Текст книги "Гостиница тринадцати повешенных"

Во-первых, в вознаграждение за маленькое насилие, которому подвергли горбунью, он преподнес ей пятьдесят пистолей.

Во-вторых, попугав ее немножко тем, что она найдет в нем своего непримиримого врага, если доведет его друга до виселицы, он напомнил ей, что разлука с мужем была ее заветной мечтой, и теперь ей нужно только радоваться тому, что исполнилось его желание, и если она не может простить ему этого, то все-таки может забыть.

* * *

Моник Латапи ответила: «Я забуду», и сунула пятьдесят пистолей в карман.

Проходя в свою комнату, Паскаль заметил плачущую Жильетту.

– Что с вами, дитя мое? – спросил он ее.

– Он со мной и не простился даже! – шептала она, рыдая. – А я так его любила!

Искателю приключений очень хотелось утешить бедную девушку.

– Вы ошибаетесь, моя милая, – возразил он, – ваш дядя не забыл вас. Смотрите, что он купил для вас сегодня и просил меня передать вам.

Паскаль подал при этом девушке золотое сердечко на шелковом шнурке, которое он вынул из кармана.

– Правда? – вскричала Жильетта. – И это для меня? Дядюшка купил это для меня?

– Я никогда не лгу, мадемуазель! – произнес искатель приключений очень серьезно, надевая сердечко на шею девушке.

* * *

Однако он лгал! Эту драгоценную безделушку он захватил из сундука своей матери!

Но преступна ли такая ложь? И дурно ли он поступил, пожертвовав этой вещицей, чтобы осушить слезы бедной Жильетты?

Что до нас, то мы так не думаем.

Часть третья
Заговор

Глава I
О том, как герцогиня де Шеврез сказала не более того, чем хотела, и о том, какой дурной знак – услышать во время поцелуя вой собаки

Прошел месяц после последних событий, рассказанных нами в предыдущей части. Вечер, часы бьют девять. Проникнем в главный павильон Лувра, поднимемся на второй этаж, пройдем длинный ряд комнат, украшенных скульптурами, позолотой, живописью и инкрустациями, – и мы очутимся на половине королевы Франции, Анны Австрийской. Из множества роскошно убранных комнат одна отличается сравнительной простотой. Это так называемая купальная комната, соединяющаяся с малым дворцовым садом посредством Моста вздохов, где в обществе мадам де Шеврез, забывая горести и печали в дружеской беседе с герцогиней, обычно проводит свое время супруга Людовика XIII.

Мы уже описали вам портрет герцогини де Шеврез, теперь опишем вам королеву. Анне Австрийской, родившейся в 1601 году, в то время когда происходит наша история, было двадцать пять лет. Не будучи совершеннейшей красавицей, она тем не менее являлась прелестнейшим созданием, с нежно-розовым цветом лица, голубыми глазами, коралловым ротиком, открытым и благородным челом. Она была высокого роста, руки ее были необыкновенно нежны, тонки и ослепительно белы, ноги – редкой красоты. В этот вечер она была одета в обшитое серебром и золотом голубое атласное платье с широкими рукавами, подобранными бриллиантовыми аграфами; на голове – голубой бархатный убор с черным пером, из-под которого волнами рассыпались по ее прелестным плечам белокурые, шелковистые локоны. Ее величество сидели, по обычаю испанок, на бархатных подушках.

В ту минуту, когда мы входим туда, королева – в позе, которую мы только что описали, – мечтала, устремив взгляд на ленточку, вившуюся вокруг ее нежных пальцев.

Герцогиня де Шеврез стояла у окна, выходившего в сад, по всей видимости, кого-то поджидая.

Но вздох августейшей подруги прервал наблюдения герцогини. Она повернулась и увидела, что вздох этот сопровождался слезой.

Подбежав к королеве, Мария де Роган с фамильярностью, впрочем, самой почтительной, отняла у нее ленточку и заперла в один из тех огромных эбенового дерева сундуков, какие заменяли тогда шкафы и шифоньерки.

– Полноте, ваше величество, время ли плакать теперь, когда мы собрались отомстить нашему жестокому врагу! Представляете, что будет, если эти господа застанут вас в слезах… все тогда погибнет! Они решат, что вы не надеетесь на успех… и сами придут в отчаяние!

Говоря это, герцогиня нежно промокала батистовым платком прелестные глаза опечаленной королевы, которая невольно улыбнулась ей.

– Это правда, – сказала она, – будет слишком безрассудно лишать бодрости наших друзей… Боюсь, у них и так ее недостаточно!

– В особенности у одного из них, – произнесла герцогиня де Шеврез презрительным тоном, – у господина герцога Анжуйского, которому следовало бы быть решительнее других! О! Я никогда, впрочем, и не рассчитывала на его светлость! Если наше дело выиграет… он первый этим воспользуется… но если же мы его проиграем.

– То, наверное, он первый же станет униженно просить прощения у кардинала.

– В этом нет сомнения; к счастью, я убеждена в успехе нашего предприятия!

Уверенность герцогини сообщилась и королеве.

– Дорогая Мария! – вскричала она, привлекая в себе герцогиню. – Это для меня ты составила заговор и вовлекла в него самого дорогого тебе друга…

– Кому же, как не любимому и любящему человеку… считать за счастье посвятить себя, вместе со мной, служению моей королеве! – отвечала Мария де Роган. – Во главе нашего заговора недоставало знатного имени. Месье, беспечность и слабость характера которого уже доказаны, не мог предложить нам своего, вот я и обратилась к Анри де Шале…

– И он дал тебе его без колебаний?

Герцогиня улыбнулась.

– Он так мало колебался, – произнесла она, – что до сих пор не знает даже первого слова в моих планах.

– Возможно ли это? Так ты…

– Да, я одна все это придумала и устроила! Но я уверена в господине де Шале… как в его любви ко мне, так и в том, что он выкажет храбрость… когда придет время действовать!

– Но что же ты решила? Я ведь могу это узнать уже сейчас?

– Что я решила?.. Я решила уже на днях избавить вас от господина де Ришелье. От этого злодея, преследующего вас своей ненавистью… который, если и не успел еще поразить вас как королеву, то уже слишком измучил вас как женщину!

При этих словах, относящихся ко всем известным действиям кардинала в отношении королевы и красавца Бэкингема, при этих словах, говорим мы, Анна Австрийская побледнела и, судорожно сжав руку подруги, вскричала:

– Ты права, Мария: господин де Ришелье не заслуживает никакой пощады!

– Его и не пощадят, это я вам обещаю! – отвечала госпожа де Шеврез.

– Но…

– Но простите, обожаемая моя королева, донна Стефания подает нам условный знак. Стало быть, пока мы с вами беседовали, наши друзья уже собрались в соседнем зале и ждут наших указаний… Да, сейчас ровно половина десятого… Вы позволите мне представить их вам?

Анна Австрийская гордо подняла голову.

– Более чем когда-либо! – воскликнула она. – Не думаешь ли ты, Мария, что я, как мой брат Гастон, сказав «да», стану говорить затем «нет»! Иди!

* * *

Герцогиня не ошиблась: донна Стефания, одна из приближенных и преданных женщин, единственная испанка, которую Анна Австрийская привезла с собой, постучалась особенным образом в дверь купальной комнаты, извещая тем самым о прибытии заговорщиков.

Мария де Роган поспешила отворить, и они вошли.

То были Гастон, герцог Анжуйский, великий приор де Вандом, граф Анри де Шале, маркиз де Пюилоран, граф де Рошфор, барон де Люксейль и граф де Море.

Войдя один за другим и молча поклонившись королеве, они сели по приглашению своей августейшей хозяйки.

Но подобная торжественность мизансцены пришлась не по вкусу Гастону.

– Поистине, – вскричал он, рассмеявшись, – нам недостает только париков да мантий, чтобы сделаться похожими на судей Шатле, решающих судьбы великих преступников!.. Можно составлять заговоры, но так, чтобы это было весело. Признаюсь, меня эта строгость стесняет! Послушайте, моя прелестная сестричка, прежде чем заняться серьезными делами, не хотите ли вы посмеяться над нашими с Рошфором и Шале подвигами? К этому Красному человеку мы всегда успеем вернуться.

Анна Австрийская намеревалась было заметить, что теперь не время для шуток, но герцогиня де Шеврез промолвила насмешливо:

– Позвольте ему рассказать, сударыня! Его светлость – совсем еще ребенок… а к детям следует быть снисходительными…

Действительно, Гастону было тогда всего восемнадцать лет, но, к несчастью для себя, он оставался ребенком всю свою жизнь.

– Ну да! – вскричал он, погрозив герцогине пальчиком. – «Позвольте ему рассказать»! Мне, однако же, кажется, прекрасная дама, что вы не столько хлопочете обо мне, сколько сами хотите узнать, какую роль играл в этом похождении Анри!.. Слушайте же. Вчерашний спектакль мне не понравился, лансдкнехт не состоялся, и мы ужасно скучали, не зная, как убить вечер… «Пойдемте на Новый мост, – говорю тогда я Шале и Рошфору, – там мы, по крайней мере, позабавимся с прохожими… поиграем с четверть часа в воришек!»

– Фи! – произнесла герцогиня. – Брат короля забавляется, грабя людей!

– Полноте! Не все ли равно, грабить или разорять их налогами? Какая в том разница? Ну, так вот, дела наши шли отлично, мы стащили уже с полдюжины плащей, как вдруг прибежали полицейские. Мы с Шале спрятались за балаган какого-то шарлатана, а Рошфору вздумалось влезть на бронзовую лошадь, что стоит на мосту. К несчастью, ночь была не очень темна, солдаты заметили графа и решили стащить его оттуда. Ха-ха! Вот забавно-то было! Они подбегут сзади, граф перескочит к голове, они – туда, он – назад! Наконец, привлеченные криком и хохотом, мы вышли и бросились ему на помощь, так как один из солдат уже тянул его за ногу…

– А что, если бы они не признали вас и отвели в Шатле… как вы думаете, принц, понравилась бы королю такая шутка… результатом которой стал бы для сына Франции ночлег в тюрьме? – вопросила королева.

Гастон пожал плечами.

– Подумаешь! – произнес он. – Мой брат приказал бы засадить их самих в тюрьму…

– Положим, король приказал бы это, – сказала герцогиня де Шеврез, – но вот кардинал де Ришелье дал бы совершенно противоположный приказ… А так как слушаются больше его.

Гастон нахмурил брови.

– Действительно, – проворчал он, – чаще повинуются… его преосвященству.

Замечание герцогини де Шеврез, судя по всему, пробудило в его душе неприязненное чувство, и он продолжал сухим тоном:

– Итак, что же вы придумали, прелестная герцогиня, чтобы ему более не повиновались? Мы вас слушаем.

* * *

Все взоры обратились на герцогиню де Шеврез; все уши навострились, чтобы не проронить ни единого ее слова.

– Господа, – начала она, решив сразу же искоренить всякую нерешительность, если таковая в ком-то еще оставалась, – господа, прежде всего, считаю своей обязанностью предупредить вас от имени ее величества королевы, здесь присутствующей, что если кто-то из вас сожалеет, что занялся этим зашедшим уже слишком далеко делом… он может немедленно удалиться… Заговор составлять уже не надо, он готов… Я обо всем позаботилась… У нас есть руки, чтобы действовать; нам нужны лишь головы, чтобы управлять этими руками… Повторюсь: ее величество королева рассчитывает на всех вас, господа… но если она ошибается, если в ком-нибудь из вас заговорило благоразумие перед опасностью, если…

Всеобщий ропот прервал Марию де Роган.

– Довольно! – вскричал герцог Анжуйский. – Похоже, прелестная герцогиня, вы уже не меня одного считаете здесь ребенком, но и всех этих храбрых дворян, среди которых и такие, в чьих жилах, так же как и у меня, течет королевская кровь[24]24
  Великий приор де Вандом и граф де Море были побочными сыновьями Генриха IV. – Примеч. автора.


[Закрыть]. Кончайте же, прошу вас, не нужно этих преамбул! Если вы составили план, как напасть на Ришелье, то тем лучше, черт возьми! Заблудиться мы не боимся. Но где же и какая эта дорога? Объясните нам это.

– Да, объясните!.. – повторили все.

Нетерпение овладело даже герцогом Анжуйским. Герцогиня добилась того, чего желала – полного и слепого к себе доверия.

– Сейчас объясню, – сказала она. – Сегодня утром король объявил, что в конце этой недели он отправится в Фонтенбло, чтобы насладиться там первыми весенними днями. Как только двор переселится за город, его преосвященство также не замедлят отправиться к себе во Флери д’Аргуж, находящийся, как вам известно, на дороге, ведущей в Фонтенбло. Во Флери стража Ришелье немногочисленна. Впрочем, нам до этого нет никакого дела! Если у него есть наемники, чтобы охранять его, у нас есть друзья, чтобы служить нам. Итак, под предлогом прогулки, вы, господа де Шале, де Вандом, де Море, де Люксейль, де Пюилоран и де Рошфор, в одно прекрасное утро явитесь во Флери, где вас уже будут поджидать наши друзья. Когда министр окажется в полной вашей власти и, повинуясь вашим требованиям, подпишет освобождение маршала д’Орнано, вы, принц, вместе с королевой отправитесь к королю и постараетесь открыть ему глаза на все действия этого злодея. Король бывает силен, когда этот злой человек не находится при нем и не подчиняет его своей воле. Благоприятнее случая и представить себе не возможно: его величество сейчас весьма сердиты на кардинала и, следовательно, не раздумывая им пожертвуют. Что ж, теперь вы знаете мой план, господа. Лишь от вас зависит, будет ли до конца этой недели Ришелье свергнут. Что вы на это ответите?

– Э! Черт возьми! Мы ответим, что принимаем ваш план и последуем ему буквально, прелестная герцогиня! Не правда ли, господа?

– Да, да! – вскричали все.

– И в день падения Ришелье мы воздвигнем трон нашему очаровательному командиру, увенчав его лаврами и розами, в знак признательности за освобождение нас от зависимости.

Но что более всего понравилось в этом плане Гастону, так это то, что отведенная ему роль не представляла, в сущности, никакой для него опасности. Он должен был лишь вместе с королевой отправиться к королю и переговорить с ним, тогда как другим заговорщикам предстояло действовать, чтобы захватить кардинала.

Потому-то Месье и не щадил комплиментов для госпожи де Шеврез.

Однако, несмотря на полнейшую готовность повиноваться этому «прелестному командиру», некоторые из заговорщиков не прочь были узнать и другие подробности этого плана.

Гастон, Шале, Пюилоран, Вандом уже обсуждали с королевой, как они разделят тот пирог, который был еще в печке, – пирогом этим, конечно, была власть, – но Рошфор, Море и Люксейль, отойдя с герцогиней де Шеврез в сторонку, сказали ей:

– Извините, прекрасная герцогиня, но в вашем плане есть один пункт, который нам кажется не совсем ясным… что это за друзья, которые окажутся в то утро во Флери, у господина де Ришелье, чуть раньше нас?

Мария де Роган мгновенно стала серьезной.

– Это тайна, господа, – сказала она. – Тайна, которую я поклялась хранить. До новых распоряжений я не могу открыть вам имена этих особ. Но что вас так беспокоит?

– Нас беспокоит то, – отвечал Море, – что мы не знаем, кто наши сообщники и сколько их.

– Их тринадцать… все они дворяне… и храбрейшие из храбрых.

– Но…

– Что у вас там? – спросил герцог Анжуйский, привлеченный шумом спора. – Чего вы требуете от нашего милого капитана, господа?

– Мы просим его назвать нам имена тех людей, которые помогут нам захватить господина де Ришелье.

– А я отказываюсь сообщить вам их, потому что, повторюсь, поклялась в том. Можете поинтересоваться у господина де Шале: у меня от него нет секретов, а между тем он, так же как и вы, не знает, что это за личности, несмотря на то что видел их командира.

Шале кивнул в знак согласия.

– Впрочем, господа, – продолжала герцогиня, пройдясь вокруг себя ироничным взглядом, – если вы непременно желаете удостовериться в храбрости наших таинственных сообщников, то можете справиться об этом в небольшом лесочке, лежащем в трех лье отсюда, неподалеку от той самой дороги, что ведет в Фонтенбло. Там за этот месяц было найдено более десяти трупов… и, возможно, этот лес сообщит вам, кому принадлежат те шпаги, которыми были заколоты друзья господина де Лафемаса…

Слушавшие пришли в волнение.

– Как! – вскричал приор де Вандом. – Так те, что убили господ д'Агильона, де Бальбедора, де Шатовье, де Франжирона и с полдюжины других ловкачей Лафемаса, и есть те самые люди…

– Что поклялись уничтожить Ришелье? Да, господа, те самые! В ожидании же случая напасть на кардинала они расправляются пока с его слугами и, не правда ли, взялись за дело весьма круто?.. Десять человек за месяц! Боюсь, что если его преосвященство затянут еще хоть на недельку со своим отъездом во Флери, от банды головорезов господина де Лафемаса вообще ничего не останется.

Перед столь неоспоримыми доказательствами не только храбрости, но и необыкновенной ловкости оставалось только преклониться…

Что наши заговорщики и сделали.

Впрочем, пора было уже расходиться. Пробило одиннадцать.

– До свидания, прелестная сестрица, – сказал Гастон, целуя руку королевы. – Можете на меня рассчитывать… как я рассчитывю на вас.

– До свидания! – повторили все дворяне с низким поклоном.

– А пока, – произнесла герцогиня де Шеврез, поднося палец к губам в знак молчания…

– О! – вскричали все вместе. – Ни слова, ни взгляда, ни жеста!

* * *

Герцогиня, которая оставалась в тот вечер ночевать у королевы, пожелала проводить заговорщиков до садовой калитки, ключ от которой находился у донны Стефании.

Конечно, больше всего ей хотелось сказать несколько слов наедине – слов, уже не касающихся заговора, – Анри де Шале, под руку с которым она медленно шла позади всех.

Коридор, которым они проходили, был освещен очень слабо… Гастон и его друзья были уже далеко и не могли их видеть… Анри и Мария остановились и бросились в объятия друг друга.

– Когда я вас увижу? – спросил он.

– Завтра, в полдень.

– Хорошо. Скажите, моя дорогая, вы меня любите? Все еще любите?

– О!

И она хотела поцеловать своего возлюбленного – самый лучший ответ, какой только можно дать на подобный вопрос, – но вдруг невольно отшатнулась в испуге.

Под окном, где остановились наши влюбленные, в эту минуту завыла собака. Она выла – как говорят добрые кумушки, которые, возможно, и не такие дурочки, как многие полагают, – к покойнику.

– Противная! – пробормотала герцогиня. – Как она меня испугала!

– Глупенькая! – весело воскликнул Шале. – Чего же бояться?

И они поцеловались. Собака вновь завыла.

Впоследствии, убитая горем и раскаянием, Мария де Роган припомнила печальное предзнаменование, закончившее тот вечер.

Глава II
Которая доказывает, что ни в чем не надо отчаиваться и что всего добивается тот, кто умеет ждать

Заговор был составлен и подготовлен как нельзя лучше, и не сделай глупости один из заговорщиков, он, возможно, и имел бы успех.

Страшно подумать, однако, какой переворот произвело бы в свете неожиданное падение этого колосса! Если бы удалось похитить или убить Ришелье в 1626 году, что сталось бы с Францией в руках бездеятельного и слабого Людовика XIII? Австрия, Англия и Испания продолжали бы мучить ее, страну бы терзали внутреннее раздоры. Литература, искусство, науки и нравственность – все бы погибло! Умри тогда Ришелье, и был ли бы после Людовика XIII Людовик ХIV, великий король славного века?.. Кто знает!.. Не умевший охранять свой скипетр, сумел ли бы Людовик Справедливый сохранить своего сына?

Итак, до описанного нами вечера никто не подозревал о замышлявшемся заговоре, хотя, как мы знаем, в шпионах недостатка не было. Лафемас, не щадя золота Татьяны, организовал тайную полицию, следившую за малейшими движениями графа де Шале, герцогини де Шеврез, Паскаля Симеони и Жуана де Сагрера.

Однако же что дал ему такой ежедневный, или, вернее сказать, ежечасный и ежеминутный надзор? Всего лишь то, что граф де Шале и герцогиня де Шеврез по-прежнему были страстно влюблены друг в друга… что Паскаль Симеони был предан Шале, а Жуан де Сагрера часто бывал у Паскаля Симеони, каждый раз советуя тому быть наготове в случае опасности.

В случае опасности! Какой опасности? Очевидно, Жуан де Сагрера догадался, как и Татьяна с Лафемасом, что герцогиня де Шеврез и Анри де Шале замышляют свергнуть первого министра, но о замыслах графа и герцогини друзья знали не более их врагов; потому-то последние не могли ничего узнать, следя за первыми…

Это страшно бесило их, потому что, употребляя столько времени, денег… и ненависти, они ни на шаг не продвигались вперед.

Один из членов этого трио демонов выглядел особенно нетерпеливым. Фирмен Лапрад, обреченный проводить каждое утро у графа де Шале в качестве секретаря и вместе с тем шпиона, старавшегося выведывать тайны графа, не имел возможности следить за своим соперником.

Но то, чего не мог видеть Фирмен, видела Бертранда, гнусная Бертранда: баронесса и Паскаль с каждым днем становились все ближе и ближе друг к другу.

«Они нежно пожимают друг другу руки, – рассказывала старая ведьма Фирмену Лапраду, – и шепчутся между собой, когда остаются одни».

Однажды – о, ужас! – однажды она сказала, что ей показалось, будто они поцеловались. Она не была уверена, но ей так показалось!..

«Но я убеждена, – продолжала дуэнья, – что если они еще не поцеловались, то не замедлят это сделать!»

* * *

Накануне сходки заговорщиков в Лувре, в тот день, когда Бсртранда рассказала Фирмену Лапраду об интимных отношениях Паскаля Симеони с баронессой, адвокат явился к Татьяне убитый и мрачный.

В это время там находился и Лафемас.

– Что с вами, господин Лапрад?! – вскричала Татьяна.

– В самом деле, – сказал Лафемас, – на вас лица нет, дорогой сударь! Не принесли ли вы каких неприятных новостей?

– Не знаю, как вам понравится моя новость, – произнес Фирмен, – но чтобы вы там ни думали, мое решение окончательно. Меня измучила та роль – к тому же совершенно бесполезная, – какую я разыгрываю в этой комедии, комедии, которой не видно конца… Я пришел объявить, что отказываюсь от нее.

– Вот как! – протянула Татьяна. – Так вы отказываетесь… только потому, что устали?

– Да… И еще потому, что я решил безотлагательно посвятить себя тому делу, которое давно задумал.

– Какому делу?

Фирмен Лапрад колебался. Но, впрочем, чего ему было бояться Татьяны и Лафемаса?

– Вы знаете, какое это дело, – сказал он наконец. – Я поклялся смертельно отомстить двум моим врагам и хочу сдержать свое обещание.

Лафемас намеревался было что-то сказать, но Татьяна остановила его движением руки.

– Постойте! – сказала она. – Господин Лапрад жаждет мести и, как он говорит, минута эта для него настала. Вы хотите убить Паскаля Симеони и баронессу де Ферье, так как лишь их смерть может облегчить ваши страдания, не так ли?

– Точно так.

– И каким же образом вы собираетесь их убить?

– Для… нее у меня есть яд, который мне дали вы, сударыня. Для него…

– Для него?

Фирмен Лапрад потупился, явно не желая входить в подробности.

– Да что до того, какой способ употреблю я для достижения своей цели! – вскричал он.

– Гм! – произнес Лафемас. – Знайте, однако, что этот охотник на негодяев – ужасный силач; будьте осторожны, мой милый!

– Тому, кто хочет отомстить, никакой силач не страшен, – возразил Фирмен Лапрад с горькой усмешкой.

– А! Так вы готовите западню? Хотите хитростью заманить в нее Паскаля Симеони?

Адвокат промолчал.

– Господин Фирмен Лапрад прав, – вмешалась Татьяна, – как бы он ни взялся за дело… лишь бы имел успех! Теперь другой вопрос. Подумали ли вы о последствиях для нас такого внезапного вашего отказа от должности при графе де Шале? Конечно, наши надежды пока еще не оправдались. Ваше сближение с графом ничего нам не открыло. По той или иной причине, но господин де Шале весьма сдержан в своих разговорах с вами. Вам, однако, известно, что заговор существует… и мы с господином де Лафемасом об этом давно знаем… но где и как приведут его в исполнение… этого вам пока разузнать не удалось!

– Моя ли в этом вина?! – вскричал Фирмен Лапрад. – Несмотря на все мои старания я не смог вырвать этой тайны у графа де Шале. Мне кажется даже, что он просто слепое орудие той интриги, что плетет против его преосвященства герцогиня де Шеврез. Повторяю, я тут вам совершенно бесполезен! Уже по одному тому, что два с лишним десятка шпионов не смогли до сих пор открыть следов убийц ваших товарищей, господин де Лафемас, можно судить, насколько наши враги нас сильнее и хитрее.

Лафемас закусил губу.

– Это правда, – сказал он, – несмотря на все поиски господина парижского прево убийц моих друзей так и не нашли… Но то, чего не смог сделать парижский прево, сделаю я! Вы мне весьма кстати, сударь, напомнили об этом, – как раз сегодня я встречаюсь по этому поводу с несколькими моими друзьями.

Говоря это, Лафемас встал; Фирмен Лапрад, поднявшись в свою очередь, промолвил, не без иронии:

– Желаю вам оказаться удачливее парижского прево, господин де Лафемас… что же касается меня, то…

– Как? – прервала его Татьяна Илич. – Неужели вы действительно отказываетесь от участия в нашем предприятии… в ту самую минуту, когда оно должно решиться в нашу пользу?

– В нашу пользу? Кто это сказал? – спросил адвокат.

– Тот, кто никогда не лжет… с кем я советовалась не далее как сегодня утром и кто мне ответил, что не пройдет и недели, как мы одержим победу над нашими врагами.

– Кто же этот всеведущий?

– Вот! Хотите, спрошу при вас, если мне вы не верите?

При этих словах русская вынула из шкафа огромную книгу в красном сафьяновом переплете с кабалистическими знаками, положила ее на высокий пюпитр, выдвинутый на середину комнаты, после чего, вооружившись длинным жезлом какого-то неизвестного металла, встала перед пюпитром в самой торжественной позе.

Фирмен Лапрад следил за действиями Татьяны недоверчиво, однако не без некоторого любопытства. На его губах его блуждала ироническая улыбка.

– И эта книга откроет нам будущее? – вопросил он.

– По крайней мере, она скажет нам, как нам следует вести себя в настоящую минуту, чтобы сделаться впоследствии победителями.

– Что же это за книга?

– Одна из самых ценных, какие только есть на свете. О, не смейтесь, сударь! Эта книга побеждала и не таких скептиков, как вы. Бернгард де Трев постоянно советовался с ней и после своей смерти завещал ее моему дяде… а Бернгард де Трев не был безумцем. Это одна их тех кабалистических книг, которые предсказательницы продали Тарквинию; лишь она одна уцелела во время пожара на Капитолии. Что ж… да победит же древняя наука ваш юный ум, господин Фирмен Лапрад! Оракул, отвечай мне!

Произнеся последние слова громким голосом, Татьяна подняла над вещей книгой жезл. В одно мгновение, словно движимые невидимой силой, ставни окон с шумом захлопнулись, и в комнате воцарилась кромешная тьма. В этом, конечно, еще не было ничего сверхъестественного: в особняке Татьяны могли быть устроены механизмы, которые, по поданному знаку, ее люди тайно приводили в движение. Фирмен Лапрад нисколько этому и не удивился. Но тут, посреди этой тьмы, вдруг на кончике жезла засияла искра и, разгораясь мало-помалу, превратилась в красноватое пламя, осветившее волшебницу с ее гадательной книгой…

Это невольно произвело на адвоката определенное впечатление.

– Оракул, отвечай мне! – повторила Татьяна.

Вдруг книга раскрылась сама собой. На пергаментных ее листах, которых коснулся жезл, забегали огненные буквы.

– Фирмен Лапрад! – вскричала русская вдохновенным голосом. – Наука произнесла свой приговор. Не пройдет и недели, как мы все трое узнаем то, что желаем знать. Но чтобы достичь цели, мы должны держаться вместе. Фирмен Лапрад, заклинаю тебя остаться с нами еще неделю! Каков будет твой ответ?

– Согласен принадлежать вам еще неделю, – отвечал адвокат.

* * *

В это время ставни распахнулись настежь. Свет и солнечное сияние снова наполнили комнату; пюпитр, книга и жезл вернулись на свои почетные места, и, спокойная, словно ничего и не случилось, Татьяна стала прощаться с гостями.

– Ну же, господа, мужайтесь! Через нисколько дней все будет кончено.

Выйдя на улицу вместе с адвокатом, Лафемас сказал:

– До чего ж странная женщина!

«Весьма ловкая, по меньшей мере», хотел было ответить Лапрад, но решив, что правду говорить иногда не следует даже и сообщнику, только кивнул в знак согласия.

– Подождем несколько дней, посмотрим, что будет, – продолжал Лафемас, – а пока я съезжу туда, где было убито столько моих друзей. Завтра расскажу вам, что удалось узнать. До свидания, господин Фирмен Лапрад!

– До свидания, господин де Лафемас! – отвечал адвокат.

И они расстались, каждый занятый мысленно ворожеей: один – удивляясь ее штукам, другой – говоря себя, что прежде сжигали и вешали и таких, кто умел гораздо меньше, нежели эта русская.