Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Глава III
О том, как умер граф де Шале и как отомстили за его смерть

На календаре – 18 августа; девять часов утра.

Король только что встал. Он один в комнате своего нантского дворца, сидит и мечтает. Не о том ли он думает, что право прощать есть одно из драгоценнейших прав короля? Это мужчина среднего роста, довольно хорошо сложенный; волосы у него черные, цвет лица бледный, а маленькая остроконечная бородка лишь еще более подчеркивает его худобу. «По его возвышенному челу, античному профилю, орлиному носу, – говорит Альфред де Виньи в своем историческом романе “Сен-Мар”, – можно было бы узнать в Людовике XIII великую породу бурбонских принцев; он наследовал все от своих предков, за исключением хорошего зрения: его глаза были постоянно красными, вечно сонными, и это плохое зрение придавало ему вид несколько растерянный». В остальном же черты его лица были правильные, но строгие; говорил он, однако, с большим затруднением, и этот недостаток часто выводил его из терпения, которое иногда сменялось гневом. Его наряд вполне сочетался со строгостью его нрава и годился бы скорее старику, чем персонажу, которому едва исполнилось двадцать семь лет. На нем серый камзол с отворотами из черного атласа на рукавах и груди, на плечах – фиолетового цвета плащ. Кружевной воротник ниспадает на голубую ленту ордена Святого Духа. Черные, без складок, панталоны обшиты широким кружевом, доходящим до колен. Довершают это мрачное одеяние черные же триковые чулки и башмаки с кисточками, поставленные на очень высокие каблуки.

* * *

Привратник осторожно приподнял портьеру королевской комнаты и пропустил даму, которая вошла так тихо, что Людовик XIII ее не услышал, да и не мог услышать.

Какое-то время она молча рассматривала этого человека, у которого пришла просить жизнь своего сына.

Это женщина была графиня де Шале. Она была бледна… очень бледна… но сухие глаза ее горели, и чело было гордо поднято. В ту ночь она выплакала все слезы, и теперь у нее уже не оставалось их более.

– Сир, – произнесла она наконец.

Король подпрыгнул на своем золоченом кресле, повернул голову и, заметив графиню, вскочил на ноги, вопросив ледяным тоном:

– Что вам угодно от меня, сударыня?

– Вы еще спрашиваете, сир!

Он покачал головой.

– Нет ему прощения! Граф де Шале, которого я любил, состоял в заговоре против государства… против меня!

– Но это низкая клевета, сир! Граф ни в чем не виновен.

– По мнению судей – виновен. И в этот час, без сомнения, уже отвечает за свое преступление на эшафоте.

– Нет, сир, нет! В этот час мой сын еще жив, так как, оказавшись более беспристрастным, чем судьи, палач бежал от своей ужасной обязанности. Он исчез.

– Исчез!.. Палач исчез!.. Признайтесь лучше, сударыня, что ваши друзья спрятали его?..

– Сир…

– Ах!.. Так они похитили палача, полагая, что таким образом смогут остановить правосудие! Ну так вот, сударыня: вы пришли умолять меня о милосердии, но станете свидетельницей моей строгости… моей справедливой строгости. Я сказал уже: нет ему прощения!.. И повторяю еще раз: никакого прощения!

Побагровев от гнева, Людовик XIII бросился к звонку.

– Моего капитана гвардейцев! – вскричал он при появлении трепетавшего от страха привратника.

Явился капитан гвардейцев.

– Пусть выберут одного из преступников в Нантской тюрьме, – сказал король, – и пусть завтра утром он приведет вынесенный графу де Шале приговор в исполнение. Я дарую этому человеку жизнь в обмен на жизнь преступника. Ступайте!

И даже не взглянув на графиню, Людовик XIII удалился.

Мадам де Шале была сражена, сражена ужасом и отчаянием. Человеку, который убьет ее сына, даруют свободу!.. Возможно, опаснейшему преступнику, убийце!.. И эти слова произнес король!

– Сударыня, – пробормотал привратник, увидев, что несчастная женщина пошатнулась, – сударыня…

Такое сострадание слуги привело ее в чувство.

– Возьмите, мой друг, – сказала графиня, срывая с шеи великолепное жемчужное ожерелье, с которым она никогда не расставалась, – подарок королевы-матери. – Возьмите… я буду великодушнее короля… он заставляет меня проливать слезы горести и стыда, я заставлю вас пролить слезы радости…

И она вышла.

* * *

На другой день, с рассветом, все народонаселение Нанта вышло насладиться любопытным зрелищем – как одного из знатнейших вельмож двора обезглавит палач-любитель.

Звали этого презренного, который, единственный из пяти сотен пленников, согласился принять на себя эту бесчестную обязанность, звали его Ларидон.

Потакая своим порочными страстям, Ларидон, бывший сапожник, совершил несколько преступлений и был приговорен к вечной ссылке на галеры.

Но однажды случилось так, что каторжники чуть было не убили некого солдата, Ларидон его защитил, за что первичный приговор ему заменили на заключение в Нантской тюрьме.

Но как же мог этот человек, по-видимому, способный на некоторое великодушие, унизиться до уровня самых гнусных существ, согласившись на роль заплечных дел мастера?

Это длинная история, которую мы здесь приведем вкратце.

Однажды Ларидон и граф де Шале встретились лицом к лицу; сапожник похищал невесту своего товарища; вельможа, естественно, заступился за девушку.

Выйдя победителем из этой схватки, в которой он едва не погиб, Шале, вместо всякого другого наказания, ограничился тем, что ударил бандита хлыстом по лицу.

Вот этот-то удар, оставивший неизгладимый след на лице Ларидона, и был причиной того, что Ларидон пожелал стать палачом Анри де Шале! Этот наказанный правосудием человек, который, не подав ни единой жалобы, смирился, казалось бы, со своей участью, не забыл полученной от графа отметины. Проведя четыре года на галерах прикованным к скамье, он если и мечтал сбросить с себя эти цепи, то лишь затем, чтобы вернуться в Париж, разыскать и убить того, кто нанес ему это оскорбление. И когда однажды Ларидон, рискуя собственной жизнью, взялся защитить солдата от каторжников, кто знает, не держал ли он в уме как вознаграждение за этот поступок возможное смягчение наказания, смягчение, которое позволяло ему приблизиться к графу?

Чем дальше спускаешься в низы общества, тем в больший приходишь ужас от зловещих загадок, которые может держать в себе человеческое сердце.

* * *

Предшествующая казни Шале ночь протекла для его матери в слезах и молитве.

Кроме Бога, ей не к кому больше было прибегнуть, так как король не выказал жалости.

Один лишь кардинал мог бы еще выпросить помилование графу, но его весь вечер нигде не могли найти. Напрасно Жуан де Сагрера искал и спрашивал его повсюду; никто не желал или не мог сказать ему, где скрываются его преосвященство.

С рассветом жители Нанта заполонили главную городскую площадь. Посреди ее возвышался эшафот, окруженный четырьмя ротами пеших мушкетеров. Наконец появился граф, который и теперь еще не верил в жестокость короля; его блуждающий взор искал в этой толпе спасителей… Он заметил Паскаля Симеони… и в глазах его промелькнула надежда. Но нет… что же мог сделать Паскаль?.. Ничего… Как – ничего! Он мог, он желал и должен был отомстить за графа.

Жану Фише он сказал: «Тебе я поручаю Ларидона». Весь город уже знал, как зовут этого импровизированного палача.

Ла Пивардьеру он дал такой наказ: «Увидите Лафемаса – не выпускайте из виду до тех пор, пока не узнаете, где он живет».

На свою же долю он оставил самую трудную работу – позднее мы увидим, какую.

Когда последний луч надежды погас в сердце Анри де Шале, он преклонил колени, вверяя душу Создателю.

Ларидон подошел к графу, помахивая мечом.

Нагнувшись к жертве, якобы для того, чтобы поправить его лежащую на плахе голову, он прошептал:

– Узнаете меня, господин де Шале?

– Нет, – отвечал Анри, взглянув на презренного.

– Я тот, кого вы шесть лет тому назад в Алаттском лесу отстегали хлыстом. В вашей руке тогда был хлыст, в моей сегодня – меч.

– Рубите же! – воскликнул обвиненный. – И да падет моя кровь на вашу голову и на мои…

Удар меча помешал ему закончить свою мысль. Но удар этот был так плохо направлен, что только задел несчастного по шее, и тот испустил душераздирающий крик, к которому примешались имена его матери, возлюбленной и Пресвятой Девы Марии. Затем последовали еще несколько ударов, столь же неверно направленных; почувствовав ли отвращение к своей обязанности, или просто по неловкости, но Ларидон никак не мог отделить голову от туловища. Подергивания и неистовые вопли несчастного страдальца леденили сердца всем присутствующим. Шум, подобный надвигающейся буре, поднялся в негодующей толпе. Наконец один бочар бросил на эшафот только что отточенную секиру, прокричав громогласно палачу: «Держи, разбойник, кончай с этим беднягой, и да простит тебя Бог!» Несмотря на то, что в дело пошло столь тяжелое орудие, Шале кричал до двадцатого удара… А всего их было ему нанесено тридцать четыре! Ларидон был весь залит теплой еще кровью – последнее пожелание графа таки исполнилось, – и куски трепещущей плоти покрывали эшафот…

* * *

В тот момент, когда граф входил на позорное место, одна женщина, которая казалась бледнее самой жертвы, появилась в одном из окон гостиницы, прямо напротив эшафота.

И – странная штука! – когда вся площадь была забита людьми, в вышеупомянутой гостинице было открыто лишь одно окно, и у окна этого стояла только одна особа.

Дело в том, что эта особа выкупила всю гостиницу, чтобы в одиночестве наслаждаться этим зрелищем…

Дело в том, что особой этой была Татьяна, которая, извещенная агентами, приехала из своего тайного убежища в Нант, чтобы видеть смерть бывшего любовника.

Однако при первом же ударе меча, при виде окровавленной головы, рта, из которого вырывались душераздирающие крики, русская в ужасе попятилась…

Она желала смерти неблагодарному… но не мучений…

При втором ударе она и сама издала хриплый вопль.

– Ужасно! Ужасно! – пробормотала она…

И, не в силах более присутствовать при этом ужасном зрелище, она намеревалась было удалиться, как вдруг кто-то ее остановил… Она в испуге обернулась.

– Куда же вы, сударыня? – промолвил Паскаль Симеони.

Татьяна не нашла в себе сил даже ответить… она лишь растерянно указывала рукой на эшафот, где Шале в этот момент наносили третий удар.

– Да, – продолжал Паскаль мрачным голосом, в котором проскальзывали нотки пугающей иронии, – этот палач неловок, не правда ли? Но для вас-то от этого зрелище лишь выиграет в занимательности! Еще бы – господин де Шале так страдает!

Ларидон между тем нанес очередной удар.

– Нет! Нет!.. Пощадите! – прошептала Татьяна. – Я раскаиваюсь… я стыжусь своей ненависти!.. Пощадите!.. Я не хочу более видеть… не хочу более слышать!..

Ларидон продолжал рубить.

– Не хотите более видеть!.. Не хотите более слышать!.. Полноте, вы шутите! А вот я хочу, чтобы вы видели… чтобы вы слышали!.. Разве вы здесь не за этим?

Стоны графа становились все более жуткими.

– Убейте меня! Убейте и меня тоже, – вскричала Татьяна, тщетно пытаясь вырваться из железных рук Паскаля… – Ах!.. Возьмите все мое состояние!.. Жизнь!.. Только отпустите меня!

– Палач еще не закончил… Анри де Шале еще не умер!.. Вы останетесь… останетесь… и будете смотреть…

– Сжальтесь!

– Сжалиться? А вы, имели ли вы жалость к этому человеку?.. Не вы ли проявили себя самым жесточайшим и неумолимым его врагом?..

Ларидон продолжал наносить удары… Мертвенно-бледная, с искаженными чертами, с пеною у рта, Татьяна рвалась от окна, у которого держал ее охотник на негодяев, повернув ее лицом к эшафоту.

– И это еще не все! – сказал он. – Эта смерть… эта ужасная смерть, при которой вы присутствуете… будет преследовать вас всю жизнь! Вы будете ежеминутно видеть перед собой эту кровь… слышать эти стоны! Ах! Смотрите!.. Эта кровь брызнула прямо на вас, злодейка! Да… да… она обагрила ваше лицо…

– Боже мой!

Это восклицание произнесено было таким задыхающимся голосом, что Паскаль против воли прекратил эту пытку. Впрочем, Татьяна уже не способна была страдать; чувства ее уже оставили… Как только пальцы Паскаля разжались, она обрушилась на паркет.

Он посмотрел на нее…

Она не умерла, нет, не умерла. Разве что за какие-то десять минут состарилась лет на тридцать.

Ее волосы были совершенно седыми.

* * *

Предоставив помощникам собирать в гроб останки графа де Шале, чтобы затем передать их его матери, палач-любитель поспешил укрыться в тюрьме.

С большим трудом он выпросил у охранников другое платье, дабы заменить окровавленную одежду… и воды, чтобы обмыть руки и лицо.

С еще большим трудом он добился разрешения побыть на тюремном дворе до вечера.

– Вы свободны, – говорили ему, – зачем же вам здесь оставаться?

– Я боюсь, что меня могут узнать на улицах.

– А, вы боитесь! И не напрасно – кто-нибудь из друзей графа де Шале вас непременно придушит за то, как вы разделали этого несчастного, и поделом вам будет…

Наконец с наступлением ночи Ларидон решился отправиться в путь. Кроме дарованной свободы, он получил еще двадцать пять золотых экю.

Что он был намерен теперь предпринять? Куда хотел пойти? Прежде всего, ему хотелось поскорей выбраться из Нанта. Ни о чем более он пока и не думал.

Надвинув на глаза шляпу, он переступил за порог тюрьмы, дверь которой тут же за ним затворилась, оставив его в темном переулке, выходившем на набережную…

Не поспел он сделать и двадцати шагов, как заметил за собой слежку.

Предсказания тюремных сторожей начинали сбываться. Один из друзей господина де Шале поклялся отомстить за смерть графа и, очевидно, готов был в любой момент привести в исполнение свое намерение ударом кинжала или выстрелом из пистолета!..

У Ларидона же не было никакого оружия, никакой защиты! Ему дали золото… но не дали ножа!..

А!.. Вот, однако, кабак! С деньгами, он найдет себе там защитников, или, по крайней мере, оружие…

Он бросился в кабак.

С дюжину работяг и матросов сидели там за несколькими столиками. Скрывая как можно тщательнее свое лицо, Ларидон сел поодаль и спросил вина.

Но, поднося уже стакан ко рту, презренный негодяй вдруг остановился.

Между посетителями заведения шел разговор о смерти Шале, и не единожды на гнусного палача, заставившего бедного графа пережить тысячу смертей вместо одной, сыпались проклятия.

– Мерзавец, – говорил один плотник, – если бы мне не помешали мушкетеры, я проучил его за такое истязание этого бедного молодого сеньора.

– Его самого следовало бы вздернуть за такую топорную работу, – вторил ему другой.

– Или забросать камнями, – предложил третий.

– Вздернуть!.. Забросать камнями! – кричал четвертый. – Слишком много чести для такого негодяя… Петлю ему на шею – да в реку… как бешеную собаку, какой он, по сути, и является.

– Сколько я должен, хозяин? – спросил Ларидон у кабатчика. Пораскинув мозгами, он понял, что в этом заведении ему угрожает еще большая опасность, чем на улице.

Сделав несколько глотков вина, он собрал сдачу и уже встал, намереваясь уйти, но…

Но в этот момент в кабак вошел человек, при виде которого Ларидон содрогнулся…

Он узнал Жана Фише. Скажем здесь, кстати, что во времена оные, когда Жан Фише носил настоящее свое имя и звался Марком Белье, прислуживая уже тогда Паскалю Симеони, в то время именовавшемуся Валентином Кайя, толстяк-нормандец имел несколько стычек с Ларидоном, одна из которых состоялась по случаю ночного нападения нашего сапожника на особняк Шале…

– Так вот, кто за мной следил! – подумал Ларидон. – Теперь мне от него не уйти!

И он тяжело опустился на скамью.

Тем временем Жан Фише, вежливо приподняв шляпу, приветствовал собравшихся в зале.

– Извините, милейшие, – сказал он, – но не найдется ли, случаем, у кого-нибудь из вас веревки?

– Веревки! Это еще зачем? – вскричал, рассмеявшись, тот, который первым высказался относительно неловкости новоявленного палача.

– Бог ты мой! – все тем же любезным тоном отвечал Жан Фише. – Да для того чтобы связать одну подлую тварь, которая затесалась среди вас… и которую мне нужно кое-кому… кое-куда доставить.

– Подлую тварь!.. Кого вы имеете в виду?

– Да вот его!

Тыльной частью руки Жан Фише сбил шляпу с головы Ларидона.

– Палач графа де Шале! – вскричали матросы и кустари.

И некоторые уж замахнулись было на него кружками и скамьями, но Жан Фише остановил их.

– Минутку! – сказал он. – Вы тут пили и веселились, дети мои… так продолжайте лучше развлекаться… И будьте покойны: я вам ручаюсь, что не пройдет и часа… и получаса… как этот мерзавец будет уже не в состоянии убить кого бы то ни было… Кто-то здесь при моем приходе подал дельный совет касательно того, как следует избавляться от бешеных собак: петлю на шею – и в реку… на воде образуется ненадолго воронка… затем все затягивается… и мир становится чище. Ну так как, теперь мне кто-нибудь даст веревку?

Не успел Жан Фише договорить, как кабатчик протянул ему целый пучок бечевок.

Два или три матроса уже готовы были прийти нормандцу на помощь.

– Не утруждайте себя, – сказал тот. – Он, конечно, мерзавец, но тряпка, каких еще поискать. Я справлюсь и сам.

Оцепенев от ужаса, Ларидон действительно дал себя связать, даже не попытавшись сопротивляться…

Только когда Жан Фише стал затыкать ему рот, презренный негодяй пробормотал:

– У меня есть золото.

– Что-что? – проговорил Жан, якобы не расслышав.

– У меня есть золото, – повторил Ларидон. – Слышишь, Марк Белье?.. Золото!

Толстяк-нормандец покачал головой.

– Вот дурачок! – проговорил он.

И тут же поправился:

– Впрочем, нет, ты не дурак!.. Тем лучше для тебя, мой милый, если оно у тебя есть… С золотом ты будешь тяжелее… и, следовательно, скорее уйдешь ко дну!

* * *

Жан Фише взвалил Ларидона себе на спину.

– До свидания, друзья мои, – бросил он гулякам.

– До свидания! – отвечали те хором.

Толстяк-нормандец спустился вниз по улице и вышел к реке, к мосту Мадлен…

То было место, где ему, а также Ла Пивардьеру назначил встречу Паскаль Симеони.

– Вот он, – сказал Жан Фише, сбросив свою ношу на берег.

– Хорошо, – ответил Паскаль.

И склонившись к бывшему сапожнику, промолвил:

– У тебя есть пять минут, чтобы покаяться и выпросить прощения у Бога… если ты веруешь.

Ларидон задергался… он хотел кричать… но мешал кляп… и он испустил только глухой вздох…

Паскаль, зажав часы в руке, при тусклом свете звезд смотрел на то, как бегут стрелки…

Тем временем Жан Фише, найдя огромный камень, закрепил его на шее Ларидона.

Ла Пивардьер ходил взад и вперед по берегу, смущенный приглушенным и беспрестанным стоном приговоренного…

– Иди! – сказал Паскаль.

Толстяк-нормандец поднял Ларидона одной рукой, камень другой и вынес на середину моста… Послышался легкий, сухой всплеск воды, образовалась впадина, и тотчас же все разгладилось…

– Остался еще один, последний! – произнес Паскаль. – Не проводите меня до его квартиры, Антенор?

– А как же, дорогой друг, сию минуту. Это недалеко отсюда, у церкви Сен-Симильян, – пешком доберемся минут за пятнадцать. Он остановился в трактире «Зеленая ветвь», вместе со своим неразлучным другом, шевалье де Мирабелем. Как мне сказали, завтра утром они собирались возвращаться в Париж.

– Что ж, пойдемте.

* * *

Посланный по тайному поручению в окрестности Ла-Рошели вскоре после событий, произошедших во Флери, Лафемас прибыл в Нант накануне того дня, в который предстояло умереть Анри де Шале.

Мы должны сознаться, впрочем, что если командир ловкачей и не слишком опечалился этим известием, однако же новость эта его и не обрадовала.

Во-первых, как мы знаем, Лафемасу доставляла удовольствие одна только виселица. Любая другая смертная казнь, при которой не использовалась веревка, интересовала его мало…

Во-вторых, уже отъезжая в Ла-Рошель, он узнал, что Паскаль Симеони все еще жив, вопреки всем стараниям Фирмена Лапрада и наемных убийц.

И каким бы он ни был храбрым, будучи совершенно уверенным в том, что рано или поздно Паскаль Симеони явится к нему потребовать отчета в некоторых не совсем чистых делах его, сообщник Татьяны Илич ощущал определенное беспокойство.

Поэтому, хотя он и присутствовал на казни, но надеялся остаться незамеченным в толпе и счел за лучшее сразу же вернуться на свою квартиру, не став даже искать в городе русскую… которая, однако, должна была приехать в Нант – могла ли она пропустить агонию своего любовника?

Там, в «Зеленой ветви», в обществе своего неразлучного Мирабеля – Антенор не ошибся, – пребывавший в довольно печальном настроении дух Лафемас сидел за ужином в отдельной комнате, когда вдруг в дверях возникли Паскаль Симеони, Ла Пивардьер и Жан Фише.

Как часом ранее презренный Ларидон испугался при виде Жана Фише, так равно и теперь Лафемас задрожал при виде охотника на негодяев.

Однако, быстро придя в себя, он твердым голосом произнес, приветствовав врагов:

– Чем обязан, дорогой сударь?

– Думаю, вы и сами знаете, – отвечал холодно Паскаль.

Говоря это, он подал знак своим спутникам. Ла Пивардьер взял стоявшую на столе свечу, Жан Фише – другую. Через несколько секунд стол и стулья были сдвинуты в угол, и две трети комнаты оказались свободными.

– Повторение нашей первой встречи, – промолвил Лафемас, постаравшись придать своему голосу беспечное выражение, и вынул шпагу.

– Не повторение… но новая встреча, – отвечал Паскаль. – В первый раз, когда мы встретились, мессир де Лафемас, мне хотелось щадить вас. Сегодня же все иначе… мне хочется вас убить. И я вас убью.

При этом охотник на негодяев также обнажил шпагу.

– Однако же! – вскричал шевалье де Мирабель, которого воспоминание о первой встрече Паскаля Симеони с Лафемасом отнюдь не успокаивало насчет исхода второй. – Так как я присутствую при вашей дуэли, то хотел бы узнать причину, ее вызвавшую. Вы обещаете убить господина де Лафемаса, господин Симеони, но ведь нельзя же убивать просто так… по крайней мере, нельзя же пытаться убить человека, не сказав ему прежде, за что!

– Разделяете ли вы мнение господина де Мирабеля, сударь? – спросил Паскаль, обращаясь к Лафемасу. – Нужно ли вам, как требует того он, чтобы, прежде чем пролить вашу кровь, я объяснил, что за чувство мной движет?

– Нет! – поспешно и не без некоторого достоинства отвечал Лафемас. – Как вы и сказали, сударь, я знаю… должно быть, знаю причину вашего настоящего поведения… Всякое объяснение по этому поводу будет излишне…

– Отлично! – сказал Паскаль. – Итак…

– Я вас жду.

– Я готов.

Шпаги скрестились так, что только искры посыпались О, на этот раз Паскаль действительно дрался! Эта дуэль совсем не похожа была на первую, происходившую в лавке госпожи Латапи. На сей раз охотник на негодяев дрался уже не для того, чтобы преподать урок хвастуну… но чтобы наказать врага… предателя!.. В свою очередь, Лафемас, чувствуя, что теперь на кону его жизнь, а не только репутация бретёра, призвав на помощь все запасы своего таланта, все физические и моральные силы, яростно защищался…

Но эта самая ярость и должна была его погубить. На один рискованный – как ему показалось – удар противника, Лафемас ответил своим… Но шпага охотника на негодяев, остановив его порыв, доказала ему, что сей последний доверился случаю лишь для проформы. С рассеченной грудью Лафемас упал…

– Вот и третий! – промолвил Паскаль Симеони.

* * *

Лафемас не умер, однако, от своей раны. Он выздоровел и жил еще долго… служа кардиналу де Ришелье и на радость виселице…

Увы! Как всякая медаль, каждый великий человек имеет свою оборотную сторону. У Ришелье ею была смерть – зачастую бесполезная – тех, кто вставал у него на пути.

* * *

Закончим несколькими словами, которые отвлекут нас от мрачных картин, представленных в нашем эпилоге.

После дуэли с Лафемасом Паскаль Симеони, простившись с Жуаном де Сагрера – с графиней де Шале он так и не увиделся… не мог себе этого позволить, – отправился со своим слугой в одну маленькую пикардийскую деревеньку, где рассказ о смерти молодого и несчастного графа вызвал, должно быть, немало слез.

Там – в деревушке Брей-ле-Сек – его вскоре нашло письмо от Анаисы де Ферье, письмо, которое заставило подпрыгнуть его сердце…

Баронесса овдовела. Барон не смог пережить кончины своего преступного племянника.

Вдова! И любит его! И он ее обожает!

К тому же и жизнь искателя приключений утомила охотника на негодяев… жаждавшего покоя.

Он немедленно отправился в Бове и через полгода, вернув себе настоящее свое имя, женился на Анаисе.

* * *

Что до других действующих лиц этой истории, то:

Графиня де Шале, удалившись во Флерин, провела в молитве и добрых делах те несколько лет, что отпустил ей Бог после смерти сына.

Герцогиня де Шеврез забыла своего слабого и безрассудного любовника в новой любви…

Жуан де Сагрера, приобретая новых друзей, никогда не забывал, однако, своего любимого кузена.

Господин и госпожа де Ла Пивардьер прожили долгую и счастливую жизнь в Нанте, тем более счастливую, что госпожа де Ла Пивардьер I в 1629 году покинула этот мир, и наш двоеженец, оставшись с одной женой, заполучил состояние почившей супруги.

Жан Фише вернулся в свою деревушку, к жене.

Время от времени, когда накатывала скука, толстяк-нормандец уезжал на пару недель в Бове, к прежнему хозяину.

А Татьяна? Мне неизвестно, что с ней стало. Да и какое нам до нее дело! Если Паскаль был прав, она должна помнить… и страдать…

«Бог прощает злых лишь тогда, когда они прольют столько слез раскаяния, сколько сами заставляли пролить слез горести», – говорит одна арабская пословица…

Стало быть, Татьяне пришлось бы все слезы выплакать, дабы заслужить прощение.