Текст книги "Тайна серебряного зеркала"

Кожаная воронка

Мой друг Лионель Дакр жил на Авеню-де-Ваграм в Париже. Его дом был небольшим, окруженным железной оградой и газоном. Вы дойдете до этого места, свернув у Триумфальной арки налево. Полагаю, дом сей стоял там еще до появления авеню, ведь его серая черепичная крыша поросла лишайником, а покрытые плесенью стены успели стать бесцветными от старости. С улицы дом казался маленьким, если вспоминаю все правильно, с пятью фасадными окнами, однако, зайдя внутрь, вы обнаруживали, что ближе к дальней своей стороне он содержит одну-единственную длинную комнату. Именно там и располагалась принадлежавшая Дакру неповторимая библиотека оккультной литературы, равно как и коллекция совершенно фантастических вещей, бывших увлечением для него самого и предметом любопытства для его друзей. Богатый человек с утонченным и эксцентричным вкусом, он тратил бóльшую часть своей жизни и состояния на то, что снискало славу поистине уникальной частной коллекции талмудических, каббалистических и магических трудов, многие из которых являлись чрезвычайно редкими и ценными. Вкусы Дакра включали как чудесное, так и чудовищное, и я слышал, что в своих экспериментах с неизведанным он переходил все границы цивилизованности и приличий. В общении со своими английскими друзьями он никогда не намекал ни на что подобное, надевая маску ученого знатока раритетов; но один француз, человек вкусов той же природы, как-то заверил меня, что в большом величественном зале, служившем ему библиотекой и музеем, творились худшие излишества черной мессы.

Одного внешнего вида Дакра было достаточно, чтобы понять: его глубокий интерес к спиритическим вопросам был интеллектуальным, а не духовным. В его тяжелом лице не было ни намека на аскетизм, однако его огромный куполообразный череп свидетельствовал о недюжинном уме; его макушка, окруженная кольцом редеющих волос, была подобна заснеженной вершине горы, чьи склоны поросли елями. Знания Дакра превосходили его мудрость, а его могущество явно не соответствовало понятиям о морали. Маленькие блестящие глаза, глядевшие на вас из углублений на мясистом лице, лучились интеллектом и неистребимым любопытством, однако это были глаза сенсуалиста и эгоиста. Впрочем, довольно о нем. Бедняга уже умер, умер в тот самый момент, когда был уверен, что ему наконец удалось открыть эликсир жизни. Я же хочу поведать вам не о его сложной личности, а о необъяснимом инциденте, случившемся, когда я гостил у него ранней весной 1882 года.

С Дакром я познакомился в Англии. Я тогда как раз изучал собрание ассирийского зала Британского музея для своих исследований, а он пытался установить мистическое и эзотерическое значение вавилонских глиняных табличек. Именно эта общность интересов нас и сблизила. Случайные реплики постепенно превратились в ежедневные беседы, и вскоре мы почувствовали, что становимся друзьями. Я пообещал заглянуть к нему во время следующего визита в Париж. Тогда я остановился в коттедже в Фонтенбло, и поскольку к моменту, когда я собрался от него уходить, стало уже поздно, а вечерние поезда были не слишком удобными, он попросил меня провести ночь у него дома.

– У меня есть только диван, – произнес Дакр, указывая на софу, стоявшую в его большом салоне, – надеюсь, вам будет на нем удобно.

С уставленными коричневыми томами высокими стеллажами, библиотека была весьма необычным местом для сна; впрочем, для книжного червя вроде меня нельзя было представить лучшей обстановки, равно как и лучшего запаха, чем тот слабый, тонкий аромат, что исходит от старых книг. И я заверил его, что для меня не нашлось бы более чарующей комнаты, комнаты с атмосферой, которая была бы мне более по душе.

– Пусть такую обстановку и не назовешь удобной или привычной, – сказал Дакр, обведя взглядом стеллажи, – но она, по крайней мере, дорогостоящая. То, что окружает тебя, обошлось мне почти в четверть миллиона. Книги, оружие, драгоценности, резные работы, гобелены, картины – вряд ли среди них найдется хоть что-то, у чего нет своей собственной истории, которая в большинстве случаев весьма занятна.

Он говорил, сидя по одну сторону от открытого камина, пока я сидел по другую. Справа от него стоял письменный стол; мощная лампа вверху заливала его очень ярким золотым светом. В центре стола лежал наполовину свернутый палимпсест, который окружало множество затейливых антикварных вещиц. Одной из них была большая воронка, одна из тех, что используются для наполнения винных бочек. Похоже, она была сделана из черного дерева, с ободком из успевшей утратить цвет меди.

– Любопытная вещица, – заметил я. – Какова ее история?

– А! – ответил Дакр. – Этим вопросом задавался и я. Я бы немало отдал за то, чтобы узнать на него ответ. Возьмите и осмотрите ее.

Так я и поступил. То, что я принял за дерево, в действительности оказалось кожей, хотя настолько старой, что время сделало ее невероятно твердой. Воронка была большой, способной вместить кварту, будучи заполненной до краев. Широкий ее край охватывал медный обруч, однако узкий тоже окаймлял металл.

– Что думаете? – спросил Дакр.

– Предположил бы, что она принадлежала какому-нибудь средневековому виноделу или солодовнику, – ответил я. – В Англии мне доводилось видеть кожаные фляги XVII века – «черные мехи», как их называли, – таких же цвета и прочности, что и эта воронка.

– Я бы рискнул согласиться насчет эпохи, – произнес Дакр, – равно как и насчет того, что она использовалась для наполнения сосудов жидкостями. Однако, если мои подозрения верны, винодел наш был престранным, наполнявшим с ее помощью весьма особенную бочку. Узкий конец не кажется вам необычным?

Поднеся воронку к свету, я заметил, что дюймах в пяти над охватывавшим узкий конец медным кольцом кожа была исцарапана, словно кто-то пытался сделать на ней круговую зарубку тупым ножом. В остальном черная поверхность казалась совершенно однородной.

– Кто-то пытался отрезать этот конец.

– Отрезать?

– Он изрезан и ободран. Нужна определенная сила, чтобы оставить подобные отметины на столь прочном материале, какой бы инструмент ни использовался. Но каковы ваши мысли на этот счет? Вы явно знаете больше, чем говорите.

Дакр улыбнулся, а его маленькие глаза сверкнули пониманием.

– Входит ли в число ваших ученых изысканий психология снов? – спросил он.

– Я даже не знал, что такая психология существует.

– Мой дорогой сэр, полка над витриной с драгоценностями содержит тома, чьи авторы, начиная с Альберта Великого[39]39
  Средневековый немецкий философ, теолог и ученый, признанный в католицизме учителем церкви; наставник Фомы Аквинского.


[Закрыть], занимались именно ею. Это отдельная наука.

– Наука шарлатанов!

– Пионер – всегда шарлатан. Астроном был когда-то астрологом, химик – алхимиком, а психолог-экспериментатор – гипнотизером. Вчерашний шаромыжник – это завтрашний профессор. Даже столь таинственные и неуловимые вещи, как сны, со временем будут систематизированы и упорядочены. Когда это время придет, исследования наших друзей на той полке перестанут быть простым объектом любопытства для мистика, став основой направления науки.

– Допустим. Но какое отношение наука о снах имеет к большой воронке из черной кожи, окаймленной медью?

– Сейчас расскажу. Как вы знаете, у меня есть агент, все время выискивающий раритетные и антикварные вещицы для моей коллекции. Несколько дней назад он услышал о торговце с набережной, купившем старый хлам, найденный в шкафу в одном старинном доме на Рю-Матюрен, что в Латинском квартале. Столовую этого старого дома украшает герб с шевронами, чья красная полоса на серебряном поле, как оказалось, принадлежит Николя де ла Рени[40]40
  Габриэль Николя де ла Рени (1625—1709) – первый глава учрежденной Людовиком XIV полиции Парижа, занимавший этот пост в звании генерала-лейтенанта.


[Закрыть], высокопоставленному чиновнику при дворе короля Людовика XIV. Нет сомнений, что остальные предметы из шкафа также датируются первыми годами правления сего короля. А значит, можно сделать вывод, что они все были собственностью этого самого Николя де ла Рени, господина, ответственного в первую очередь за поддержание и исполнение драконовских законов той эпохи.

– И?

– Теперь я попросил бы вас взять воронку в руки еще раз и внимательно осмотреть ее верхний медный обод. Видите на нем какие-нибудь буквы?

На ободе виднелась гравировка, хотя она и почти стерлась от старости. Гравировка действительно напоминала буквы, последняя из которых имела некоторое сходство с «Б».

– Похоже на букву «Б»? – спросил Дакр.

– Похоже.

– Вот и мне так кажется. По правде говоря, я даже не сомневаюсь, что это «Б».

– Но фамилия упомянутого тобой дворянина начинается на «Р».

– Именно! Это – самое прекрасное. Он владел любопытным предметом, однако инициалы на нем принадлежат кому-то другому. С чего бы это?

– Представить себе не могу. А вы?

– Возможно. Есть одна догадка. Заметили на ободе еще одну гравировку?

– Я бы сказал, что это корона.

– Вне всяких сомнений, корона; однако, подняв ее к свету, вы убедитесь, что это корона не простая, а геральдическая – знак титула; чередование же четырех жемчужин с клубничными листьями свидетельствует о том, что титул сей является титулом маркиза. Таким образом, мы можем сделать вывод, что человек, чья фамилия заканчивается на «Б», был маркизом, имевшим право носить венец соответствующего вида.

– То есть эта простая кожаная воронка принадлежала маркизу?

Дакр со значением улыбнулся.

– Или кому-то из членов семьи маркиза, – сказал он. – Именно это можно утверждать с точностью по сему гравированном ободу.

– Но какое все это имеет отношение к снам?

Уж не знаю, было ли все дело в выражении лица Дакра или же в чем-то неуловимом в его манерах, однако, вновь взглянув на ободранную кожу, я ощутил отвращение и какой-то безотчетный страх.

– Я не раз получал информацию во сне, – произнес мой собеседник в своей излюбленной дидактической манере. – Для меня уже стало правилом при возникновении сомнений относительно природы некого предмета класть его рядом с собой перед отходом ко сну и надеяться на озарение. Процесс сей не кажется мне чем-то антинаучным, пусть он все еще и не признан в академических кругах. Согласно моей теории, любой предмет, непосредственно связанный с каким-либо сильным эмоциональным переживанием, будь то радость или боль, сохраняет определенную атмосферу или ассоциацию, с которой способен связаться чувствительный разум. Под чувствительностью я подразумеваю не ненормальность, а тренированность и образованность, как в вашем или моем случае.

– Хотите сказать, что если я засну рядом с вон тем старым мечом на стене, мне может присниться какое-нибудь кровавое происшествие, в котором этот самый меч принимал участие?

– Отличный пример, и, кстати сказать, я так и использовал этот меч, после чего увидел во сне смерть его владельца, погибшего в ожесточенной схватке, точное время и место которой я определить не смог, но которая произошла в годы фрондистских войн. Если задуматься, некоторые народные поверья указывают, что факт сей был известен уже нашим предкам, хотя мы в мудрости своей объявили его предрассудком.

– Например?

– Например, обычай класть пирог невесты под подушку, чтобы спящей снились приятные сны. Это один из нескольких примеров, что будут изложены в небольшой брошюре, которую я сейчас пишу на данную тему. Однако, возвращаясь к нашему вопросу, я уже спал, положив эту воронку рядом с собой, и мне приснился сон, представляющий ее предназначение и происхождение в любопытном свете.

– И что вам снилось?

– Мне снилось… – начал было Дакр, но внезапно замолчал; на его массивном лице вспыхнул живой интерес. – Во имя Юпитера, а ведь это мысль, – заговорил он вновь. – Такой эксперимент и правда будет чрезвычайно интересным. Вы – человек того психического склада, при котором нервы с готовностью откликаются на любое впечатление.

– Никогда не проверял себя в подобных вопросах.

– Значит, мы проверим вас сегодня ночью. Могу ли я попросить вас об огромной услуге – о том, чтобы, ложась спать на этом диване, вы положили старую воронку рядом со своей подушкой?

Подобная просьба показалась мне абсурдной; однако я принадлежу к числу тех сложных личностей, которых тянет ко всему причудливому и фантастическому. Я ни на йоту не верил в теорию Дакра и не надеялся на сколько-нибудь успешный исход этого эксперимента; однако мысль о том, чтобы в нем поучаствовать, меня забавляла. С чрезвычайно серьезным видом Дакр подвинул к моему дивану небольшой столик и водрузил на него воронку. Мы еще немного побеседовали, после чего он, пожелав мне доброй ночи, удалился.

Какое-то время я курил, сидя у затухавшего камина, прокручивая в голове нашу любопытную беседу и странный опыт, который, возможно, меня ждал. Я по природе своей скептик, однако в уверенных манерах Дакра было нечто впечатляющее, да и необычная обстановка огромной комнаты, полной странных и зачастую зловещих предметов, вселяла в мою душу чувство какой-то мрачной торжественности. Наконец я разделся, погасил лампу и лег на диван. Ворочался я долго, однако в итоге все же уснул. Сцену, увиденную мной во сне, я постараюсь описать максимально точно – впрочем, она и так встает в моей памяти отчетливее, чем все, что мне довелось видеть в часы бодрствования. Мне снилось помещение, казавшееся подвальным. Сходясь, четыре пазухи свода образовывали чашеобразный, заострявший кверху потолок. Архитектура производила впечатление грубой, однако очень мощной. Комната явно была частью здания огромных размеров.

Трое одетых в черное мужчин в того же цвета бархатных шляпах любопытного вида и внушительных размеров сидели на покрытом красным ковром помосте. Их лица были чрезвычайно торжественными и печальными. Слева от них стояли двое мужчин в длинных одеяниях; в руках у них были папки, содержавшие, похоже, какие-то бумаги. Справа, повернувшись лицом в мою сторону, стояла миниатюрная светловолосая женщина с необыкновенными голубыми глазами – глазами ребенка. Ее фигура была слегка полноватой, а стать – горделивой и уверенной в себе. Ее нельзя было назвать совсем юной, однако и среднего возраста она еще не достигла. Лицо женщины было бледным, но спокойным – любопытное лицо, миловидное, и в то же время кошачье, с едва уловимым намеком на жестокость его обладательницы в плотно сжатых маленьких губках и пухленьком подбородке. Рядом с ней стоял худой энергичный священник, шептавший что-то ей на ухо и то и дело подносивший распятие к ее глазам. Женщина же, поворачивая голову, смотрела мимо распятия на троих мужчин в черном, которые, как я понял, были ее судьями.

Встав, трое мужчин что-то произнесли; слов я различить не мог, однако понимал, что говорил тот из них, который стоял в центре. Затем они быстро вышли из комнаты, а двое мужчин с бумагами последовали за ними. В то же мгновение внутрь ввалились несколько грубого вида детин в кожаных куртках, которые убрали сперва красный ковер, а затем образовывавшие помост доски; я думал, что они хотят полностью очистить помещение, однако затем увидел, что за помостом стояла весьма специфическая мебель. Кровать с двумя лебедками. Деревянный конь. Компанию им составляли другие любопытные объекты, а с потолка свисали веревки со шкивами. Обстановка чем-то напоминала ту, что можно увидеть в современном гимнастическом зале.

Когда комната опустела, на сцену вышла еще одна фигура. Это был высокий, одетый в черное человек с длинным и суровым лицом. Его вид заставил меня содрогнуться. Одеяние его блестело от жира и было покрыто пятнами. С неспешным и впечатляющим достоинством он принял руководство всем происходящим в момент своего появления. Несмотря на его грубый внешний вид и грязную одежду, это теперь были его дело, его комната и его власть. Вокруг предплечья у него были обмотаны светлые веревки. Женщина пристально осмотрела его с головы до ног, однако выражение ее лица не изменилось. Оно было уверенным, даже вызывающим. А вот священник изменился в одночасье. Лицо его стало мертвенно-бледным, а на высоком покатом лбу выступила испарина. Молитвенно подняв руки, он принялся, вновь и вновь наклоняясь, что-то отчаянно бормотать женщине на ухо.

Приблизившись к ним, человек в черном снял одну из веревок со своей левой руки и связал ими запястья женщины. Пока он делал это, она покорно держала их, вытянув вперед. Затем, грубо взяв ее за локоть, он повел ее к деревянному коню, который был ей чуть выше талии. Подняв женщину, человек в черном уложил ее спиной на него и лицом к потолку; священник, трясясь от ужаса, ринулся прочь из комнаты. Губы женщины быстро двигались, и хотя слов я различить не мог, мне было понятно, что она молится. Ноги ее свисали по обе стороны коня; грубые прислужники опутали ее щиколотки веревками, привязав их к железным кольцам, вделанным в каменный пол.

При виде этих зловещих приготовлений мое сердце упало; и все же ужас мой был завораживающим: я не мог оторвать взгляд от этого странного зрелища. В комнату вошел человек с ведром воды в каждой руке. Еще один нес третье ведро. Они поставили их рядом с деревянным конем. У второго также был деревянный черпак – чаша со странной рукоятью. Он передал его человеку в черном. В то же мгновение один из прислужников приблизился к ним, держа в руках темный предмет, который даже во сне выглядел странно знакомым. Это была кожаная воронка. Со страшной силой он воткнул ее… Но я больше не мог этого выносить. От ужаса мои волосы встали дыбом. Корчась и борясь, я вырвался из оков сна, с криком вернувшись в собственную жизнь, поняв, что лежу, содрогаясь от страха, в огромной библиотеке, через окно которой лился лунный свет, рисуя причудливый серебристо-черный узор на противоположной стене. О, что за благословение было вернуться в XIX век – вернуться из средневекового подземелья в мир, где в груди у людей бились человеческие сердца! Сев на диване, я понял, что мои руки и ноги трясутся; мой разум разрывался между благодарностью и ужасом. Представить, что люди когда-либо творили такие вещи и что Бог не поражал за это негодяев молнией на месте… Было ли все это фантазией, или же мне приснилось что-то, что действительно происходило в черные, жестокие дни человеческой истории? В голове моей стучало, и я уронил ее в свои дрожащие руки. А затем внезапно сердце замерло в моей груди. Ужас мой был таким, что я не мог даже закричать. Двигаясь сквозь царившую в комнате тьму, ко мне что-то приближалось.

Череда ужасов способна сломить человеческий дух. Я не мог ни мыслить здраво, ни молиться; мог лишь сидеть в неподвижности, во все глаза глядя на шедшую через огромную комнату темную фигуру. Вот она вступила в полосу лунного света… и я вновь смог дышать. Фигурой оказался Дакр, чье лицо говорило о том, что он испуган не меньше моего.

– Это были вы? – спросил он хрипло. – В чем дело, во имя Господа?

– О, Дакр, как же я рад вас видеть! Я оказался в аду. Это было сущим кошмаром.

– Значит, это вы кричали?

– Полагаю, что да.

– Крик было слышно по всему дому. Слуги просто в ужасе. – Чиркнув спичкой, Дакр зажег лампу. – Думаю, можно вновь разжечь камин, – добавил он, бросив на угли несколько поленьев. – Господи Боже, милый вы мой, как же вы побелели! Вы выглядите так, словно увидели призрака.

– Я и увидел – нескольких призраков.

– Значит, с кожаной воронкой все сработало?

– Я не стал бы больше спать рядом с этой адской штуковиной даже за все ваши деньги.

Дакр хохотнул.

– Я ожидал, что благодаря ей ваша ночь будет весьма оживленной, – произнес он. – Впрочем, вы отплатили мне в той же манере, ведь ваш крик – не самый приятный из звуков, какие можно услышать в два часа ночи. Судя по вашим словам, вы видели это жуткое дело во всех подробностях.

– Какое жуткое дело?

– Пытку водой – «экстраординарный допрос», как ее именовали в славные деньки «короля-солнце». Смогли выдержать это зрелище до конца?

– Нет. Я, слава Богу, проснулся до того, как она по-настоящему началась.

– Вам повезло. Я дотянул до третьего ведра. Впрочем, это старая история, и они все уже в могилах – так что какая разница, как они там очутились? Полагаю, вы понятия не имеете, свидетелем чего конкретно стали?

– Пытки какой-то преступницы. Должно быть, она была ужасной злодейкой, если наказание сообразно ее преступлениям.

– Что ж, это небольшое утешение нам даровано, – сказал Дакр, укутываясь в халат и придвигаясь поближе к огню. – Наказание действительно было сообразно тому, что она совершила, – если я, конечно, прав касательно личности этой дамы.

– Как вы вообще могли узнать ее личность?

Вместо ответа Дакр взял с полки старый том в кожаном переплете.

– Просто послушайте, – произнес он. – Книга написана на французском языке XVII века, но я буду переводить. Правильно ли я сумел разгадать загадку – решать вам.

«Преступница предстала перед членами парламента, заседавшими в качестве суда справедливости, – начал Дакр чтение, – по обвинению в убийстве мастера Дре д’Обре, своего отца, а также двух братьев, его сыновей, один из которых был гражданским лейтенантом, а другой – парламентским советником. При взгляде на нее было сложно поверить, что она действительно совершила столь нечестивое деяние, ведь внешность ее была мягкой, рост – невысоким, кожа – светлой, а глаза – голубыми. И все же, признав ее виновной, суд постановил подвергнуть ее ординарному и экстраординарному допросу, надеясь, что это может вынудить ее назвать имена своих сообщников, после чего ее надлежало доставить на Гревскую площадь[41]41
  Название парижской площади Отель-де-Виль до 1803 года.


[Закрыть] и обезглавить, тело ее – сжечь, а прах развеять по ветру». Дата записи – 16 июля 1676.

– Интересно, – произнес я. – Но неубедительно. Как вы докажете, что это – та самая женщина?

– Сейчас я к этому подойду. Дальше идет рассказ о поведении женщины во время допроса. «Когда палач приблизился к ней, она узнала его по веревкам, которые он держал в руках, и сразу же протянула к нему свои собственные руки, оглядев его с головы до ног, не произнося ни слова». Как вам такое?

– Да, все было так.

– «Она без дрожи смотрела на деревянного коня и кольца, выкрутившие столько конечностей и вызвавшие столько криков агонии. Когда ее взгляд упал на три приготовленных для нее ведра с водой, она произнесла с улыбкой: “Ах, должно быть, эту воду принесли сюда для того, чтобы утопить меня, мсье. Полагаю, у вас нет мыслей насчет того, как можно заставить человека моего хрупкого сложения выпить ее всю”». Прочитать вам описание пытки?

– Нет, во имя небес, не надо.

– А вот фраза, которая однозначно должна продемонстрировать вам, что это – описание той самой сцены, которую вы видели сегодня ночью: «Аббат Пиро, не в силах созерцать агонию особы, чьего раскаяния он пытался добиться, поспешил прочь из комнаты». Это вас убеждает?

– Полностью. Сомнений, что речь идет о том самом событии, нет. Но кем, в таком случае, была дама столь привлекательной наружности, встретившая столь ужасный конец?

Вместо ответа Дакр подошел ко мне и поставил на стоявший у моей софы столик небольшую лампу. Взяв зловещую воронку в руки, он повернул медное кольцо так, чтобы свет падал на него. Теперь гравировка казалась более отчетливой, чем прошедшим вечером.

– Как вы помните, мы пришли к выводу, что знак сей принадлежит маркизу или маркизе, – сказал он. – Также мы решили, что буква является буквой «Б».

– Несомненно.

– В таком случае я выскажу предположение, что слева направо идут буква «М», еще одна «М», маленькая «д», «А», еще одна маленькая «д» и, наконец, «Б».

– Да. Уверен, вы правы. Я вполне четко могу различить две маленькие «д».

– То, что я прочел вам чуть ранее, – это официальный протокол процесса над Мари-Мадлен д’Обре, маркизой де Бренвилье, одной из самых знаменитых заключенных и убийц всех времен.

Я сидел в молчании, ошеломленный исключительной природой произошедшего и полнотой доказательств, с помощью которых Дакр продемонстрировал его истинное значение. Мне смутно вспомнились детали жизни этой женщины, ее необузданная распущенность, ее хладнокровные и долгие издевательства над больным отцом, убийства братьев, совершенные из низменной корысти. Впрочем, я также вспомнил и ту смелость, с которой она встретила свой конец и которая в какой-то мере искупила ее ужасную жизнь, в результате чего весь Париж сочувствовал ее последним мгновениям, восславив как мученицу ту, кого проклинал как убийцу всего за несколько дней до этого. Всего одно – и только одно – возражение пришло мне в голову.

– Как ее инициалы и герб оказались на воронке? Уверен, средневековый пиетет перед дворянами не доходил до того, чтобы наносить их титулы на орудия пыток.

– Меня это тоже озадачило, – ответил Дакр. – Однако объяснение может быть вполне простым. Случай вызвал в то время исключительный интерес, а потому совершенно естественно, что ла Рени, главе полиции, захотелось сохранить воронку в качестве мрачного сувенира. Нечасто французских маркиз подвергали экстраординарному допросу. Так что выгравировать ее инициалы в назидание другим было самым что ни на есть обычным шагом.

– А это? – спросил я, указывая на отметины на черной коже.

– Тигрица наша была яростной, – произнес Дакр, отворачиваясь. – Думаю, вполне очевидно, что, как и у прочих тигриц, у нее были крепкие и острые зубы.