Текст книги "Последний дар Эбена"

Глава 11. Амулет

Первого сентября нового учебного года Эмма с радостью обнаружила, что уже не так нервничает и переживает, как в первый раз. Даже, наоборот, в предвкушении новых познаний и невероятных побед, шла туда в приподнятом настроении и с легкой душой. Вот вместе с Соней они снова проходят мимо летнего кафе. Плакучая ива в такт ветру раскачивала увядающие нити. Приятно было после долгой разлуки снова увидеться с девчонками, многие из них во время каникул находились не в Розмуре, поэтому летом они встречались нечасто. Дети спешно выстраивались перед школой для торжественной линейки. Директор нетерпеливо ждал всех на веранде, острым взглядом чинно разглядывая со своего командирского пьедестала прибывающее войско. Он был в том же костюме, что и в первый раз. Вздумай он прийти в каком-нибудь другом наряде, его, вероятно, никто никогда и не признал бы за своего директора. К счастью, такая безумная мысль ему не приходила в голову. Костюм и директор в их представлении слились воедино, и были неразлучны, годами верно и безропотно служили друг другу, словно хозяин и его преданный пес.

Вскоре показалась их учительница. Миссис Барнет, казалось, стала еще прекраснее и добрее, что изящно подчеркивалось скромным и тонким вкусом. Эмма всегда тайком восхищалась ее одеждой. Черная юбка до колен. Теплая блузка перламутрового цвета. Тонкую шею обрамляло жемчужное колье из двух параллельных нитей, в самой середине они смыкались воедино при помощи большого скрученного розового камня. Утонченная снаружи и изнутри, она умела своей гармоничной натурой, создавать в классе атмосферу дружбы и уважения, в основном благодаря высокой интеллигентности и, конечно же, доброму сердцу. Даже когда в начале года у Эммы внезапно выпала вся левая бровь, ни взглядом, ни словом, никто не обмолвился об этом. То ли уважали как отличника, то ли учительница зорко следила за порядком, но для Эммы все оставалось по-прежнему, отчасти потому что подобно ей дети были слишком несмышлены, чтобы судить и придавать большое значение внешности в противовес простым человеческим качествам. Поэтому Эмма и не представляла, что за ней по пятам незаметно тянется что-то неведомое, какая – то всепоглощающая пустота. Густая корона солнечного одуванчика в самом расцвете юной жизни один за другим начинала отдавать драгоценные желтые лепестки на волю безрассудного ветра. С каждым разом на расческе Эммы оставалось все больше и больше волос. Добрая половина покидала ее, иногда целыми клочьями вместе с тугими резинками, еле державшимися на изрядно похудевшем хвостике. Пятна больше не появлялись. Вместо них локоны начали редеть по всей поверхности головы. Эмма с немой твердостью переносила приключившееся злосчастие, но со всей уверенностью надеялась, что все это не может продолжаться вечно. В один прекрасный день все это должно прекратиться и все будет как прежде. Не задумывалась она и над тем, что будь ее волосы менее густыми от природы, все закончилось бы намного быстрее, чем она себе представляла. Густота волос делало процесс несколько незаметным и длительным, но вскоре толстый хвост Эммы превратился в один тоненький пучок. Она вздрагивала каждый раз, когда осторожно собирала и распускала хвост, чтобы самой случайно не сорвать лишнего волоска. Все труднее было соорудить из остатков былого роскошества такую прическу, чтобы она смогла скрыть проглядывающие отовсюду залысины. С уроками она справлялась также со всей ответственностью, получала хорошие отметки, однако напряженность, связанная с потерей волос, делало ее беспокойной. Страх стал ее неизменным и верным спутником. Приходилось все время поправлять волосы, ловкими движениями скрыть то одну, то другую пустошь, желательно так чтобы никто не смог заметить ее манипуляций. Временами она ловила на себя чужие недоуменные взгляды, сердце сжималось в страхе, и тогда единственное, что она хотела – убежать далеко-далеко и скрыться от всех взоров. То и дело ждала, что кто-то может с ненавистью взглянуть на нее или того хуже сказать что-то обидное. Ах, ветер, ветер! Если бы мистрали и зефиры догадывались, как волнует Эмму каждое дуновение, даже самого легкого ветра, сжалившись, уняли бы злостные порывы, заставляющие склонить перед ними голову, словно преступник, и не допустить позорного разоблачения. Это было бы нестерпимо для нее. Когда она шла куда-то, то приходилось следить, чтобы ненавистные порывы ветра не обнажили ее тайну, секрет который она всеми силами пыталась от всех скрыть. И так все время, каждую секунду. Лишь бы никто не узнал. Худшего позора и представить невозможно. Как-то они шли с Соней домой, болтали о приближающемся празднике в честь окончания школы. Обсуждали, какие платья наденет каждая из них для такого случая. Соня вдруг спросила, какую прическу Эмма намеревается сделать для последнего дня. Раньше она бы ответила, даже глазом не моргнув, но теперь даже этот простейший вопрос заставил Эмму вздрогнуть так сильно, будто ее жестоко оскорбили. Соня сверлила ее взглядом. Злобно – насмешливая улыбка казалось, застыла на ее лице, в ожидании реакции Эммы. Ликуя и торжествуя, она непременно ожидала ответа.

– Наверное, сделаю хвостик, а ты? – наконец, собравшись с силами, ответила Эмма.

– Можно подумать у тебя для этого волосы имеются! Тебе только Ури поможет! – выпалила Соня, горделиво вздернув голову.

Последнее выражение она слышала впервые и не знала, что оно означает, без сомнения что-нибудь очень обидное, судя по взгляду Сони. Эмму словно ударило молнией, озарившей болезненным блеском ослепшие глаза. Она считала ее своей подругой несмотря ни на что. В пору своих пышных волос даже и не помыслила бы упрекнуть в скудном количестве волос Соню. Да и вообще такое ей и в голову не пришло бы. Эмма на это не смогла ничего ответить, ей казалось, что правда в словах Сони настолько очевидна, что не стоит продолжать пустую болтовню. Больше всего она боялась дальнейших нападок и оскорблений со стороны Сони, что было бы невыносимо для нее, и лучше постараться избежать их всеми силами. Так ей казалось проще. Так она думала, защищает себя от бессмысленной злобы, которая в ней самой была задавлена ощущением собственной вины за все, что с ней происходит.

Соня прошла вперед одна, высоко задрав голову, и с тех пор Эмма не разговаривала с ней и ходила домой преимущественно в одиночестве. Только та, со свойственной ей твердолобостью то и дело заговаривала с ней, как ни в чем не бывало. Затаенная злоба и злопамятство не были присущи кроткому характеру Эммы, хотя она и принимала все близко к сердцу. Она продолжала общаться с Соней, однако после этого случая впервые что-то оборвалось внутри нее, и уже никогда не могло стать прежним. Казалось, нечто гадкое подползло и коснулось ее души, раскрыв во всей красе омерзительный облик лицемерия. Несмотря ни на что, второй класс она закончила с полным отличием. Ответственность не была для нее пустым звуком. Она привыкла следовать тому, что правильно и необходимо, отчасти, поэтому думала, что остальные должны быть такими же. Дома ее все хвалили, даже больше, чем в том году. Однако прежнего восторга и радости по этому поводу она не испытывала. Появилось нечто, что незаметно перекрывало и радость, и восторг. Мысли все время возвращались к внезапно возникшей проблеме, и она старалась найти себя в новом мире. А в этом мире счастье для нее было невозможно без своих волос. Появилась продолжительная грусть, которая временами превращалась в немую злобу. Несколько раз стало до того тоскливо, что слезы сами покатились по щеке. В такие моменты она уходила незаметно в укромное местечко и сидела некоторое время в одиночестве. Вскоре об этом узнала Агата. Где бы ни была Эмма, она везде ее находила и тихо усаживалась рядом с ней, боясь как бы ее не прогнали, или своими разговорами не ухудшить обстановку. Эмма в порывах злости говорила сестре, чтобы ее оставили в покое, но для Агаты эти слова ровным счетом ничего не значили. Она считала, что предаваться грусти лучше всего в обществе друзей и свято чтила свое правило. Заплакать за компанию не составляло для нее никакого труда, но оставить Эмму пока та проливает горькие слезы, она не намеревалась. Агата знала, почему грустит Эмма, но не придавала этому серьезного значения, относилась спокойно как к чему-то весьма незначительному для нее, потому про себя недоумевала, как подобная мелочь могла кого-то взволновать настолько, чтобы начинать переживать из-за этого. Когда Агата смотрела на Эмму, она видела, прежде всего, Эмму. Для нее не было никакой разницы, с волосами она или без. То, что они избавились от Сони она воспринимала не как утрату, а скорее как чудесное избавление от ненавистной проныры. В отличие от Эммы она легко расставалась с подобного рода друзьями. Через некоторое время непременно неторопливым шагом, понурив голову, словно извиняясь за вторжение, показывалась Уголёк. Странно, но Эмма как-то заметила, что Уголёк шла нарочито медленно, словно боялась разбудить кого-то. Ей тогда показалось, что она специально смотрит себе под лапы, чтобы ненароком не раздавить беспорядочно движущихся муравьев. Это было настолько необычно, что Эмма отмахнулась от этой мысли. Вероятно, тому виной петляющая походка Уголька или затуманенные от слез глаза Эммы. Обычно Уголёк исподтишка глядела на Эмму, потом на Агату, а затем тихонько усаживалась рядом. Так они сидели, пока кто-нибудь из них не разрядит гнетущую обстановку и не развеселит остальных, предложив или высказав что-то веселое, или пока Агата не принесет из кухни что-нибудь вкусненькое. В конце концов, при неустанной поддержке друзей, Эмма довольно быстро возвращалась к прежней жизнерадостности, и печаль неизменно сменялась улыбкой.

Наступил долгожданный последний день во втором учебном году. Эмма надела свой парадный костюм и кое-как собрала волосы в небольшой бантик. Так что, на выпускной фотографии всего класса она выглядела вполне собранной и как прежде, стояла первая с учительницей на верхнем почетном ряду. Левой брови не было, но лицо сияло от счастья, а взгляд по-прежнему оставался гордым и прямым. Перчатка, брошенная ей судьбой, давно лежала у ног, на холодном полу, дразня и насмехаясь, в то время как дрожащая рука тянулась к ней медленно и нерешительно, а порой делала вид, что не замечает досадной ошибки фортуны.

Когда прозвучала последняя речь директора, Эмма почувствовала несказанное облегчение, будто с нее сняли тяжелые оковы и выпустили на свободу. Она не привыкла к пристальному вниманию со стороны других учеников, а в последнее время это внимание повсюду преследовало ее, и скрыться от него не составляло никакой возможности. Казалось, все люди мира разом обернули любопытные глаза, чтобы посмотреть на ее голову. По этой причине без особой необходимости Эмма старалась не выходить из класса, даже во время перемен. Все чаще сидела в классе, и старалась не поднимать головы, чтобы ненароком не встретить устремленные на нее любопытные взгляды. Она тянулась к свету, но лучи солнца для нее заслонялись облаками, которые в ее глазах становились гуще с каждой минутой. Скоро Эмме нечем было даже тянутся к свету, ее лепестки увядали, а головку приходилось самой заслонять и защищать от обжигающих ослепительных лучей. Не только голова осталась без защиты тем летом, но и она сама потеряла внутреннюю защиту, маленькое сердце ребенка было не готово к неожиданным потехам судьбы. В школе не учили, как необходимо бороться с неведанным, принять его и продолжать радоваться, потому она не знала, что с этим делать и непрестанно искала ответы. Ей только предстояло научиться огибать пороги, прыгать через пропасти пустоты и безысходности. Если бы домашние не держали ее за руку, она, вероятно, оступилась бы на первом камушке, ее сдуло бы первым порывом слабого ветра. Однако ее семья смотрела на нее и надеялась на самое лучшее. Надеялась, возможно, даже больше, чем она сама на благоприятный исход борьбы, и она шла, неизвестно куда, зачем, как далеко она пойдет, неизвестно, главное идти, потому что есть ради чего идти и сама жизнь несмотря ни на что, била в ее сердце мощными волнами, они все время незаметно подталкивали ее вперед. Вперед к жизни, к спасительному свету. И это было только началом извилистой дороги.

Когда, тем летом, Эмма осталась совершенно без волос, дома всерьез забеспокоились. Пока оставались небольшие волосы, была и надежда, а теперь и этого не было, и никто не знал, что делать дальше. После некоторых раздумий решили в первую очередь еще раз сходить в больницу и повторно сдать анализы. На всякий случай, чтобы быть уверенными, что другие причины здесь точно ни при чем. А уж после решат, что делать дальше. Бабушка охотно взялась сопровождать Эмму. Заодно сама решила показаться врачу. Она уже давно жаловалась на повышенное давление и все никак не соберется в больницу, а тут и повод представился. Так они решили, и чуть рассвело, собрались на следующий же день в путь. Эмме эта затея не очень нравилась. Мурашки забегали по всему телу, как вспомнит, что снова ее будет колоть беспощадный комар. И нечего ждать, что после всех страданий, бабушка купит ей хотя бы мороженого. Когда она выходила куда-то, у нее не было «скверной» привычки нигде останавливаться, тем более ради какого-то мороженого. И вот Эмма, зажав спиртовой ваткой палец, сидела у кабинета врача и с нетерпением ждала, пока из другой двери выйдет бабушка. Вокруг собралось уже немало народу, и ей было неудобно сидеть под пристальным взором собравшихся людей. Каждый казалось, считал за правило обязательно посмотреть на нее, смерить любопытным взглядом, прежде чем сесть или встать. Некоторых она знала. Но в этом облике ей казалось, никто и не узнает ее. Ведь и для нее та Эмма с волосами и эта Эмма – совершенно разные люди. Эмма с волосами настоящая, а эту Эмму она сама не знает и не признает. Как же ее могут узнать другие. Поэтому она опускала голову и старалась не смотреть ни на кого. Рядом с ней сидела одна старушка и непрестанно перечисляла список своих недугов и заболеваний в таком большом количестве, что Эмма удивилась, как человек с таким набором опасных заболеваний умудряется еще сидеть и бодро разговаривать с соседкой. По всем душераздирающим рассказам ее давно уже должны были положить в одну из больничных коек. Наконец-то бабушка вышла. В руках она гордо несла желтоватый листочек с названиями лекарств. Эмма только хотела встать, как рядом сидевшая старушка поднялась, опередив ее, и быстро побежала навстречу ее бабушке. Палкой своей она энергично постукивала по кафелю больницы, вероятно забыв, что позвоночник у нее ни к черту не работает и ходить она быстро не может.

– Марго, привет дорогая! Давненько не виделись. Ты здесь как оказалась? Случилось что? – жалостливым тоном спросила она.

– Давление подскочило. Девочку привела анализы сдать, вот и показалась заодно.

Голова старушки мгновенно нашла Эмму и внимательно изучила ее зоркими глазами, которые она лишь пару минут назад, описывала как никуда не годные и далее своего носа она не может даже слона разглядеть. Затем покачала головой, изобразив на лице выражение такой гнетущей тоски и сострадания, что Эмме невольно стало жаль ее.

– Это твоя внучка?! Очень жаль, – произнесла она.

Бабушка не понимала о чем идет речь и смотрела на нее с полным недоумением. Правая бровь у нее так и взлетела от изумления.

Тогда старушка подошла вплотную к уху бабушки и зашептала, но шепот получился у нее похожим на тихий крик, потому как Эмма отчетливо могла расслышать каждое слово.

– Сколько ей осталось-то? Как вы вообще держитесь? Тут не только давление подскочит. Ох, жизнь, жизнь! За что вам такое? Неужели ей только Ури поможет?!

Эмму словно сбило с ног тяжелым ударом молота. Сердце сжалось несчастным комком. Она замерла в ожидании реакции своей бабушки, чтобы подтвердить или исключить ее страхи. Неужели все, что она сказала, правда?

Бабушка после этих слов так взорвалась, что та подскочила вместе со своей палкой чуть ли не на сантиметр над полом.

– С ума сошла! У ребенка волосы выпали, а ты ее уже в покойники записала. Бессовестная! При девочке нести такую чепуху!

Та явно разочарованная пошла к дверям кабинета и только успела произнести:

– Что же я такого сказала?!

Но бабушка уже не могла остановиться и еще громче прокричала ей вслед.

– Жаль, что не видно, как давно и безвозвратно выпали твои старые мозги, Альма! Ох, как жаль! Лучше с сегодняшней минуты не попадайся мне больше на глаза, бессовестная плутовка! Клянусь, для тебя это плохо закончиться!!!

С этими словами она схватила Эмму за руку и потащила к выходу. Злость кипела в ней, и они шли так минут десять, пока бабушка не выдохлась и не замедлила шаг. Тогда Эмма немного осмелела и решила заговорить.

– Бабушка, а я что, правда, умру…?

Она не смогла удержаться и разрыдалась, опустив глаза, хотя решила, что плакать не будет. Ведь бабушка сказала там, что это неправда.

– Ты что такое говоришь?! Разве твоя бабушка знает хуже какой-то Альмы, двоечница в школе. Даже два плюс два иной раз сложить не могла. Единственное, что она умеет это болтать и чем больше чепухи ей удается наскрести, тем лучше. Ее мозги на то и настроены, чтобы сплетни пускать. Больше ни на что они не способны, уж мне ты поверь. Я с ней пять лет в одном классе училась. Большего недоразумения в жизни не видела!

Эмма понемногу успокоилась, а бабушка продолжала бормотать нелестные высказывания в адрес бабушки Альмы и временами размахивала руками.

Столько раз они ходили в больницу, думала Эмма. Конечно, если бы все было именно так, дома бы знали об этом, и не стали бы скрывать от нее правду. Как только дошли они до дома, бабушка пошла через огород к соседке. Не раз тогда прозвучала имя «Альма» и каждый раз бабушка щедро сыпала это имя негодованием, проклятиями и топтала смехом. У Эммы остался неприятный осадок после этого случая.

К врачам идти уже не стали, да и никакого смысла в этом никто не видел. Как-то проходя мимо гостиной, она услышала, как бабушка разговаривает по телефону с соседкой, бабушкой Тамарой. Речь шла о ней, и Эмма не удержалась и, притаившись у двери, незаметно стала прислушиваться к их разговору.

– В нашем роду такого не было, никогда. Уж и не знаем, куда теперь деваться. Что за напасть такая… Анализы два раза сдавали. Все хорошо. Все в норме, говорят,… а толку-то!

Бабушка сидела у деревянной тумбочки. Взгляд Эммы с грустью остановился на портрете, висевшей прямо над ней. Это были прадедушка и прабабушка, у которой волосы толстой черной косой свисали с одного плеча и не умещались в картине. Сердце Эммы сжалось. Голос бабушки заставил ее вздрогнуть.

– …что ты говоришь, Тамара? Говори громче, не слышу! Ааа, вот как?! Об этом я и не подумала. Девка – то она у нас красивая, все может быть. Не представляю, что будет, если она так и останется! – говорила она. Эмма чуть было не расплакалась.

– Ладно, Тамара. Пойду, огурцы надо собрать, завтра же схожу к ней с Эммой.

Итак с легкой подачи соседки, бабушка глубоко задумалась и пришла к невероятному выводу, что ребенка сильно сглазили или того хуже навели какую – то порчу, тем самым прокляв невинное дитя. Надо сказать, такого рода заблуждения не были единичным случаем. К подобным вещам в их городке относились более чем серьезно, поэтому никто не удивился и не возмутился таким высказываниям и все с готовностью поддерживали эту идею, отчасти потому что хватались за малейшую крошечную искру надежды, лишь бы исправить все, и вернуть своей девочке былое счастье. Сколь невероятными ни казались подобные предположения, нельзя было упускать даже такую возможность. Когда эта невинная мысль пришла к бабушке, а она считала его своей и чуть ли не гениальной, днями напролет думала только об этом, пока, наконец, в один прекрасный день не решила воплотить в жизнь задуманное. В той местности, где они жили, знахарок или народных целителей было множество. Жители относились к ним весьма благожелательно и, когда традиционная и официальная медицина исчерпывали все свои ресурсы, они обращались к ним, как к последнему оплоту для призрачной надежды отчаявшихся людей. Ибо человеку, как говорила всегда бабушка, обязательно нужно во что – то верить, чтобы пустить в землю крепкие, несгибаемые корни. В себя, в Бога или в доброту людей. Никто ведь не рождается с черным или подгнившим корнем, просто не все хотят или могут самостоятельно избавляться от разросшихся сорняков. Они чрезвычайно быстро распространяют вездесущие лапы и, если не бороться с ними, прекрасно приспосабливаются к новой среде.

Всевозможные знахари пользовались большой популярностью, главным образом потому, что брались даже за самые безнадежные случаи, на которые медицина профессиональная и признанная качала головой, отбирая последние искры надежды. Целитель никогда не скажет, несчастному, что он обречен, даже если он действительно обречен. Люди ищут надежды, поддержки и они дают им эту надежду. Конечно, здесь не может быть и речи о корыстных, жадных до денег находчивых шарлатанов. Первые попытаются помочь, используя травы, какие – то древние знания и мудрости, дошедшие до них ими же предками, от которых если не будет пользы, то вреда никакого уж точно. Вторым же не нужно никаких особых познаний, лишь смекалка и воображение. Они будут всеми силами убеждать вас, что их лжеврачевание единственное ваше спасение, при этом это спасение будет стоить вам немалых денег. Бабушка Марта, как и большинство целителей в их городке, относилась к первой категории. Когда-то давно при помощи одних трав она помогла одному человеку справиться с несварением желудка. Тот в благодарном порыве быстро распространил весть о произошедшем с ним чуде и с тех пор бабушка Марта считается уважаемой целительницей, сведущей толк в своем деле. На следующий день чуть забрезжил рассвет, бабушка подняла Эмму, и они вышли из дому. Шли они по направлению к дому Сони, затем свернули на маленькую тропинку, отходящую от основной дороги. Эмма, наслышавшись разных историй о бабушке Касси, сильно нервничала. Что если они идут именно к ней? Нет, невозможно. Бабушка сама побаивалась ее. Произносить ее имя вслух уже считалось неуважением, не говоря уже о целенаправленной встрече. Они проходили мимо нескольких ветхих домов, в одной из которых и жила бабушка Марта, лучшая как сказали бабушке, по части снятия злого сглаза, если таковая имеется. Снаружи домик выглядел заброшенным. Каменные стены были сплошь почерневшие от печного дыма, а крыша уже давно нуждалась в починке. Внутри, однако, оказалось достаточно уютно. Бабушка Марта что-то помешивала на печке, когда они вошли. Эмма обрадовалась, когда убедилась что ошиблась. Это была не бабушка Касси, а светлая, добрая женщина лет шестидесяти с худощавой фигурой. Из-под белой узорчатой косынки виднелись сероватые волосы с заметной проседью. Они поздоровались так сердечно, словно давно знали друг друга, хотя виделись в первый раз. Бабушка Марта засуетилась, сначала поставила вариться кофе, и они долго беседовали, расспрашивая друг у друга о проблеме Эммы. Бабушка мало знала о болезни Эммы. Сама же Эмма сидела тихо, и за неимением дел, осматривала дом бабушки Марты. Помещение достаточно маленькое, даже тесное. Но как она впоследствии услышала, хозяйка дома живет одна, дочери вышли замуж и отправились к мужьям в город, а муж ее недавно умер, поэтому одной ей было даже просторно в маленьком домике. Слева от двери стояла узкая кровать, покрытая тонким одеялом с пестрыми узорами. Местные рукодельницы делают подобные произведения искусства, поэтому вполне вероятно, что это заслуга самой хозяйки. Над кроватью, почти на всю стену были привинчены деревянные полки. На них стояли разные банки – тонкие, толстые, и просто вазы. Там хранились разные травы, были как свежие цветы, так и сушеные растения. Кстати, некоторые из них, например ромашка или мята, имелись и у них дома. Сушеные веники из растений висели повсюду на потолке при помощи толстых веревок. И еще маленький стол, прижатый к стене в правом углу, там, где они сейчас пили кофе. Закончив осмотр, Эмма сосредоточилась на беседе двух бабушек.

– Возможно, ребенок очень сильно испугался раньше, когда-то давно? – спрашивала бабушка Марта.

– Не знаю, вроде ничего такого не было, – ответила бабушка Эммы.

– Посмотрим, может, удастся что-нибудь разузнать, – сказала бабушка Марта и начала убирать со стола.

Эмма не могла ничего вспомнить, кроме как удар тока. Можно ли было считать это самым большим ее страхом. Бабушка как-то говорила, что ее дочь, тетя Эммы тоже когда-то попала под удар тока, но с ней такого не было. И это не могло быть причиной ее недуга. Вслух, однако, Эмма ничего не сказала. Она внимательно следила за движениями бабушки Марты, пока та убирала чашки, конфеты и положила на стол широкий пластиковый стакан красного цвета на высокой ножке. Что-то видимо готовилось интересное. На три четверти она налила туда обыкновенной воды, потом достала обыкновенную толстую свечу белого цвета, зажгла ее спичкой и наклонила к стакану с водой. У Эммы изрядно затекла спина от неудобного положения на твердом стуле, но, пошевельнуться, не посмела. Она ожидала, что вот-вот случится какое-нибудь чудо. Горячий воск щедро закапал и неподвижно застыл в холодной воде, превратившись в причудливую плавающую массу. Затем бабушка Марта недолго думая произнесла.

– Здесь большая собака. Да, отчетливо вижу собаку больших размеров.

Эмма, как ни вглядывалась, не смогла отыскать собаку в чаше.

– Эмма, тебя испугала огромная собака? Это не та большая желтая собака, у дома, на повороте, где ты в школу ходишь?

Это была единственная большая собака в их местности, поэтому бабушка знала ее прекрасно.

– Да! – ответила Эмма.

Тогда она действительно испугалась той собаки, Однако ей было стыдно признаться, что сама была виновата в произошедшем случае. Собака, несмотря на размеры, была на привязи и не отличалась злобным нравом. Когда она проходила мимо большого пса, что-то на нее нашло, и она затопала ногами сильнее у самой собаки, тем самым хотела привлечь ее внимание. Собака восприняла это как угрозу, и в ответ разразилась неистовым лаем. Хорошо на ней была цепь, и она видимо привыкла к глупым детям, поэтому Эмма отделалась сильным испугом и естественно не стала рассказывать никому про свои проделки.

На этом их встреча с доброй бабушкой Мартой подошла к концу. Эту процедуру в народе громко прозвали выявлением и снятием с человека страха. Возможно, сама бабушка Марта и не догадывалась о столь высокопарном названии своих скромных талантов. Никаких подарков она брать не желала, однако бабушка Эммы все же умудрилась отблагодарить ее. Положила на стол кофе и конфеты, потом они быстро удалились, чтобы не слышать никаких возражений. Эмма, понурив голову, шла за бабушкой. Чуда не случилось. Страхи остались, и с каждым днем Эмма прикладывала невероятные усилия, чтобы бороться с ними. Вряд ли это можно было назвать победой. Дома, в первую очередь, Эмма пошла, искать Агату, а бабушка направилась в огород, наверняка позвать соседку и обсудить плоды ее советов. Эмме тоже не терпелось рассказать сестре обо всем, что она видела. Странно, Агата уже должна была ждать ее по своему обыкновению, сгорая от любопытства, но у ворот ее не было. Она прошла мимо лающего пса в огород, перешла даже через мост, посмотрела под каждым кустом и деревом. Нигде не было Агаты. Значит, Уголёк точно пошла с ней, раз тоже не отзывается.

– Агата, Уголёк! – звала она.

Кто-то из дома ответил, что она пошла за водой к роднику. Когда Эмма возвращалась с огорода, Агата, с каким-то пакетом в руках, спускалась по лестнице к дому. Воды у нее никакой не было. Уголёк медленными плавающими движениями спускалась вместе с ней, то обгоняя, то задерживаясь на ступеньках.

– Ты что уже пришла от гадалки. Ну и что тебе сказали? Сняли проклятие? – спросила Агата.

Слово проклятие несколько озадачило Эмму. Она быстро рассказала, о том, что видела. Агата видимо тоже ожидала чуда, так как вид у нее был разочарованный.

– А ты где была? Мама сказала, что ты за водой пошла?

Агата вытянула перед ней пакет и развернула. Там у нее лежал кусок ароматного пирога с яблоком и какая-то цепочка из толстой веревки. Кулон был сделан из черного блестящего материала в виде крошечного дерева с раскинутыми ветвями. Агата оглянулась вокруг, потом приблизилась к самому уху Эммы и прошептала:

– Я была у бабушки Кассандры.

– Где??? Зачем?

Эмма с удивлением оглядывала сестру. Ей казалось чудом, и она хотела удостовериться, что Агата действительно вернулась оттуда, причем вернулась живая и невредимая.

– Она оказалась очень доброй. У нее там целый подоконник красивых цветов. Фиалки, но не такие, как у нас, а намного больше, и запах сто раз лучше. Потом мы чай пили, разговаривали…

Эмма глазам своим поверить не могла. Значит, все, что говорят о ней жители Розмура, не совсем правда и Агата тому подтверждение. У нее возникло тысячу вопросов, она не знала с какой начать. Между тем Агата прошла на кухню. Эмма помчалась следом. Там стоял тазик с водой, где плыли шарики очищенного сырого картофеля. Мама собиралась делать из них пюре. Агата просунула туда руку и достала себе одну большую картофелину. Сочный картофель захрустел у нее в зубах, словно это было самое обыкновенное недозрелое яблоко. Необычное пристрастие младшей сестры было загадкой для Эммы, сама она даже пробовать не решилась бы, но уже не удивлялась этому. Ей не терпелось узнать больше подробностей о ее встрече с бабушкой Кассандрой.

– О тебе говорили тоже, – Агата протянула ей цепочку и захихикала. – Сказала, чтобы ты надела этот амулет, и ни при каких обстоятельствах не снимала. Защищает от злых духов и всякой нечисти. Она сказала, что хочет тебе помочь. Я потому и пошла за ней.

Эмма спешно надела амулет, отчасти потому что случай на роднике в последнее время не давал ей покоя. Та плачущая девушка без волос никак не выходила у нее из головы.

– Агата, а где вода? – спросила мама.

Но когда она зашла на кухню, Агаты уже и след простыл. Они решили, пожалуй, никому не говорить об этом, а то за подобные своевольные прогулки достанется всем и словарный запас Агаты может изрядно пополниться новыми словечками бабушки.

С тех пор прошло два месяца. За это время Эмма продолжала пить свои витамины. Однако это показалось недостаточным. И вот, в один прекрасный день, бабушка Тамара достала откуда-то склянку с растопленным гусиным жиром, как ей сказали, самого высокого качества. Кто-то из ее знакомых очень рекомендовал и хвалил это средство против выпадения волос. Туда же для большего эффекта добавили самого острого жгучего перца, которое только сумели достать. Запах был непередаваемый. Эмму усаживали на стул, и мама бывало, в течение часа усиленно втирала гремучую смесь ей в голову. Если иногда не закрывать нос руками, можно было задохнуться от приступов удушья. Однако волосы, словно ушедшие в досрочный покой, не спешили заново расти, а жизнь, между тем, шла своим чередом и лето очень скоро закончилось.