лица, но марку держал.

– Про Саврасова были у нас вопросы. Русского художника Саврасова, в девичестве Иогансена.

Накануне мы с Сашкой часа полтора потратили на изучение и запоминание им всех подробностей дела, включая фамилии потерпевших и участников.

– Я вас не понимаю, – заерзал на стуле эксперт.

– Дак что ж тут непонятного? – у Сашки вдобавок к чугунности прорезался какой-то простонародный говор. – Экспертизу на Саврасова ты подписывал? В январе месяце?

– Ну, кажется, да, – с легким сомнением согласился Кацаруба. – Я много работаю и не могу быть уверен…

– Все ты можешь, – перебил его Сашка. – Еще б ты был не уверен. Саврасов. Зимний пейзаж. С подписью справа в углу. Так?

– Н-ну…

– Ну так вот. Вот эта самая картина – узнаешь?

И Сашка вытащил из кармана сложенный вдвое лист с описанием из коллекции. Я внутренне сжалась и зажмурила глаза. Сейчас Кацаруба глянет и скажет, что мы идиоты, можем своим описанием подтираться, что это две большие разницы, что только такой дилетант…

Ничего подобного не случилось. Бородатый красавец сидел, тупо уставившись на лист описания, который держал перед собой в руке. Рука слегка дрожала. Все молчали. В полной тишине официант принес закуски.

– Н-ну вообще-то, – тихо проблеял Кацаруба, когда официант ушел. – Сходство… Возможны ошибки… Каждый эксперт, будучи человеком, имеет право на ошибку. – его голос слегка окреп. – Так и в экспертизе говорится. Я могу признать…

– Некоторые ошибки, – мрачно заметил Сашка. – Слишком дорого обходятся. Эта вот конкретно, знаешь, сколько стоила? Такое не списывается…

Он снова сделал паузу.

– Я готов признать, – зачастил, не выдержав ее веса, несчастный эксперт. – Сделать заявление, объявление, что угодно. Стоимость, конечно, нет, но если вернуть…

– Ты знаешь, сколько она конкретно стоила? Ты будешь это возвращать? Или Пушкин?

– Н-нет, я не в состоянии, но… Моя репутация, я могу…

– Понятно. – Сашка поднялся с места. – Поехали.

Эксперт с готовностью вскочил, уронив на пол салфетку. Я тоже в неуверенности поднялась. Уже на выходе, когда Сашка задержался возле официанта, я успела спросить его шепотом:

– Куда ты его везешь? Что вообще происходит?

– Как куда? – посмотрел на меня Сашка ясными глазами. – В галерею, естественно.

Естественным мне это не показалось. Что он собирается там с ним делать? Куда я потом дену труп, если что?

– Зачем ко мне-то? – в ужасе спросила я.

– А куда? Ты что, дома их держишь?

– Кого – их?

– Остальные картины из этой шведской коллекции.

– Сань, я ничего не понимаю, – простонала я.

– Я тебе сейчас все объясню, – пообещал он, полуобнимая меня за плечи и подталкивая в сторону лифта.

На улице ясности не прибавилось. По сашкиному знаку его ребята, ожидашие в припаркованном джипе, приняли обмякшего эксперта и уверенно затолкали в машину. Мы с Сашкой остались вдвоем.

– Так, – деловито сказал он, обращаясь ко мне. – Тут все аккуратно. Ты сейчас быстро едешь в галерею. Где твоя машина?

– Сань, ты что? Какая машина? У меня ее отродясь нет. И вообще – ты обещал объяснить, что происходит.

– Нет? – он, казалось, был искренне озадачен. – Ну да. Тогда бери тачку и дуй в галерею. Мы будем через полчаса. Ты за это время ее закрой, что ли, чтоб там лишнего народу не было, лады?

– Никуда я не поеду, – уперлась я. – Не желаю быть пешкой в чужой игре. И вообще – я против насилия. И уж точно не в галерее, только этого мне не хватало.

– Какой чужой, Лиз, ты что, совсем? Ты же все и придумала, тоже мне пешка. И никакого насилия не будет, он сам все сделает. Давай, давай скоренько, некогда же. Раз, два. Через полчаса в галерее.

И исчез в своем бронетранспортере.

Мне ничего не оставалось, как выполнять ценные указания. Никакой машины я, конечно, ловить не стала, еще чего, по пробкам-то. Тут на метро одна остановка. В общем, через пятнадцать минут, запыхавшись вусмерть, я была на месте.

За оставшееся до назначенного срока время я успела уговорить озадаченную Машу уйти с работы, вывесить на дверь табличку: «Закрыто», налить себе чашку чая и немного сосредоточиться. Но, как я ни напрягала мысли, разгадать сашкин замысел до конца мне не удавалось. Допустим, он дал понять Кацарубе, что сам купил фальшивую картину и хочет вернуть деньги. Ну, и куда они после этого дружно отправились? К тому антиквару, что продавал? Но он-то ведь знает, что это был не вовсе не Сашка. И потом – при чем тут моя галерея и коллекция, которая, между прочим, вовсе не шведская? Для чего нужно было выгонять Машу, если все будет добровольно?

Минут через двадцать напротив двери затормозил черный джип. Из него вышли четверо, двое направились ко мне в галерею. По крайней мере, на своих ногах идет, успела я порадоваться за Кацарубу, и дверь распахнулась.

– Проходите, Григорий Петрович, – пригласил Сашка.

С ним произошла разительная перемена. Он был весел и легок, обращался к своей жертве на вы и источал любезность. Эксперт казался слегка помятым, но жизнеспособным.

– Так вот, чтобы не терять времени даром, – продолжал Сашка свою загадочную мысль. – Сразу и приступим. Лиза, – обратился он ко мне тем же бодрым тоном. – Где у нас скандинавская коллекция?

– Что-то висит, – указала я рукой на стеллажи. – А что-то у меня в подсобке.

– Покажи все Григорию Петровичу, будь любезна.

Следующий час прошел в таком же бреду. Григорий Петрович рассматривал коллекцию, от которой у меня на тот момент осталась тридцать одна картина. Он брал их по очереди, подносил то к окну, то к лампе, скреб ногтем, переворачивал, в общем, осуществлял какую-то загадочно-бурную деятельность. Сашка, усевшийся за мой стол, с удовлетворением наблюдал за этим процессом, а я не знала, куда деваться, пытаясь при этом казаться в курсе событий.

Наконец Григорий Петрович указал на отложенную им в сторону стопку картин.

– Вот. С этим можно работать.

– Сколько тут? – лениво поинтересовался Сашка.

– Восемь, – ответил эксперт, пробежав по стопе пальцем. – И, в принципе, вот еще две, которые можно под вопросом.

– Хорошо, – кивнул Сашка. – Значит, десять. Забирай. Я скажу ребятам, они проводят.

По его знаку вошедшие ребята забрали отобранные картины и исчезли вместе с экспертом. Закрыв за ними дверь, страшно довольный Сашка обернулся ко мне.

– Класс! Ты видишь – целых десять штук! Отлично вышло! Лизка, ты – гений! Я всегда в тебя верил.

– Ну, может быть, хоть теперь-то я могу узнать, что здесь произошло? – не разделила я его восторгов. – Потому что я, хоть и гений, но не могу постичь происходящего.

– Да что ж тут непонятного?

– Да все! Что ты ему сказал, что ты с ним сделал, куда вы мои картины потащили? Какой-то театр абсурда, честное слово.

– Ну Лиза! Ну ты же сама мне все это рассказала. Русское искусство сейчас в моде, цены растут каждый день выше потолка. Эти ребята смекнули и устроили бизнес – привозили картинки, подмалевывали где надо, ставили нужную подпись, тут же делали экспертизу и сливали задорого. «Русификация» – вот как это у них называется.

– Это понятно. До этого я и сама доперла. А дальше-то?

– А дальше я ему сказал, что надо делиться. Ты же видела – я его пугнул. Он подумал, что это я купил тот фальшак и хочу бабки обратно. А у него таких бабок, ясное дело, нет, потому что там все лаве накручивают по дороге.

– Ну, допустим.

– Ну и все. Лаве нет, он зассал и готов был с руки у меня есть, лишь бы не тронули. Я ему сказал, что раз он такой эксперт, у меня есть еще картины на экспертизу, и привез сюда. Это ты видела.

– Так зачем он их взял-то?

– Он взял те, которые можно довести. На них даже подписи нет, с такими, он говорит, лучше работать. Он их там у себя доведет, поправит и мне вернет. Вернее, не мне, а тебе, сюда, в галерею. И клиенты, говорит, у него есть. Мы все оформим, ну, может, отстегнем ему за труды. И с цифрами ты правильно сказала – лимон не лимон, но около того за штуку пойдет.

Мне стало как-то не по себе. Может, я чего-то все же не поняла в этом потоке жаргона? И вообще, это надо же – Сашка ведь прекрасно может нормально разговаривать, почему из него попер этот поток какой-то приблатненной речи? Оттого, что деньгами запахло? Как все это на самом деле неприятно.

Хотя сама история – простая, как апельсин. Русское искусство стало подниматься в цене, шустрые ребята сообразили, что чем искать по старушкам, которых всех уже успели окучить до них, или заниматься прямыми подделками с нуля, проще пошарить где-нибудь в той же северной Европе. Период тот же, холсты и краски по времени соответствуют, природа вообще не отличается – просто бери, делай новую экспертизу и продавай. Передвижников было хоть пруд пруди, все работы учесть невозможно, а эксперт, в случае чего, имеет право на ошибку. То есть тут даже преступления, в сущности, большого-то нет. Особенно, если картина еще и не подписана с самого начала – многие художники ведь ставят только дату, в крайнем случае инициалы, в таких случаях ничьих подписей исправлять не нужно, то есть никакого мошенничества формально не происходит. Все красиво и просто. Конечно, такая работа, без подписи знаменитого художника, стоит меньше, но с учетом практически полного отсутствия риска этим стоит поступиться… В общем, афера действительно получается почти идеальной. Да, я, конечно, сильна – такое раскусить, ничего не скажешь, можно гордиться. Но это совсем не значит…

– Саш, подожди. То есть ты хочешь сказать, что эта Кацаруба сейчас взяла у меня картины, которые можно будет «русифицировать», то есть подделать под передвижников?

– Ну да, или как они там у вас зовутся. В общем, он их посмотрит, подмажет там, что надо. Бумаги на них выправит – и вернет.

– И что? Мы их что – будем продавать? Вот за эти бешеные деньги?

– Точно!

– Сань! Но это же – обман. То есть – мошенничество. Меня же саму только что так обманули, я же сама по стенке ходила. Я так не могу.

– Лиза. Не говори ерунды. Какое мошенничество? Это бизнес. Нормальный бизнес, он только так и делается. Этим, если хочешь знать, почти все антиквары промышляют, он мне сейчас сам рассказал. Жить-то всем хочется, тем более хорошо. Тебе, можно сказать, повезло, ты врубилась, расколола их влет, золотую жилу нарыла. Можешь сама тоже в дело войти. Что теперь – не могу? А как ты вообще хочешь деньги зарабатывать?

– Я хочу честно, по закону.

– Нет никакого закона, Лиза. Вернее, есть – кто смел, тот и съел. А это – чистое, верное дело. Сама же говоришь.

– Я ничего такого не говорю. Какое ж чистое, когда воровство и обман.

– Ты сама говорила, что нет доказательств. Не ловится, понимаешь?

– Но мы же поймали.

– Нет. Мы его на пушку взяли, мужика этого. Если б я его не напугал, ничего бы не вышло. И это-то потому, что ты все просчитала, и мы прямо в точку попали. И еще свезло, что так все сложилось. А так вообще тут все чисто, он мне тоже порассказал – их не светят, привозят тихо, продают еще тише. Тот, кто покупает, он ведь фишку-то не сечет. Купил, повесил – и ладно. А даже и просечет, так не пойдет заводиться, позору больше – лохом себя выставлять.

– Нет, Саш, я так не могу. Я не буду.

– Значит, я сам буду. Тут все серьезно, Лиз. Десять лимонов за так лежат – что ж, отказываться? Мы с тобой, между прочим, партнеры на равных, забыла? Если хочешь, потом, как сделаем, можем закрыть бодягу, она себя тогда по-любому окупит. Но по-моему, зря ты, Лиз. Ты подумай.

Я слабо улыбнулась.

– Я попытаюсь.

– Вот и ладненько. А сейчас, знаешь что – пойдем съедим чего-нибудь, а? Я жрать хочу, как не знаю кто. Мы же со всем этим делом пообедать-то так и не успели.

Мне не хотелось никуда идти, и вообще ничего не хотелось, но я подумала, что, возможно, на сытый желудок все окажется как-то симпатичнее, и согласилась. Заперла галерею, взяла Сашку под руку и мы пошли.

Здесь, на Кузнецком мосту, одной из центральных торговых московских улиц, как вы понимаете, нет ни малейшей проблемы с поиском приличного места для еды. Тут полно самых разнообразных кафе, на любой вкус и толщину кошелька, но мне отчего-то казалось, что идем мы бесконечно долго.

Мы брели, спотыкаясь и поскальзываясь на оледеневших сугробах, потому что улицы в Москве даже в центре чистят отвратно. Если бы я не держалась за Сашку, то наверняка упала бы раза три, да и он время от времени чертыхался, теряя устойчивость на ходу. Уже смеркалось, хотя времени было не много, уже зажглись фонари, которые здесь были не белые дневные, а мутно-желтые, под старину. Обычно мне это даже нравилось, но сегодня этот жалобно-желтый свет, смешиваясь с серо-сиреневыми сумерками и отблесками витрин, в которых торчали неестественно подсвеченные и наряженные манекены, создавал какую-то фантасмагорическую картину роскоши и уныния одновременно. Вот именно так – роскоши и уныния. Улицы были забиты народом, одетым почему-то исключительно в мутно-черное, мы то и дело с кем-то сталкивались, в лицо дул промозглый ветер, пахло жженым бензином, горелым салом и почему-то сладкими духами «Шанель». И среди всего этого мы, вцепившись друг в друга, как каторжники, приязанные к одному и тому же ядру, тащились сквозь сумрачные кварталы в поисках еды.

И когда мы наконец зашли куда-то, лучше не стало. Все-таки, очевидно, дело было все-таки в моем внутреннем состоянии. Мне не хотелось отдавать гардеробщику куртку, как будто это была моя последняя броня. Кроме того, почему-то все время казалось, что дама-метрдотель, или, как это теперь называется, хостесс, которая объективно была исключительно миловидной особой в кудрях и кружеве, смотрит на меня со злобной радостью, как ведьма в сказке, предвкушающая грядущий ужин, на мальчика-с-пальчик вместе со всеми братьями.

К еде я не притронулась. Так и сидела весь вечер, вяло ковыряя вилкой в тарелке, и даже не пыталась понять, что именно там лежит. Только по сашкиному настоянию выпила единственную рюмку чего-то крепкого, но и оно пошло так неудачно, что, казалось, тут же застряло где-то в верхнем дыхательном горле, отчего не только дышать, но и разговаривать стало еще труднее. Сашка, заметивший эту мою подавленность, изо всех сил старался меня развлечь.

– Вот честное слово, Лиз, – несколько раз за вечер начинал он так и этак. – Я тебя не пойму. То есть я в жизни не видел, чтоб человек так реагировал. Главное – на что? А то ведь мы, можно сказать, удачную сделку тут с тобой обмываем.

– Да, и что мы сделали-то? – мрачно отзывалась я.

– Ну, ладно, допустим, не сделали еще, это верно, сделка будет, когда бабки получим, но – кое-чего ведь добились? Можно сказать, тендер выиграли. Лизка! Да очнись же ты наконец! Ты понимаешь, какой это класс?! Я сам, между прочим, такие дела не каждый день проворачиваю. Все-таки я не зря, не зря в тебя верил. В тебе всегда что-то такое было… Девушка, а что, кстати, вы делаете сегодня вечером?

Я пробурчала в ответ что-то неразборчивое.

На самом деле плохо мне было почти физически. И мутно, и муторно, и почему-то страшно, и как-то противно и тяжело. Никакому разумному исчислению эта внутренняя тяжесть упорно не поддавалась, хотя я и пыталась в рамках самопсихогигиены уговорить себя, что ничего страшного, что пока, вообще-то, совсем ничего не произошло, что я могу в любой момент встать и уйти, хлопнув дверью, а могу и не хлопать, что никакие картины пока не проданы и, скорее всего, даже еще не подделаны, что все можно остановить, если не повернуть вспять, что Сашка… И все равно, все равно. Мутная тяжесть скручивала меня изнутри в я уж не знаю чей рог с такой силой, что я в какой-то момент подумала, не подцепила ли я желудочный грипп.

– Знаешь, Сань, – подняла я на него первый раз за все время больные глаза. – Чего-то мне совсем не по себе. Я, похоже, какую-то заразу подцепила. Прямо ломает всю. Отвези меня домой, а?

– Вот так? – искренне опечалился он. – Вообще да, я и смотрю, на тебе всю дорогу лица нет. Обидно, конечно. То есть я бы тебя так и так бы отвез, и вечер у меня сегодня нарочно свободный, я думал, мы с тобой вместе поедем… У меня настроение такое классное. Я прямо будто собственную молодость вспомнил.

Надо полагать, его молодость так и проходила – в непосредственных занятиях вымогательством и шантажом.

– Нет, – покачала я головой. – Тебе точно сегодня ко мне не стоит, еще сам заразишься. Да и от меня, прямо скажем, сегодня толку не много.

Сама идея его визита ко мне домой вызвала у меня приступ холодной дрожи вдоль позвоночника.

– Ну, допустим, как раз сегодня от тебя будь здоров, сколько толку, – ответил Сашка. – Такое дело провернули! Но, я согласен, несколько не в том смысле. – Он вытащил телефон, ткнул кнопку, проговорил несколько быстрых фраз. – Все нормально, ребята уже здесь, сейчас подъедут, и мы тебя в лучшем виде доставим. Ты только не разболейся мне совсем. Нас же, понимаешь, ждут великие дела!

Оказавшись дома, я рухнула, не раздеваясь, в постель и долго лежала, пытаясь согреться и как-то успокоиться. Потом усилием воли заставила себя встать, пойти в душ и залечь уже по-человечески, все это время искренне надеясь, что в конце концов у меня подымется температура и начнется обычный грипп. Ну и конечно, ничего подобного не оказалось – с утра меня больше не трясло и вообще я чувствовала себя отвратительно здоровой, как слон, а муторность в душе все равно никуда не делась.

Никуда не делась она и в последующие дни. В конце концов я потихонечку к ней привыкла, затолкала куда-то поглубже в душу и стала жить, будто так было всегда. В сущности, уже через неделю я сама не была уверена, было ли когда-нибудь по-другому, и только смутные воспоминания о каких-то бабочках и радужных пузырьках, порхающих в том месте, где теперь сидел тяжелый мутный ком, вносили некоторый диссонанс. Ведь они же были, эта блаженная легкость и незамутненная радостность, ведь я же прожила с ними целое лето, ведь я… Куда все делось? В довершение всего на меня свалилась какая-то дурацкая полоса невезения – у меня все валилось из рук, нужные бумаги терялись, автобусы уходили из-под носа, пойманные машины намертво застревали в пробках, ручки пакетов, нагруженных едой в магазине, рвались в самый неподходящий момент, а на любимой (и единственной) сумке обнаружилось грязное пятно. И даже успешно проведенная первая крупная продажа из так называемой «русифицированной шведской коллекции» – к ней почему-то теперь намертво прилипло это название – меня не обрадовала.

Более того, услышав от Кацарубы о том, что одной из картин серьезно заинтересовались – подозреваю, что он, замаливая перед Сашкой свои грехи, делал коллекции усиленную «внутреннюю» рекламу – я снова впала в состояние дрожи и ступора. Так, более-менее не приходя в сознание и действуя, как манекен, я проводила, сперва по телефону, а потом лично, переговоры с клиентом, торговалась о цене, расписывала всеобщие достоинства, делая честные глаза, упоминала о каких-то несуществующих сложностях, возила туда-сюда всяческие документы и контролировала поступление денег в банк. Картину вместе со всеми экспертизами отправили клиенту прямо от Кацарубы, из центра Грабаря, что только «повышало серьезность сделки». Получили мы за нее шестьсот тысяч евро, и оправившийся от потрясения Кацаруба прожужжал мне все уши, что, если бы не мои капризы, то можно было бы «взять больше», потому что Маковский сейчас в цене и стоит гораздо дороже, зря что ли он старался? И если бы я согласилась сделать подпись, было бы под лимон, а так, без подписи, естественно, получалось дешевле. Но тут я уперлась совершенно намертво, и картину продали так, как есть.

Моя чистая прибыль составила полмиллиона. Полмиллиона. Строго говоря, моими из этих денег была только половина, но тем не менее. Легче от этого не было. Было страшно, тяжело и почему-то стыдно. Сашка снова потащил меня в ресторан – на сей раз отмечать сделку «по-настоящему». Сцена и диалоги повторялись относительно прошлого раза с почти комической точностью.

– Не, Лиз, ну что ты как в воду-то опущенная, – тормошил меня Сашка. – Радоваться надо. Слушай, давай тебе, может, машину купим? Сейчас мерсы новые поступили, я слышал. Ну, или бэху-кабриолет?

– Вот только кабриолета зимой мне не хватало, – огрызнулась я. – И вообще мне машина не нужна. Зачем она мне? Я одна, от дома до работы мне на метро четыре остановки, и все через центр. Только в пробках торчать, а больше я все равно никуда не езжу. Только возни не оберешься.

– Ну я не знаю, – растерялся Сашка. – Все девушки всегда хотят машину и страшно радуются.

– Я не девушка. Я… Я вообще не знаю, кто, а теперь еще и бандерша вдобавок.

– Тогда давай купим тебе каких-нибудь бриллиантов. Хочешь? Как раз у нас восьмое марта скоро.

Эта идея тоже не вызвала во мне энтузиазма. Кроме того, восьмое марта я вообще терпеть не могла.

– Я уж тогда и не знаю, чем тебя развлекать. Все у тебя, не как у людей. Машина тебе не нужна, бриллианты тебя не радуют. Ну хочешь, бандерша, я у тебя сам картину куплю?

Такой поворот сюжета меня, надо сказать, если не порадовал, то удивил.

– Ты? У меня – картину? За полмиллиона, что ли?

– Ну, не за пол-лимона, конечно. Но тысяч за пять могу. Хочешь?

– Да зачем тебе это, Сань? Ты с ума съехал?

– Ну, во-первых, если это доставит тебе удовольствие… А во-вторых, мне на самом деле все равно нужно Ленке, ну, жене, на праздник что-то дарить. Куплю ей картину – пусть приобщается к искусству. Одним ударом – двух зайцев, а? Какая идея?

– Зашибись. Так вот раз – и сразу без яйцев. Но на самом деле, Сань, если тебе правда надо, какие тут деньги? Еще с тебя я буду брать, чего не хватало. Ты скажи только, какую, я тебе завтра отправлю.

– Ты лучше сама на свой вкус подбери. Тысяч на пять. А деньги я тебе переведу – праздник все-таки. – Он хитро подмигнул.

Смешным образом, эта нелепая продажа – не продажа на самом деле меня развеселила. То есть это было уж настолько ни в какие ворота – чтобы мой любовник покупал подарок для своей жены, переплачивая в два раза в наполовину принадлежащей ему же самому галерее, да еще сразу после того, как мы с ним заработали тучу денег на поддельных картинах… И все довольны, как будто так и надо. Сплошной сюр, да и только. А может быть, это правильно, в жизни действительно так и надо – не пытаться навести порядок там, где все и так стоит на голове, а усугубить бардак, доведя все до полного абсурда, в надежде… Вот только на что? Что все образуется само собой? Что бардак, доведенный до крайности, сам собой превратится в порядок? Или что мы сами раньше забудем, как должно было быть на самом деле? Или просто не доживем?