Текст книги "Счастливый слон"

Я схватила и залпом выпила бокал шампанского. В голове тут же зашумело, по телу побежали воздушные пузырьки, ноги стали легкими… Сашка налил мне еще. Да какая, в сущности, разница – живем себе, вот и ладно. Что я все парюсь? Надо просто идти танцевать! Вот только еще шампанского сейчас выпью…

Остаток вечера, по смутным воспоминаниям очевидцев, прошел почти так же весело и успешно, как в старые добрые времена.

Но даже эта продажа, так поднявшая мне настроение, на поверку оказалась неудачной. Через несколько дней после столь всеми любимого женского праздника в галерею явилась недовольная клиентка, желающая вернуть картину.

Я, собственно, не видела ее появления. Я сидела в подсобке и, полная тяжелых дум, перекладывала бумажки на столе, делая вид, что поглощена работой. Так что вздорная покупательница сперва накинулась со своими претензиями на Машу. Та, бедная, не ожидав такого напора, позорно ретировалась в подсобку и кинулась ко мне за спасением.

– Простите, Лиза, но там, – пролепетала Маша, опасливо поглядывая в зал. – Там дама хочет вернуть картину. Я прямо не знаю, что и сказать. Мы же никогда такого не делали, а она кричит…

– Ничего, Маш, я разберусь, – пообещала я, подымаясь. – Посидите, успокойтесь, выпейте чайку. Посмотрим сейчас, что там за страшная дама.

Дама оказалась вовсе не такой страшной, по крайней мере с виду. Яркая, холеная, дорого одетая, с полным набором русалочьей атрибутики – все это позволяло безошибочно определить принадлежность к определенному слою московского общества, правила обращения с которым я выучила более-менее назубок. Вот только я не помнила, чтобы она что-то у нас покупала.

– Добрый день, – улыбнулась я. – У вас какие-то проблемы? Чем могу помочь?

– Это у вас сейчас будут проблемы, – огрызнулась русалка. Стало видно, что не так уж она и молода. Тридцатник там, пожалуй, уже набежал. Может, она от этого и злится?

Я улыбнулась еще ласковее.

– Вы не волнуйтесь. Будут проблемы – мы их решим. Что у вас все-таки случилось?

– Мой муж купил у вас тут картину, – вызывающе, но уже чуть менее агрессивно заявила русалка. – Мне в подарок. А я хочу ее вернуть, потому что она мне не нравится. А эта ваша, – она сделала неопределенный жест в сторону машиного убежища. – Заявляет мне, что это невозможно. Как это невозможно! Я хочу свои деньги обратно, и попробуйте только не вернуть!

Я покачала головой.

– Вы совершенно правы. Ничего невозможного нет. Сейчас мы все выясним. Какую именно картину приобрел ваш муж?

Дама, явно не ожидавшая столь быстрой победы, слегка растерялась…

– Ну… Она у меня, естественно, не с собой… Такая… – она показала руками в воздухе примерный размер. – Там еще розовое такое нарисовано… Типа восход, что ли…

И тут до меня наконец дошло, с чем я имею дело. Точно. Восход над рекой – именно эту картину я сама выбрала и отправила Сашке, в качестве подарка жене Лене на восьмое марта. Так вот ты какой, северный олень!

Я еле сдержалась, чтобы не захихикать вслух. Почему-то меня страшно это развеселило. Собравшись, я изобразила серьезное лицо.

– Да, конечно, я помню эту картину. И что же – она вам действительно не понравилась? А ваш муж так старался, так выбирал…

По лицу Сашкиной жены пробежала тень сомнения.

– Вы хотите сказать, – неуверенно начала она. – Что он сам ее выбирал?

– Да, конечно, – кивнула я. – Я прекрасно его запомнила. Такой солидный господин. Был у меня в конце февраля, кажется. Он еще советовался со мной по поводу сюжета, чтобы понравилось именно женщине…

– Че, серьезно? – никак не могла поверить несчастная. – Вот так прямо советовался?

– Ну да, – пожала я плечом. – А что вас так удивляет?

– Да нет, просто… – неопределенно ответила она. – А сколько он за нее заплатил? – В ее голосе пробудился новый интерес.

– Четыре с половиной тысячи долларов, – ответила я, не моргнув глазом. – Недорого для такой картины, между прочим. Это конец позапрошлого века, североевропейский мастер, очень хорошая работа.

На Лену это впечатления не произвело. Она стояла, погрузившись в глубокую задумчивость, и явно что-то вычисляла.

– Действительно, недорого, – сказала она, закончив свои подсчеты. – Не разорился он на подарке. И что, вы можете все-таки вернуть мне деньги?

– Конечно, – улыбнулась я. – Никаких сложностей. Оплата была переведена мне на банковский счет, поэтому как только картина окажется у меня, я просто отправлю обратный платеж. Все очень просто.

Но Лена так не считала.

– А наличными нельзя получить? Я не хочу с безналом связываться.

Я снова улыбнулась.

– А вот это, извините, никак. Деньги так пришли, только так и могут уйти. И потом, у меня и нет здесь столько наличными. Очень сожалею.

Она снова задумалась. Честное слово, мне прямо было ее жалко. Несильно, конечно, но так, слегка. Как жалеешь кошку, из-под носа которой упорхнул наглый воробей.

– Не хотите чашку чая? – предложила я ей на волне сочувствия.

– Хочу, – как-то слегка растерянно кивнула она.

За чаем мы познакомились и разболтались. То есть я-то с самого начала знала, кто она, но теперь знакомство перешло в очно-взаимную фазу. Вот убей бог, она была мне симпатична. Вернее, интересна. Это был несколько странный, скорее этнографический, чем общечеловеческий интерес, и я совершенно не испытывала того негатива, который, по идее, могла бы питать к жене своего любовника. Фу, как гадко получается, если грубо называть вещи своими именами. На самом-то деле ведь все это было не так. И я – почти не любовница, и она, насколько я знала, почти не жена. Ну, то есть, конечно, да, и жена, и любовница, но… В общем, не знаю. Мы были слишком разные, чтобы воспринимать друг друга по настоящему всерьез. И, кроме того, хотелось надеяться, что по крайней мере она про меня ничего не знает.

Болтовня наша между тем носила исключительно бабско-светский характер. Я рассказала, что у меня покупает картины Нина Кандат, а Лена поведала мне про нее последнюю сплетню. Потом мы обсудили наряды еще одной московской звезды, потом Лена рассказала, что у нее тут поблизости есть чудный мастер в салоне красоты, к которому она сегодня и заходила, потом разговор снова перетек на злосчастную картину.

– Может, и правда, оставлю ее тогда себе, – задумчиво сказала она. – Если уж он сам выбирал…

Мне стало неудобно.

– Главное, если заплатил по безналу, так все равно никакого толку нет, – продолжала Лена. – Так бы я хоть эти деньги получила, а так-то что?

Моя неловкость прошла.

– Ну да, – горячо добавила она. Очевидно, я не до конца справилась с лицом. – Эти мужики, с их подарками вечно одна морока. Вот ваш муж – что вам на восьмое марта дарит?

Я даже растерялась.

– Мы не отмечаем восьмое марта. Я как-то с детства не люблю, а муж… Э-э… Он у меня вообще американец, – ловко нашла я удобную формулу.

– Да? Ну ладно, а на другие праздники?

– По разному бывает, – неопределенно пожала я плечами. – Я даже как-то и не вспомню так сразу.

– Ну, может, в Америке все по другому, – согласилась Лена. – Но у нас тут – ну прямо беда. Если пустить на самотек, они такого надарят! Главное, им некогда как следует выбирать, а сэкономить тоже хочется. Еще ладно, если где в нормальном месте купили, пойдешь потом и сдашь. Но ведь они чего только не устраивают. Тут года два назад было – один барыга драгоценности из Италии попривез, такой кошмар – грубые, вульгарные. Дизайнер какой-то местный. А мужикам-то он втулил, что это самая мода! Они и понакупали у него. А сдать-то потом нельзя! Ух, как мы с девочками переживали. Потом даже договорились, чтоб подарки самим выбирать. Так оно надежней. Сюрприз, конечно, пропадает, но по крайней мере, тебе хоть нравиться это будет потом. И мужикам возни меньше – мы выбрали, отложили, им только заплатить заехать. И чего мой вот опять за самодеятельность взялся… Прямо не знаю. Обидно ведь, понимаешь? И подарок дурацкий, и деньги пропали…

Странно – я уже слышала от Сашки другую, встречную версию этой же самой подарочной эпопеи, и тогда мои симпатии совершенно однозначно лежали не на стороне корыстных жен (если тут вообще можно было говорить о каких-то симпатиях), но теперь, когда я слушала эту Лену… Корысть корыстью, но в ее словах определенно был свой практический смысл. Да я и сама, между прочим, тоже предпочитала на всякий случай заранее одобрить выбор «сюрприза», приготовляемого Ником на какое-нибудь торжество… И менять, было дело, случалось, и…

– Ну почему – пропали? – я, если честно, не знала, что тут сказать. – Картины со временем тоже дорожают. Ее потом можно будет продать, и даже еще дороже.

– Правда? – Лена несколько оживилась. – И сильно дороже?

– Ну, я не могу так точно сказать, это зависит… Но, в принципе…

– Тогда точно подожду, – решительно кивнула она. – Пусть на черный день повисит. Слушай, – пришла ей в голову новая мысль. – А они все у тебя тут дорожать будут? Может, мне тоже стоит еще прикупить?

Я с легкостью могла бы тут же на месте раскрутить ее еще на пару картин, но – не стала. Все-таки всему есть предел. Исключительно из уважения к Сашке спустила это дело на тормозах. Еще немного поболтав, мы расстались, очень довольные друг другом. Лена пообещала заходить.

– Надо же, бывает ведь, – сказала она напоследок. – Зашла подарок вернуть, сама ухожу без денег, и все равно довольная. Редко встретишь человека, с которым так приятно поговорить.

И ведь трудно было с ней не согласиться.

Несмотря на мое унылое состояние, наш картинный бизнес шел на удивление хорошо. А может быть, так получалось именно потому, что мне этого не хотелось, и достигнутые результаты совершенно не радовали. А они были впечатляющи. «Шведская коллекция» расходилась, как горячие пирожки – уже к середине апреля из десяти картин, взятых Кацарубой на перелицовку, было продано шесть, и еще про одну шли интенсивные переговоры. На счету галереи в банке уже лежало больше трех миллионов в твердой валюте. Казалось бы – вот она, сбыча мечт, все, как мечталось, финансовая независимость, деловой успех, всем все доказано и бизнес процветает, жить бы да радоваться… Но у меня не получалось. Радоваться не получалось никак, да и жить, в общем, тоже не очень. Мне было чертовски стыдно и страшно, как будто эти деньги, обращенные в золото, лежали у меня на спине и я вынуждена была таскать их на себе, будто позорный горб, а каждая следующая сделка только добавляла тяжести к этому грузу.

Поговорить об этом ни с кем было нельзя. Единственный сколько-то близкий мне человек, бывший в курсе всего, то есть Сашка, мои «говнострадания», как он их называл, понимать решительно отказывался. Для него это был бизнес, бизнес удачный, малозатратный, сильно прибыльный и к тому же без всякого риска. Точка. Не о чем говорить. Мы и не говорили. Да и вообще мы с ним нечасто пересекались, и то в основном по каким-нибудь деловым поводам и в основном по телефону.

Больше собеседников не было. Поэтому я проводила терапевтические беседы сама с собой, в тысячный раз повторяя одни и те же сашкины аргументы, слегка их расширив и усовершенствовав. Мы никого не убиваем, не грабим и даже почти не обманываем. Наоборот – мы, можно сказать, несем людям радость. Вот хочется богатому человеку иметь у себя перед глазами картинку, запомнившуюся еще со школьных времен по мутной репродукции на форзаце учебника «Родная Речь». У него есть деньги, почему он не может себе позволить простого удовольствия? Духовного, между прочим, это вам не в кабак сходить. А что картинок такого уровня на всех не хватает – так тут мы ему и поможем. Духовность, как известно, дорогого стоит. И что, было бы лучше, если бы он ее из музея купил-украл? У нас тут, как известно, при сильном желании, подкрепленном большими деньгами, возможно все. Только и ему бы, между прочим, дороже вышло, и простой народ лишился бы последней возможности приобщиться к искусству. А так – всем хорошо, у человека есть картина мечты, музей не обеднел, да еще и мы не в обиде. Можно сказать, красота и всеобщее благолепие.

Но как-то не утешало.

– А как ты хотела? – пыталась я зайти с другого конца. – Бизнесом в белых перчатках не занимаются. Или ты, или тебя съели, ничего третьего нет. Деньги даром не достаются, особенно когда они немаленькие. Скажи спасибо, у тебя все на самом деле тихо и мирно, ни крови ни грязи особенной. Это тебе не крупный бизнес, так, ерунда. И потом – шел в ход самый любимый аргумент – в том, что ты вытворяешь, в сущности, нет никакого обмана. Ну, почти никакого. Ты ничего не подделываешь, кроме экспертизы, которую подделывает эксперт Кацаруба, который имеет право на ошибку. Картина-то ведь на самом деле хороша. И на самом деле настоящая – холст, краски, пейзаж, даже время… Ну какая, сущности, разница, кто уж там именно ее рисовал? У человека есть деньги, ему приятно заплатить подороже, ты предоставляешь ему такую возможность, практически ничего не меняя в картине мироздания. Ну, да, чуть-чуть при этом лукавишь, так что же тут такого? И это ведь везде так, не только тут. И Ник твой любезный в своей конторе тоже будь здоров, небось, как партнерам хвосты накручивал, просто ты сидела дома со своим ремонтом, и знать ничего не хотела. А больше так не выйдет, голубушка, ты теперь сама большая, вот и давай. Ничего, не ты одна такая, все денег хотят.

Да, не я одна – и я не понимаю, как они вообще тут живут. Сперва воруют, и это еще в лучшем случае, а потом – едят, пьют, веселятся до поросячьего визга, покупают яхты и самолеты, устраивают сафари у черта на рогах и радуются жизни. Как? Хотя, очень может быть, что как раз это неудержимое стремление радоваться жизни изо всех сил как раз и происходит от сознания неохватности всего того, через что пришлось переступить для достижения цели. Способ закрыть, залить, затуманить себе глаза, чтобы не думать, а только радоваться, радоваться, радоваться изо всех сил. Вот предлагал же мне Сашка купить машину, бриллиантов, еще чего-то там…

Я пыталась применить к себе испытанный метод шоппинг-терапии, но меня отчего-то начинало тошнить и укачивать уже только на входе в московские роскошные магазины для богатых. Гермес, Шанель, Вивьен Вествуд… Да есть у меня все это, я больше не хочу. А самое смешное, что оно и раньше у меня было, еще до всего. Ради этого не стоило и заморачиваться, то есть мараться.

Да, вот мараться – было правильное слово. Я так себя и ощущала – замаранной. Не убитой, не оскверненной настолько, что невозможно смотреть вперед, – замаранной. Жить с этим вполне было можно, это не мешало заниматься привычными делами, про это иногда даже можно было забыть – только осадок всегда оставался. Как легкий запашок, идущий от подметки ботинка, которым ты наступил в собачье дерьмо. Не видно, и ходить не мешает, только противно, да того и гляди – поскользнешься.

Казалось бы, если все так – почему бы мне было не закончить со всем этим делом, не выйти из игры, не… А что – не? Вернее, что у меня тогда останется? Я думала и об этом тоже, и тоже получалось не очень. Сказать, что больше не хочу и отвалить, получив свою долю – уж сколько-то мне Сашка насчитает – было как-то глупо и в любом случае нелогично. Нечестно заработанные деньги все равно останутся при мне вместе с угрызениями совести, а тогда – какой смысл в этом даже не безумно красивом жесте? Уйти совсем, не взяв ни копейки – обидно. В конце концов, я положила на это много сил, я полгода больше ничем не жила, и что? А главное – куда я пойду-то? Ни денег, ни Сашки, ни работы… Сидеть куковать в родительской квартире, перезваниваясь по праздникам с родстенниками? Или уехать обратно, чтобы делать там то же самое, только в квартире съемной? Нет, конечно, я не останусь совсем безо всего, у меня есть деньги от дома, и Ник переводит мне алименты, но… Но, если честно, возможность собственного заработка, ощущение своей независимости и, если угодно, самореализованности, оказались, пожалуй, более сильным наркотиком, чем я могла предполагать. Даже с учетом всех побочных эффектов. Так что тут все было не так просто.

А когда не знаешь точно, что тебе надо делать – лучше не делать ничего. Именно этим я и занималась. То есть, конечно, я все равно что-то делала – дни мои были наполнены разнообразными движениями и суетой, не то, чтобы я сидела, сложа руки – но глобально я ощущала себя залегшим в спячку медведем. Этаким усталым и совершенно неправильным медведем – на дворе стояла весна.

Сашка с Кацарубой – в основном Сашка, конечно, стала бы я слушать одного Кацарубу – уже несколько раз намекали мне, что было бы неплохо как-то озаботиться пополнением внутренних резервов. Картины-де скоро кончатся, надо бы привезти откуда-нибудь новых, у тебя так хорошо получается. Я не спорила, но и ехать никуда не собиралась, отбояриваясь тем, что не нахожу пока в интернете ничего интересного, а ехать наобум неохота. Тем более, что мне сейчас и в лавке оставить некого.

Это была правда. Свою Машу я в начале апреля отправила в отпуск, потому что Кацаруба решительно потребовал забрать у него из мастерской перелицованные картины. Надеяться, что Маша не поймет, что с ними произошло, было бы глупо, а посвящать ее в детали этого бизнеса мне не хотелось. Не потому, что я как-то боялась за нее или за себя – мне было банально стыдно. И я уговорила ее поехать отдохнуть куда-нибудь в теплые края, мотивировав это тем, что летом хочу уехать сама и замазав свою нечистую совесть непропорционально большими отпускными и премиальными.

Так что теперь я действительно хозяйничала в полном одиночестве. Ввиду «работы с коллекцией» это было гораздо удобнее, а поскольку основной доход галереи теперь не зависел от случайных продаж, я, не мучаясь, открывала и закрывала ее, когда хотела. При этом, если у меня не было неотложных дел, я все же предпочитала находиться именно там. Когда покупателей не было – это получалось реже, чем мне хотелось бы, кто бы мог подумать об этом полгода назад – я вяло шарила по интернету или мудровала с каталогами. Кацаруба в какой-то момент рассказал мне, что, раз новых работ из-за границы не поступает, с теми, что есть, можно будет поработать другим путем. Одним из самых надежных способов установления подлинности работ является внесение их описаний в архивные музейные каталоги. У него был доступ к некоторым таким архивам, и теперь я думала, что конкретно можно было бы сделать, чтобы… Но занималась я этим не всерьез, а скорее как решением абстрактной задачи, без всякого азарта, и поэтому ничего серьезного из этого тоже не выходило.

В один из таких псевдо-прекрасных дней ко мне снова пришла сашкина жена. Вообще-то она забегала время от времени, и если у меня было время-желание, то мы пили чай и трепались. Не то, чтобы я получала от этого большое удовольствие, но странным образом это меня развлекало. Поскольку мои грехи перед ней лежали совершенно не в той области, которая напрягала меня постоянно, эти беседы как-то отвлекали меня от происходящего. Вот и сегодня, радостно закрыв страницу компьютера с обрыдлыми каталогами, я поднялась ей навстречу.

– Леночка! Привет, отлично выглядишь. Что новенького?

– Привет. Ну что может быть новенького? Все то же самое. Хотя…

Мы обменялись несколькими незначащими фразами. Я пошла было ставить чай, но Лена остановила меня.

– Не, не надо чаю. Я только что из салона, они в меня там и так этого чаю зеленого залили литра два, наверно. Ты мне лучше вот что скажи.

– Да? – что-то в ее голосе мне слегка не понравилось. Я внутренне напряглась.

– У тебя работает тут такая девица, ну, знаешь…

– Маша что ли? Да ты ее видела, только она в отпуске сейчас.

– Да нет, – досадливый взмах руки. – При чем тут твоя Маша, мышь библиотечная. Я про другую. Такая, знаешь, блонда модельного вида.

Я пожала плечами.

– Да нет. У меня вообще кроме Маши никто не работает. Да к чему ты это вообще?

– К тому. Мне тут сказали, одна такая с моим мужем сейчас шашни крутит. Он с ней по кабакам ходит, водит ее чуть не в открытую. А она всем рассказывает, что работает в твоей галерее.

Я зажмурилась. В голове меленько застучали молоточками одновременно несколько мыслей. Мы с Сашкой сто лет не были нигде вместе. Я не рассказываю про галерею. Откуда она узнала? При чем тут блонда с ногами? Кто-то притворяется мной? Зачем?

Честное слово, вот едва-едва не прокололась. Страшно хотелось сказать вслух какую-нибудь глупость, типа: «Я тут ни при чем, это ошибка. Я Сашку почти месяц не видела». К счастью, мне все же хватило ума не раскрыть рот.

– Рассказывает, и приглашает заходить, – продолжала Лена, не замечая моей неловкости. – Типа она тут пиар-менеджер. Я теперь думаю, что он и картину-то мне ту самую с ее наводки купил.

Пиар? Что-то такое знакомое… Дашка?! Не может быть!

– Да не может быть! – вырвалось у меня вслух. – Лен, ты не путаешь? Как, ты говоришь, она выглядит?

– Я сама не видала, – фыркнула она. – Ну как – как все они, профурсетки. Модель хренова. Ноги, волосы, линзы синие вставит, юбка до пупа… Девчонки говорили – такая, лет двадцати. Ты ее знаешь?

Честно говоря, это описание почти во всем, за исключением возраста, с тем же успехом подходило и к ней самой. Но я почему-то, едва только вспомнив про Дашку, сразу поверила в происходящее.

– Ну, – осторожно начала я. – В общем, действительно, я, когда только начинала, попросила нескольких девочек меня пиарить… Ну, чтобы рассказывали всем про это место, чтоб приглашали… Но если честно, Лен, я даже представления не имела…

– Да ну при чем тут ты, – снова отмахнулась она. – Я же не к тому. Это без разницы, где уж там он ее подцепил, эти профурсетки на мужиков на каждом углу прыгают. Не первая, знаешь, и не последняя, я уж привыкла. Дело-то не в этом… Я, если честно, даже и переживаю-то не сильно. Просто думала – сказать тебе, чтоб ты знала. И потом – вот ведь скажи, как мне эта картина сразу не понравилась, а? Я прям как чувствовала…

Я сочувственно закивала. Да, да, конечно, вот ведь существует что-то такое, интуиция, потусторонние силы… Через полчаса Лена наконец ушла, и я оказалась предоставлена сама себе.

Н-да. Забавно, иначе не скажешь. Дашка… В общем, все сходится – и Сашка стал какой-то почти посторонний, и Дашку я, между прочим, сто лет не видела. То она, было дело, чуть не раз в неделю забегала, а тут как отрезало. Да, пожалуй, это давно уже, чуть не с Нового года. Когда, интересно, это у них началось?

А впрочем, разве это имеет значение? Хоть какое-нибудь, кроме чисто академического? Что вообще я чувствую по этому поводу? Нет, поставим вопрос по-другому – чувствую ли я что-нибудь вообще? Ответ, прямо скажем, получался какой-то странный, потому что то ощущение легкой досады, которое я испытывала от осознания собственной слепоты, вряд ли тянуло на категорию «серьезного чувства». А если пойти еще дальше – когда я в последний раз чувствовала хоть что-нибудь по-настоящему?

Нет, конечно, когда я получила ту СМС-ку про Ника… Да, тогда все действительно было всерьез. И потом… И еще потом тоже, и когда улетала в Москву… И в Москве тоже, особенно первое время… А потом перестала. Вот примерно когда с Сашкой все началось, тогда и перестала. Потому что – ведь не было же этого, такого, чтоб голова кружилась, чтобы руки тряслись, чтоб эмоции через край… Да и сейчас тоже. Ни напиться, ни убиться, ни криком кричать – совсем ничего не хочется. Пожать плечами и пойти дальше. В сущности, я даже не удивилась особенно сильно. И глядя на Сашку, можно ведь было что-то такое понять. Можно – если бы мне хотелось об этом думать. А мне не хотелось. Да и сейчас, если честно, не хочется. Единственный вопрос – надо ли как-то им показать, что я что-то знаю? Нет, есть еще один – знает ли Сашка, что Дарья моя племянница? Почему-то теперь, когда я об этом задумалась, это казалось мне самым существенным во всем раскладе.

Решив выяснить это, не откладывая, я набрала Дашкин номер.

– Ой, тетя Лиза…

Мне показалось, или голосок действительно звучит слегка смущенно?

– Привет, Дашунь, вот решила тебе набрать, а то что-то сто лет тебя не видела.

– Ой, да, я тут закрутилась совсем, все дела, дела, столько бегаю…

– Ты бы забежала ко мне как-нибудь, что ли.

– А что такое?

Теперь в голосе совершенно отчетливо прозучала настороженность.

– Да ничего, я просто тут кой-какие итоги у себя подводила, оказалось – я тебе денежку должна. За картины, которые мы с твоей подачи продали, еще зимой. Ты сейчас в городе? Может, заскочишь?

Приманку я выбрала верно. Олигархи олигархами, но никакие деньги Дашке лишними не бывают. Особенно нахаляву. Настороженность исчезла.

– Ну, я даже не знаю… В принципе… Ты до скольких там будешь?

– Часов до пяти посижу точно, а может, и дольше. Постарайся, Даш, а то мне финансовый отчет надо закрыть. Не списывать же мне их.

– Нет-нет-нет! Не надо ничего списывать! Я зайду. У меня там как раз встреча будет недалеко. Я часика через полтора постараюсь.

– Ну и чудесно. Жду.

И действительно прилетела, куколка, и двух часов не прошло, сияющая, хлопающая ресницами, стучащая каблучками. Я внимательно оглядела ее, пытаясь обнаружить следы – чего? – я и сама не знала. Так же, как и не знала, зла я на нее, или нет. Впрочем, когда такие вещи есть, не знать о них невозможно, значит, злости не было. Но интерес определенный был.

Я отдала ей приготовленный заранее конверт с деньгами, усадила выпить чашку чая, стала расспрашивать, как дела, как мама-папа. Справедливости ради, я на самом деле довольно давно не общалась со своими родственниками – было некогда, а в последнее время вообще не хотелось ни с кем разговаривать, так что мои вопросы имели не только отвлекающий внимание смысл, но были вполне искренними. Дашка сперва чуть-чуть ерзала, поглядывая на крошечные часики на запястье и порываясь уйти, но потом явно расслабилась и уже сама стала рассказывать какие-то байки про свою девичью жизнь.

– Ну а что, Дашунь, – спросила я ее как бы между прочим. – С Орловым-то у тебя что-то всерьез получается, или так только?

Она автоматически начала было что-то отвечать, потом осознала вопрос, осеклась на полуслове и посмотрела на меня широко открытыми голубыми глазами. Я ласково улыбнулась.

– Так ты… Ты знаешь? – Дашка почти шептала.

Я полупожала плечом.

– Москва – город небольшой.

– И что… И ты… Ты меня… Ты что, на меня не сердишься? Теть Лиза?

– Ну, а за что мне на тебя сердиться? Я тебе не мама.

– Да, но… Ты не думай, – зачастила она с видимым облегчением. – Я это совсем не нарочно, не чтобы тебе как-то… Просто так само вышло, и я… Но там у нас уже почти все, и это на самом деле несерьезно, и я вообще не хотела… А ты правда-правда на меня не сердишься? Совсем-совсем?

Я не выдержала и рассмеялась.

– Да пожалуй, что совсем.

– Ты… Ты просто потрясающий человек, теть Лиза! А я так переживала, и мне было стыдно, я даже старалась не заходить на всякий случай…

– Это я как раз заметила. Давно эта история началась?

Дашка задумалась.

– Ну… После Нового года где-то… Точно, я его еще тогда на празднике в ресторане увидела, и поздоровалась, потому что мы же были знакомы через галерею, а потом мы еще где-то пересеклись, а потом… Но я, между прочим, не забывала, и все равно всегда всем про галерею рассказывала, вот. И знаешь еще, теть Лиз, он мне тоже про тебя часто говорил, что вы с ним прямо партнеры, и ты потрясающая женщина, и что у тебя дела идут – просто зашибись, и что он таких вообще не видел. Знаешь, мне кажется, – она посмотрела на меня как-то хитро. – Мне кажется, ты правда могла бы его на себе женить. Я-то нет, а вот у тебя могло бы получиться, потому что…

Я не дала ей договорить. Во-первых, незачем развивать эту тему, а во-вторых, момент показался мне подходящим.

– А он знает, что ты моя племянница?

– Да ты что! – Дашка чуть не подпрыгнула. – Что же я – совсем дура, что ли? Да нет конечно! Зачем это я буду такое говорить? – она немного подумала и еще более определенно заключила. – Нет, ничего он такого не знает. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – неопределенно ответила я. – Интересно было. Именно потому, что мы, как ты говоришь, партнеры. Ты молодец.

– Ну уж и молодец, – смутилась Дашка. – Ладно тебе. Это ты у нас… Я просто не знаю даже. Я так рада, теть Лиза.

– Чему? – не поняла я.

– Ну, что мы с тобой помирились, и вообще. – тут она снова глянула на свои часики и охнула. – Ой, мне пора. Я правда должна бежать. Я тебе позвоню!

Расцеловала меня и упорхнула. Действительно, глупая бабочка. Крылышками бяк-бяк-бяк-бяк. Фантастика.

Но позитив во всем этом был. По крайней мере, кровосмешение не было осознанным – я имею в виду, с сашкиной стороны. Потому что о какой-то дашкиной сознательности в этом месте думать было бы, пожалуй, слегка наивно. Да и в каких-то других, наверное, тоже. У мотыльков очевидные проблемы с мозгами. Зато никаких других, кажется, больше нет. Может быть, так и надо?

Но вот чего точно, похоже, не надо делать – обсуждать все это с Сашкой. Раз он не знает про родственные связи, то пусть оно все так и остается. Зачем тут чего-то выяснять? Кто я ему? В общем, с учетом интенсивности нашего общения в последнее время – действительно, похоже, только партнер. Которого, он, впрочем, судя по дашкиным словам, очень уважает. Тем более, что НЕ выяснять чего-то в сложившейся ситуации гораздо проще, чем наоборот.

Но я и тут попала пальцем в небо. Говорят – на ловца и зверь бежит, да? А если наоборот? Сашка сам позвонил мне тем же вечером, прямо так, ни с того, ни с сего.

– Привет! Как поживаешь, сто лет не слышал, соскучился.

– Да вроде все путем, как-нибудь, – осторожно ответила я, борясь с соблазном. Очень хотелось все-таки ввернуть ему какую-нибудь гадость по свежим впечатлениям. Но все-таки мне удалось себя победить.

– Я тут подумал – надо бы нам выбраться куда-нибудь, что ли? – продолжал тем временем Сашка.

– Да можно, конечно. Только чего ты это вдруг?

– А что такое?

– Да нет, ничего. Просто – слегка неожиданно.

– А. Ну да. Конечно. Лиз, я тут хотел с тобой проконсультироваться…

С этого бы и начинал, Дизраэли. А то…

– Чего такое?

– Тут, понимаешь, под майские праздники Президент устаривает ежегодный… Ну, не прием, а как бы встречу с трудящимися. С деловыми людьми. Приглашает бизнесменов, разных серьезных людей, всякое такое…

– Угу. И что?

– Ну. И в этом году я тоже получил приглашение на такой прием. Это, вообще-то, страшно круто, понимаешь?

– Угу.

На какую-то долю секунды я подумала, что он сейчас попросит меня сопровождать его на этот прием. «Откажусь», – успело мелькнуть в голове. Но мысли мои никого тут не волновали.

– Ну вот, я и подумал, что на такое дело хорошо бы прийти с подарком. И подарок, сама понимаешь, должен конкретно соответствовать. Я тут прикинул – картина, это ведь самое оно. И строго, и по деньгам нормально. Интеллигентно так.