Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Глава II
Торговец лошадьми

Последовать ли нам за Паскалем Симеони в особняк барона де Ферье или отправиться с Жуаном де Сагрера в гостиницу «Форсиль», по дороге на Фонтенбло? Наша романическая фантазия влечет нас за пажом. Пойдемте же с нами, читатель, и будем надеяться, что мы не пожалеем об этом путешествии.

Есть некоторые места, точно так же, как есть и некоторые люди, над которыми нависает какое-то особенное предопределение, фатум. Так было и с гостиницей «Форсиль». Откуда произошло такое название, кем оно было дано, мы не знаем. Единственное, что нам известно, так это то, что прежде чем стать гостиницей, дом «Форсиль» служил местом сходок для всех лигистов, ожесточенных врагов короля Наваррского, и, по слухам, в то время в нем было совершено бесчисленное множество злодеяний против солдат и сторонников этого славного короля. Пребывавший в запустении при Генрихе IV, этот дом получил новую жизнь стараниями мэтра Гонена. Это случилось через несколько недель после того, как по ходатайству Жуана де Сагрера Ришелье освободил бывшего фокусника из тюрьмы. Однажды последний пожаловался пажу, что ему нечем теперь промышлять, на что тот отвечал ему:

– Что ж, если вам запрещено теперь подвизаться на подмостках… о чем, впрочем, полагаю, нечего и сожалеть, то вы могли бы избрать себе другую профессию, которая будет одновременно и приятна, и легка для вас?

– Лишь одно занятие будет мне и легко, и приятно.

– Какое же?

– Быть трактирщиком.

– В Париже?

– О, нет! Только не в Париже, это слишком близко к Шатле. Где-нибудь в деревне.

– Что ж, подыщите себе какой-нибудь постоялый двор… и купите его.

– На что? Мой процесс окончательно меня разорил, у меня нет теперь и ста пистолей.

– Но они есть у меня, и я охотно дам вам столько, сколько нужно.

– О, монсеньор! Возможно ли это? Вы будете так добры, что дадите мне…

– Обойдемся без фраз и излишних благодарностей. Вы мне когда-то дали убежище в своем доме, избавили меня от преследования разбойников и спасли мне жизнь. Ваша жена ухаживала за мной, как за родным сыном. Ваша дочь обращалась со мной, как с братом. Займитесь же, Гонен, поиском гостиницы, и как только найдете нечто подходящее, скажите мне, и я заплачу, сколько бы она ни стоила.

Дня через два после этого разговора Гонен прибежал объявить Жуану де Сагрера, что он нашел подходящий дом, в трех лье от Парижа, на дороге, ведущей в Фонтенбло, строение пусть и довольно старое, несколько лет стоявшее без употребления, но еще очень солидное, которое благодаря отделке может превратиться в великолепную гостиницу.

– Сколько вам нужно денег, чтобы сделаться обладателем вашей находки? – спросил Жуан де Сагрера у Гонена.

– Восемь тысяч экю.

– Вот вам двенадцать тысяч, остальные четыре тысячи – на отделку и меблировку. Достаточно ли этого?

– О, господин маркиз, вы уже во второй раз предстаете моим ангелом-избавителем!

– Полноте! Когда ваша гостиница будет готова, немедленно известите меня об этом: я приеду к вам завтракать с Бибианой.

– О, господин маркиз, все, что я имею, всегда будет вашим, – произнес Гонен с низким поклоном.

Смеем полагать, что этот ответ обязывал старого фигляра только как трактирщика, но не как отца. Ах! Этот Гонен был ужасный плут! Мог ли Жуан догадываться об этом?

* * *

Вот так Гонен, бывший комедиант с Нового моста, сделался сеньором и хозяином гостиницы «Форсиль», – он пожелал сохранить прежнее название этого дома, предназначением которого отныне стало принимать путников и доставлять им всевозможные удобства. Но вот вопрос: для чего ему понадобилось сохранять прежнее имя этого бывшего логова заговорщиков и недовольных? Не имел ли он полного права окрестить свои владения каким-нибудь соблазнительным и заманчивым названием: «У бога Бахуса», к примеру, или «На рассвете»?

То была его тайна, которую, разумеется, он не стал бы объяснять первому встречному, точно так, как и не открыл бы ему, каким чудесным образом он, в сущности, не покидая своей лачуги на острове Сен-Луи, вдруг нашел подходящее для себя помещение по дороге к Фонтенбло… а также и к Флери д’Аргуж, где кардинал де Ришелье имел великолепный замок, который так часто любил посещать.

Мы не замедлим, однако, воспользоваться нашими правами романиста, чтобы объяснить читателю разгадку тайны Гонена, но чуть позднее; теперь же, если вы позволите, мы войдем в эту знаменитую гостиницу вместе с Жуаном, который поспел уже приехать туда, пока мы так рассуждали. Навстречу ему выбежала юная девчушка с радостной улыбкой, сияющим взором и распростертыми объятьями.

Этой девчушкой была Бибиана, дочь Гонена, возлюбленная Жуана, как он выражался. А он вам уже сказал, какой видел свою любовь к Бибиане. Чистый и непорочный, как младенец, Жуан не мог иметь иных привязанностей, кроме самых целомудренных.

– Наконец-то ты здесь! – вскричала Бибиана, целуя его. – Гадкий! Мы так давно не виделись!

– Давно! Но я приезжал на прошлой неделе.

– На прошлой неделе… а вот и неправда, сударь! Вы не были здесь уже целых двенадцать дней!

– Думаешь?

– Уверена! Потому что я их считала!

– Ах! Ты считала, моя малышка! Но ведь ты знаешь, Бибиана, что я не всегда свободен!

– Полноте! Всегда можно сделать то, что хочешь… если только действительно хочешь!

– Э! Как бы я ни желал, я все-таки не могу покидать Люксембург, если его преосвященство мне того не позволяют.

– Его преосвященство!.. Можно ведь сказать им, так, понежнее, поласковее: «Мне хочется навестить мою малышку Бибиану… мою маленькую подругу Бибиану…», и его преосвященство тотчас же ответят: «Ступайте, Жуан!»

– А! Ты думаешь, это так и делается? А моя служба?

– Твоя служба!.. Можно же попросить товарища заменить тебя, это ведь, полагаю, несложно?

– Стало быть, дабы угодить тебе, я должен бывать здесь каждый день?

– Нет, не каждый день, это бы тебя утомляло, мой милый Жуан! Но через день… через два дня!

– Глупенькая!

– Согласитесь, матушка, что я не слишком многого требую от Жуана, настаивая, чтобы он приезжал поцеловать меня хотя бы два раза в неделю?

Этот вопрос был адресован толстухе, вошедшей в это время в большой зал, где разговаривали молодые люди. Завидев пажа, та не сдержала легкого волнения, в котором явственно читался испуг.

Однако госпожа Гонен быстро взяла себя в руки и, подойдя к молодым людям, промолвила:

– Бибиана права, господин маркиз, вы у нас бываете крайне редко.

– Как? И вы тоже против меня, Марселина? – вопросил паж, рассмеявшись. – Но я полагал, что с тех пор как полгода назад вы здесь поселились, по этой дороге никто не проезжает чаще меня! Мой конь, Кастор, уже наизусть выучил эту дорогу, так, что прибежит сюда даже с завязанными глазами. Да, кстати… о Касторе, поди-ка посмотри, Бибиана, поставил ли Гратьен его в конюшню? Бедное животное совсем утомилось!

– О, не беспокойся! Если твой Гратьен не занимается лошадьми, то у нас есть кому о них позаботиться.

– Полноте!

– Да-да: у нас теперь есть два конюха! И это не все! Батюшка к тому же нанял двух официантов и эконома… а еще садовника с помощником, которые ухаживают за садом и огородом. Боже мой! Подумать только! Батюшка и матушка делали все сами, вдвоем, чтобы я работала, руки портила, они не хотят!.. Они и стряпали, и подавали, как в зале, так и в комнатах… разливали вино, сажали капусту, картофель… не могло же так продолжаться всегда, это слишком изнурительно! А так как дела у нас идут хорошо… О, мы очень довольны!.. То вполне естественно… вполне естественно… что… наконец… Но ты, конечно же, хочешь пить, а я все тебе никак не подам! Присаживайся, а я сбегаю за бутылочкой божоле, которое ты так любишь, слышишь?

Бибиана вдруг неожиданно прервала свою болтовню касательно хозяйства, по сути, не столько потому, что вспомнила, что Жуану надо подать вина, как из повиновения выразительному взгляду, брошенному ей матерью. Стоило только девчушке начать перечислять качество и количество новой прислуги, которой наполнилась гостиница «Форсиль», как госпожа Гонен почувствовала себя, что называется, как на угольях.

Однако Жуан, не придавая другого значения словам Бибианы, говорил весело, грея ноги у очага:

– А! Так ваши дела в таком блестящем состоянии, Марселина! Поздравляю! Черт возьми! Два официанта, два садовника, два конюха и эконом! Вот гостиница, устроенная на самую благородную ногу! Однако когда я подъехал, то никого, кроме Бибианы, у вашего заведения не встретил!.. Положим, эконом и садовник при своих занятиях, но конюхи и официанты. Мне кажется, их обязанность…

– Должна вам заметить, господин маркиз, что… так как они еще не привыкли к своей службе… то мой муж… сейчас занимается…

– Их обучением? Отлично!

– И к тому же…

– Ваш покорнейший слуга имеет честь кланяться господину маркизу и осведомиться о его здоровье. Гильом, подкинь-ка дров в камин. А ты, Анисет, если будешь так болтать руками, то и стаканов на стол поставить не сможешь!

Это, как мы видим, вошел сам мэтр Гонен в сопровождении двух слуг и Бибианы, несшей бутылку божоле.

Лицо Бибианы выражало некое непонятное смущение. Очевидно, бедняжка была чем-то взволнована. Но чем? Что могло произойти за такое короткое время? Загадка, которая будет раскрыта чуть позже, вместе с другими.

– Здравствуйте, Гонен, – отвечал Жуан, рассеянно следя за двумя лакеями, которые поспешили – весьма неловко – исполнить распоряжения хозяина. – Уж не обокрали ли вы каких-нибудь путешественников, что вдруг обзавелись такой многочисленной прислугой? – прибавил он шепотом и шутливым тоном.

– А! – с добродушным видом воскликнул Гонен. – Женщины вам уже наговорили!.. Боже мой, господин маркиз, да тут нет ничего необычного… ни такого дорогостоящего, как вам могло показаться: у меня на родине, в Бургундии, целая куча родни, все бедняки, которые, узнав, что я обзавелся гостиницей, тотчас же стали мне писать, умоляя взять их к себе. А так как дела мои идут совсем не плохо – о, в путниках здесь недостатка не бывает! – то я им и отвечал, что могут приезжать! И таким вот образом, за несколько экю в год, я сделался обладателем такой многочисленной прислуги… Хе-хе! Они все прибыли только вчера. Конечно, у меня прибавилось семь ртов – и каких ртов! – но они ведь умирали с голода… а в таком случае кто поможет, если не родня? Впрочем, я надеюсь, что они заработают свой хлеб. И потом, разве я поступил дурно, господин маркиз?

– Нисколько, Гонен. Кто вам говорит об этом?

– Я никогда не забывал и не забуду, что всем этим обязан вам одному, и если вы скажете, что я слишком поспешил, то я тотчас же…

– Полноте! Не сходите с ума, Гонен! Не вы ли хозяин у себя в доме? С какой стати стал бы я вмешиваться в ваши дела или давать вам советы по поводу поступков, которые свидетельствуют о вашей добросердечности?

Занимаясь в нескольких шагах уборкой посуды в буфете, Марселина, заметив, что разговор между ее мужем и пажом принимает благоприятный оборот, мало-помалу успокоилась. Бибиана же, напротив, становилась все задумчивее и неподвижно стояла, опершись на спинку стула молодого дворянина.

По знаку хозяина оба лакея вышли из зала.

– Ну, малышка, – сказал трактирщик, дотронувшись до руки своей дочери, – о чем задумалась? Что не наливаешь вина господину маркизу?

Бибиана вздрогнула при этом прикосновении, словно пробудившись ото сна.

– Сейчас, сейчас, папенька, – произнесла она дрожащим голосом.

Жуан посмотрел на девушку.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего! Ничего!

– Да нет же! Ты была так весела! А теперь…

– Я вам объясню, господин маркиз, что стало тому причиной, – поспешно воскликнул Гонен. – Прибежав объявить о вашем приезде, малышка застала меня в тот самый момент, когда я резал кур. Хе-хе! Она хуже, чем принцесса. Наша мадемуазель не выносит вида крови.

– В самом деле, моя дорогая… на тебе лица нет. Вот, выпей глоток вина, это тебя успокоит.

– О, благодарю, мой милый Жуан… ты слишком добр! Я уже и не думаю об этом.

– Мой милый Жуан… ты слишком добр… Да ты забываешься: сколько раз, Бибиана, я предупреждал тебя, что неприлично в твоем положении так фамильярничать с господином маркизом!

Это произнес Гонен, и самым строгим тоном; у Бибианы, и так уже невесело настроенной, навернулись на глаза слезы от этого выговора. Но Жуан усадил ее к себе на колени и поцеловал.

– Не слушай! – сказал он. – И зачем только твой отец тебя бранит, когда я тебя не браню! Я хочу всегда быть твоим Жуаном, слышишь, моя малышка Бибиана? Всегда! Между нами, для тебя не должно быть никакого «маркиза». И, чтобы побесить этого злого отца, давай-ка лучше выпьем за наше здоровье. Хочешь? За твое здоровье, Бибиана!

– За твое здоровье, Жуан! – отвечала девчушка.

И мэтр Гонен, хоть и сделал вид, что возмущен слишком вольным обращением дочери, улыбнулся, равно как и его жена, при виде этих двух молодых людей – или скорее двух детей – братски чокавшихся стаканами.

– А теперь, – произнес Жуан, вставая, – мне нужно возвращаться в Париж!

– Уже?! – вскричала Бибиана.

– Уже! – повторили господин и госпожа Гонен.

– Как это – уже? – возразил паж. – Но я нахожусь здесь уже около часу… и столько же времени мне нужно, чтобы вернуться в город. А я сегодня обещал отобедать с моим кузеном, графом де Шале.

– Как поживает господин ваш кузен? – спросил подобострастно Гонен.

– Как всегда – превосходно!

– И по-прежнему пользуется расположением его величества и его высочества?

– Они в нем души не чают!

– О! Это милейший… достойнейший молодой человек! А… а монсеньор кардинал… я слышал, он был нездоров в последнее время?

– Нездоров… да, действительно… Но это уже прошло, славу богу!.. Ты беспокоился о здоровье его преосвященства, Гонен? – продолжал Жуан с оттенком иронии.

– Беспокоился… из-за вас, господин маркиз… вы так любите кардинала! Что же до меня… Боже мой! Конечно, я солгу, если скажу, что не питаю к нему никакой неприязни… за его жестокое со мной обращение. И тем не менее вы можете быть уверены, господин маркиз, что если его преосвященство потребуют от меня какой-нибудь услуги, я без малейших раздумий…

– В самом деле? Что ж, вряд ли первому министру когда-нибудь вздумается испытать ваше к нему расположение, Гонен… однако зима уже подходит к концу, и, вероятно, скоро господин де Ришелье будет часто проезжать этой дорогой, направляясь в свой замок Флери д’Аргуж!

– А!.. Так эта дорога ведет в имение его преосвященства!

– Ну разумеется. Следовательно, может так случиться… что, проезжая мимо этой гостиницы, его преосвященство решат остановиться здесь выпить чего-нибудь прохладительного…

– В таком случае мне придется примириться с ними… Хотя бы только из признательности к вам! А! Значит, именно эта дорога ведет в замок Флери д’Аргуж! И вы полагаете, что вскоре монсеньор отправится туда?

– Только не в ближайшее время. Когда придет настоящая весна. Впрочем… постойте! Я слышал в Люксембурге, будто его преосвященство отправятся во Флери на недельку в конце марта.

– А! И возьмет с собой весь свой штат…

– Вовсе нет! Лишь несколько гвардейцев и пажей.

– Значит, и вы будете в их числе?

– В зависимости от того, поручат ли мне сопровождать его.

– И вам об этом объявят заранее?

– Конечно! Дня за четыре. Но к чему все эти вопросы?

– О!.. Если бы и меня предупредили об этом… Возможно, его преосвященству было бы приятно увидеть проездом…

– Иллюминацию? Что ж, я берусь предупредить вас, мэтр Гонен!.. Можете украшать вашу гостиницу флагами и огнями, сколько вашей душе угодно!

– О, господин маркиз, вы так добры и любезны!

– А пока… вы не отправите одного из ваших слуг к Гратьену, сказать, что мы уезжаем.

– Я схожу сам, господин маркиз… Не волнуйтесь, ваши лошади не скучают в моей конюшне… они там в большой компании.

– В большой компании? Что это значит?

– У меня со вчерашнего дня стоит барышник, который едет в Париж с сыновьями и одним своим другом, чтобы продать там двенадцать великолепных лошадей.

– Барышник?

– Да… К несчастью, бедняга прихворнул… даже очень… лежит теперь в постели… и я даже не знаю, когда он поправится. Феррольский доктор, за которым посылали, уверял, что это опасно. Пойду предупрежу Гратьена, господин маркиз!

– Барышник! – пробормотал Жуан, когда трактирщик удалился.

Иногда для понимания того, что следует, бывает достаточно и одного слова. То был именно такой случай. Едва мэтр Гонен упомянул о барышнике, Жуан тотчас же вспомнил о произошедшем накануне в особняке Шеврез и так его поразившем, что он даже рассказал об этом наутро Паскалю Симеони. Тот человек, которого он застал с герцогиней де Шеврез и графом де Шале – не с самым, как ему показалось, католическим лицом, – тоже был барышником, по крайней мере, по заверению мадам де Шеврез. И вот теперь, в нескольких часах езды от Парижа, он снова слышал о неком барышнике. Уж нет ли в этом совпадении чего-то такого, что должно его обеспокоить?

То, что мы вынуждены были пояснять несколькими строчками, в голове у Жуана промелькнуло мгновенно. И будь молодой человек один, он, конечно, проверил бы свое подозрение. Но Бибиана, прощаясь, щебетала подле него как птичка; но его ждал Гратьен с лошадьми… но вернувшийся в зал мэтр Гонен говорил, наполняя стакан:

– На дорожку, господин маркиз, на дорожку.

Словом, разоблачительное озарение угасло, предчувствие развеялось.

Кроме того, еще одному обстоятельству суждено было отвлечь внимание Жуана де Сагрера от занимавшего его предмета. Два всадника подъехали к воротам гостиницы «Форсиль», вопя во все горло:

– Э-гей-гей! Есть ли кто в доме, чтобы принять нас и наших лошадей? Эй! Вы там, скорее! Мы умираем с голоду и холоду!

– Сейчас, господа, сейчас! – суетился Гонен, тогда как Жуан говорил, смеясь, Бибиане:

– Решительно, ваши кузены-лакеи все еще никак не войдут в курс… Где же господа Анисет и Гильом запропали, что твоему отцу приходится одному встречать путешественников?

Бибиана молчала.

Всадники соскочили со своих лошадей в тот самый момент, как Жуан вышел из большого зала.

Лишь в этот миг он их узнал.

Они довольно почтительно ему поклонились, он же, вернув им не столь почтительный поклон, вскочил в седло и намеревался уже пришпорить лошадь.

– Кто эти дворяне, господин маркиз? – шепотом спросил подбежавший к пажу Гонен, передавая поводья подскочившим наконец господам Гильому и Анисету.

Жуан пожал плечами.

– Не самые важные птицы! – отвечал он тем же тоном. – Шевалье де Бальбедор и виконт д’Агильон.

– А! Друзья господина де Лафемаса, не так ли? Ловкачи!

– Да. Прощайте!

И послав последний воздушный поцелуй Бибиане, Жуан де Сагрера пустил лошадь галопом.

Он и не догадывался, что, назвав мэтру Гонену имена двух всадников, он собственноручно подписал им смертный приговор.

Глава III
О необычном десерте, который мэтр Гонен преподнес господам де Бальбедору и д’Агильону

– Черт возьми! – говорил шевалье де Бальбедор своему другу, усаживаясь вместе с ним к камину в большом зале гостиницы «Форсиль». – Я едва не окоченел! А вы, виконт?

– А у меня застыла кровь в жилах, шевалье!

– Э! Да ведь мы проделали за утро двенадцать лье, не считая тех, что нам придется преодолеть, чтобы добраться до Парижа. И все это лишь затем, чтобы вырвать какую-то жалкую сотню луидоров у моего скряги-дядюшки! Фи! Что за стыд! Игра-то не стоила свеч.

– Да уж, ваш дядюшка не слишком к вам щедр, шевалье! Но и сотня луидоров, впрочем, тоже деньги, когда в кармане нет и ста ливров.

– Конечно! О! Как же я поиграю на них вечером в кости, в кабаке Рибопьер… а пока, позвольте предложить вам приличный обед, виконт, если, конечно, мы найдем здесь что-нибудь приличное! Но что это вы там делаете, любезный? Зачем вы запираете ставни посреди дня? Уж не намерены ли вы уложить нас спать? Ха-ха! Прежде угостите нас обедом, по крайней мере!

Эта речь шевалье де Бальбедора относилась к хозяину гостиницы и была вызвана весьма странным его поступком. Как только Жуан де Сагрера исчез из виду, мэтр Гонен подошел к своей женушке и шепнул ей на ухо:

– Ступай с Бибианой наверх, в твою комнату, и, что бы вы ни услышали, не шевелитесь ни одна, ни другая! Поняла?

– Поняла! – отвечала Марселина.

И, позвав Бибиану, которая, застыв на крыльце, пыталась различить вдали фигуру своего доброго друга Жуана, толстушка взяла ее за руку и увела с собой.

Затем очередь дошла до слуг, Гильома и Анисета, которым хозяин также отдал шепотом несколько указаний, сопровождаемых весьма выразительными взглядами, бросаемыми украдкой на путешественников.

Словом, пока Гонен запирал ставни, слуги, со своей стороны, ставили огромную дверь, укрепляя ее железными засовами.

Замечание шевалье де Бальбедора было вполне справедливым: в зале сделалось так темно, словно было часов девять-десять вечера, а не три пополудни, и вместо того, чтобы удовлетворять желания путников, содержатель постоялого двора и его слуги занимались лишь самими собой, явно намереваясь отправиться отобедать.

Услышав окрик шевалье, Гонен, не прерывая своего занятия, бросил слугам, которые уже заканчивали свое:

– Гильом, Анисет… эти господа совершенно правы! И о чем мы только думаем! В зале же совсем темно! Зажгите-ка свечи, да поскорей!

– А где они, хозяин? – спросил Анисет.

– На камине, на камине… справа. – И Гонен добавил, смеясь: – Ах! Господин маркиз де Монгла совершенно прав, мои любезные братцы! Вы никак не привыкнете к своей новой должности.

Однако господам Анисету и Гильому с горем пополам удалось зажечь свечи, которые они поставили на стол.

– Что ж, – произнес Бальбедор, – вот так уже лучше, но это все еще не объясняет…

– Зачем мы заперли ставни и дверь? – спросил мэтр Гонен, снимая колпак и подходя к путешественникам. – У меня здесь больной… тяжелобольной… один из моих близких родственников…

– И что с того?

– А то, что когда ты болен, то тебя малейший шум беспокоит, вот я и решил – согласно предписанию доктора, – закрыть гостиницу на сегодняшний день, и на завтрашний, если будет такая необходимость. Но я принял предосторожности и велел для проезжающих вывесить объявление на воротах, что гостиница «Форсиль» в настоящее время закрыта… по причине находящегося в ней больного.

– Однако эта болезнь и меры, которые вы предприняли, похоже, были весьма внезапными? – сказал д’Агильон. – Так как, когда мы с другом входили сюда, вы отнюдь не выражали какого-либо беспокойства.

– Прошу меня извинить, монсеньор… Я только что известил об этой ужасной беде маркиза де Монгла, с которым имею честь быть немного знакомым, и намеревался распорядиться сразу же после его отъезда…

– Но в конце-то концов, – нетерпеливо прервал его Бальбедор, – раз уж вы нас впустили, то, может быть, подадите нам какой-нибудь обед.

– Разумеется, господин шевалье.

– А! Так вы меня знаете?

– Маркиз де Монгла был так любезен, что сообщил мне имена и звания ваших светлостей… и только из уважения к таким знатным дворянам… но я покорнейше прошу вас, господа, не говорите слишком громко.

– Да-да, договорились, – снова прервал его Бальбедор. – Но я тоже прошу вас, господин трактирщик, обслужить нас как можно скорее… и, так как это не может обеспокоить вашего больного, прикажите прибавить нам света, а то эти две тощие свечи светят слишком слабо. Мы здесь словно в могиле, честное слово!

Странная улыбка заиграла на губах мэтра Гонена.

– Ваше желание, господа, будет исполнено! – отвечал он. – Действительно, здесь не совсем светло… а иногда необходимо… видеть ясно… Скорее, Гильом и Анисет, пойдемте же готовить обед этим господам… и поищите еще свечей.

Сопровождаемый слугами, трактирщик удалился в кухню.

– Какой чудак этот хозяин! – проворчал д'Агильон.

– Ужасный чудак, действительно! – воскликнул Бальбедор. – И рожа у него какая-то бандитская, – продолжал он, понижая голос. – Хорошо, что у меня с собой шпага… которой, в случае чего, можно ответить на его любезность.

– Полноте! – возразил виконт. – Разбой посреди дня… в пяти милях от Парижа. На самой оживленной дороге!

– Какой вы забавный! Когда нас заперли со всех сторон, как в тюрьме… что нам с того, что еще день на дворе и по дороге снуют туда-сюда массы людей! Э! Поверьте, д’Агильон, воры нынче слишком дерзки, а я только что имел глупость сказать, что у меня при себе сто луидоров! Знаете, мой друг, возможно, будет лучше, если мы потребуем наших лошадей и…

– Перестаньте, шевалье! Вы ли это, такой осторожный! Да подумайте, стали бы люди расточать нам столько внимания… если бы намеревались убить нас!

Д’Агильон знаком указал Бальбедору на трактирщика, входящего с блюдом самой аппетитной баранины и великолепной щукой, вкусно приправленной разными пряностями и усыпанной зеленью петрушки и укропа; позади хозяина шел господин Анисет с корзинкой вина, а господин Гильом держал в каждой руке по канделябру с горящими восковыми свечами.

Через несколько секунд кушанья уже стояли на белой, как снег, скатерти.

При виде столь аппетитных блюд и в еще большей мере – от яркого света свечей у шевалье де Бальбедора стало гораздо спокойнее на сердце. Весело пылал очаг, в который мэтр Гонен бросил толстенный дубовый пень.

– К столу, к столу! – в один голос воскликнули Бальбедор и д'Агильон.

Действительно, то была одно из лучших обстоятельств на свете для того, чтобы позабыть о печалях, заботах и тревогах.

После третьего стакана превосходного медока опасения Бальбедора окончательно рассеялись.

Мэтр Гонен и слуги суетились вокруг едоков, подливая им вино, нарезая хлеб, с поразительным проворством меняя тарелки. Особенно усердствовал, пытаясь угодить гостям, мэтр Гонен; по правде сказать, слуги ему лишь помогали, причем, как правило, довольно неловко, но что поделаешь, когда непривычен к подобной работе!

Вскоре от щуки остались одни косточки, а от баранины одна мосалыга.

– Черт возьми! Давно уж я так не обедал! – вскричал Бальбедор, отложив наконец нож и вилку. – А вы, д’Агильон?

– И я, шевалье!

– Стало быть, господа остались довольны? – произнес Гонен.

– Да, любезный друг, – воскликнул Бальбедор, – тем более довольны, что…

– Что?

– Откровенно сказать, мы и не думали, что таковыми останемся.

– В самом деле?

– Да! Эта история с больным… нас расстроила. Вообще, всегда как-то плохо ешь там, где есть больные. Кстати, что за болезнь у вашего родственника? Чем он страдает?

– У него проблемы с головой, сударь.

– Как – с головой? Он что, сумасшедший?

– Не совсем. Его мучают мрачные видения.

– Ха-ха!

– Да, ему кажется, что у него есть враги… ненавистные враги, от которых он избавляется, убивая их.

– Убивая их?..

– О! Не подумайте ничего плохого, у моего родственника и характер самый благороднейший… Он воображает, что убивает своих врагов отважно… лицом к лицу.

– То есть на дуэли?

– Именно, господин шевалье, на дуэли.

– Что ж, пусть ваш больной родственник мечтает, дорогой хозяин. В конце концов, из того, что вы сказали, я делаю вывод, что эта болезнь совсем неопасная. А пока будем седлать наших лошадей – мы и так уже засиделись, нужно уезжать, – вы не могли бы подать нам на десерт что-нибудь способствующее пищеварению – какие-нибудь пирожные или цукаты вроде засахаренного аниса или кориандра?

– Как же, господа, напротив, я льщу себя надеждой, что у меня можно найти все, что есть самого лучшего в этом роде. Анисет, Гильом, господа требуют десерта…

Оба лакея быстро удалились. Шевалье и виконт встали из-за стола, чтобы размять усталые ноги…

Тем временем мэтр Гонен принялся отодвигать стол в угол зала.

– Зачем это вы сдвигаете стол с места? – удивился Бальбедор.

– Потому что он помешает вам заняться вашим десертом, господа.

– Как это – помешает? Я вас не понимаю.

– Сейчас поймете, шевалье.

В это время дверь отворилась и вошел какой-то человек, который поклонился обоим путешественникам. Этим человеком был господин Темпус, так называемый барышник, тот самый, которого мы видели у герцогини де Шеврез. Двенадцать других мужчин вошли вслед за тем, кто казался их командиром. Двое же из числа этих людей были те самые лакеи, которые прислуживали Бальбедору и д’Агильону во время обеда.

Только теперь они, как и их спутники, были вооружены шпагами; один лишь господин Темпус не имел оружия.

– Что это значит? – вскричали разом виконт и шевалье.

– Это, господа, – отвечал со своей злобной улыбкой Гонен, занимавшийся размещением канделябров таким образом, чтобы свет падал на середину зала, – ваш десерт.

– Наш десерт… Это еще что за шутка?

– Тут нет ни малейшей шутки, мои прекрасные вельможи. Вы хорошо отобедали, не правда ли? О, наша совесть не позволила бы нам обращаться к нашим врагам натощак! Теперь эти господа берутся угостить вас десертом. Выберите себе из них двоих, с которыми бы вы хотели скрестить шпаги. Впрочем, если поверите мне на слово, вам лучше даже не утруждаться, – ведь перед вами Двенадцать шпаг дьявола.

Узнав свойство десерта, Бальбедор и д’Агильон невольно отскочили назад, укрывшись за камином; но оба они были храбрецами и, устыдившись первого движения, в конечном счете вышли на середину комнаты.

– Я ведь говорил вам, виконт, – ухмыльнувшись, промолвил первый, – что тут пахнет западней!

– Действительно! – тем же тоном отвечал д’Агильон. – У вас тонкое чутье, шевалье.

– Западня – это когда на человека нападают врасплох, не давая ему возможности защищаться, – серьезным голосом сказал господин Темпус, впервые взяв слово. – Здесь же нет никакой западни, господа д’Агильон и де Бальбедор, так как, пусть мы вас и приняли, мы все-таки ничуть вас не ждали… и если и убьем вас, то не иначе как в честном бою.

– В честном бою… как же… двенадцать… тринадцать… а может, и четырнадцать человек – так как вас четырнадцать – против двоих!

– Вы опять-таки ошибаетесь, господин де Бальбедор. Я не дерусь, равно как и мэтр Гонен… и, как мы уже сказали, вы можете выбрать по одному противнику.

– А! – произнес д’Агильон. – А что, если мы убьем наших противников?

Господин Темпус с сомнением покачал головой.

– В конце концов, – возразил Бальбедор, от которого не ускользнул этот жест господина Темпуса. – Предположим… позвольте нам предположить, что обе эти шпаги будут побеждены… что последует за этим?

– Последует то, что их заменят две другие.

– А! В самом деле! Стало быть, чтобы выйти отсюда, нам придется…

– Убить нас всех!

– Значит, вы все-таки вмешаетесь, в том случае… если удача… или наша ловкость позволят нам избавиться от двенадцати наших противников?

– Да, господин шевалье, тогда я вмешаюсь! – сказал господин Темпус.

– И я тоже! – добавил Гонен.

– Но не желая лишать вас средств, господа, – продолжал командир Двенадцати шпаг дьявола, – предупреждаю, что с вашей стороны было бы безумием рассчитывать на вашу ловкость… или же на удачу! Конечно, нам отлично известно, что ловкачи Исаака де Лафемаса… наемные убийцы Ришелье – превосходные мастера клинка… они умеют убивать. Но мы умеем убивать еще лучше… и докажем вам это!.. Ну же, господа, выбирайте, кто вас убьет?