Текст книги "Последний дар Эбена"

– Бабушка Касси? – спросила Эмма, когда они уселись рядом с Угольком и Айрис у самой воды, прямо напротив дерева. Широкие ветви простирались даже до того места где они сидели. Им было уютно и прохладно в тени векового гиганта. – Что же случилось у вас тогда в доме, когда мы зашли с Агатой?

– Крысы пришли! – она сделала паузу, провела рукой по мохнатой голове собаки. – Герда защищала меня, как могла. Но их было намного больше. Две или три. Как только я увидела одного, эти огромные зубы, что – то стряслось со мной. Точно не помню. Я упала. Последнее, что помню, как Герда уткнулась мне в лицо. Очнулась я уже здесь. Спустя некоторое время, появилась Герда и поведала мне обо всем, что произошло уже после меня. О том, как крысы пытались обмануть вас, как Герда подоспела вовремя и помогла вам.… И теперь, мы снова вместе. Я и моя Герда.

– Но вы же вернетесь с нами? – спросила Агата.

– Нам хорошо здесь. Мы с Гердой решили остаться у Эбена. Разве тут плохо?!

Эмма с Агатой грустно переглянулись, затем посмотрели на них. Бабушка Касси действительно выглядела счастливой, даже морщин практически не было. Герда была здоровой и как прежде весело играла.

– У меня к вам только одна просьба, – серьезным голосом сказала Бабушка Касси, – когда вернетесь обратно, позаботьтесь, чтобы Герде было уютно в земле. Закутайте ее теплее. В домике у меня есть одеяла на кровати.

Когда девочки в знак согласия покачали головой, она улыбнулась.

– И не забывайте, что я вам тогда рассказывала. Все, что вы увидели здесь, для вашего блага, должно сохраниться в тайне.

Глава 12. Эбен. Зеркало минувших дней

Жизни трудное мгновенье,

пролетит, и не замечу.

И лишь останутся на сердце,

раны, калечащие душу.

– А ты слышала, как он поет? – спросила Эмма, указывая на дерево.

– Никогда. Я даже не знаю никого, кто слышал бы его песню, – ответила Уголёк и подошла к Эбену.

Ее лапа слегка коснулась шероховатой поверхности ствола. Давид перестал волновать рыб назойливым плеском босых ног. Патрик и Белла поднялись с мягкой травы. В полной тишине слышалось, как то и дело хлюпали о водную гладь солнечные плоды. Непрерывное журчание фонтана стало еще интенсивнее. Берег заливало пенистыми волнами. Все взоры устремились на дерево. Широкие ветви приходили в движение, раскачивались, шумели, словно хотели вытряхнуть до последнего трепетавшие листочки, хотя никакого, даже слабого порыва ветра не ощущалось, но дерево продолжало покачиваться.

Широкие ветви вытянулись, до самого последнего разгладились в воздухе. Слившись блестящим черным водопадом, медленно опустились до самой земли и потянулись вслед за выравненным стволом. Дерево исчезло. Человек двигался через водную поверхность к ним, и по мере приближения становился меньше и меньше, пока не остановился перед ними в человеческий рост. Впереди него маленькими прыжками бежал белоснежный козленок. Эмма с восхищением смотрела на него. Ведь это был тот самый козленок, что спас ее. Она внимательно изучала человека в багряном одеянии, сшитого без единого узора или камушка. Расплывчатый образ, не раз, явившийся в трудные минуты ее жизни, прямо на глазах обретал черты реального человека. Красивое овальное лицо без единой щетины, с улыбкой, добрее которой не доводилось ей встречать нигде. Она узнала его. Человек, стоявший на берегу, когда они начали тонуть, светлый образ, явивший собой спасение из холодной темницы радужной дамы.

– Вы, Ури?! – воскликнула Эмма.

– Это Эбен! – тихо подсказывала Уголёк.

Белла, как и остальные, смотрела на него с тайным благоговением. Бесконечная доброта проглядывалась в каждом его движении, каждом слове. Теплота и мягкий свет исходили от белого, словно нежное облако лица. Невинное дитя, ребенок, промелькнуло у нее в голове, но в то же самое время, не было никаких сомнений, что перед ними стоит взрослый мужчина. Белла растерялась, когда он посмотрел на нее, большими, светлыми, как само небо голубыми глазами, оттененными невесомой шапкой длинных ресниц. Глубокие, подобно морю, но простые и ясные. Никаких тайн, темных закоулков, или затаенных тропинок, лишь спокойствие и прозрачный свет они являли собой.

– Ури! – сказал Эбен, – да, так меня когда-то звали, дружок. Здесь знают меня как Эбена. Зовите, как вам будет удобно. Ведь это одно и тоже.

Уголёк и Айрис подбежали к нему. Эбен погладил их и двинулся дальше.

– Вы проделали непростой путь. Несмотря на страх, сомнения, не оставили друзей в беде. Мужественно помогали друг другу. Маленькие друзья с большим сердцем и отвагой. Все же перед тем как отправить вас домой, последнее слово для вас, – он опустил глаза.

Айрис и Уголёк, которые понимали его без слов, взяли Давида, Патрика, Агату и вместе с остальными двинулись к противоположному берегу. Эмма вздрогнула. Уголёк велела ей оставаться. Агата обернулась, убедилась, что ничего плохого с Эммой не случится, только тогда направилась вслед за остальными. Уголёк, понурив голову, провожала их. Белла заметила некую затаенную печаль даже в самой походке кошки, наблюдая, как под воздушной шерстью неспешно, с тягостным трудом перекатываются черные лопатки. Эмма грустными глазами провожала удаляющихся товарищей, когда Белла взяла ее за руку. Эбен сел на мягкую траву у самого пруда и знаком попросил следовать его примеру. Немного поодаль расположилась Эмма, стараясь при этом не задеть находящийся между ними большой куст дикой розы. Она легонько тронула бархатисто – красные лепестки, пока Белла после некоторых сомнений не опустилась рядом с ней на землю. В воде показалось отражение Эммы. Она была с волосами, поэтому не отвела взгляда, а продолжала следить за изящными движениями проплывающей мимо оранжевой рыбки. Белла встретившись с безволосой девушкой без бровей и ресниц, двух секунд не смогла удержать возмущенного взгляда на своем отражении. Лишь нахмурила брови и опустила глаза на землю, в ожидании, когда, наконец, заговорит Эбен. Эмма вернулась к изучению лепестков розы.

– Когда впервые я пришел сюда, ни одной, даже самой маленькой розы здесь не было, – начал Эбен, – куст за кустом посадил я эти цветы. Сначала розовые, желтые, красные, потом и все остальные. Приходилось долго и упорно трудится, поливать, убирать сухие листья и старые побеги, избавляться от сорняков, но самое главное любить их, чтобы невзрачные маленькие кусты превратились в прекрасные розы с необыкновенным ароматом.

– Но если у цветка совсем не будет лепестков, это уже будет не роза, и тогда вы бы не обратили на нее внимания и тем более не стали бы любить.

Белла дотянулась до нижних ветвей дикой розы и одним скручивающим движением сорвала с бутона имеющиеся лепестки.

Эмма испуганно посмотрела на Эбена.

– Тогда никто не осмелился бы вот так, бесцеремонно оторвать живые лепестки, ибо в таком случае хорошо видны шипы, и она защищена, – он как прежде улыбался.

– Простите! – Белла в смущении опустила глаза.

– Я не перестану любить ее, напротив, любовь моя умножиться во сто крат. Ведь я прекрасно знаю, что роза все та же. Мне известны ее запах, мысли, доброта, само ее сердце раскрыто предо мной. Она не перестанет быть розой для тех, кому посчастливилось познать ее душу. С лепестками или без них, я не спутаю этот цветок от другого такого же. Может они и похожи, но это не делает их одинаковыми. Запах у нее, кстати говоря, никуда не делся, хоть ты и держишь в руках ароматные лепестки, – сказал Эбен.

Эмма подошла к оголившемуся бутону и потянула носом. Затем то же самое проделала с другим цветком, что рос рядом с ним. На лице выразилось удивление. Запах действительно был, причем ничуть не хуже аромата другой розы.

– Просто ты позабыла ее запах, – продолжил Эбен, обращаясь к Белле, – забыла, как она росла, как тянулась к небу, сквозь тернистые дали двигалась к солнцу, искала свет. Щедро делилась благоухающим ароматом с окружающими. Но вот сорняки окружили ее со всех сторон, много сорняков, задушили цепкими руками. Лишенная света, она остановилась, опустила голову, одиноко зачахла в сухой земле.

Белла молча слушала и невидящим взором смотрела вдаль.

– Вместо того чтобы распутать ее от тесных веревок и напоить водой, ты вынесла строгий приговор, решила вырвать ее с корнем и выбросить, тем самым отблагодарив за трудный путь. В чем же ее вина?! Ты позабыла, но сердце твое помнит, и оно хочет показать. Взгляни прямо, не вороти от правды твердого взора! Гляди же прямо, не бойся, ведь страх один из тех сорняков, что удерживает, не дает подняться к солнцу! Смотри в последний раз, чтоб прошлое затем оставить там, откуда дней минувших стоны не потревожат никогда! – звонкое эхо от слов Эбена долго не затихало в душе Беллы. Затем, он указал на воду.

Фонтан прямо на глазах начал уменьшаться, пока не утонул в неподвижной водной глади, а цветы лотоса, захлопнув лепестки, опустились на дно. Мелкая зыбь потянулась от самого Эбена, пронеслась по всей поверхности и растворилась у самых ног. Свет погас. Лишь сияние воды освещало два беспокойных лица. Эмма увидела себя. Однако, то было не обычное застывшее изображение, или неподвижное водное отражение, нет. Оно двигалось, и сменялось другими картинами. Мурашки побежали по ее коже, а Белла беспокойно теребила пальцы, то и дело, посматривая на Эмму. Перед ними разворачивались сцены из собственной жизни. Вот стоит Эмма в пышных волосах и рюкзаком в школе, улыбается, отвечает на вопросы. Ее дневник весь в пятерках и четверках. У них другая учительница. Вот ее сестра. Как же Агата похорошела! Волосы снова длинные, появилась челка. В школу они ходят вдвоем. Эмме приятно было на это смотреть, пока картина не поменялась. Белла ссутулила плечи, ее глаза с замиранием следили за происходящим. Это мама, она плакала в одиночестве. Эмма и не думала, что мама когда-нибудь может заплакать. Снова школа. Первое сентября. Незнакомая школа, наверное, новая. Эта девочка со странными прямыми жжеными волосами у плеч и некрасивой челкой не может быть она, не похожа она на Эмму. Эта девочка шла медленно, кроме какого-то груза на сердце, к тому же набрала в весе и тяжело ступала. Когда она проходила мимо других детей, какие-то оскорбительные слова сыпались на нее. Белла сжала руки на груди, словно изнутри ее проткнули острыми ножами. Губы сжались с невероятной быстротой. Ни одна слеза не выступила на ее глазах. Она сумела их сдержать, только дыхание участилось, словно в приступе угнетающей астмы она не могла втянуть в легкие достаточно кислорода. Взгляд снова направился к воде. Девочка, склонив голову, шла в своем направлении. Голова опустилась настолько низко, что она не замечала впереди шагающих детей. Дома она улыбалась родителям, ни одной жалобы она не высказывала. Первым делом она бросала парик, отшатнувшись от него, словно от некой страшной чумы. Итак, изо дня в день. Сколько же таких дней промелькнуло перед ними, не счесть. Ответственность и внутренняя сила гнали ее в школу, которая превратилась для нее в настоящий ад. Но вот картина остановилась, взрослый мальчик, по виду старшеклассник подошел к ней и приподнял сзади парик. Первый случай, когда кто-то преднамеренно посмеялся над ней. Она окаменела от ужаса. Он ушел обратно к своим друзьям, которые глядели на это с нескрываемым любопытством и разразились смехом, похлопывая по спине товарища в знак одобрения. Взгляд, брошенный в его сторону, был не злобный, нет. В них сквозила боль от вопиющей несправедливости.

– Стадо обезличенных скотов, – внезапно вырвалось у Беллы.

Снова первое сентября. Не все одноклассницы смеялись над ней. Как отличницу ее уважали. Какая – то девочка уговаривала ее идти к директору, рассказать обо всем. Она отказывалась. Учителя интеллигентные хорошие люди, она каждого любила и уважала, как и прежде, но мысль пожаловаться была ей неприятна. В детстве ее учили, строго наставляли о том, что нельзя обижать или указывать пальцем на людей, которым к большому несчастью не повезло, и они от природы чем-то отличаются от других. Это страшный и большой грех. Она хорошо запомнила это, потому как, дедушка однажды строго отчитал ее за подобный проступок, хоть она и была совсем маленькой, что отнюдь не меняет конечной сути. С тех пор она ни разу не посмела нарушить этот непреложный закон. Этот же самый закон почему-то оказался недействующим по отношению к ней. В этом она убедилась на собственном опыте. На улицу она выходила редко. Даже взрослые бросали гневные и негодующие взгляды в ее сторону. Какой-то мальчишка кричал: « сними парик». Все чаще она оставалась дома, никуда не ходила. Даже в близлежащий магазин всюду бегала Агата. Только она и была ее другом. В силу замкнутости и сдержанной злобы характер ее стал невыносимым. Она, бывало, срывала эту злобу на сестру, потом весь день мучилась из-за этого. Ничто не могло поколебать Агату. Они неизменно мирились и устраивали собственные маленькие развлечения. Смех и радость всегда венчали их мелкие незначительные распри, пока на смену злобы постепенно не пришла мудрость. Она осознавала, что нет никого важнее семьи. Никто кроме них ее не поймет и не подержит. Снова школа, снова Белла вся съежилась как перед сильным ударом. Мальчик, проходя мимо, сильно задел ее своим плечом. Злая ухмылка торжества не заставили себе ждать. Тогда она подумала, откуда такая злость, ничем не обоснованная, совершенно дикая и неприемлемая для нее. Неужели жизнь только и состоит из таких вот людей. Каждый раз ее охватывал суровый холод, не физический, ментальный холод от ужаса, происходящего с ней. Грязь и низость казалось, заполонили собою весь мир и ни единый луч света не проскользнет туда. Плечо болело, но не так сильно и изматывающе, как ныло сердце в груди. Туда мелкими шагами пробиралась ненависть ко всем, ненависть и подозрение. Если человек открыто улыбается миру, верит в добро, а вместо этого отовсюду сыплются удары железного молотка, то единственное что останется, что вполне закономерно и естественно, закрыть себя железным щитом, надеть панцирь и прекратить доверять людям. Каждый их взгляд, слово, лишь гнусное, лицемерное прикрытие перед жестоким нападением, перед намерением рвать, грызть, искалечить то, что им кажется непонятным и неприемлемым, то, что не соответствует их животной низости. Ненависть и подозрительность стали ее неизменными спутниками. Взять хотя бы щенка, которого с младенческих лет держали на привязи, запугивали камнями, колотили палками, замахивались хлыстом в ответ на дружелюбно протянутую лапу. Станет ли такой щенок добродушным псом? Нет. Каждый мускул, каждый нерв надежно помнит, хранит воспоминания, и память эта всегда при ней. В случае Эммы палки и камни – слова, подлые поступки, лишь ненависть прикрытая лицемерием. Будь она от природы слабой, эта ненависть легко перешла бы в насилие. Невидимая, постоянная защита, единственный для нее верный способ отгородить себя от окружающего хаоса. Появилась тонкая чувствительность ко лжи, лицемерию и скрытой ненависти. Одного взгляда для нее порой оказывалось достаточным, чтобы понять человека стоящего перед ней. Сколько угодно можно прятать мысли, истина освещает наш облик. Подобно вытекающему из дыры свету, его никуда не спрятать. Бывшее когда-то слепое доверие иссякало. Снова школа. Это сродни пытки для Беллы. Она ведь запрятала это далеко, откуда опять эта нестерпимая боль?! Стоит мальчик, считающий себя важным в школе. Ведь если ты ведешь себя неприлично на уроках, не уважаешь учителей, учишься из рук вон плохо, то ты считаешься авторитетным ребенком среди одноклассников. Дорогая одежда, внешний лоск ничуть не скрывали перед ней обыкновенного шута. Эмме было чуждо такое мировоззрение, поэтому она бессознательно примыкала к тем, которые по общему скудоумию считались, недостойными общения. Но именно среди них Эмма находила скромных, добрых и отзывчивых людей. Их поведение не отталкивало ее, и там она находила покой. Зато авторитету необходимо каждый день доказывать и укреплять сомнительное уважение одноклассников. Поэтому каждый день они считали своим долгом бросить какое-нибудь язвительное словосочетание в ее адрес. Если попросить их написать эти же слова на листке, то они сделают там куча ошибок и будут гордиться этим, просить награды, медалей. Эмма старалась достойно стерпеть все это. Какая – то внутренняя сила не хотела сдаваться, однако ж, горечь имеет свойство накапливаться, если его слишком много, и временами крепость ее давала течь. Вот она дома. Вечером за обеденным столом собрались уставшие родители, была Агата. Мама спрашивает у Эммы, что случилось. Она положила голову на стол и разрыдалась в первый раз на глазах у семьи. В первый раз за долгие пять лет, что было в тысячу раз обиднее для нее. Плотина, которая сдерживала и копила скрытое горе, неожиданно прорвалась. Отец разозлился. Почему раньше не говорила? Она сквозь слезы сказала, что не хотела, чтоб родители расстраивались. Тех ребят вызвали к директору, отчитали. Спустя неделю все началось заново. После второго посещения директора, она для себя решила, что их не исправить, это бессмысленно. Дошло до того, что прямо в лицо она послала ответное оскорбление одному обидчику, и только тогда он несколько угомонился. Извечная ошибка людей, считающих скромного человека беззащитным и безобидным. Нежелание опускаться в грязь и отвращение к подлости и низости, единственное, что заставляло держать себя молчаливо с такими людьми, кому по сути нечего сказать, кроме, как ответить им их же монетой. Еще один парик, несколько лучше первой. Поведение ее стало более сдержанным, многие уже остерегались подходить к ней. Жизнь для нее становилась привычкой. Чувства затуплялись. Что раньше казалось важным, стало теперь смешным и бесцельным. Все чаще спрашивала она себя, а в чем смысл. Для нее жизнь безо всякого смысла не была жизнью, она была тягостным бременем и губительной отравой. Она не понимала это четко, но ощущала эту пустоту. Ходила она в школу, потому что так делают все, терпела, чтобы никого не подвести. О себе она редко задумывалась и продолжала искать то, о чем сама даже не имела понятия. Но чего-то всегда не хватало. Мелкая волна пронеслась через весь пруд, сменив изображение. Лечение. В течение двух недель гомеопатического лечения, прямо в кожу головы делали многочисленные уколы. Особенно были неприятны уколы в брови, словно там были собраны все имеющиеся в организме нервные пучки. Ближе к концу школы волосы отросли вновь. Она даже не заметила, как густой пух покрыл всю голову. Белла вспоминала все мысли и чувства, связанные с каждым событием. Без парика, она должна бы радоваться, но что изменилось, думала она. Смысла особого не появилось, мир от этого, оказывается, тоже мало изменился. Глубокое разочарование и тщетность всего происходящего уже пустили глубокие корни в ее сердце. Она настолько привыкла к непредсказуемому поведению своих волос, что потерялась в этом хаосе, так что казалось невозможным отыскать исходную нить запутавшегося клубка. Глубокие переживания, события на которые она реагировала очень остро, не могли пройти для нее бесследно. Даже в том, что волосы выпадали, она винила только себя. Не могла она поверить, что являясь совершенно здоровым человеком по всем физическим показателям, она при этом теряла волосы. Нужно было попросту обрадоваться результатам анализов, которые говорят о совершенной норме. Лишь сомнение и придирчивость, требуя правды, искали ошибку и не желали смиряться с таким положением вещей. Сердце Эммы бешено колотилось, но она не могла оторваться от водного зеркала. Новая волна привела их в институт. Белла помотала головой. Пожалуй, самый драматический период ее жизни. Школа закончена с отличием. Она выбрала экономику, не потому что ей нравилось, а потому что это было обыкновенным выбором среди прочих учеников. Мысли ее все время крутились вокруг своей проблемы, и она занимала практически все ее внимание. Даже мнение самого ничтожного, опустившегося ума, из самого пьянствующего дна, трогали ее чуткое сердце, причиняя немало беспокойств. Ум был сосредоточен на бесконечной борьбе с самим собой. Ее вполне устроило, когда ее зачислили на бесплатное вечернее отделение. Тогда ей казалось большим позором не иметь университетского образования. Это позволит самой зарабатывать на жизнь и помочь своей семье. Больше всего тогда ее занимала именно эта мысль. У нее были волосы, и она их не замечала тогда. Однако жизнь такова, что люди найдут множество других поводов для насмешек и агрессии. Еще одной иллюзии пришел конец. Ведь те же самые дети, не блещущие в основах человеческого поведения, теперь поступают в разные институты. Избалованные и безнаказанные в своем величии, хвастливые необоснованные речи. Когда она видела человека, ей и в голову не приходило судить о нем по одежде или по лицу, да и вообще судить о ком-то. Почему она должна кого-то судить, если это не ее дело. Этим могут заниматься лишь те, у кого в распоряжении множество праздных часов, а у нее не было ни такой безумной мысли, ни времени. Одиноко бороться с потоком неприязни и совмещать учебу, в незнакомом городе это все, чем она занималась. Она решила сделать это своим смыслом, потому что жизнь без смысла и цели презрительна и не подходит ей. Те деньги, которые она тяжело зарабатывала в кафе, либо отдавала семье, либо тратила на проживание и еду. Вот ее телефон, старая модель, с которой она не расставалась все четыре года обучения. Она могла потратить все на одежду и прочее, просто не хотелось, ей претило материальная составляющая жизни, хотя и понимала, что без этого не обойтись. Бессознательная апатия и автоматизированная жизнь, где загадок для нее становилось все меньше и меньше. Все кажущееся сложным и достойным, распадалось на простейшие частицы. Снискать сомнительное уважение и лицемерный восторг у тех, кто и не собирается проявлять уважение, было для нее оскорбительно. Зато другие не считали оскорбительным оценивать человека по чисто внешним субъективным признакам. Белла сидела сейчас и задавала все тот же вопрос безо всякой ложной скромности, почему ей никогда в голову не приходило поднять острый меч языка и колоть им нещадно и без разбору, дабы только удовлетворить дикую прихоть развращенного сердца. Истинная причина ее одиночества в этом и заключалась. Очень легко им, наверное, идти по проторенной дорожке лжи, сквернословия, пьянства, потакания низменным чувствам ради сиюминутного удовольствия. Бессознательно она избегала всего этого, но будучи окруженная ими терялась в сумбурном потоке и находила приют лишь в уединении и одиночестве – вот спасительный гавань для души уставшей, куда она стремилась. Она все уговаривала, внушала себе мысль, что все это стоит того, но в глубине души понимала всю бессмысленность происходящего. Другая картина и она сидит за столом в съемной комнатушке одной почтенной женщины. На первом курсе рьяно взялась за учебу. Бывало, готовилась к экзаменам, засиживаясь до трех часов ночи. Нервы еще со школы были взвинчены и напряжены так, словно над нею висел Дамоклов меч. Страх, страх, страх. Эбен прав. Страх отвратительный сорняк, что превращает несносную жизнь в невыносимую пытку. Тогда и началась ее драма, ирония судьбы. Именно тогда перед ней разверзлась пропасть, и Эмма шагнула во тьму. Волос за волосом падали на пол, но алопеция была уже ни при чем. Что-то сломалось в ней, сбилось глубоко внутри, сбилось настолько, что руки ее, предав своего хозяина, сами вырывали их. Первый курс она закончила с полным отличием и на втором она старалась, но после третьего что-то стало барахлить в жизненных ценностях, потому что впервые за все время она посчитала тройку как вполне нормальную оценку, лишь бы избавиться от всего этого поскорее. Вот предпоследний курс, самый конец. Она как может, прикрывает те клочки, которые еще не успела выдернуть. Белла закрыла лицо в коленях. Глаза против воли тонули в слезах. Возможно, тогда алопеция отступила, может это был последний шанс, но ее непонятое поведение положило конец всякой надежде. Да и может ли она теперь, предав саму себя, что-то просить?! Не она ли виновата в этом?! Никто кроме нее не ответственен за ее действия. Нечеловеческий крик, а за ним и плач принесла с собой другая волна. Она стоит в ванной, перед ней результат неосознанных действий расстроенной, истощенной души. С помощью другого зеркала она разглядела массивные пробелы на затылке, на макушке. Она вспомнила обидное сравнение с лишаем от какого-то побитого пьянчуги в том кафе. Вся человеческая мерзость казалось, была запечатлена в его тупом, безнравственном обличии. Поистине невежество – худшее из грехов. Уважаемый человек не может защитить себя перед клиентом, в подневольном положении раба. Тогда, осознав всю тяжесть своего преступления, она победила себя перед искушением окунуться с головой в воду и разом покончить со всем этим. Белла сейчас была уверена, что она не слабая. Она много раз спрашивала у себя и убедилась, что человек, стойко перенеся все это, не может быть слабым. Вся ее жизнь тому доказательство. Неважно куда привела ее жизнь, если она шла по истинной дорожке. Она барахталась в грязи, но все же оставалась чистой. Эмма прислонила голову к ее плечу и прижалась к ней. Никто лучше нее не поймет Беллу. Она нуждалась в ее крепкой поддержке. Она так называла ее по привычке, но давно узнала в бледной стройной девушке саму себя в далеком будущем. Еще волна и она видит себя в новом парике, окончание института. Был вариант остаться еще на пару лет, но она отмахнулась от этой безумной мысли. Еще годы пустого времяпровождения. Нет уж, почти полутора тысяч мрачных беспросветных дней кое-чему научили ее. Она не знала, чего хочет, но точно знала, что не этого. Единственным светом, озаряющим и согревающим ее сердце, оставались неизменные спутники ее, книги. Пустая бездумная беготня в замкнутом круге было ей не по душе. Какая-то неутолимая жажда грызла ее изнутри, но ничего нового для себя не находила. С облегчением вернулась она обратно в свой городок. Следующая волна и она уже собирается поступать на работу в одну из финансовых учреждений в их районе. С каким восхищением смотрела она на эти здания, когда проходила мимо. Вот он и статус и высокая зарплата, и культура, возможность быть частью чего-то большего. Эта иллюзия в пух, и прах разлетелась на мелкие кусочки после перового же месяца работы там. Сколько давления может выдержать человек, зависит от физических, но больше ментальных возможностей или от желания и возможности уничтожить себя и втиснуть в узкие рамки. Выхода тогда Белла не видела, поэтому видела ту же грязь, низость, всесильные руки тщеславия. Сбежав от одного рабства, поневоле она попала в другое. Она теперь бесчувственный робот, пополняющий бездонные, словно черные дыры, карманы. Те деньги, которые предлагаются в виде подаяния за то немыслимое время, что отводится на эту работу, вполне достаточные, чтобы сводить концы с концами, но недостаточно, чтобы вылечить расстроенное на этой самой работе, здоровье. Если ты копишь деньги, откладываешь изо дня в день, может через лет пятьдесят и накопишь что-то. Она же не умела экономить, она так устроена. Все без остатка она могла раздать своей семье, если это потребуется. К чему тогда деньги, если не достойно их тратить. Даже при том, что она что-то откладывала, чувство, что она крутится как белка в колесе и никогда не догонит долгожданный орех, истощали ум, силы, руки опускались, и поневоле задавалась вопросом. Для чего тогда? Страх остаться без ничего пугало ее, поэтому она терпела, надеясь, что станет лучше. Но, увы, с каждым днем безо всякого преувеличения становилось только хуже. Не считая тесного парика, который сдавливал словно в могучих тисках, и голова все время болела. Невыносимая духота замурованного банка и направленные струи кондиционера начали расшатывать ее здоровье, а заодно терпение. Уголёк появилась тогда в ее жизни. Через два года ее не стало. Эмма была шокирована и не верила в это. Вот плывет следующая сцена. Все тяжелее идти на лечения. Она в больнице. На этот раз, в течение двух недель, она пила гормоны, сильные транквилизаторы, принимала десятки капельниц. В итоге, прибавка в весе, раздражительность и помутнение сознания. Больше всего она содрогалась мысли, быть зависимой. Всю жизнь она чувствовала отвращение к курению, алкоголю, и что же теперь, тешить себя иллюзиями относительно антидепрессантов? Нет, такого не будет. Никакой пользы кроме проходящего эфемерного счастья они в себе не несут. Шаг за шагом она бросила это. Таковы условия, либо продолжаешь и дальше терпеть, либо ищи другую работу. Карьеру сделать означало бы начать самой давить на других, пока не выжмешь все ценное из перепуганных людей. Вот волна несет самое светлое и счастливое воспоминание за те пять лет, что она заточила себя там. Весна, май. Она уволилась. День еще не казался таким прекрасным, солнце столь радостным, а небо таким голубым, словно только что родилось на свет. Ей часто снились сны, где она пропускает руки в черные мягкие кудри, и волосы, здоровые волосы густыми волнами струятся до самой талии. У нее никогда не было длинной прически, лишь до плеч, да и тех уже никогда не будет.

Полгода понадобилось, чтобы голова прояснилась, и здоровье пришло в определенную норму. И речи не могло быть восстановить волосы. На этот раз не без ее помощи они покинули ее навсегда. Эту вину ничто не сможет заглушить, думала она тогда. Она предпочитала сидеть дома, чем снова носить парик. Когда она покрывает свою голову париком, она становиться другим человеком. Раньше она любила этого человека, но теперь она предпочитала свое отражение безо всяких париков, хотя и это отражение причиняло ей немало горя. Какое облегчение скинуть с себя этот груз, почувствовать себя наконец-то человеком, не скрываться ни от кого, потому что нет для этого уже причины. Потому что не надеялась и не ждала ничего. Ребенка, который сидел рядом с Беллой еще можно испугать, довести до слез, внушить что-то, унизить, но сердце ее закаленное в многочисленных битвах не дрогнет перед несправедливостью. Медленно разворачивалась другая волна. Вот она сидит, подперев руками голову. Она не находила работы, где не нужно будет врать обманывать, лицемерить. Этот мир, наверное, не для нее. Как ни думала, не могла отыскать себе достойное занятие. Она не надеялась на что-то выдающееся, лишь тайно надеялась найти это. Но вот она в ванной, проклинает свою непутевую жизнь и угрожающе просит у неба послать ей смертельную болезнь, чтобы не пришлось разочаровывать свою семью, прибегнув к другим мерам. Из крана вдруг пошла черная, пречерная вода. Проснулась она уже в темной пропасти. Блеснули желтые глаза Кондора.