Текст книги "Тайна серебряного зеркала"

Дом дядюшки Джереми

I

Моя жизнь довольно переменчива, и на мою долю выпало несколько необычных происшествий. Впрочем, один из этих эпизодов столь непередаваемо странен, что, вспоминая о нем, я понимаю, насколько незначительны в сравнении с ним все остальные. Он глядит на меня сквозь туман прошлого, мрачный и фантастичный, затмевая однообразные годы, предшествовавшие ему и последовавшие за ним.

Историю эту я рассказываю нечасто. Из моих уст ее слышали лишь немногие из тех, кто хорошо меня знает. Иногда они просили меня рассказать ее своим друзьям, однако я неизменно отказывался, не желая заработать репутацию Мюнхгаузена-любителя. Впрочем, в итоге я пошел на компромисс, согласившись изложить факты в письменной форме в связи с моим визитом в Дункельтвейт.

Вот первое адресованное мне письмо Джона Терстона. Оно датируется апрелем 1862 года. Я дословно копирую его, достав из своего письменного стола:

Мой дорогой Лоуренс!

Если бы ты знал, сколь абсолютны мои одиночество и тоска, ты бы, несомненно, сжалился надо мной и приехал, чтобы скрасить их. Ты часто давал неопределенные обещания посетить Дункельтвейт и взглянуть на Йоркширские холмы. Можно ли представить для этого лучшее время, чем сейчас? Разумеется, я понимаю, что ты очень много работаешь, однако лекций у тебя сейчас нет, а книги ты можешь читать здесь так же, как и на Бейкер-стрит. Будь славным парнем, собери свои книги и приезжай! У нас есть уютная маленькая комната с письменным столом и креслом, которая прекрасно подойдет тебе в качестве кабинета. Дай мне знать, когда я могу тебя ожидать.

Говоря об одиночестве, я не имею в виду, что в доме не хватает людей. Напротив, их здесь много. В первую очередь, разумеется, следует упомянуть моего бедного дядюшку Джереми, болтливого и слабоумного, шаркающего по дому в своих любимых тапках и без конца сочиняющего скверные стихи. Полагаю, при нашей последней встрече я упоминал эту особенность его характера. За последнее время она дошла до таких пределов, что теперь у него есть секретарь, чьей единственной обязанностью является записывать и сохранять сию околесицу. Этот тип по фамилии Копперторн стал для старика столь же незаменимым, как бумага или «Универсальный словарь рифм».

Не могу сказать, что он меня особенно тревожит, однако я всегда разделял предрассудок Цезаря в отношении тощих – хотя, кстати сказать, наш славный Юлий, судя по медалям, был сам склонен к худобе. Еще у нас есть двое детей моего дядюшки Сэмюэла, усыновленных Джереми, – изначально их было трое, однако один уже покинул эту бренную землю – и их гувернантка, стильного вида брюнетка с индийской кровью в жилах. Кроме них здесь живут три служанки и старик-конюх, так что наш глухой уголок можно назвать маленьким мирком. И все же, мой дорогой Хью, мне очень не хватает знакомого лица и близкого по духу товарища. Я и сам погружен в химию, так что никак не помешаю твоим занятиям. Напиши ответ своему другу-затворнику.

Джон Х. Терстон

Когда я получил это письмо, я обретался в своих лондонских комнатах, усиленно готовясь к последнему экзамену, который должен был сделать меня полноценным врачом. До того как я взялся за изучение медицины, мы с Терстоном были близкими друзьями по Кембриджу, так что мне очень хотелось увидеть его вновь. С другой стороны, я побаивался, что, несмотря на его заверения, подобный визит может сказаться на моих занятиях. Я представил себе впавшего в детство старика, тощего секретаря, стильную гувернантку, двух детей, бывших, вероятно, испорченными и шумными, и пришел к выводу, что, окажись я вместе с ними в одном деревенском доме, у меня останется очень мало возможностей предаваться спокойному чтению. После двух дней размышлений я уже почти решил отказаться от приглашения, когда из Йоркшира пришло второе письмо, чья тональность была еще более настойчивой, чем в первом.

«Всякий раз, завидев почтальона, мы надеемся, что он несет нам твой ответ, – говорилось в нем. – Всякий раз, заслышав стук в дверь, я жду, что мне вручат телеграмму, говорящую о прибытии твоего поезда. Твоя комната уже готова, и я думаю, что она покажется тебе комфортной. Дядюшка Джереми просит меня сказать, сколь счастлив он будет тебя увидеть. Он написал бы тебе и сам, не будь он погружен в создание глубокой эпической поэмы на пять тысяч строк или около того; он проводит целые дни, бродя по комнатам, а Копперторн, подобно монстру Франкенштейна, крадется за ним следом с блокнотом и пером, записывая слова мудрости, срывающиеся с его губ. Кстати, полагаю, я уже упоминал темноволосую гувернантку. Если ты все еще интересуешься изучением этнологии, то я мог бы использовать ее в качестве приманки для тебя. Она – дочь индийского вождя, чья жена была англичанкой. Он погиб во время мятежа, сражаясь против нас, а его имущество было конфисковано правительством, в результате чего его дочь, которой тогда было пятнадцать, осталась практически без средств к существованию. Похоже, ее удочерил один добрый немецкий торговец из Калькутты и увез в Европу вместе со своей собственной дочерью. Когда та умерла, мисс Уоррендер, как мы называем ее по фамилии матери, откликнулась на объявление дядюшки и прибыла сюда. Не медли, мой мальчик, и приезжай как можно скорее».

В действительности второе письмо было длиннее, однако оно содержало вещи, не позволяющие мне процитировать его полностью.

Сопротивляться назойливости моего старого друга было решительно невозможно, так что, не прекращая ворчать про себя, я спешно упаковал свои книги и, послав ночную телеграмму, отправился в Йоркшир первым же утренним поездом. Я хорошо помню, что день был прескверным и что дорога казалась бесконечной; я сидел в углу продуваемого всеми ветрами вагона, а в голове моей вертелось множество хирургических и прочих медицинских проблем. Меня предупредили, что ближайшей к моему месту назначения является крохотная станция в Инглтоне[67]67
  Деревня в Северном Йоркшире.


[Закрыть], милях в пятнадцати от Карнфорта[68]68
  Городок на севере Ланкашира, неподалеку от Ланкастера.


[Закрыть]; едва я сошел с поезда, как по проселочной дороге к станции подкатил Джон Терстон, мчавшийся во весь опор в охотничьей двуколке. Завидев меня, он радостно взмахнул кнутом, рывком остановив лошадь и спрыгнув на платформу.

– Мой дорогой Хью! – вскричал он. – Как же я рад тебя видеть! Так мило с твоей стороны приехать!

Он сжал мою руку так, что она заболела.

– Боюсь, ты сочтешь меня весьма плохой компанией, – ответил я. – Я по уши в работе.

– Конечно, конечно, – сказал он со своей типичной жизнерадостностью. – Я об этом помню. И все же у нас найдется время поохотиться на кроликов. Путь неблизкий, а ты, должно быть, ужасно замерз, так что не будем терять время.

Мы погромыхали по пыльной дороге.

– Думаю, тебе понравится твоя комната, – заметил мой друг. – Ты быстро почувствуешь себя как дома. Я, знаешь ли, и сам приезжаю в Дункельтвейт не так часто; я только начинаю обустраиваться и приводить свою лабораторию в рабочее состояние. То, что в завещании дядюшки Джереми мне отведено весьма значительное место, – секрет Полишинеля, и мой отец подумал, что будет совершенно правильно, если я стану наведываться сюда с визитами вежливости. В сложившихся обстоятельствах это наименьшее, что я могу сделать.

– Несомненно, – сказал я.

– И кроме того, он очень славный старик. Наше хозяйство тебя позабавит. Принцесса в качестве гувернантки – неплохо звучит, правда? Полагаю, наш невозмутимый секретарь подбивает к ней клинья… Подними свой воротник, ветер очень сильный.

Дорога пролегала по гряде низких, унылого вида холмов, лишенных любой растительности, кроме разрозненных кустов колючего дрока и тонкого покрова жесткой, напоминавшей проволоку травы, служившей пищей разбредшейся отаре тощих, голодного вида овец. Мы то спускались в лощину, то оказывались на вершине одного из этих холмов, откуда можно было увидеть дорогу – узкую белую полосу, тянувшуюся через холмы впереди. То тут, то там однообразие ландшафта нарушали зубчатые уступы, серым гранитом мрачно выступавшие на склонах так, словно сама природа была жестоко ранена и теперь ее кости торчали наружу. Вдалеке виднелись горы, самая высокая из которых была кокетливо окутана облаками, красными в свете заходящего солнца.

– Это Инглборо, – произнес мой товарищ, указывая на нее кнутом. – А это Йоркширские холмы. Тебе не сыскать более глухого и унылого места во всей Англии. Хотя людей оно рождает славных. Суровые ополченцы, победившие шотландских рыцарей во время битвы Штандартов[69]69
  Битва Штандартов, или битва при Норталлертоне – одно из важнейших сражений англо-шотландских войн, состоявшееся 22 августа 1138 года и получившее свое название из-за того, что в центре позиций англичан во время битвы находилась повозка с установленными на ней освященными знаменами с ликами североанглийских святых; произошла неподалеку от городка Норталлертон, из-за чего получила свое второе название.


[Закрыть], были именно отсюда. Вылезай, старина, и открой ворота.

Мы остановились у длинной замшелой стены, тянувшейся вдоль дороги. В стене были видавшие виды железные ворота с колоннами по бокам. Колонны венчали каменные фигуры, которые, судя по всему, изначально были какими-то геральдическими животными, которых ветры и дожди превратили в бесформенные булыжники. По одну сторону от них стоял разрушенный домик, когда-то, вероятно, бывший сторожкой. Я открыл ворота, и мы покатились по петляющей дорожке, неровной и поросшей травой, вдоль которой, однако, с обеих сторон тянулись великолепные дубы, чьи кроны были настолько густыми, что вечерние сумерки в одночасье сменились темнотой.

– Боюсь, наша аллея не слишком тебя впечатлит, – рассмеялся Терстон. – Одна из причуд старика заключается в том, чтобы не вмешиваться в дела природы. Вот наконец мы и прибыли в Дункельтвейт.

В этот момент мы свернули за поворот, оказавшись на аллее, у которой рос настоящий патриарх среди дубов, возвышавшийся над остальными; по ней мы подъехали к квадратному беленому дому с газоном перед ним. Нижний этаж дома был окутан тенями, а вот окна верхнего поблескивали в лучах заходящего солнца кроваво-красным. При звуке колес повозки из него выбежал облаченный в ливрею старик, схвативший лошадь за поводья.

– Можешь отвести ее в конюшню, Элайджа, – сказал мой друг, когда мы спрыгнули с двуколки. – Хью, позволь представить тебя моему дядюшке Джереми.

– Как ваши дела? – раздался резкий хрипловатый голос. – Как ваши дела?

Подняв взгляд, я увидел краснолицего коротышку, ждавшего нас на крыльце. Голова его была обернута куском хлопчатой ткани на манер Поупа[70]70
  Александр Поуп (1688—1744) – английский поэт, один из крупнейших авторов британского классицизма.


[Закрыть] и других знаменитостей XVIII века. Еще одной особенностью наряда дяди моего друга были просто гигантских размеров тапки, выглядевшие на его худых ногах столь огромными, что их можно было принять за снегоступы, и впечатление это лишь усиливалось из-за того, что старику, дабы не потерять сии неуклюжие детали своего костюма, приходилось передвигаться скользящими движениями.

– Должно быть, вы устали, сэр. Да, и холод, сэр, – произнес он в странной отрывистой манере, тряся мою руку. – Мы должны проявить в вашем отношении гостеприимство, поистине должны. Гостеприимство – одна из добродетелей, коей мы все еще привержены. Так, посмотрим. Как там его бишь? «Йоркширцы прославились силой руки, но так ли душою они широки?» Четко и изящно, сэр. Это из одной из моих поэм. Что это, кстати, за поэма, Копперторн?

– «Набег на Борродейл»[71]71
  Деревушка на шотландском острове Скай.


[Закрыть], – произнес голос у него за спиной.

В круг света, отбрасываемого висевшим на крыльце фонарем, шагнул высокий человек с длинным лицом. Джон представил нас. Помню, что, пожимая его руку, я обратил внимание на то, что она была холодной и неприятно липкой.

С церемониями было покончено, и друг повел меня в мою комнату по многочисленным проходам и коридорам, соединенным неровными старыми лестницами. Я заметил, что стены дома были очень толстыми, а странная скошенность потолков и причудливая форма их углов позволяли предположить, что вверху могли располагаться тайники. Предназначенная для меня комната, как и говорил Джон, оказалась маленькой и уютной, с потрескивавшим камином и заполненным сверху донизу книжным шкафом. Переобуваясь в тапки, я подумал, что не зря все-таки принял приглашение и приехал в Йоркшир.

II

Когда мы спустились в столовую, остальные домочадцы уже собрались к ужину. Старик Джереми, так и не снявший свой причудливый головной убор, занял место во главе стола. По правую руку от него сидела очень смуглая юная леди с черными волосами и того же цвета глазами, которую мне представили как мисс Уоррендер. Рядом с ней расположились двое милых детишек, мальчик и девочка, несомненно, ее подопечные. Меня усадили напротив нее, справа от Копперторна, а Джон устроился в другом конце стола, лицом к своему дяде. Даже сейчас я почти вижу, как огромная масляная лампа играет желтым светом и тенями на этих лицах так, словно они принадлежат персонажам с полотен Рембрандта, – на лицах, среди которых были и те, что вскоре вызовут у меня столь странный интерес.

Трапеза была приятной, даже если оставить в стороне великолепие блюд и тот факт, что после долгой дороги у меня разыгрался аппетит. Дядюшка Джереми сыпал анекдотами и цитатами, будучи в восторге от того, что у него появился новый слушатель. Мисс Уоррендер и Копперторн говорили мало, однако немногочисленные слова последнего выдавали в нем глубокомысленного и образованного человека. Что до Джона – то он столько говорил о временах колледжа и последующих событиях, что, боюсь, так толком и не поел.

Когда на стол подали десерт, мисс Уоррендер увела детей, а дядюшка Джереми удалился в библиотеку, где, судя по доносившемуся до нас монотонному бормотанию, принялся диктовать секретарю свои стихи. Мы же с моим старым другом какое-то время сидели у камина, обсуждая множество всего, случившегося с нами с момента нашей последней встречи.

– Ну и что ты думаешь о нашем доме? – спросил наконец Джон с улыбкой.

Я ответил, что увиденное меня очень заинтересовало.

– Твой дядя, – сказал я, – персонаж весьма занимательный. Мне он очень понравился.

– Да; за всеми его особенностями скрывается доброе сердце. Твой приезд, похоже, его обрадовал. Он все еще не может прийти в себя после смерти малышки Этель. Она была младшей из детей дядюшки Сэма и приехала сюда вместе с остальными. Однако пару месяцев назад у нее случился приступ или что-то в этом духе, когда она играла в кустах. Вечером ее нашли там мертвой. Для старика это стало огромным ударом.

– Как, полагаю, и для мисс Уоррендер? – заметил я.

– Да; она была просто убита горем. На тот момент она пробыла здесь всего пару недель. В тот день она ездила к Кирби Лонсдейлу, чтобы купить у него что-то.

– Меня очень заинтересовало то, что ты мне о ней рассказал, – произнес я. – Полагаю, ты не шутил?

– Нет, нет; все это – чистейшая правда. Ее отцом был Ахмет Чингисхан, полунезависимый вождь, правивший где-то в Центральных провинциях. Несмотря на жену-христианку, он в какой-то мере был языческим фанатиком, спевшимся с Наной[72]72
  Нана Сагиб (имя, данное при рождении, – Дхонду Пант, 1824 – неизвестно) – один из лидеров Восстания сипаев.


[Закрыть] и принимавшим участие в осаде Канпура[73]73
  Ключевой эпизод Восстания сипаев, осада британского гарнизона в Канпуре силами повстанцев, начавшаяся 5 июня 1857 года и закончившаяся взятием города 25 числа того же месяца с последовавшей резней британского контингента и гражданских лиц; подошедшие вскоре силы Ост-Индской компании вновь взяли город 16 июля, подвергнув как захваченных сипаев, так и гражданское население широкомасштабным карательным мерам.


[Закрыть]. Так что правительство взялось за него всерьез.

– Она, наверное, была уже почти взрослой женщиной, когда покинула своих сородичей, – сказал я. – Каковы ее религиозные взгляды? Она исповедует веру отца или матери?

– Мы никогда не вдаемся в детали на этот счет, – ответил мой друг. – Между нами, я не думаю, что она особо религиозна. Должно быть, ее мать была хорошей женщиной, ведь кроме английского она еще хорошо знает французский и прекрасно музицирует. Да ты сам послушай!

Из соседней комнаты донесся звук пианино, и мы замолчали, чтобы послушать игру. Поначалу игравшая извлекла из инструмента несколько отдельных нот; они прозвучали неуверенно, словно пианистка не знала, как ей продолжить. На смену им пришла череда гремевших аккордов и нестройных диссонансов, из хаоса которых внезапно вырвался причудливый варварский марш, в котором слышался звук труб и тарелок. Дикая мелодия становилась все громче, а затем стихла, вновь обернувшись предшествовавшими ей отрывистыми аккордами. Послышался звук опустившейся крышки пианино, и музыка стихла.

– Она так делает каждый вечер, – заметил мой друг. – Полагаю, эта мелодия запомнилась ей еще по Индии. Живописно, не правда ли? Впрочем, ты не обязан задерживаться здесь дольше, чем хочешь. Твоя комната готова для того, чтобы ты приступил к занятиям в любой момент.

Поймав своего приятеля на слове, я оставил его в компании вернувшихся в комнату его дяди и Копперторна и отправился наверх, где пару часов посвятил чтению книги по судебной медицине. Я думал, что в тот вечер больше не увижу обитателей Дункельтвейта, однако ошибся: около десяти дядюшка Джереми просунул ко мне в комнату свое красное личико.

– Вам удобно? – спросил он.

– Все отлично, благодарю, – отозвался я.

– Прекрасно. Удачи вам. Уверен, у вас все получится, – произнес старик в своей отрывистой манере. – Доброй ночи!

– Доброй ночи! – ответил я.

– Доброй ночи! – донесся из коридора еще один голос.

Выглянув за дверь, я увидел высокую фигуру секретаря, скользившую вслед за стариком подобно тени.

Вернувшись к себе за стол, я проработал еще час, после чего лег в постель; засыпая, я размышлял о необычном доме, среди обитателей которого мне довелось оказаться.

III

Утром я встал рано и отправился на газон, где обнаружил мисс Уоррендер, собиравшую примулу в небольшой букет, который она, судя по всему, хотела поставить на стол во время завтрака. Меня она заметила не сразу, и я, не сумев удержаться, залюбовался гибкостью ее склонившейся фигуры. Каждое ее движение было столь по-кошачьи грациозным, что я не могу припомнить чего-то подобного ни в одной другой женщине, которую знал. Мне пришли на ум слова Терстона о том впечатлении, которое она произвела на секретаря, и я нашел это совершенно неудивительным. Услышав мои шаги, гувернантка выпрямилась и повернула свое красивое смуглое лицо ко мне.

– Доброе утро, мисс Уоррендер, – сказал я. – Вижу, вы тоже встаете рано.

– Да, – ответила она. – Я привыкла вставать с рассветом.

– Какой странный, дикий пейзаж! – заметил я, окинув взглядом длинную гряду холмов. – Я здесь чужак, как и вы. Вам здесь нравится?

– Нет, – ответила она честно. – Не нравится. Этот край – холодный, бледный и убогий. Взгляните. – Мисс Уоррендер подняла букет примул. – Здесь их зовут цветами. А они ведь даже не пахнут.

– Вы привыкли к более гостеприимному климату и тропической растительности?

– О, значит, мистер Терстон рассказал вам обо мне, – произнесла она с улыбкой. – Да, я привыкла к кое-чему получше.

Увидев, что между нами легла тень, мы обернулись. За нашими спинами стоял Копперторн. С вымученной улыбкой секретарь протянул мне свою худую белую руку.

– Похоже, вы уже освоились, – заметил он, переводя взгляд с моего лица на лицо мисс Уоррендер и обратно. – Позвольте взять у вас цветы, мисс.

– Нет, благодарю, – ответила та холодно. – Я уже собрала достаточно и иду внутрь.

Скользнув мимо него, она зашагала по газону. Копперторн проводил ее хмурым взглядом.

– Вы – студент-медик, мистер Лоуренс? – спросил он, оборачиваясь ко мне и с нервозной неуклюжестью переминаясь с ноги на ногу.

– Да.

– О, мы слыхали о вас, изучающих медицину! – воскликнул секретарь неестественно высоким голосом, издав скрипучий смешок. – Страшные люди. Слыхали, слыхали. Вам никто не ровня.

– Студент-медик, сэр, – ответил я, – обычно является джентльменом.

– Несомненно, – произнес Копперторн; его голос изменился. – А я, разумеется, просто шутил.

И все же за завтраком я не мог не заметить, что, когда говорила мисс Уоррендер, он не отрывал от меня глаз, а если я сам делал какое-либо замечание, бросал взгляд на нее, словно в попытке прочесть наши мысли по выражению лиц. Было вполне ясно, что интерес секретаря к красивой гувернантке был не досужим и что чувства его не встречали взаимности.

В то утро мы столкнулись с наглядным примером того, сколь примитивным и простодушным народом были йоркширцы. Судя по всему, горничную и кухарку, спавших в одном помещении, ночью разбудило что-то, что их суеверный разум принял за привидение. Я завтракал вместе с дядюшкой Джереми; тот, постоянно пользуясь подсказками секретаря, как раз читал вслух одну из поэм Пограничья, когда в дверь постучали и в комнате появилась горничная. За ней вошла кухарка, робкая, несмотря на свои пышные формы. Подбадривая и подталкивая друг друга, женщины поведали свою историю в строфах и антистрофах, словно были древнегреческим хором; Джейн говорила столько, на сколько у нее хватало дыхания, после чего рассказ подхватывала кухарка; затем слово снова брала горничная, и так – до самого конца. Я едва разбирал сказанное из-за их исключительного диалекта, однако основной смысл понял. Похоже, утром кухарка проснулась оттого, что что-то коснулось ее лица, и, сев в постели, увидела темную фигуру, стоявшую у ее кровати, которая в следующее же мгновение бесшумно выскользнула из комнаты. Горничную разбудил крик кухарки; она клялась, что тоже видела призрака. Ни перекрестный допрос, ни доводы разума не могли поколебать их уверенности; закончили они свой рассказ, объявив, что увольняются, – явное свидетельство того, насколько они были испуганы. Наше неверие, похоже, очень возмутило женщин, и они пулей вылетели из комнаты, оставив дядюшку Джереми сердитым, Копперторна – полным презрения, а меня – до крайности изумленным.

Почти весь второй день своего визита я провел у себя в комнате, немало продвинувшись в работе. Вечером мы с Джоном, взяв свои ружья, отправились охотиться на кроликов. На обратном пути я рассказал ему о той абсурдной сцене со служанками, свидетелем которой стал утром, однако моему другу она не показалась столь нелепой.

– Факт в том, – заметил он, – что в очень старых домах вроде нашего, где дерево прогнило и покоробилось, ты порой сталкиваешься с любопытными звуками, которые располагают разум к суеверности. В этот визит я пару раз слышал вещи, которые могли бы напугать нервного человека, не говоря уже о необразованной служанке. Разумеется, история о привидении – полный вздор, однако разыгравшееся воображение пределов не знает.

– А что ты слышал? – спросил я с интересом.

– О, ничего важного, – ответил Джон. – А вот и малыши с мисс Уоррендер. Мы не должны говорить о таких вещах при ней, иначе она тоже может уволиться, а это будет большой потерей.

Гувернантка сидела на небольшой оградке у опушки окружавшего Дункельтвейт леса; дети расположились по бокам от нее, прижавшись к своей воспитательнице, держа ее за руки и повернув к ней свои пухленькие лица. Картина была очень милой, и мы остановились, чтобы полюбоваться ей. Однако мисс Уоррендер, заслышав наше приближение, легко спрыгнула на землю и зашагала к нам; дети неуклюже поспешили следом за ней.

– Вы должны помочь мне, прибегнув к своему авторитету, – обратилась она к Джону. – Эти маленькие мятежники так любят вечерний воздух, что я не могу убедить их пойти в дом.

– Не хочу в дом, – решительно произнес мальчик. – Хочу дослушать историю.

– Да, ишторию, – прошепелявила его младшая сестра.

– Вы дослушаете историю завтра, если будете хорошо себя вести. Это мистер Лоуренс. Он – доктор и расскажет вам, как плохо для маленьких мальчиков и девочек оставаться на улице, когда выступает роса.

– Значит, вы слушали историю? – спросил Джон, когда мы все вместе зашагали к дому.

– Да – такую хорошую! – ответил малыш с энтузиазмом. – Дядя Джереми рассказывает нам истории, но они – потические и совсем не такие интересные, как у мисс Уоррендер. Она о слонах…

– И о тиграх… – подхватила его сестренка. – И о золоте…

– Да, и о войнах и сражениях, и о короле чирутов…

– Раджпутов, милый, – поправила его гувернантка.

– И о разбросанных племенах, которые узнавали друг друга по знакам. И о человеке, который погиб в лесу. Она знает чудесные истории. Почему бы тебе не попросить ее рассказать одну из них, кузен Джон?

– А и правда, мисс Уоррендер, – сказал мой товарищ. – Вы пробудили наше любопытство и теперь должны рассказать нам об этих чудесах.

– Вам они покажутся довольно глупыми, – ответила гувернантка со смехом. – Это всего лишь воспоминания моего детства.

Шагая по лесной тропинке, мы встретили Копперторна, шедшего нам навстречу.

– Я вас всех искал, – произнес он в неуклюжей попытке изобразить сердечность. – Хотел сказать вам, что пора ужинать.

– У нас и у самих часы есть, – ответил Джон довольно невежливо.

– Вы все вместе охотились на кроликов? – спросил секретарь, зашагав рядом с нами.

– Отнюдь, – ответил я. – Мы встретили мисс Уоррендер и детей на обратном пути.

– О, мисс Уоррендер пришла вас встретить!

Подобное перевирание моих слов, равно как и презрительные интонации Копперторна, так меня разозлили, что, не находись мы в присутствии дамы, секретарь получил бы хорошую отповедь.

В тот момент мой взгляд упал на гувернантку, и то сердитое выражение, с которым она посмотрела на говорившего, подсказало мне, что она разделяет мое возмущение. Однако, выглянув из окна своего кабинета около десяти вечера, я с удивлением увидел, что они прогуливаются в лунном свете и увлеченно о чем-то беседуют. Уж не знаю почему, однако эта картина столь взволновала меня, что после нескольких бесплодных попыток вернуться к занятиям я отбросил книги и понял, что поработать у меня сегодня больше не получится. Около одиннадцати я вновь посмотрел в окно, однако мисс Уоррендер с Копперторном там уже не было; вскоре после этого я услышал шарканье дядюшки Джереми и тяжелую поступь секретаря, донесшиеся с лестницы, которая вела с верхнего этажа в их спальни.