Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Глава VII
Которая вдвойне доказывает, что люди умные и великодушные часто делают большие глупости

Господствующей чертой характера Анри де Шале была гордость, непомерная гордость. Понятно, что, одураченный таким образом женщиной, молодой граф отнюдь не испытывал желания рассказывать кому бы то ни было об этом приключении, в котором он играл такую пассивную роль в особняке своей прежней любовницы – Татьяны.

Однако по некотором размышлении самолюбие графа и в этом случае преподнесло ему некоторое утешение. Если Татьяна сыграла с ним такую дерзкую штуку, то не доказывает ли это, что она все еще его любит? А как бы презрительно ни относились мы к особе, питающей к нам подобное чувство, никогда сильная страсть не оскорбит нас. Напротив, самое жестокое сердце припоминает всегда без гнева все попытки заставить его полюбить себя. Чувства Анри де Шале по отношению к Татьяне уже остыли… Она же, напротив, все еще продолжала его любить, и поэтому, несмотря на свое минутное поражение, он все-таки имел над ней преимущества и, чтобы закрепить их за собой, решил не выказывать ни малейшего неудовольствия своей бывшей любовницей и предать этот эпизод полнейшему забвению.

Правда, некоторые частности этого происшествия заставили бы другого призадуматься: Татьяна, как помнится, после тщетной мольбы стала угрожать своему любовнику, а такое в глаза никогда не говорится понапрасну. Но Анри не обратил на все эти угрозы и проклятия ни малейшего внимания, сочтя себя совершенно огражденным от опасностей своим высоким положением.

«Пусть ей и легко удалось поцеловать меня, – думал он, – убить графа де Шале будет уже труднее! Не боюсь я ее!»

Судя по вышеприведенному рассуждению, неудивительно, что спустя дня три после этого происшествия, часу в одиннадцатом утра, граф Шале просыпался уже весело, радуясь ясной погоде, обещающей ему приятную прогулку с принцем в Венсенском лесу или по бульвару Кур-ла-Рен с герцогиней де Шеврез.

Но не успел граф де Шале с помощью своего главного камердинера, Марселя, приняться за свой туалет, как портьера приподнялась и в уборную вошел один из лакеев.

– Что вам надо? – спросил граф.

– Робер д’Анбрюн, берейтор графини де Шале, просит позволения передать вам письмо от ее сиятельства, – сказал слуга.

– Письмо от моей матушки! Велите, велите скорее войти!

Надо сказать, что Анри обожал свою мать.

Гонец вошел. Это был почтенный слуга, возведенный в чин берейтора за усердную службу.

– Здравствуйте, Робер! – дружески промолвил граф. – Надеюсь, вы не привезли мне ничего неприятного?

– Ничего, монсеньор.

– Матушка здорова?

– Совершенно здорова, монсеньор.

– Что ж, в таком случае я могу закончить свой туалет. Но только поторопись, Марсель… мне не терпится узнать, что пишет госпожа графиня.

Слуга повиновался, менее чем через пять минут он закончил свою работу, на которую в другое время у него ушли бы все двадцать, и вышел.

Анри взял из рук берейтора письмо, сорвал печать и прочел следующее:

«Дорогой и любимый сын мой!

Давно, очень давно не имела я от вас известия, но не упрекаю в том, полагая, что если вы не пишете мне по-прежнему так часто, то это происходит не от равнодушия или забвения, а по необходимости. Я знаю, сын мой, что все ваши часы рассчитаны и все ваше время занято при дворе, так что вам бывает очень трудно найти свободную минуту побеседовать с отсутствующей, тогда как у этой отсутствующей нет другой обязанности, ни другого удовольствия, как только думать о вас и пользоваться всяким случаем, чтобы написать вам. Я объясню вам сейчас настоящий случай, которым я так спешу воспользоваться: один из моих дальних родственников, барон де Ферье, проживавший до сего времени в Бове, где он имеет прекрасное имение и пользуется всеобщим уважением, был у меня на днях проездом в Париж и представил мне свою жену и племянника. Баронесса де Ферье очаровательная молодая женщина, характера меланхолического, даже несколько грустного, но это, может быть, так только кажется, потому что, несмотря на разницу лет между супругами, мне все-таки думается, что они счастливы. Что же до господина Фирмена Лапрада, племянника барона, то, несмотря на самое короткое время нашего знакомства, я составила о нем мнение, не совсем лестное для него, и желала бы, чтобы вы приняли это к сведению. Мне бы хотелось, чтобы это послужило вам если и не правилом поведения, то хотя бы ориентиром, так как барон де Ферье, через мое посредство, просит вашего покровительства для своего племянника-адвоката, очень образованного, чрезвычайно сведущего и обладающего всеми качествами ума и сердца, как уверял он меня. Но в то время как мой почтенный родственник расхваливал мне своего племянника, я инстинктивно опровергала все его уверения. Тайный голос говорил мне: “Он тебя обманывает, обманываясь, конечно, и сам; этот человек зол, фальшив и коварен. Не доверяй ему. Если же твой сын не может отказать ему в некотором покровительстве, то пусть оно будет самым кратковременным и незначительным”. Я вам высказала свое мнение, друг мой, но очень может быть, что я и ошибаюсь на счет Фирмена Лапрада; может быть, мои предчувствия нечто иное, как нервное расстройство; но мать в праве все высказать своему сыну, и я говорю вам то, чего не сказала бы, конечно, никому другому. Из уважения же к моей любви и нежной заботливости о тебе, мой Анри, прости мне эту слабость. Предупреждаю вас этим письмом о скором визите к тебе Фирмена Лапрада и о моем мнении на счет него… сообразуйся же с обстоятельствами и помни, что как бы ни безумны были мои подозрения, ими все-таки руководит желание оберегать ваше счастье, ваши интересы и ваше общественное положение. До свидания, Анри, мой дорогой сын! Если бы вы знали, однако, как я иногда боюсь за вас… Но я безумствую, я теряю голову! И этому, конечно, виною вы, сударь, зачем находитесь так далеко от меня… Впрочем… вот наступает весна, а вы обещали приехать ко мне на целые две недели, когда наши старые леса оденутся зеленью и луга покроются цветами. До свидания же, мой друг, до скорого свидания! Но… этот бедный Фирмен Лапрад… может быть, с моей стороны, было очень дурно поступать так, после того, что я обещала его дяде. Впрочем, я рассуждаю по-женски, а вы поступайте как мужчина. Прощайте!

Ваша любящая мать,

графиня де Шале».

Дочитав письмо, Анри тихо проговорил:

– Дорогая матушка! Все та же, беспокоящаяся всегда и обо всем без всякой причины. У нее предчувствия! Инстинкт, который говорит ей против какого-то господина Фирмена Лапрада… Бедная матушка, предчувствуешь ли ты, что твой сын несколько дней тому назад… из угождения своей возлюбленной… и по одному ее слову… поставил на карту и жизнь, и честь, и все состояние? Ах! Предчувствия, инстинкты! Все это глупости!

В эту минуту слуга снова вошел в уборную.

– Кто там еще? – спросил Шале.

– Господин маркиз де Пюилоран.

– Пюилоран здесь?

– Да, монсеньор, и с ним еще какой-то господин, которого он желает представить вашему сиятельству.

– Что еще за церемонии! Этот милый Пюилоран может представлять мне кого ему угодно. Пусть войдет! Пусть войдет! Благодарю, Робер, – обратился он к посланнику графини. – Надеюсь, вы не сразу же возвращаетесь во Флерин?

– Как прикажет монсеньор.

– Ну, так я прикажу, чтобы вы отдохнули часа два, пока я приму моих друзей и напишу матушке ответ. Ступайте!

Робер поклонился и отступил в сторону, за портьеру с фламандским пейзажем, давая проход маркизу Пюилорану, с которым был некий молодой человек, одетый во все черное.

– Здравствуйте, маркиз, здравствуйте! – вскричал Шале, пожимая руку своему другу и любезно отвечая на глубокий поклон незнакомца. – Каким ветром вас занесло ко мне так рано?

– Ветром признательности, дорогой граф!

– Полноте! Не обязал ли я вас чем, сам того не зная? Тем лучше, черт возьми! Заранее готов признать за собой этот благородный поступок…

– На который вы всегда способны… мой добрый Шале. Но теперь дело идет не о вас, а вот об этом господине, который спас меня от верной смерти, когда месяца два тому назад, на Новом мосту, на меня напала толпа пьяных студентов… Теперь же, желая доказать ему мою признательность, я пришел просить вас принять его под свое покровительство, хотя, впрочем, достаточно было бы назвать вам его имя, чтобы возбудить к нему вашу симпатию. Имею честь представить вам господина Фирмена Лапрада, племянника барона де Ферье.

– Господина Фирмена Лапрада! – повторил с удивлением граф, слушавший до сих пор с приветливой улыбкой вступительную речь своего друга.

В самом деле, как было не удивиться графу, когда вслед за только что прочитанным письмом этот Фирмен Лапрад вырастает перед ним как из земли?

Однако Пюилоран и Лапрад, тоже приведенные в некоторое смущение этим странным восклицанием, вопросительно смотрели на графа, который, в свою очередь, рассматривая молодого адвоката, не нашел в нем ничего такого ужасного, о чем писала ему мать… Напротив: Фирмен Лапрад хотя и не был хорош собой, но не был и дурен. Взгляд у него был живой, открытый, веселый; держал он себя прямо, без аффектации и униженности… конечно, ему внушили уже, как держать себя перед графом.

Одним словом, граф де Шале походил в эту минуту на ребенка, которому нравится именно то, что ему запрещено.

– Господин Фирмен Лапрад, – промолвил он, подходя к адвокату, – вы ведь недавно были у моей матушки в замке Флерин, с господином вашим дядей, не так ли?

– Да, господин граф, я имел честь быть представленным графине.

– Которая обещала барону де Ферье написать ко мне по этому поводу?

– Действительно, графиня была так добра…

– Ну, вот вам и причина моего удивления.

Шале указал при этом на письмо графини, лежавшее на столе.

– Исполняя данное обещание, матушка написала ко мне, и я получил ее письмо сегодня утром… даже несколько минут тому назад… и все мои мысли были еще заняты этим письмом, в котором матушка, со слов вашего дяди, описывала мне все ваши… достоинства, когда маркиз представил мне вас.

Это не совсем правдоподобное объяснение было, конечно, скромно принято Фирменом за чистую монету, хотя он и понял, что граф лжет. Все сели.

– Впрочем, – продолжал Шале, весело обращаясь к адвокату, – вам достаточно было бы иметь в руках одного такого ходатая, как маркиз де Пюилоран, чтобы покровительство моей матушки оказалось совершенно уже излишним.

Фирмен Лапрад улыбнулся.

– Любой безвестный адвокат почел бы за счастье находиться в руках такого вельможи, как господин маркиз де Пюилоран, никогда не осмеливаясь даже и помыслить держать его в своих.

Граф рассмеялся.

– А вы скромны, господин Фирмен Лапрад, – произнес он.

– Скромен с теми, кто по рангу выше, монсеньор, и очень горд с низшими.

– А!.. Вы к тому же еще и откровенны!

– Не должен ли я говорить правду перед тем, у кого ищу покровительства?

– Справедливо. Итак, чего бы вы желали? Места в парламенте? Так для этого вы еще слишком молоды.

– А парламент слишком стар. Нет, монсеньор, если позволите, то я буду просить у вас чего-нибудь другого.

– И чего же?

– Боже мой! Мечты мои слишком честолюбивы, чтобы вы согласились осуществить их, почти меня не зная…

– Посмотрим, что же это за мечты? Говорите без страха.

– Ах! Если я и ощущал некоторый страх, то он совершенно уже рассеялся при одном лишь взгляде на вас, монсеньор. Вы из тех людей, которые внушают к себе любовь, преданность, но не страх.

Шале, которому этот комплимент понравился, переглянулся с Пюилораном, как бы говоря: «Положительно, этот мальчик не глуп!»

– Ах, да, маркиз, – заговорил он, – расскажите же мне, как вы познакомились с господином Фирменом Лапрадом? Вы говорите, это случилось на Новом мосту… когда пьяные студенты намеревались сбросить вас в воду?

– Именно, граф. У этих негодяев, вероятно, не было уже больше ни су, чтобы продолжить свою попойку, так они и соблазнились моим бархатным плащом, а чтобы получить его, надо было избавиться от меня.

– О! – произнес серьезным тоном Фирмен. – Ими руководило не воровство, но другой мотив, господин маркиз. Среди этих пьяных студентов находились также и люди господина де Лафемаса.

– Полноте! – воскликнули оба его собеседника.

– Да, – продолжал адвокат, – я это узнал на следующий день, от одного из тех, кому накануне порядком от меня досталось… моего товарища по учебе; он был в это время в кабаке со своими друзьями, когда туда вошли несколько ловкачей и предложили им сообща напасть на государственного преступника, как они сказали. А под «государственными преступниками» подразумеваются, конечно, все враги кардинала. Студенты же, сочтя это за шутку, последовали за ловкачами.

– Но, – прервал Шале, – вы очень рисковали, восставая против людей господина де Лафемаса. Вы ведь, знаете, что за ними стоит сам господин де Ришелье… а господин де Ришелье не прощает тех, кто осмеливается встать между ним и его жертвой.

Фирмен Лапрад с презрительным видом пожал плечами.

– Я слишком ничтожен для того, чтобы господин де Ришелье удостоил меня даже одним своим взглядом, – произнес он, – но будь я хоть первейший вельможа во Франции, я бы с еще большей охотой обнажил свою шпагу против наемных убийц тирана.

Граф пристально взглянул на адвоката.

– А! Так вы не любите господина кардинала? – сказал он.

– Можно ли любить человека, который вместе с Францией поработил и его королевское величество? Человека, который сделал короля своим рабом, а королеву – своей жертвой! Человека, который для достижения своих целей не боится топтать ногами знатнейших из дворян, даже принцев крови!

Фирмен Лапрад произнес эти слова так, словно вырвал их из своей наболевшей души. Пораженный сходством мнения о первом министре адвоката и герцогини де Шеврез, Анри де Шале слушал его в глубоком молчании.

Что же до маркиза де Пюилорана, то тот смотрел на Фирмена Лапрада даже с некоторым изумлением, что не укрылось от наблюдательности последнего.

Будто приведенный в себя всеобщим молчанием, Фирмен со смущением обвел присутствующих взглядом и проговорил робким голосом:

– Простите, простите, сеньоры… мне, возможно, не следовало так вольно выражать перед вами мое мнение касательно его преосвященства.

– Отчего же? – возразил Шале. – Или вы боитесь, что мы передадим ваши слова господину де Ришелье?

Фирмен Лапрад покачал головой.

– Подобные подозрения могли бы только запятнать меня! – произнес он. – Но… я, быть может, оскорбил ваши чувства к его преосвященству, и если это так, то прошу вас извинить меня, господа. У нас, людей простых, язык бывает иногда очень проворен.

– Язык… и шпага, как представляется, господин Фирмен Лапрад. Два приятных недостатка, которые мы вам не ставим в вину. Не так ли, друг мой Пюилоран?

– Совершенно с вами согласен, дорогой мой Шале.

Граф с маркизом встали и, отойдя в сторону, начали о чем-то говорить с большим воодушевлением.

Делая вид, что рассматривает эстампы на столе, где лежало открытое письмо графини де Шале, Фирмен Лапрад на самом деле читал то, что писала мать сыну.

О! Конечно, ему некогда было прочесть всего! Но и того, что он успел пробежать глазами, оказалось достаточно, чтобы ему еще больше захотелось навредить этому семейству, семейству, в котором Паскаля Симеони – его врага и соперника, – считали своим преданным другом!

«Но в то время как мой почтенный родственник расхваливал мне своего племянника, я инстинктивно опровергала все его уверения. Тайный голос говорил мне: “Он тебя обманывает, обманываясь, конечно, и сам; этот человек зол, фальшив и коварен. Не доверяй ему. Если же твой сын не может отказать ему в некотором покровительстве, то пусть оно будет самым кратковременным и незначительным”».

«Эге! – подумал Фирмен. – Хорошо же рекомендует меня эта милая дама. Умно поступил я, не понадеявшись на одну лишь доброту графини, чтобы войти в этот дом».

– Господин Фирмен Лапрад!

Адвокат быстро обернулся. Шале и Пюилоран, закончив свое совещание, подходили в нему.

– Господин Фирмен Лапрад, – сказал граф, – если я не ошибаюсь, и как уверяет меня в том маркиз де Пюилоран от вашего имени, вы желали бы поступить ко мне на службу?

Лицо Фирмена вспыхнуло ярким румянцем.

– Да, монсеньор, – вскричал он, – признаюсь, это самое пламенное мое желание!

– Что ж, сударь, это дело решенное. Вы – мой секретарь и с завтрашнего дня заступаете на службу. Впрочем, не волнуйтесь, вы будете не слишком обременены своей должностью!

– Напротив, я был бы очень счастлив посвятить вам все мои часы.

– Верю! Но мне только еще двадцать шесть лет, и я люблю удовольствия… следовательно, вы понимаете, что моя жизнь не состоит из одних лишь серьезных занятий! Итак… завтра, в это же время, я вас жду, мой дорогой господин Лапрад… Завтра мы потолкуем, прежде чем примемся за дело… Что же до вознаграждения…

– Вы мне назначите его тогда, когда я сумею его заслужить, монсеньор.

Шале был совершенно очарован.

– Умен, храбр, некорыстолюбив, – сказал он и добавил вполголоса, обращаясь к Пюилорану: – И сверх того, враг кардинала… Мы сделаем из вас что-нибудь, господин Лапрад, – заключил граф, – сделаем, будьте уверены. До свидания!

– До свидания! – повторил любезно маркиз де Пюилоран.

Адвокат поклонился и вышел.

Глава VIII
В которой доказывается, что мошенники всегда с легкостью одурачивают людей добродушных

Поистине, Фирмену Лапраду не мешало бы нагнуться, выходя на улицу, чтобы не задеть головой за небо, – так он вырос в эту минуту.

Какой успех! Какое счастье! Он – секретарь графа! И получил такое место в один час… без всяких затруднений, вопреки желанию графини и, несмотря на ее предупреждение, сумел-таки проникнуть в самое сердце врага.

«Ха-ха! – посмеивался Фирмен Лапрад, возвращаясь домой. – Ха-ха! Вот они, эти знатные вельможи, такие гордые и надменные, столь ослепленные собой и своим умом! И что же?.. Какой-то ничтожный человечек обвел вокруг пальца сразу двух из них!..»

Что ж, пока этот ничтожный человечек с торжеством идет домой после своей победы, читателю, видевшему, как он провел графа де Шале, небезынтересно будет знать, каким образом он сделал соучастником своей хитрости маркиза де Пюилорана.

Вот как это случилось.

В число друзей Анри де Шале, знавших Татьяну и бывавших у нее, входил также и маркиз Пюилоран, который продолжал иногда с ней видеться и после ее разрыва с графом.

Беспутная голова, яростный дуэлянт, отчаянный игрок, вспыльчивый до бешенства, Гонтран де Пюилоран обладал одним качеством, которое компенсировало все его недостатки: это был человек добродушный. Ради друга он был готов идти в огонь и в воду; за женщину – пролить свою кровь до последней капли.

После этого неудивительно, что, видя отчаяние Татьяны, Пюилоран делал все возможное, чтобы вернуть неверного и утешить покинутую.

Но любовь графа де Шале к прекрасной иностранке была не более как мимолетным капризом, в котором, впрочем, он очень себя упрекал, как в проступке против герцогини де Шеврез, и все старания маркиза поколебать эту неблагодарную скалу остались тщетными. Тем не менее Татьяна была ему признательна за такое к ней участие и доказывала это неоднократно. Маркиз, как сказано выше, был игроком и, разумеется, часто нуждался в деньгах; она же была очень богата.

«Когда у вас возникнет нужда в деньгах, друг мой, не стесняйтесь, пожалуйста, брать у меня», – сказала она ему как-то.

Он и не стеснялся. Как только нужны были ему деньги, так он сейчас же бежал к Татьяне. Не удивляйтесь, читатель! В то время на это смотрели иначе, и самый лучший дворянин, будь он любовник или только друг, не стыдился брать без счету из шкатулки своей дамы. В наше время такой поступок почли бы за крайний позор… и мы, конечно, не против этого нового взгляда. Но если мы не сожалеем об уничтожении старого обычая мужчин проигрываться и жить на деньги своих любовниц или приятельниц, то, однако же, желали бы, чтобы в настоящее время было запрещено также известным женщинам разорять без жалости неопытных юношей. Если это бесчестно для мужчин, то может ли быть простительно для прекрасного пола? Не думаем.

Однако мы увлеклись рассуждениями и отдалились от настоящего предмета.

Объединившись, как помнит читатель, для одной цели – чтобы погубить графа де Шале, а вместе с ним и Паскаля Симеони, Татьяна, Лафемас и Фирмен Лапрад стали подумывать о скорейшем и вернейшем способе достижения этой цели.

Конечно, лучше всего было бы поскорее ввести адвоката в дом графа де Шале. Но что, если графиня не написала еще своему сыну или не слишком настоятельно просила о протекции адвокату – следует ведь все предвидеть! – тогда и попытка втереться на службу к молодому графу не увенчалась бы успехом.

Тут-то Татьяну и осенило.

– Приходите ко мне завтра, часов в десять утра, – сказала она Фирмену Лапраду. – У меня есть для вас верный проводник к графу. Это один из его близких друзей.

– Кто такой? – спросил Лафемас.

– Маркиз де Пюилоран, – отвечала Татьяна. – Он очень ко мне расположен. Под предлогом поместить к Анри человека, который сообщал бы мне о его образе жизни, я попрошу маркиза принять участие в господине Фирмене Лапраде. Думая, что угождает все еще любящей женщине, Пюилоран услужит мстительной любовнице.

– Великолепно придумано! – вскричал Лафемас. – А так как господин де Пюилоран в качестве друга Шале должен быть и в числе заговорщиков, конспирирующих против его преосвященства, то, принеся наказание графу, он и сам получит свою долю! Ха-ха!

Татьяна задумалась было над тем, что падение Анри де Шале увлечет за собой человека, который не сделал ей ничего плохого, но затем, махнув рукой, проговорила тихо:

«Что ж, если поток увлечет его, тем для него хуже! Будет знать, как бросаться в воду!»

* * *

Мы видели уже, что Татьяна не ошиблась в готовности Пюилорана оказать ей услугу. В полной уверенности, что это не более как угождение тоскующей женщине, маркиз даже обрадовался возможности подшутить над Анри де Шале и охотно согласился взять под свое покровительство Фирмена Лапрада.

История о нападении на него студентов на Новом мосту была всего лишь легендой, выдуманной этими господами для возбуждения в графе сильнейшей симпатии к молодому адвокату.

Разве что, рассказывая эту историю, Фирмен Лапрад счел необходимым приукрасить ее такими подробностями, которые, как мы видели, удивили самого маркиза.

Пюилоран никак не ожидал, что его протеже придаст этой истории такой политический колорит.

Но так как, в сущности, тут не было ничего противного мнению обоих вельмож, то маркиз нисколько и не был шокирован подобной вольностью. Напротив! Мы видели, как он продолжал хлопотать об определении адвоката в секретари к графу.

* * *

Гордый и довольный собой, Фирмен Лапрад вошел в особняк Ферье, куда и мы последуем за ним.

Первым, кто ему повстречался в вестибюле, был кучер Лапьер.

Мы знаем, что адвокат не любил этого честного слугу за его преданность молодой госпоже, преданность, которая раздражала его, тем более что он видел в ней скрытую для себя угрозу.

В настоящую минуту веселая и сияющая наружность Лапьера в особенности не понравилась Фирмену Лапраду.

Он намеревался было уже пройти мимо кучера, не удостоив его взглядом, как тот, со свойственной старым слугам фамильярностью, сказал:

– Поспешите, господин Фирмен, если вы и сегодня не хотите пропустить случая.

– Какого случая?

– Да пожать руку этому храброму господину Паскалю Симеони, который сидит теперь у барона со своим другом, господином Антенором Ла Пивардьером.

– Вот как! Господин Паскаль Симеони здесь? Тем лучше! Благодарю, Лапьер.

– Тем лучше!.. Благодарю, Лапьер! – проворчал слуга сквозь зубы вслед удалявшемуся Фирмену. – Однако с каким удовольствием отправил бы ты этого господина Паскаля Симеони к черту!.. Да не сладить только с ним!.. Береги же ты свою шкуру, хозяин… у меня теперь есть помощник… мы кое-что знаем о тебе, да помалкиваем до поры до времени…

Между тем Фирмен Лапрад поднялся на лестницу, ведущую в гостиную, где сидели гости.

Но прежде чем войти туда, он отворил маленькую дверь на левой стороне площадки. Старая Бертранда появилась на пороге небольшой комнатки, выходившей окнами во двор.

– Он здесь, – проговорила она тихо.

– Знаю, – отвечал адвокат тем же тоном. – Есть еще что нового? – продолжал он допрос.

– Ничего!

– Не возвращался ли опять тот молодой человек, что приходил к нему?

– Нет!

– Наблюдайте же! Мне необходимо узнать имя этого молодого человека… равно как и всех, кто к нему явится.

– Я все для вас сделаю, сударь!

– Хорошо.

Мы забыли сказать, что по совету Лафемаса и Татьяны Фирмен Лапрад устроил постоянный надзор за всеми поступками Паскаля Симеони в «Золотой колеснице». Молодым человеком, о котором только что шла речь, был Жуан де Сагрера, которого старая шпионка видела в тот день, когда он завтракал у своего друга Паскаля.

Только не предупрежденная еще о своих новых обязанностях, она не подумала справиться об имени молодого красавца-вельможи.

В этой комнатке было маленькое зеркальце, в которое Фирмен Лапрад поспешил взглянуть на себя. Он был очень бледен… Однако, преодолев волнение, вызванное известием о предстоящей встрече с соперником, он изобразил даже нечто вроде улыбки на своем лице.

«Что ж, – думал он, – посмотрим, как-то меня встретит этот господин».

Этим господином был Паскаль Симеони. И этот господин встретил его если и не радушно, то все-таки весьма вежливо.

«Она, должно быть, передала уже ему, что я в эти дни не приставал к ней с моей любовью! – подумал Фирмен Лапрад. – Прекрасно! И чтобы мне быть еще свободнее в моих действиях, необходимо утвердить их в том предположении, что я отказался от… моей безнадежной страсти».

После того как произошел обмен первыми комплиментами, Фирмен Лапрад пожал руку Антенору де Ла Пивардьеру. Что до Паскаля Симеони, то тот довольствовался простым кивком.

– Откуда возвращаешься, мой милый Фирмен? – вскричал барон. – Еще несколько минут – и ты бы не застал уже наших дорогих гостей, которые собираются уже уходить. А я уверен, что ты очень сожалел бы об этом! Вот господин Паскаль Симеони второй уже раз доставляет нам удовольствие своим посещением.

– И надеюсь, не последний! – сказал Фирмен Лапрад.

– Я тоже на это надеюсь, – произнес Паскаль. – Мы соседи, и я позволю себе воспользоваться иногда таким радушным приглашением.

– А сейчас отказываетесь отобедать с нами! – прервал его барон. – Скажите, пожалуйста, что вам мешает пообедать у нас, а?

Во взгляде, которым наградила Паскаля Анаиса, тоже был немой вопрос. Скорее для нее, нежели для ее супруга, он ответил:

– Если вы непременно желаете знать причину тому, господин барон, то я должен вам объявить, что сегодня память по моей матери, и я отправляюсь на кладбище.

– Она умерла в этот день? – спросила Анаиса.

– Нет, мадам, не умерла, а родилась.

Затем последовало минутное молчание, которое прервал Фирмен Лапрад.

– Такова жизнь! – произнес он поучительным тоном. – Печаль в ней сталкивается с радостью, и наоборот! Вот ваша душа погружена сегодня в горестные воспоминания, мое же сердце переполнено радостью… и я спешил сюда объявить скорее моему дядюшке и тетушке об этом счастливом событии в моей жизни. Но буду говорить прямо: вы, сударь, вероятно, знаете графа де Шале, так как мы были вместе с вами в замке Флерин, у его матери, которая, кажется, очень дружески к вам расположена, и, стало быть, вам небезынтересно будет знать, что по отзыву обо мне этой любезной особы я удостоился чести поступить секретарем к господину графу де Шале.

Барон привскочил на стуле при этом известии. Даже Паскаль Симеони и баронесса не могли не выразить удивления, услышав такую новость.

Что до Ла Пивардьера, то он довольствовался тем, что поклонился и сказал:

– Черт возьми! Секретарь одного из первых вельмож двора! Далеко пойдете, господин адвокат!

– Да это, наверное, шутка! – вскричал барон де Ферье, не зная, радоваться ему или удивляться. – Как, Фирмен?.. Ты… секретарь господина де Шале… и так вдруг! Кто же это тебе сказал?

– Сам господин граф, дядюшка.

– Он сам? Разве ты был в его доме?

– Я только что оттуда.

– И ты представлялся ему… один?

– Нет! Вы уж меня извините, милый дядюшка, что я с вами не посоветовался в этом случае. Но совершенно непредвиденная встреча…

– Непредвиденная встреча, говоришь?

– Да, с одним дворянином, который очень ко мне расположен…

– Дворянином! Каким дворянином?

– Сейчас расскажу вам, дядюшка, все как было. Однажды, в зимний вечер, в конце прошлого года, я имел случай оказать небольшую услугу маркизу де Пюилорану, когда его намеревались ограбить разбойники. Я, разумеется, совершенно забыл об этой услуге… но маркиз сохранил о ней воспоминание. Повстречав сегодня меня в саду Тюильри и узнав о моих планах и надеждах на будущее, этот любезный вельможа, упрекнув меня в том, что я ранее не подумал обратиться к нему, пожелал немедленно доказать мне свою признательность. «Я в самых дружеских отношениях с господином графом де Шале, – сказал он, – и он ни в чем мне не откажет. Поедемте сейчас же к нему, мой дорогой Лапрад». Мог ли я не воспользоваться таким случаем? На мое счастье, господин граф только что получил письмо от госпожи графини. Представленный лучшим другом, рекомендованный матерью, я имел все шансы быть благосклонно принятым. Остальное вам известно, дядюшка! О! Конечно, я всем этим обязан все-таки вам, и надеюсь, что вы отправитесь завтра со мной поблагодарить графа за оказанные им милости вашему племяннику. Итак, я секретарь фаворита короля и Месье. Ах, поистине это счастливейший день в моей жизни! Извините, господа, что я так предаюсь моей радости при вас. Но признаюсь, я честолюбив; теперь же для меня открыты все дороги к почестям и богатству… и сознаюсь еще раз – хоть, быть может, вы и посмеетесь надо мной, – от гордости и радости у меня голова идет кругом.

Последние слова были обращены исключительно к Паскалю Симеони. Обманутый таким воодушевлением адвоката, тот серьезно возразил ему:

– Но я и не думал смеяться над вами! Что может быть естественнее и похвальнее вашей гордости: не поступаете ли вы на службу к одному из могущественнейших и благороднейших вельмож?

* * *

Но тут пробило два часа, и Паскаль с Ла Пивардьером встали, чтобы откланяться.

– Итак, вы решительно не останетесь сегодня у нас обедать, любезный господин Симеони? – вскричал барон. – Могли бы отправиться на кладбище и позднее… а теперь мы бы вместе выпили за благополучное начало карьеры моего дорогого племянника.

Паскаль покачал головой.

– Нет, молитвы о матери откладывать нельзя. Пообедаем вместе в другой раз. До свидания, сударыня! Прощайте, господа!

Анаиса протянула своему другу руку; он наклонился и, воспользовавшись моментом, когда, как он полагал, никто за ними не наблюдал, шепнул: