Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Глава III
О том, как Лафемас и его хвастуны лишь чудом избежали смерти

Дворяне, с которыми Лафемас отправился осматривать место, где менее чем за месяц погибло порядка десяти их товарищей, были все наши старые знакомые: господа де Мирабель, де Вергриньон, де Гребильяк, де Бертони и еще двое, которых мы также видели с Паскалем Симеони и Ла Пивардьером за ужином в «Крылатом сердце».

Местом сборища назначено было аббатство Сен-Виктор, куда всем надлежало прибыть к часу пополудни.

Помимо шпаги каждый обязан был запастись еще и пистолетом, так как речь шла не только о том, чтобы разыскать виновников такого опустошения в рядах ловкачей, но и немедленно с ними поквитаться.

Лафемас, приехавший в аббатство прямо от Татьяны, произвел тщательный осмотр подчиненных: все оказались прилично одеты и хорошо вооружены; даже на господине де Вергриньоне был опрятный камзол.

– Поздравляю, мой дорогой, – сказал ему весело Лафемас. – Не вижу ни дыр, ни пятен! Что за чудо! Уж не наследство ли вы получили?

– Увы, командир, меня одела любовь, а не фортуна, – отвечал нормандский кадет скромно.

– Любовь!.. Должно быть какая-нибудь торговка пленилась вашим дородством?

– Торговка!.. Скажете тоже! Я презираю буржуазию! Это знатная дама…

– Право же! А можно узнать ее имя?

Вергриньон замялся.

– Если он молчит, так я вам скажу: дама его сердца – Манон Гредлю, перекупщица, торгующая с лотка! – вскричал Бертони.

– Вы лжете! – вспылил Вергриньон. – Она настолько же перекупщица, насколько ваша мать была честной женщиной!

– Наглец!

– Негодяй!

– Полноте, господа! Мы здесь не для споров. В дорогу!

Лафемас пришпорил лошадь, и все ловкачи последовали за ним, не без того, однако, чтобы господа де Бертони и де Вергриньон не обменялись еще раз гневными взглядами.

В два часа путешественники прибыли в небольшой лесок, столько раз служивший покойницкой несчастным жертвам Двенадцати Шпаг Дьявола.

Лесок этот лежал по левую сторону от огромной равнины. На расстоянии четверти лье от него виднелась деревенька Ферроль, чуть дальше, выдвинувшись вперед, одна, словно часовой, стояла гостиница «Форсиль».

– Кому принадлежит этот трактир? – спросил Мирабель у Лафемаса.

– Некоему Гонену.

– Бывшему фигляру с Нового моста?

– Да.

– Тому самому, что сидел в тюрьме за оскорбление кардинала?

– Так точно.

– Что ж…

– Что ж, я вас понимаю, Мирабель, вы полагаете, что эти убийства совершил Гонен из мести к его преосвященству? Мне самому приходило это в голову. Но нет, мне кажется, он вполне раскаялся и исправился. Впрочем, одно уже то служит ручательством его новой нравственности, что Жуан де Сагрера, маркиз де Монгла, преданный и любимый паж господина де Ришелье, расположен к нему.

Мирабель покачал головой.

– Но Жуан де Сагрера – кузен господина де Шале, – продолжал он, – и друг Паскаля Симеони!

– Это правда, что он кузен человека, состоящего в заговоре против кардинала; но, к несчастью, я уверен, что молодой маркиз де Монгла, равно как и Паскаль Симеони, скорее стараются разрушить планы графа де Шале, чем помочь ему. Мне кажется, маркиз не пожалел бы даже своей крови, лишь бы не позволить графу себя скомпрометировать… Судя по всему, он обещал это графине де Шале. О! Как видите, Мирабель, везде женщины и женщины! Герцогиня де Шеврез, однако, погубит графа, если мать его не спасет! Ну вот, впрочем, мы уже и совсем рядом с гостиницей Гонена… где, может быть, увидим то, чего не разглядел парижский прево.

Разговаривая таким образом, Лафемас с Мирабелем спешились и в сопровождении Гребильяка, Вергриньона и Бертони углубились в лесок, на опушке которого двое их товарищей остались стеречь лошадей. Но в лесу не обнаружилось ничего особенного, ничего, заслуживающего внимания. В глубине его находилась прогалина, заросшая травой, покрытая фиалками и примулами и окруженная кустарником боярышника в цвету… Везде тишина, только птицы поют… да насекомые жужжат…

Если здесь и совершались убийства, никаких их следов уже не осталось.

– В гостиницу! – скомандовал Лафемас после непродолжительной прогулки по опушке.

Все снова сели на лошадей и через несколько минут были уже у ворот «Форсиля».

* * *

Скажем, прежде всего, что с последнего нашего визита в гостинице мэтра Гонена произошли большие перемены.

Понимая, что, обнаружив трупы господ де Бальбедора и д’Агильона, полиция проведет обыск по всей округе, Жан Фарин изменил план своего поведения: таким образом, вдруг из всей многочисленной прислуга мэтра Гонена – его так называемых кузенов – остался один лишь господин Анисет; остальные же исчезли вместе с барышником, его сыновьями и лошадьми.

Однако куда же спрятались эти люди, чтобы иметь возможность явиться по первому сигналу? В подземелье, которое тянулось под всем домом на таком пространстве, где можно было поместить больше сотни всадников, и которое Жан Фарин случайно открыл, бродя однажды утром вокруг дома.

Благодаря этому убежищу заговорщики находились с той поры в безопасности. Обычным посетителям прислуживал сам хозяин с женой, дочерью и в случае необходимости Анисетом, коего играл один из ларошельцев по имени Валетон, довольно грубая наружность которого вполне соответствовала принятой им на себя должности; но лишь только являлись ловкачи… как Двенадцать шпаг дьявола немедленно появлялись со своим командиром, и описанная нами драма возобновлялась с некоторыми вариантами.

Угощать перестали, но продолжали убивать.

* * *

Понятно теперь, отчего Филип Гранье, тогдашний парижский прево, не обнаружил в гостинице «Форсиль» ничего подозрительного.

Да и можно ли было подозревать в сговоре с убийцами этого честного малого, которому покровительствовал монсеньор Жуан де Сагрера, маркиз де Монгла, любимый паж его преосвященства?!

Войдем же вместе с Исааком де Лафемасом и его товарищами к этому честному малому.

В то время когда всадники подъехали к воротам, Гонен сидел один в углу большого зала в такой глубокой задумчивости, что не слышал ни конского топота, ни криков шевалье…

По всей видимости, его размышления были очень печального свойства; мы не ошибемся, если скажем, что он даже плакал.

Но резкий голос Анисета, или скорее Валетона, заставил его опомниться.

– Разве вы не слышите, что путники подъехали?

– Путники! – повторил старый фигляр, задрожав.

Поднявшись на ноги, он выглянул в окно.

– Боже! – прошептал он.

– Что такое? – спросил Валетон. – Вы их знаете? Это люди господина де Лафемаса?

Гонен колебался. Но ларошелец схватил его за руку и повторил глухим голосом:

– Ну, говорите же!.. Это друзья господина де Лафемаса?

– Да, – сказал Гонен.

– Хорошо. Пойду извещу командира.

– Подождите! – остановил его трактирщик.

– Чего ждать? Зачем?

На этот двойной вопрос Гонен не успел ответить, потому что в это самое время в зал ворвалась шумная компания ловкачей.

– Эй! – кричал Лафемас. – Что это за мода у вас – не встречать путешественников и не принимать у них лошадей?

Гонен, равно как и Валетон, сняв шляпы, стояли в безмолвии.

– Кто из вас хозяин? – продолжал он, смерив обоих надменным взглядом.

– Я, монсеньор, – отвечал Гонен.

– А! – произнес командир ловкачей… – Точно, теперь я тебя узнал, старый фигляр. Я видел твою лукавую физиономию на Новом мосту. А ты меня разве не узнаешь?

– Прошу извинить меня, монсеньор, но вы, кажется…

– Ну?

– Господин де Лафемас.

– Угадал! Да, я господин де Лафемас, который ничего не боится… и никогда не отказывается исполнять повелений первого министра. Ха-ха! Не оттого ли ты и не спешил меня встретить! Ну, давай же скорей вина! А ты, долговязый, чего уставил на меня свои глупые глаза? Не слышишь, что мы пить хотим? Поторопись же… а не то береги свои уши!

Говоря это, он повернул за плечи Валетона, который стоял, не помня себя от радости, услышав имя Лафемаса.

– Сейчас, мой добрый господин, – сказал ларошелец, улыбнувшись но весь рот. – Сбегаю в погреб и принесу вам оттуда все, что у нас есть самого лучшего!

Гонен хотел было последовать за своим слугой, но Лафемас удержал его.

– Ты останься, – сказал он, – нам надо с тобой потолковать… потолковать и… но всему свое время.

Все ловкачи сели, Лафемас поместился посередине.

Гонен, окруженный этими семью мужчинами, стоял как перед судилищем.

Но с той минуты, как дела приняли такой оборот, что бывший фигляр ничего уже не мог в них изменить, он, отказавшись от первоначально задуманного плана, постарался вернуть себе все хладнокровие, столь необходимое при подобных обстоятельствах.

– Прежде всего, – резко бросил Лафемас, – что тебе известно об убийствах, совершавшихся в этих краях на протяжении последнего месяца?

– О каких убийствах, монсеньор? – воскликнул Гонен.

Лафемас нахмурил брови.

– Как! В нескольких шагах от твоего дома… убили десять человек за четыре недели… а ты притворяешься, что ничего не знаешь!..

– Ах! Извините, господин де Лафемас… Это правда, я слышал, что несколько бедных сеньоров были найдены мертвыми… в четверти мили отсюда… в Оливетском лесу.

– Так это прекрасное местечко, где убивают моих друзей, зовется Оливетским лесом?

– Как! Так это была ваши друзья, господин де Лафемас?

– Ты этого не знал?

– По чести говорю, не знал, равно как и того, что их убили, потому что здесь все думают, что они погибли на дуэли.

– На дуэли! Хороша дуэль, в которой все противники пали!

– Разве такого иногда не случается?

– Да… иногда… но не всегда же!

– Однако же так думает и сам господин парижский прево…

– Парижский прево настолько же глуп… насколько ты, возможно, преступен.

– Преступен! На каком основании вы так меня обвиняете, монсеньор?

– Ладно уж… это мое дело. Так ты их не знал, этих дворян, которых здесь убили? Потому что я все-таки утверждаю, что их убили… Каким образом? Это тайна дьявола, а может быть, отчасти и твоя…

– Я их впервые увидел только тогда, когда в Оливетском лесу нашли их тела.

– Впервые? А разве они не заходили в твою гостиницу… перед дуэлью?

– Нет.

– Ни один из них?

– Ни один.

– Кто еще живет здесь с тобой?

– С месяц тому назад у меня в услужении были несколько моих бедных родственников, но так как их содержание обходилось мне слишком дорого, то, несмотря на все мое желание сделать для них что-нибудь, я вынужден был отослать их, за исключением одного, которого вы видели.

– Следовательно, вас только двое в этом доме?

– Двое мужчин… и две женщины, монсеньор. Мои жена и дочь.

– А! Так ты женат… и отец семейства. Где же они, твои жена и дочь?

Гонен поник головой.

– Дочь моя больна… очень больна, – сказал он. – Она в постели, а жена при ней.

– Ну и дела!.. Так твоя дочь очень больна? Сколько ей лет?

– Тринадцать.

– Что ж… мне было бы очень приятно видеть твою дочь и жену.

Гонен поднял свое бледное лицо.

– Видеть их!.. – вскричал он. – Но я же говорю, монсеньор, что моя малютка очень больна!..

– Подумаешь! Да на одну минутку! До страсти люблю слушать детскую болтовню! Мирабель, пойдемте засвидетельствуем наше почтение мадам и мадемуазель Гонен. А заодно и гостиницу вашу осмотрим. Очень люблю осматривать гостиницы… в особенности, когда они соседствуют с лесом, в котором водятся разбойники.

После этих слов Лафемаса у Гонена уже не осталось сомнений в том, что командир ловкачей что-то подозревает и, возможно, надеется нечто узнать, допросив его жену и дочь.

К концу разговора появился, однако, мнимый Анисет с корзинкой вина…

Расставляя стаканы и бутылки, он вместе с тем внимательно прислушивался…

– Пойдемте поздороваемся с мадам и мадемуазель Гонен! – вскричал Мирабель. – Но прежде отведаем здешнего вина.

Шевалье подал Лафемасу стакан, и все ловкачи подошли к столу.

– Они предупреждены! – шепнул Валетон трактирщику.

– Хорошо! – ответил тот так же тихо.

– Когда вы вернетесь сюда с Лафемасом… будьте наготове. В ту минуту, когда я скажу: «Хозяин, похоже, дождь собирается!», бегите к дверям зала и запирайте их… Остальное – наша забота.

– Хорошо!

И, подавив горестный вздох, мэтр Гонен мысленно добавил:

«Дай Бог, чтобы только Бибиана ничего не услышала! Милая малютка! Она не вынесет больше… она умрет!»

* * *

Дальнейшие события сами собой объяснят нам вскоре причину того, почему Бибиана, которую мы не видели весь этот месяц, томилась страшным недугом, приводящим в отчаяние и мать, и отца.

В особенности отца, который в глубине души не мог не сознавать, что именно он является главным виновником болезни дочери, увядающей на его глазах, как полевой цветок.

Ах! Это обычная история! Говорят, мщение – оружие обоюдоострое, и это правда.

Движимый местью, а возможно, побуждаемый также и корыстными видами, мэтр Гонен сделался сообщником чудовищного заговора…

Но несчастный не подумал, что Смерть, эта безжалостная коса, не всегда довольствуется лишь указанной ей жертвой, но любит пожинать по своему произволу.

* * *

Теперь последуем за Лафемасом и Мирабелем, отправившимися, в сопровождении бывшего фокусника, в комнату Бибианы…

Обзор гостиницы закончился быстро. Впрочем, он был совершенно бесполезен. Мы уже сказали, что там были приняты все предосторожности, так что даже самый зоркий глаз не смог бы ничего открыть.

Комната Бибианы находилась на втором этаже. Прежде чем ввести туда гостей, мэтр Гонен выразил вполне естественное желание предупредить свою дочь… о великой чести, которую ей оказывают…

– К чему предупреждать, мой милый! – вскричал Лафемас. – Разве твоя дочь – такая знатная дама… что надо испрашивать у нее аудиенции?

– Но она, быть может, сейчас отдыхает, монсеньор.

– Ну и что ж! Если она отдыхает, мы это увидим! Пойдем!..

И резко толкнув дверь, Лафемас с Мирабелем вошли в комнату.

Бибиана полулежала в кресле у окна, выходившего в сад.

Около нее сидела за прялкой ее матушка.

Хорошенькая, но бледная и изнуренная головка девушки покоилась на подушках в полудремоте, так что шум шагов не сразу вывел ее из этого оцепенения.

– Жена, – сказал Гонен, – вот эти сеньоры пожелали осведомиться о здоровье нашей дочери.

– А! – произнесла та, поспешно вставая.

В это время и Бибиана открыла глаза.

– Да, – проговорил Лафемас. – Мы с мэтром Гоненом – старые знакомые, и, стало быть, нет ничего удивительного в том, что я принимаю живейшее участие в его заботах и огорчениях.

И подойдя к больной, командир ловкачей продолжал, взяв ее за руку:

– Здравствуйте, дитя мое! Вы, конечно, меня не знаете, но я уверен, что ваш отец часто говорил вам обо мне… о господине де Лафемасе! Не правда ли, что он часто произносил мое имя?.. Хотя бы, к примеру, по поводу произошедших здесь убийств тех молодых дворян… которые были моими друзьями?

Бибиана задрожала при этих словах, и два красных пятна мгновенно выступили на ее щеках.

– Вот так так! – воскликнул Лафемас. – Мне кажется, эти воспоминания волнуют вас, дитя мое. Простите меня, но, между прочим… так как ваш отец дал мне еще самые неточные сведения о моих друзьях – а, как известно, уста младенцев глаголят истину, – вдруг вы знаете больше, чем он. Прежде всего, правда ли, что двое последних убитых завтракали здесь, а?

Конечно, Лафемас употребил средство не совсем деликатное, но которым чаще достигают цели. Он говорил ложь, чтобы выведать истину. Неожиданный и хитрый, этот вопрос покоробил мэтра Гонена.

Но Бибиана, снова побледнев, как смерть, и склонив голову к подушке, сказала:

– Если мой отец не смог дать вам достаточных сведений, монсеньор, то как же я могу это сделать, когда больше месяца не выхожу из своей комнаты?

Лафемас закусил губу.

– Вот как! – произнес он. – Так вы уже так давно больны, дитя мое? Чем же вы страдаете?

Бибиана приложила руку к сердцу.

– У меня болит здесь, – сказала она.

– Сердце? Бедное дитя!.. Но вам, вероятно, говорили об убийствах в Оливетском лесу?

– Нет.

– А когда здесь был парижский прево, то разве он вас не спрашивал?

– Нет. Зачем ему было меня спрашивать? Да если бы он и спросил, то я бы ему ответила… то же, что и вам. Я ничего не знаю… ничего не видела, ничего и никого… и…

– О чем же вы плачете, малютка?

– Да потому, что вы ее мучаете вашими расспросами, монсеньор! – вскричал наконец Гонен, потеряв всякое терпение.

– А! Так я ее мучаю! – произнес Лафемас, окинув своим недобрым взглядом трактирщика. – Очень жаль!.. Но все-таки мне ужасно хочется поговорить с вашей дочерью, Гонен! Не знаю почему, но мне кажется, что этот разговор будет мне чрезвычайно полезен… Впрочем, я вас не удерживаю, любезный, а также и вас, моя милая. Возвращайтесь к вашим занятиям… не стесняйтесь… а мы потолкуем с мадемуазель Бибианой!

Это разрешение дано было тоном, столь повелительным, что трактирщик и его жена даже попятились.

Между тем Бибиана, придя в ужас при одной лишь мысли о том, что ей придется остаться одной с незнакомцем, с умоляющим видом протянула руки к своим родителям.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, вероятно, чем-нибудь ужасным для тех, кто вызвал данную ситуацию, так как Гонен обожал свою дочь и, конечно, скорее пошел бы на скандал, дабы, как говорится, ускорить ход событий, нежели позволил бы непрошеным гостям и далее подвергать Бибиану допросу, бывшему для нее сродни пытке…

Но на сей раз Двенадцати Шпагам Дьявола не суждено было покинуть ножны.

Когда Лафемас устраивался уже более решительно рядом с Бибианой, указав пальцем Гонену и его жене на дверь спальни, дверь эта вдруг распахнулась, и в комнату вошел Жуан де Сагрера.

Бибиана, ее отец и мать вскрикнули от радости, увидев пажа.

Тот же, подойдя к Лафемасу, надменно произнес:

– В чем дело, сударь? С каких это пор люди дворянского происхождения столь мало заботятся о собственном достоинстве, что позволяют себе не уважать молодость и страдания? Внизу мне сказали, что вы и ваши друзья явились сюда для сбора информации касательно некоторых убийств, совершенных в этих краях… Что ж! Это ваше право… и я не имею ничего против! Но, переговорив – безрезультатно – мэтром Гоненом и его слугой, вы зачем-то решили допросить больное дитя, и вот этого уже я допустить не могу! Бибиана – моя подруга, господин де Лафемас. Тот, кто нападает на нее, нападает на меня! Или вы немедленно покинете эту комнату и навсегда забудете вход в нее… или же я потребую от вас сатисфакции за оскорбление, которое вы наносите мне, врываясь в пристанище моей подруги!

– Не сомневаюсь, что, будучи человеком здравомыслящим, господин де Лафемас сейчас же согласится принять ваше первое предложение, господин маркиз… Признать ошибку никогда не поздно… в то время как продолжая упорствовать в глупости, можно многое потерять.

Этими словами закончил речь пажа Паскаль Симеони, вошедший в комнату вслед за Жуаном де Сагрера.

Внезапное появление охотника на негодяев повергло Лафемаса и шевалье де Мирабеля в еще большую растерянность, нежели приход Жуана де Сагрера, и, не найдясь что ответить, они застыли на своих местах.

Наконец начальник ловкачей обрел дар речи. Вымучив улыбку, он с деланным смирением отвесил своему первому собеседнику глубокий поклон.

– Раз уж за нее ручаетесь вы, господин маркиз, – промолвил он, – считайте, что от моих подозрений… если таковые и были… уже не осталось и следа!.. Уверен, что вы не стали бы… вы… один из его пажей… покрывать врагов монсеньера кардинала!

Жуан де Сагрера пожал плечами.

– И где же вы здесь видите врагов монсеньора де Ришелье, сударь? – воскликнул он. – Здесь… в деревенской гостинице… в доме славных людей, держащих небольшое дело?

Лафемас снова поклонился.

– Чтобы найти того, кого ищешь, не всегда нужно идти строго по его следу, господин маркиз, – отвечал он. – Но не будем об этом… Я ошибался и готов это признать. Мне жаль, что я напрасно побеспокоил эту милую девушку, которой я от всего сердца приношу свои извинения. На сим позвольте откланяться, господин маркиз. До свидания, господин Паскаль Симеони… до свидания, мой дорогой. И спасибо за тот небольшой урок, который при вашей поддержке я получил не далее как сегодня. Определенно, встреча с вами всегда приносит выгоду. Никогда этого не забуду.

* * *

Выгоду! Лайфемас и не подозревал, как близок он был к истине. Внезапное прибытие в гостиницу Жуана де Сагрера и Паскаля Симеони сохранило ему жизнь, ни больше ни меньше – ему и его людям!

В присутствии молодого маркиза и охотника на негодяев дать ловкачам бой Жан Фарин и его ларошельцы никак не могли.

Они были там, в своем убежище, ожидая условленного сигнала, чтобы подняться в большой зал.

Но сигнала не последовало. Да и не должно было.

Лафемас и его люди уже мчались галопом по дороге, когда Гонен и Валетон присоединились к заговорщикам.

– Ну что? – воскликнули те.

– Да ничего, – отвечал Валетон с тяжелым вздохом. – Придется отложить.

И он рассказал им то, что вы только что услышали от нас.

– Жаль! – воскликнул Жан Фарин, сжимая кулаки. – Больше такой возможности может и не представиться! Ох! Держать Лафемаса… этого тигра с человеческим лицом… и быть вынужденным его отпустить! Всю жизнь буду жалеть об этом!

И он, Жан Фарин, был не далек от истины!

* * *

С тех пор как Бибиана слегла с болезнью, это был уже третий приезд Жуана де Сагрера в «Форсиль».

В тот день компанию ему составил Паскаль, давно уже желавший взглянуть на возлюбленную друга.

Примерно через час после отъезда ловкачей начали собираться в путь и Жуан с Паскалем.

Первый – донельзя грустный, так как – возможно, причиной тому был испуг, в который поверг Бибиану визит Лафемаса, кто знает? – Жуану показалось, что девушка выглядит более болезненной, более подавленной, чем обычно.

Второй – задумчивый…

Столь задумчивый, что вопреки собственным невеселым мыслям, первый в конце концов заметил это состояние второго и поинтересовался, что того так тревожит.

Но Паскаль лишь покачал головой.

– Если позволите, господин маркиз, я скажу это вам как-нибудь в другой раз, – отвечал он.

– Почему не сейчас?

– Потому что… А ведь вы правы!.. Почему не сейчас? Дело все в том – только не обижайтесь, – что мне не понравился ни ваш Гонен, ни его слуга.

– Что за мысль!

– Да, мысль нелепая, согласен!.. Но что вы хотите! Я знал Гонена еще в те времена, когда он выступал со своими трюками на Новом мосту, и уже тогда считал его отъявленным негодяем. Таковым – пусть он и сменил профессию – полагаю и сегодня. «Дыма без огня не бывает», – гласит поговорка. Боюсь, что он может иметь отношение ко всем этим убийствам, которые, если верить господину де Лафемасу, происходят с недавних пор в этих местах. Как бы вам не пришлось сожалеть о тех благах, которыми вы его осыпали!

Жуан невольно побледнел. Люди добрые принимают приписываемые им ошибки гораздо ближе к сердцу, чем злые – свои злодеяния.

– Но зачем Гонену могло понадобиться участвовать в этом жутком истреблении?! – воскликнул он.

– Почем же мне знать?.. И потом… – произнес Паскаль с ударением, – что, если слабость Бибианы… эта слабость, которой вы не находите объяснения… обязана своим происхождением ужасным преступлениям ее отца?..

– Ох!.. Вы сошли с ума, Паскаль, вы сошли с ума! Гонен – убийца! Нет! Нет… это не… этого просто не может быть!

– И тем не менее…

– Ни слова больше, прошу вас!.. Я на вас не сержусь… напротив, благодарен вам за вашу откровенность. Но… моя бедная Бибиана!.. Чтобы все ее страдания шли от родного отца!.. Ужасно!.. Ужасно!.. Еще раз спасибо, Паскаль; я… я подумаю над вашими словами… да, подумаю… порасспрашиваю Гонена… его жену… слугу… Но только не сегодня, довольно! Довольно!..

– К вашим услугам, господин маркиз.

* * *

Случаются такие злосчастные дни, когда кажется: вот-вот прольется свет и вам откроется истина, но солнце, словно движимое некой роковой силой, уходит далеко за тучи…

В этот момент – как и месяцем ранее, в «Форсиле», Жуан, которому показалось подозрительным присутствие в доме Гонена некого барышника, – в этот момент Паскаль Симеони был близок к тому, чтобы напасть на след заговорщиков.

Одно лишь слово, один лишь знак согласия со стороны молодого маркиза – и, пойдя по этому следу, друзья, возможно, раскрыли бы и сам заговор…

Но слово это не было произнесено, как не был подан и этот знак…

И, недовольные каждый самим собой, Жуан и Паскаль расстались, недовольные также и друг другом.