Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Эпилог

Глава I
Пять месяцев спустя

Чтобы ознакомить читателя с событиями, которые происходили после рассказанного выше и до того момента, где начинается наш эпилог – а начинается он спустя пять месяцев после казни Гонена и двенадцати ларошельцев, – мы не можем сделать ничего лучшего, как позаимствовать несколько строк из превосходной «Истории Франции в правление Людовика XIII» господина Базена.

Прежде – история, лишь затем – вымысел. Впрочем, здесь истина столь драматично связана с басней, что, надеюсь, никто из вас не пожалуется на это извлечение.

«Шале, – говорит Базен, – принял участие в заговоре против кардинала де Ришелье спустя несколько дней после ареста маршала д’Орнано; но, тронутый упреками одного друга, признался во всем министру. Ришелье оценил его раскаяние, но не забыл обиды, а “этот несчастный дворянин”, как называл его кардинал, вскоре втянулся в новую интригу. Во время пребывания двора в Нанте случилось так, что один из сыновей графа де Грамона, по имени Лувиньи, постоянный спутник и товарищ графа де Шале во всех его удовольствиях, искал случая поссориться с графом де Кандалем. Шале отказался содействовать ему в этом, и Лувиньи в отместку за такое предпочтение сделался доносчиком на своего друга.

Кардинал присоединился к королю в Нанте в то время, когда собирался совет по делу так называемого “заговора Шале”, и к парочке безрассудных речей, которые тому приписывали, присовокупил один малозначительный факт. По словам доносчика, граф послал нарочного к маркизу де Лавалетту, чтобы узнать, сможет ли герцог Анжуйский, покинув двор, найти безопасное убежище в Меце (8 июля). Его тотчас же арестовали, вытащив из постели, и приставили к нему ротного офицера шотландского полка, на которого была возложена весьма благородная обязанность выслушивать жалобы обвиненного, дабы добавлять их потом к его преступлениям.

Но то было еще не все. Королева противилась браку своего деверя с мадемуазель де Монпансье. Анна Австрийская знала, что именно герцогиня де Шеврез, ее подруга и наперсница, побудила графа де Шале к действию, и каждый день из тюрьмы, где тот сидел в заточении, приходили какие-нибудь признания, истинные или вымышленные, которые возбуждали в королеве самые гнусные подозрения.

Однако брак этот все-таки состоялся. Услышав из тюрьмы пушечные выстрелы, возвещавшие об этой церемонии, граф де Шале воскликнул, подняв глаза к небу: “О кардинал, как велика твоя власть! ”

Это восклицание, которое польстило самолюбию Ришелье, не смягчило, однако же, его гнева. Посреди праздников и всеобщего веселья, дело несчастного было передано в суд. Одним словом, давно уже все было подготовлено для объявления обвиняемого виновным. Сам же он надеялся на помилование через откровенное признание во всех своих прегрешениях, и кардинал лично выслушивал его исповедь. Два письма, адресованные узником королю, свидетельствуют о его чистосердечии и вместе с тем о надежде на прощение, которую ему подавали. Между тем собрались судьи. Были заслушаны только три свидетеля – донесший на него друг и двое стражников. Кроме того, предъявлено было показание Месье, подписанное в присутствии короля, его матери, кардинала и комиссаров, содержавшее мнения и советы, которые тот получал от обвиняемого. После пятидневного рассмотрения дела, 17 августа, приговором судебной палаты объявлено было, что “он виновен в оскорблении его величества и в наказание за вышесказанное преступление подвергнется пытке для установления его сообщников, затем будет обезглавлен на эшафоте, после чего голову его насадят на пику, тело четвертуют и куски его повесят на соответствующее число виселиц; все имущество его будет конфисковано, а потомство лишено прав дворянства и низведено на самую низкую степень”. Король, которого мать преступника умоляла в самых трогательных выражениях, полагал, что оказал ей милость, велев исключить из приговора все, что было самого бесчестящего и бесполезно жестокого: он велел произвести только допрос перед казнью и распорядился, чтобы тело и голова были отданы матери для погребения».

* * *

Таким образом, не успел несчастный Шале, побывав во Флери, получить прощение от Ришелье, как вновь оказался во власти кардинала, поучаствовав в новом заговоре против его преосвященства…

Однако что бы там ни говорили о жестокости Ришелье, нельзя не признать, что порой для этой жестокости имелись все основания.

Доставленный в Фонтенбло господином де Лагизоном вместе с пятью другими заговорщиками, Шале, как и его товарищи, сперва получил самый строгий выговор от короля. «Я не допущу, – вскричал Людовик XIII, – чтобы кто-нибудь осмелился встать между мной и моим первым министром! Ваша судьба находится в руках его преосвященства. Пусть они ее и решают».

Его преосвященство решили все забыть – на время. За исключением великого приора де Вандома, который был арестован спустя несколько дней и препровожден в Амбуазский замок, двенадцати ларошельцев и Гонена, которые были повешены, никто больше не мог пожаловаться на злопамятство господина де Ришелье.

Проявив в этом случае невероятное великодушие – конечно, мнимое, – кардинал, пожурив по-отечески Шале за его недобрые намерения, сказал, отпуская его:

– Ступайте, господин граф, и не грешите больше. Во избежание же в будущем всяких искушений следуйте скорее советам дружбы, нежели любви.

Под любовью имелась в виду герцогиня де Шеврез, которая, узнав о провале заговора, спряталась, опасаясь гнева Ришелье, под защиту королевы.

Под дружбой – Жуан де Сагрера и Паскаль Симеони. Вскоре после разговора его преосвященства с Шале их выпустили на свободу, которую они поспешили употребить на то, чтобы присоединиться к графу.

Но граф в тот момент имел слишком много поводов злиться на самого себя, чтобы прислушаться к возражениям своего молодого кузена и Паскаля Симеони.

– Ваше сиятельство, – заявил ему последний, – когда-то под именем Валентина Кайя я имел счастье оказать вам небольшую услугу, теперь же, уже как Паскаль Симеони, я, возможно, сделал не все из того, что обещал, и не смог доказать вам свою преданность, о чем буду сожалеть до конца своих дней. Но что отложено, то не считается потерянным. Соблаговолите помнить, что я во всякое время принадлежу вам, и вы всегда можете располагать как моим сердцем, так и рукой.

– Мои враги стоят слишком высоко, чтобы ваша рука могла достать их, мессир Симеони, – с горечью отвечал граф.

– Однако же, кузен!.. – вскричал было Жуан де Сагрера.

– Однако же, – прервал его резко Шале, обращаясь к Паскалю, – это моя матушка поручила вам присматривать за мной, не правда ли?.. Так вот: мне не нравится, когда кто-то – вблизи ли, издалека ли – следит за моими поступками… Первую партию против кардинала я проиграл… Посмотрим, как сложится вторая! Но отныне, мой дорогой Жуан, и вы, господин Симеони, помните, что я хочу быть совершенно свободен в своих действиях… всегда свободен!

Возразить на столь категорично высказанное объявление было нечего. Тем не менее несмотря ни на что Жуан и Паскаль, слишком далекие от мысли о том, что граф мог сам себя чем-то выдать, занялись поиском доносчиков, которых они не сумели обнаружить и разоблачить ранее. Паскаль уже знал от баронессы де Ферье, что Фирмен Лапрад хвастался ей своей изменой графу де Шале. Найденная в кармане убитого адвоката записка, подписанная Татьяной, позволила охотнику на негодяев выйти на след русской, но, узнав о результате дела Флери, Татьяна поспешила уехать из Парижа. Где она была? Вероятно, в каком-нибудь таинственном убежище, где она могла дождаться новой безрассудной выходки Шале. Получив некое тайное поручение от кардинала, покинул столицу и Лафемас. Не имея ни малейшей возможности узнать правду о произошедшем, Жуан де Сагрера и Паскаль Симеони, особенно после предостережения графа, могли теперь разве что случайно выяснить, что же случилось в действительности.

Жуан продолжал свою службу у кардинала, который питал к нему расположение. Что же до барона де Ферье, то он вел жизнь самую уединенную и печальную. Очень печальную. Пораженный смертью своего племянника и, вопреки очевидному, отказываясь верить в преступления, которые и были причиной смерти Лапрада, барон де Ферье вернулся в Бове со своей женой.

Дважды в неделю Паскаль получал письма от своей возлюбленной; дважды в неделю он писал ей в ответ. Эта корреспонденция была единственной отрадой двух любящих сердец, которых, казалось, небо сблизило лишь затем, чтобы они смогли в полной мере ощутить всю горесть разлуки.

* * *

Нам осталось сообщить еще некоторые подробности, почерпнутые также из исторических источников, касательно этого несчастного графа, которому герцогиня де Шеврез иногда, в минуты откровенности, говорила: «Увы, мой друг, хоть у вас и хорошего достоинства совесть, но это такой сосуд, который имеет свойство протекать».

Когда графа де Шале арестовали в Нанте, председателем комиссии, которой было поручено судить обвиненного, был назначен Мишель де Марильяк, министр юстиции, магистрат суровый, но честный. Помимо него, в комиссию входили также советники и рекетмейстеры парламента Бретани, с которыми герцогиня де Шеврез, не оставившая своего любовника, уже начинала кокетничать. Все уверяли ее, что жизни графа де Шале ничто не угрожает. Но, опасаясь, как бы граф не совершил какой-нибудь опрометчивый поступок, герцогиня желала во что бы то ни стало послать заключенному письмо, вследствие чего долго изощряла свой изобретательный ум в поисках надежного способа доставки. Наконец, вспомнив, что графу де Шале приказано отпускать роскошный стол, она позвала слугу, доставлявшего графу блюда, и, без особого труда уговорив его исполнить ее просьбу, вложила в крупный плод ананаса, из которого предварительно вынула мякоть, записку следующего содержания: «Остерегайтесь признаваться в чем-либо перед кардиналом. Любое неосторожное слово только ухудшит ваше положение. Надейтесь… у вас есть друзья и верная подруга; они о вас позаботятся».

К несчастью, получив плату с герцогини де Шеврез, слуга пожелал получить несравненно большую с кардинала. Ришелье же, в свою очередь, был столь недоверчив, что сам осматривал все кушанья, подаваемые графу де Шале; но, вероятно, он бы и не заметил этой крошечной бумажки, если бы алчный слуга не поспешил указать ему на ананас. Его преосвященство вынули записку, прочли ее и, возвратив ее в ярко-красный конверт, промолвили с улыбкой: «Передай ему это послание, мой мальчик; оно его обнадежит без какого-либо вреда для меня».

Комиссия высказалась за смертную казнь, за исключением трех членов, которые помнили о данном герцогине де Шеврез обещании. Одним из них был Мишель де Марильяк.

На рассвете приговор был прочтен главному гардеробмейстеру; он выслушал его совершенно спокойно. Казнь назначили на утро следующего дня. Однако уже в тот день, как приговор был оглашен, большая часть придворных окружила короля с возгласами: «Помилуйте его! Помилуйте»! В ту же минуту Марильяк, взволнованный и бледный, с растрепанными волосами и в запыленной симарре, стрелой пролетел сквозь умоляющую толпу, чтобы добраться до короля, который, нахмурив густые брови, из-за которых глаз его почти не было видно, широкими шагами расхаживал из одного конца своей комнаты в другой.

– Что вам угодно от меня, сударь? – вскричал Людовик, грозно подняв на него свои очи.

– Сир, я пришел просить за одного человека… высшего должностного лица королевства.

– Скажите лучше «изменника», который не преминул разбить мне сердце.

– Ваше величество ужаснулись бы, увидев, на сколь шаткой основе зиждется обвинение.

– Не вы ли вынесли приговор? – вопросил Людовик XIII.

– Я, сир! Но, видит Бог, я не готов пойти на столь страшное убийство!.. Будь я согласен с этим несправедливым приговором, я был бы здесь сейчас только за тем, чтобы в присутствии вашего величества заколоть себя кинжалом.

– Господин де Марильяк, изменник Шале должен погибнуть! – вскричал монарх громовым голосом. Затем, схватив хранителя печатей за руку, Людовик уже тише добавил: – Послушайте, я милосерден, очень милосерден! Не будь я таковым, голова моего брата, голова королевы пали бы вместе с головой их сообщником. Но Бог, которого нет более в их вероломных сердцах, живет еще в глубине сердца моего… и повелевает мне пощадить королевскую кровь, которой, однако, жаждет эшафот.

Придворные содрогнулись, Марильяк в отчаянии удалился.

Глава II
О том, как было организовано исчезновение палача

В тот же день как был арестован Анри де Шале, кардинал позволил Жуану де Сагрера оставить свои занятия и отправиться к графине, во Флерин…

И так как Жуан, как и графиня де Шеврез, как и все придворные, полагал, что жизни графа ничто не угрожает, он счел первым своим долгом уговорить госпожу де Шале последовать за ним в Нант, где она могла бы похлопотать за своего сына…

Долго уговаривать графиню не пришлось. Как мы уже говорили в начале книги, это была женщина с сильным характером. Что бы ни предначертано было ее Анри, она желала узнать об этом первой.

Странная смесь относительного снисхождения и строгости! Вскоре Ришелье узнал, что графиня в Нанте; что она там часто видится с мадам де Шеврез; что она уже дважды или трижды встречалась с королевой и что ей обещали даже устроить аудиенцию у короля…

И он закрыл на все это глаза.

Но когда графиня попросила позволения обнять сына в тюрьме, он решительно ей отказал.

– Господин де Шале принадлежит закону, – сказал он. – Природа уже более не имеет на него прав.

Получив такой ответ, госпожа де Шале рассталась с последними иллюзиями. «Анри обречен! – вскричала она. – Его принесут в жертву!»

В жертву! Кому? Чему? Это останется тайной могилы, могилы Ришелье. Даже сейчас, возьмите всех историков – и вы не найдете нигде очевидной, явной причины того, что называют «заговором Шале».

В тот же день, когда графиня прибыла в Нант вместе с Жуаном Сагрера, в городе оказался и Паскаль Симеони.

Уезжая во Флерин, маркиз писал охотнику на негодяев:

«Друг мой!

Мы не смогли уберечь его от первого несчастья, так может, удача улыбнется нам на сей раз? В любом случае поспешите приехать».

Слухи об аресте господина де Шале уже ходили в народе, и искатель приключений намеревался отправиться в Нант еще до получения письма молодого маркиза де Монгла.

Графиня де Шале остановилась в скромной гостинице, располагавшейся близ собора.

– Сударь, – сказала эта благородная дама Паскалю, протягивая ему руку, – несколько месяцев тому назад я доверила вашей храбрости и преданности охранение моего сына, но Богу не было угодно содействовать моим желаниям и вашим добрым намерениям. Увлекаемый злым роком, граф де Шале не послушался ни ваших советов, ни моих и снова угодил в руки врагов. Каким будет результат этого вторичного испытания, я не знаю, но что бы там ни было, я не отчаиваюсь. Виновен мой сын или нет, я настроена сражаться за его жизнь до последней минуты, и вы мне в этом поможете, не правда ли?

– Всеми силами мой души и моего тела, сударыня.

– Хорошо. Посмотрим, как будут развиваться события, и, исходя из них, выстроим наш план.

* * *

Как события развивались, нам известно: 17 августа Анри де Шале был приговорен к смертной казни.

Приехав в Нант, Паскаль Симеони, сопровождаемый Жаном Фише, отправился просить приюта к Антенору де Ла Пивардьеру, который проживал со своей женой – своей второй женой – Сильвией в небольшом домике, построенном близ Буффе, одного из древнейших замков Нанта.

Паскаль полагал – и не безосновательно, – что у Ла Пивардьера он обратит на себя меньше внимания любопытных, чем в гостинице.

И надо было видеть, как его встретила эта супружеская пара!

Впрочем, не обязан ли был господин де Ла Пивардьер некоторой признательностью охотнику на негодяев? Что же до госпожи Сильвии, которая, как помнит читатель, получила от Паскаля тысячу ливров наличными – тысячу ливров, упавших на нее с неба! – в то самое время, когда она тщетно просила старого должника ее семьи заплатить ей сотню несчастных пистолей (именно за тем она, шестью месяцами ранее, в отсутствие мужа и в сопровождении кузена Ивона Легалека предприняла путешествие в Париж – чтобы стребовать долг), – так вот, что до любезной бретонки, то она была в неописуемом восторге, когда Паскаль Симеони явился к ним и сказал: «Мне на несколько дней нужно прибежище; не предоставите ли вы мне его?»

В тот же день, часов около шести вечера, сидя на пороге дома Ла Пивардьера, Паскаль рассеянно смотрел на возвышавшийся перед ним, словно черный гигант, замок Буффе, поджидая возвращения Жана Фише, которого он послал в город за новостями, так как приговор Анри де Шале еще не был известен в это время, да никто и не предполагал, что он может быть произнесен так скоро.

Рядом с Паскалем держался Ла Пивардьер.

– Как давно был построен этот замок? – спросил вдруг Паскаль у своего собеседника, желая рассеять чем-нибудь свои тяжелые думы. – Вы-то должны это знать, Антенор?

– Еще бы! – отвечал тот. – Странно было бы мне не знать историю соседа!

И с поспешностью ребенка, который отвечает хорошо заученный урок, двоеженец рассказал следующее:

– «Замок Буффе был построен в 990 году Аленом, по прозвищу Курчавая Борода, и служил дворцом нескольким герцогам Бретани. Возвышаясь между Эрдрой и Луарой под защитой четырех башен, эта крепость не раз противостояла неприятельским армиям. Бюдик, граф Нантский, выдержал двухлетнюю осаду против Жоффруа, герцога Бретани, который, истощив все силы, вынужден был заключить мир. В 1472 году, Журден Фор, аббат де Сен-Жан-д’Анжели, был заключен в Буффе по обвинению в отравлении герцога де Гийана, брата Людовика XI и союзника герцога Бретани. Рассказывают, что во время процесса из этой тюрьмы доносились странные шумы и что однажды, в сильную грозу, молния убила преступника прежде, чем успели узнать его сообщников и настоящую причину его преступления». Вот и все!

Этот образчик эрудиции друга заставил Паскаля помимо его воли улыбнуться.

– А как зовутся эти острова? – спросил он, указывая на два довольно обширных острова, образовавшихся из наносных песков посреди Луары, напротив самого Буффе.

– Биссетта и Глорьетта. Сообщение с ними, как вы сами можете видеть, идет через этот мост, построенный лет сорок тому назад, – он называется мост Мадлен. Именно на Биссетте живет…

Ла Пивардьер вдруг замолчал.

– Живет?.. – повторил Паскаль, удивленный столь внезапной остановкой.

– Палач, – промолвил Антенор, понижая голос.

Зная, что именно беспокоит Паскаля, этот славный малый, по вполне понятной причине, уже пожалел – слишком поздно, – о том, что навел разговор на это человеческое орудие, которому вскоре, возможно, предстояло сыграть свою роль в процессе графа Шале.

И действительно, Паскаль нахмурил брови, пробормотав:

– Ага!.. Так вот где живет палач!

В тот же миг на дороге, ведущей к Буффе, показались двое мужчин. Это были Жуан де Сагрера и Жан Фише. Шли они крайне поспешно.

Завидев их, Паскаль почувствовал, как и без того тягостное впечатление, произведенное на него сказанным Ла Пивардьером словом «палач», начало превращаться в ощущение еще более мучительное.

Маркиз был ужасно бледен и почти бежал по дороге, да и Жан Фише был мрачнее тучи.

– Пойдемте… пойдемте, Паскаль! – вскричал Жуан, схватив искателя приключений за руку и увлекая в дом.

И, повернувшись к отошедшему в сторонку Ла Пивардьеру, паж воскликнул:

– Ох! Идемте и вы, сударь! Я знаю, что вы любите господина Симеони… от вас мне скрывать нечего… Впрочем, возможно, и вчетвером мы не сможем исполнить то, что я задумал.

Они прошли в дальнюю комнату.

– Анри де Шале приговорен к смерти! – отрывисто произнес Жуан де Сагрера.

– К смерти!.. – в один голос вскричали Паскаль и Антенор.

– Да, – продолжал паж. – Вот как судьи держат свое обещание; они возводят графа на эшафот. Казнь состоится завтра утром.

– И герцогиня де Шеврез даже при поддержке королевы не смогла…

– Герцогиня де Шеврез покинула Нант с час тому назад. Она изгнана из королевства. Королева находится под караулом в своих покоях. Но постойте, Паскаль… Благодаря господину де Марильяку графиня де Шале будет иметь аудиенцию у короля.

– Завтра… но завтра будет уж слишком поздно!

– Не будет, если мы захотим…

– Говорите же…

– Полагаю, вам известно, где живет палач, господин де Ла Пивардьер?

Муж Сильвии обменялся с Паскалем красноречивым взглядом.

– Да, – воскликнул сей последний, – нам это известно.

– Что ж, тогда, во что бы то ни стало, мы должны сделать так, чтобы этот человек исчез, – продолжал Жуан. – Во что бы то ни стало, слышите? Я захватил с собой золото… много золота… которое он получит, если согласится скрыться… Если же откажется…

– Я об этом позабочусь! – промолвил Жан Фише.

– Пропадет палач… судьи будут вынуждены отложить казнь… Тем временем графиня де Шале явится к королю. Она будет его просить… умолять… как только может просить, умолять мать… и если только у него сердце не тигра.

– Он заменит приговор, вынесенный судьями, изгнанием. Остается лишь на это надеяться, господин маркиз. Но…

– Вы видите, что может воспрепятствовать моему плану, Паскаль?

– Нет… вот только, благоразумно ли нам будет отправиться туда… к палачу… всем четверым? Не наблюдают ли… не следуют ли за нами шпионы… не встанут ли они между нами и этим человеком в ту самую минуту, как он согласится на наше предложение?

Жуан де Сагрера покачал головой.

– Вы правы, мой друг, – сказал он. – Шпионов кардинала теперь тем более стоит опасаться, что со вчерашнего дня в Нанте находится их командир…

– Лафемас?

– Да.

Во взгляде Паскаля сверкнула молния.

– Как бы то ни было, – промолвил он, – полагаю, господину де Лафемасу не следовало приезжать в Нант, когда здесь нахожусь я…

– Постойте! – вскричал Ла Пивардьер. – Мне вот что пришло на ум: меня здесь не так боятся, как вас, господа… Что если мы вдвоем с Жаном Фише отправимся к этому Лемагюре?

– Лемагюре? – повторил Жуан. – Так вот как зовут этого…

– Да, это его имя.

– Почему бы и нет? – согласился Паскаль. – Отнесете ему то, что господин маркиз готов ему предложить в обмен на исчезновение.

– Десять тысяч ливров, – уточнил Жуан. – Вот они.

– Если он согласится, – продолжал Паскаль, – думаю, у нас все выгорит. Нужно будет только удостовериться, что он спрятался в надежном месте.

– Я уже об этом подумал, – сказал Ла Пивардьер.

– А что, если он откажется?

– Тогда я сам его спрячу, что еще проще! – вскричал Жан Фише. – А будет выступать – я так его запрячу, что он сам себя не найдет.

– Идите же, мы с господином маркизом подождем вас здесь.

– О!.. Мы там не задержимся.

* * *

Ла Пивардьер и Жан Фише удалились. Паскаль и Жуан де Сагрера с берега наблюдали за тем, как они прошли по мосту Мадлен до острова Биссета…

Лемагюре, нантский палач, жил один (жена его умерла в прошлом году, а детей у них не было) в небольшом домишке, построенном на берегу реки и окруженном садом, который поддерживался в близком к идеальному состоянии. Лемагюре до страсти любил садоводство, находя особенное удовольствие в разведении роз.

Ла Пивардьер и Жан Фише с трудом пробирались меж его любимых кустарников, попутно снимая гусениц.

Заплечных дел мастер оказался мужчиной лет пятидесяти, тихим и мирным. Лицом он походил скорее на кроткого буржуа, чем на профессионального палача.

– Чем могу служить, господа? – вопросил он, вежливо поклонившись гостям.

– У нас к вам предложение, – отвечал Ла Пивардьер, переходя прямо к делу. – Для вас это сущий пустяк… для нас же оно значит очень много. Графа де Шале, который содержится в заточении – о чем вам, несомненно, известно, – в подвалах городского укрепленного замка, сегодня приговорили к смертной казни.

– Угу, – пробормотал Лемагюре, срезав садовым ножом жировой побег восхитительной прованской розы, – и что же?

– А вот что: казнить его должны завтра.

– Ну и?..

– Ну и… так как мы не желаем, чтобы он был казнен… и так как без палача казнь не состоится… то мы и пришли предложить вам десять тысяч ливров за то, что вы бежите… или где-нибудь укроетесь.

– Десять тысяч ливров!

– Вот они.

Лемагюре посмотрел с жадностью на мешок с золотом, затем – уже с недоверием – на стоявшую перед ним парочку.

– Послушайте, господа, – сказал он после минутного размышления, – я отнюдь не дурак, поэтому понимаю, что если я скажу «нет»… вы заставите меня сказать «да»…

– Верно мыслишь! – произнес Жан Фише.

– Иначе и не научен. Поэтому, полагаю, мне следует принять ваше предложение по доброй воле.

– По доброй воле и от чистого сердца, – сказал Ла Пивардьер.

– Что касается чистосердечия… черт возьми… то я готов произнести все клятвы, какие вы мне продиктуете, если желаете… но клятвы такого человека, как я… стоят ли они больше, чем простое обещание? А я вам обещаю вас не обманывать.

– Достаточно будет и обещания! – согласился Жан Фише. – Уж мы его не забудем… а тебе выдадим всю сумму вперед. Вот твои десять тысяч ливров. Можешь пересчитать.

Лемагюре улыбнулся.

– Это лишнее между людьми честными, – сказал он. – А теперь… каковы будут ваши указания, господа? Что мне делать: бежать или же спрятаться? Бежать – опасно, так как меня, к несчастью, хорошо здесь знают и, поймав, могут доставить назад… Спрятаться… но где спрятаться так, чтобы меня не обнаружили?

Ла Пивардьер с Жаном Фише пребывали в затруднении. Действительно, вот так, сразу, найти надежное убежище было совсем не просто.

– Может, в вашем доме? – проговорил наконец Ла Пивардьер.

Лемагюре пожал плечами.

– У меня нет даже погреба, – отвечал он.

– А там… на мельнице?

– Гм!.. Будь сейчас ночь, я был бы не против… можно было бы укрыться за мешками с мукой… И потом, у мельника есть собаки, которые могут меня унюхать… А вот мешки могут нам пригодиться… Подождите минуточку, я только спрячу мое золото, господа… и буду весь к вашим услугам… Есть у меня на примете одно местечко, где его и искать-то никто не станет.

– И что же это за местечко?

– Могила моей жены…

– Ваша жена похоронена здесь?

– Да. На городском кладбище, рядом с другими, ее… бедняжку… мне захоронить не позволили… да и я не хотел, чтобы она от меня отдалялась… вот и закопал ее здесь… и все остались довольны… Я мигом, господа.

Лемагюре действительно вскоре вернулся – с мешком из-под муки и, бросив его перед Ла Пивардьером и Жаном Фише, принялся объяснять, что он задумал.

– Видите вон тот островок? – начал он, указывая на густо заросший кустарником клочок земли. – Я влезу в этот мешок, захватив с собой хлеба, нож и бутылку вина – не умирать же мне с голоду. Довольно того, что придется отсидеть с полгода в тюрьме за то, что меня не окажется дома, когда я понадоблюсь. Вы меня стащите в мою лодку… которая тут, на берегу, у сада, и, делая вид, что вышли в море на прогулку, подъедете к этому островку и выбросите меня среди тростника и травы. Мне, возможно, и не очень комфортно будет так провести целую ночь и целый день, но тем хуже… В чем я уверен, так это в том, что никому и в голову не придет там меня искать. Согласны?

– Согласны! – отвечали Ла Пивардьер и Жан Фише.

Сказано – сделано. Через несколько минут лодка с тремя путешественниками, из которых налицо были только двое, причалила к островку. Собиравшаяся гроза только благоприятствовала нашим укрывателям палача; застлавшие небо темные тучи помогли Жану Фише незаметно выбросить мешок на берег.

– Прощай! – крикнул он, снова взявшись за весла.

– И спасибо! – заключил Ла Пивардьер.

– Вам спасибо, господа! – любезно отвечал Лемагюре. – Желаю удачи!

* * *

– Теперь, – воскликнул Жуан де Сагрера, как только Ла Пивардьер и Жан Фише отчитались о своей счастливой экспедиции, – теперь да поможет Бог графине де Шале и Анри!