Текст книги "Тайна серебряного зеркала"

– О, с радостью! – воскликнула Агата.

К тому моменту вся компания собралась вокруг нас. Мужчины в накрахмаленных рубашках, женщины с белыми воротниками. Некоторые из них были восхищены, другие – настроены критически, так, словно происходящее было чем-то средним между религиозной церемонией и выступлением фокусника. В центре комнаты поставили обитое красным бархатом кресло. Агата села в него, откинувшись на спинку. Она чуть покраснела и слегка дрожала от возбуждения – я видел это по вибрации ее заколок в форме пшеничных колосьев. Поднявшись, мисс Пенклоза встала рядом с ней, опершись на свой костыль.

Уроженка Тринидада резко изменилась. Она больше не выглядела маленькой или незначительной. Ее глаза сияли. Землистые щеки обрели некое подобие цвета. Казалось, вся ее фигура стала больше. Так вялый человек с унынием в глазах меняется, резко становясь проворным и оживленным, когда перед ним ставят задачу, позволяющую ему показать все свое мастерство. Она посмотрела на Агату взглядом, возмутившим меня до глубины души, – взглядом, которым римская императрица могла смотреть на коленопреклоненную рабыню. Затем быстрым и властным жестом она выбросила руки вперед и медленно опустила их перед собой.

Я внимательно следил за Агатой. Пока руки мисс Пенклозы совершали первые три пасса, она выглядела просто заинтересованной. Однако на четвертом я заметил, что глаза ее начинают стекленеть, а их зрачки – расширяться. На шестом она мгновенно впала в оцепенение. На седьмом ее веки начали опускаться. На десятом глаза Агаты уже были закрыты, а дыхание ее стало более медленным и глубоким, чем обычно. Наблюдая за этим, я старался сохранять научное спокойствие, чувствуя, однако, что меня охватывает глупое беспричинное возбуждение. Я поверить не мог, что до сих пор подвержен таким слабостям.

– Она в трансе, – сказала мисс Пенклоза.

– Она спит! – воскликнул я.

– Так разбудите ее!

Я подергал Агату за руку и крикнул ей в ухо. Реакции было не больше, чем от мертвеца. Ее тело полулежало в бархатном кресле. Ее органы – сердце, легкие – работали. Но душа! Она была за пределами доступного нашим познаниям. Но где именно? Что за сила ею овладела? Я был озадачен и смущен.

– Вот так вот и выглядит гипнотический сон, – произнесла мисс Пенклоза. – А это означает, что мисс Марден исполнит любое мое приказание, сейчас или после выхода из транса. Требуются ли вам доказательства?

– Несомненно, – ответил я.

– Тогда вы их получите.

Я увидел, что на ее лице промелькнула улыбка, так, словно ей пришла в голову какая-то забавная мысль. Наклонившись, она с выражением прошептала что-то на ухо своей подопытной. Слушая ее, Агата, которая была столь глуха к моим словам, кивала.

– Проснитесь! – воскликнула мисс Пенклоза, резко ударив костылем в пол.

Глаза Агаты открылись. Постепенно они становились все менее стеклянными, и в них можно было вновь увидеть душу их обладательницы, вернувшуюся после странного затмения.

Мы ушли рано. Агата после своего странного приключения чувствовала себя вполне нормально, однако я ощущал нервозность и не мог ни слушать тот поток комментариев, который Уилсон изливал в мой адрес, ни отвечать на него. Когда я прощался с мисс Пенклозой, она незаметно вложила в мою руку листок бумаги.

– Прошу меня простить за то, что прибегаю к подобным средствам в стремлении преодолеть ваш скептицизм, – сказала она. – Разверните эту записку завтра в десять утра. Это небольшой личный тест.

Даже представить не могу, что она имеет в виду, однако записка у меня, и я разверну ее в указанный час. Моя голова болит, и сегодня я написал уже достаточно. Осмелюсь предположить, что завтра то, что сейчас кажется столь необъяснимым, предстанет в совсем ином свете. Я не откажусь от своих убеждений без борьбы.

25 марта. Я поражен. Сбит с толку. Мне явно нужно переоценить свое мнение на этот счет. Однако позвольте мне сперва описать произошедшее.

Позавтракав, я просматривал диаграммы, которые планировал использовать в качестве наглядного пособия для своей лекции, когда моя экономка вошла, чтобы сообщить мне, что Агата хочет немедленно со мной увидеться и ждет меня в моем кабинете. Взглянув на часы, я в лучах поднимавшегося солнца увидел, что сейчас всего половина десятого.

Когда я вошел в кабинет, она стояла на коврике у камина лицом к двери. Что-то в ее позе заставило меня похолодеть и не позволило произнести ни слова. Ее вуаль была наполовину опущена, однако я мог видеть, что лицо Агаты было бледным, а выражение его – напряженным.

– Остин, – сказала она. – Я пришла, чтобы сообщить тебе о разрыве нашей помолвки.

Я пошатнулся. Полагаю, меня действительно качнуло. Знаю только, что мне пришлось опереться о книжный шкаф.

– Но… Но… – произнес я, заикаясь. – Это очень неожиданно, Агата.

– Да, Остин, я пришла, чтобы сообщить тебе о разрыве нашей помолвки.

– Но ты, разумеется, объяснишь мне причину! – вскричал я. – Это не похоже на тебя, Агата. Скажи, каким образом мне вообще могло не посчастливиться тебя обидеть.

– Все кончено, Остин.

– Но почему? Ты, должно быть, бредишь, Агата. Возможно, кто-то сказал тебе обо мне какую-то ложь. А возможно, ты неправильно поняла что-то, сказанное мной. Просто ответь мне, в чем дело, и я все объясню.

– Мы должны считать нашу помолвку расторгнутой.

– Но вчера вечером мы расстались без намека на размолвку. Что могло случиться за прошедшее с того момента время, что заставило бы тебя настолько измениться? Это должно было произойти вчера вечером. Ты думала об этом, и тебе не понравился какой-то мой поступок. Все дело в гипнозе? Ты винишь меня в том, что я позволил этой женщине испытать на тебе свои силы? Но ты ведь знаешь, при малейшем признаке того, что что-то пошло не так, я бы вмешался.

– Это бесполезно, Остин. Все кончено.

Ее тон был холодным и размеренным, а манеры – странно формальными и жесткими. Казалось, она пребывала в полнейшей решимости не вступать в споры и не пускаться в объяснения. Что до меня – то я настолько трясся от волнения, что мне пришлось отвернуться, дабы не показать ей, насколько я утратил контроль над собой.

– Ты должна знать, как много это для меня значит! – воскликнул я. – Ты пускаешь прахом все мои надежды и рушишь мою жизнь! Разумеется, ты не подпишешь мне такой приговор, не выслушав меня. Объяснишь мне, в чем дело. Задумаешься о том, сколь невозможным было бы, чтобы я поступил с тобой подобным образом в любых обстоятельствах. Ради бога, Агата, объясни, что я сделал!

Не говоря ни слова, она прошла мимо меня и открыла дверь.

– Это совершенно бесполезно, Остин, – сказала она. – Ты должен считать нашу помолвку расторгнутой.

Мгновение спустя ее уже не было в комнате, и, прежде чем я достаточно пришел в себя, чтобы последовать за ней, до меня донесся звук входной двери, закрывшейся за ее спиной.

Я ринулся к себе в комнату, чтобы переодеться, намереваясь отправиться к миссис Марден и узнать, в чем причина моего несчастья. Я был настолько потрясен, что едва мог завязать свои ботинки. Никогда не забуду те ужасные десять минут. Я как раз надел свое пальто, когда часы на каминной полке пробили десять.

Десять! Мне сразу вспомнилась записка мисс Пенклозы. Она лежала передо мной на столе, и я развернул ее, едва не порвав. Записка была нацарапана карандашом, с очень специфическим наклоном почерка.

Мой дорогой профессор Гилрой!

Прошу прощения за личный характер того теста, которому я Вас подвергла. Профессор Уилсон упомянул отношения между Вами и моей сегодняшней подопытной, и мне пришло в голову, что ничто не показалось бы Вам столь убедительным, как если бы я велела мисс Марден зайти к Вам завтра в половине десятого утра и приостановить Вашу помолвку примерно на полчаса. Наука – вещь настолько точная, что придумать подходящий тест сложно, однако я убеждена, что это, по крайней мере, будет поступком, который она с наименьшей вероятностью совершила бы по доброй воле. Забудьте обо всем, что она могла сказать, ведь она не имеет к этому никакого отношения и однозначно ничего не вспомнит. Я пишу эту записку, чтобы избавить Вас от слишком долгих переживаний, и прошу простить мне ту мимолетную горечь, которую моя идея, должно быть, Вам причинила.

Искренне Ваша,

Хелен Пенклоза

Верьте или нет, но, прочитав эту записку, я почувствовал такое облегчение, что даже не разозлился. Разумеется, это было огромной вольностью со стороны особы, которую я видел всего раз. Однако я сам бросил ей вызов своим скепсисом. Как она сказала, измыслить тест, который меня бы удовлетворил, было довольно сложно.

А она это сделала. Сомнений в этом не оставалось. Гипнотическое внушение наконец стало для меня фактом. Отныне я буду считать его таковым наравне со всем остальным. То, что Агата, обладавшая самым уравновешенным разумом среди всех женщин, которых я знаю, была введена в состояние автоматизма, казалось несомненным. Другой человек управлял ей на расстоянии так, как инженер мог бы вести торпеду Бреннана[26]26
  Разработанная австралийским изобретателем Луи Бреннаном в 1877 году торпеда, механически управлявшаяся с помощью тросов, приводимых в движение установленной на берегу паровой машиной.


[Закрыть]. Другая душа вошла в ее тело, оттолкнув ее собственную в сторону, взяв под контроль ее нервную систему и сказав: «Я буду управлять тобой полчаса». Агата все это время, должно быть, была без сознания. Сможет ли она безопасно пройти по улицам в таком состоянии? Надев шляпу, я поспешил к Марденам, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

Да. Она была дома. Меня проводили в гостиную, где Агата и сидела с книгой на коленях.

– Ты сегодня рано, Остин, – сказала она, улыбаясь.

– А ты – еще раньше, – ответил я.

Агата выглядела озадаченной.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Ты сегодня еще не выходила из дому?

– Нет, однозначно нет.

– Агата, – произнес я серьезно. – Ты не против сказать, чем конкретно ты занималась этим утром?

Моя серьезность ее рассмешила.

– Ты сегодня такой профессиональный, Остин. Вот что значит быть помолвленной с человеком науки. Но я обо всем тебе расскажу, пусть я и не знаю, что именно тебя интересует. Я позавтракала в половине девятого. В эту комнату я вошла в десять минут десятого и начала читать «Мемуары мадам Ремюза». Несколько минут спустя я сделала дурной комплимент французской леди, заснув за чтением написанных ею страниц, и весьма лестный комплимент вам, сэр, ведь снились мне вы. Проснулась я всего несколько минут назад.

– Проснулась там же, где и раньше?

– Ну а где же еще?

– А ты не против сказать мне, Агата, что именно это был за сон обо мне? Дело не просто в моем любопытстве, правда.

– Мне всего лишь кажется, что сон был о тебе. Я не могу вспомнить ничего определенного.

– Если ты сегодня не выходила, Агата, то почему твои туфли в пыли?

Выражение ее лица стало досадливым.

– Правда, Остин, я и представить не могу, что с тобой сегодня такое. Можно даже подумать, что ты сомневаешься в моих словах. Если мои туфли пыльные, это, разумеется, из-за того, что я надела пару, которую служанка забыла почистить.

Было совершенно очевидно, что она понятия не имела о произошедшем, и, поразмыслив, я решил, что, вероятно, будет лучше ничего ей не говорить. Это просто напугало бы ее, не принеся никакой пользы. Потому я промолчал и вскоре отправился читать лекцию.

Однако я чрезвычайно впечатлен. Мой горизонт научных возможностей внезапно стал несравнимо шире. Дьявольские энергия и энтузиазм Уилсона больше не удивляют меня. Кто бы не трудился с таким упорством, окажись перед ним столь широкое и совершенно не исследованное поле для научных изысканий? Сам я приходил в восторг от непривычного вида ядрышка и какой-нибудь мелкой особенности мышечного волокна под линзой, дающей увеличение в триста раз. Сколь незначительными кажутся подобные исследования в сравнении с этим, затрагивающим самые корни бытия и природы души! Я всегда смотрел на дух как на производное материи. Думал, что мозг вырабатывает разум так же, как печень желчь. Однако как все может обстоять подобным образом, если я собственными глазами видел разум, работавший на расстоянии и игравший материей так же, как музыкант играет на скрипке? Тело не рождает душу, но скорее является грубым инструментом, посредством которого дух проявляет себя. Так же и мельница не поднимает ветер, но лишь указывает на его присутствие. Это бросало вызов всему моему привычному образу мыслей, однако было неоспоримо возможным и заслуживающим исследования.

А раз так, то почему бы его не исследовать? Я вижу, что вчера написал: «Продемонстрируй он мне что-нибудь позитивное и объективное, я почувствовал бы соблазн взглянуть на этот вопрос с физиологической стороны». Что ж, Уилсон это сделал. А раз так, то я сдержу свое слово. Уверен, подобное исследование будет чрезвычайно интересным. Некоторые из моих коллег могут посмотреть на него косо, ведь наука полна иррациональных предрассудков, однако Уилсон достаточно смел для того, чтобы не отступаться от своих убеждений, и я тоже могу позволить себе их иметь. Завтра утром я пойду к нему – к нему и мисс Пенклозе. Если она смогла показать нам такое, то, вероятно, сможет показать и больше.

II

26 марта. Как я и ожидал, Уилсона мое обращение привело в полнейший восторг; мисс Пенклоза также продемонстрировала завуалированное удовлетворение результатами своего эксперимента. Странно, сколь тихим и бесцветным созданием она является тогда, когда не пускает в ход свою силу! Даже разговор на эту тему будто делает ее ярче, наполняя жизнью. Я у нее, похоже, вызываю особый интерес. Ее взгляд повсюду следует за мной, и я не могу этого не замечать.

Что касается ее сил, то на эту тему у нас состоялась исключительно интересная беседа. Я изложу здесь ее взгляды, хотя они, разумеется, не могут иметь какой бы то ни было научный вес.

– Это – лишь одна из ее граней, – сказала она, когда я выразил свое удивление продемонстрированной ею исключительной способностью к внушению. – Я не имела прямого влияния на мисс Марден, когда она пришла к вам. В то утро я даже о ней не думала. Я лишь дала ей установку так, как могла бы завести часы, чтобы они самостоятельно пробили в нужное время. Назови я шесть месяцев вместо двенадцати часов, результат был бы тем же самым.

– А если бы вы внушили ей убить меня?

– То она непременно так и сделала бы.

– Но это ужасная сила! – воскликнул я.

– Верно, ужасная, – ответила она серьезно. – И чем больше вы ее узнаете, тем ужаснее она вам кажется.

– Могу ли я спросить, что вы имели в виду, когда сказали, что внушение – это лишь одна из граней? Что вы считаете ключевым?

– Я бы предпочла об этом не говорить.

Меня удивила та решимость, с которой она произнесла эти слова.

– Вы ведь понимаете, – произнес я, – что я спрашиваю об этом не из любопытства, но в надежде дать научное объяснение предоставленным вами фактам.

– Честно говоря, профессор Гилрой, – отозвалась она, – меня совсем не интересует наука и не волнует ее способность классифицировать эти силы.

– Но я надеялся…

– А, это совсем другое дело. Если для вас это является личным, – произнесла она с приятнейшей из улыбок, – я с превеликой радостью поведаю обо всем, что вы хотите узнать. Посмотрим… О чем вы меня спрашивали? А, о более серьезных силах. Профессор Уилсон в них не поверит, однако они не менее реальны. Например, гипнотизер способен взять субъекта под полный контроль – если субъект подходящий. Он может заставить его совершить что угодно без предварительных внушений.

– Без ведома субъекта?

– По-разному. При сильном воздействии он будет знать не больше, чем мисс Марден, когда она пришла к вам, так вас напугав. Или же, если воздействие было менее сильным, он может осознавать, что делает, будучи, однако, совершенно неспособным остановиться.

– Значит, он лишается собственной воли?

– Ее подавляет другая, более сильная.

– А вы сами когда-нибудь использовали такую силу?

– Несколько раз.

– Значит, ваша воля настолько сильна?

– Ну, дело не только в этом. У многих людей сильная воля, однако она не может действовать в отрыве от них самих. Суть в том, чтобы иметь дар проецировать ее на другого человека, вытесняя его собственную. Я обнаружила, что эта сила меняется в зависимости от моих собственных сил и состояния здоровья.

– По сути, вы вселяетесь душой в тело другого человека.

– Ну, можно и так сказать.

– А что делает ваше тело?

– Оно просто погружается в оцепенение.

– А угрозы вашему здоровью нет? – спросил я.

– Небольшая – возможно. Нужно соблюдать осторожность, никогда не позволяя собственному сознанию уйти полностью; в противном случае может оказаться сложно вернуться обратно. Вы всегда должны сохранять связь. Боюсь, я очень плохо выражаю свои мысли, профессор Гилрой; впрочем, я не знаю, как описывать вещи по-научному. Я лишь делюсь с вами своим опытом и даю вам собственные объяснения.

Читая это на досуге, я поражаюсь сам себе! Неужели эти слова принадлежат перу Остина Гилроя, человека, достигшего своего положения безупречной логикой мышления и приверженностью фактам? Я ведь со всей серьезностью пересказываю болтовню женщины, рассказывающей о том, как она может проецировать свою душу за пределы собственного тела и, лежа в оцепенении, контролировать действия людей на расстоянии. Принимаю ли я это? Разумеется нет. Она должна неоднократно продемонстрировать подобное, прежде чем я приму ее правоту. Однако, пусть я и остаюсь скептиком, я, по крайней мере, перестал быть циником. Этим вечером у нас должен быть сеанс, во время которого она попытается подвергнуть гипнотическому воздействию меня. Если ей это удастся, это станет великолепным началом для нашего исследования. Уж меня-то никто не сможет обвинить в том, что я ей подыгрывал. Если нет, нам придется поискать подопытного, который сможет сыграть роль жены Цезаря. Уилсон совершенно невосприимчив.

10 часов вечера. Полагаю, я стою на пороге эпохального открытия. Иметь возможность исследовать эти феномены изнутри, обладая одновременно организмом, который будет реагировать, и мозгом, оценивающим и критикующим происходящее, – это, несомненно, уникальное преимущество. Уверен, Уилсон с радостью отдал бы пять лет жизни, чтобы быть таким же восприимчивым, каким оказался я.

Компанию нам составляли лишь Уилсон с женой. Я сидел, откинув голову назад, а мисс Пенклоза, стоя чуть слева передо мной, делала те же длинные и резкие пассы, что и в случае с Агатой. При каждом из них меня, казалось, обдавал поток теплого воздуха, пульсирующим жаром прокатывавшийся по моему телу с головы до ног. Я не отрывал взгляда от лица мисс Пенклозы, однако черты его, казалось, становились все более размытыми и все менее различимыми. Я видел лишь ее устремленные на меня глаза, серые, глубокие, загадочные. Они становились все больше и больше, пока внезапно не превратились в два горных озера, в которые я, казалось, падал с ужасающей скоростью. Я содрогнулся, и какой-то более глубокий уровень мышления подсказал мне, что содрогание это соответствовало тому состоянию оцепенения, в которое впала Агата. Мгновение спустя я достиг поверхности озер, слившихся теперь в одно, и стал погружаться в его глубины, ощущая тяжесть в голове и гул в ушах. Все глубже, глубже и глубже, пока, резко устремившись вверх, я не увидел яркий свет, лившийся сквозь зеленоватую воду. Я почти достиг поверхности, когда в моей голове раздалось слово «Проснитесь!»; вздрогнув, я понял, что все так же сижу в кресле; мисс Пенклоза опиралась на свой костыль, а Уилсон, держа в руке блокнот, выглядывал из-за ее плеча. На тяжесть либо усталость нет ни намека. Наоборот, несмотря на то, что эксперимент состоялся всего час назад, я ощущал такую бодрость, что меня тянет скорее в кабинет, чем в спальню. Нас ждет еще множество интересных экспериментов, и я с нетерпением жду возможности взяться за них.

27 марта. Не было ничего особенного – мисс Пенклоза отправилась к Саттонам вместе с Уилсоном и его женой. Принялся читать «Животный магнетизм» Бине и Ферре. В какие странные глубины я погружаюсь! Результаты, результаты, результаты – а причина окутана полнейшей тайной. Все это дает богатейшую пищу для воображения, однако я должен соблюдать осторожность. Лучше обойтись без умозрительных выводов и догадок, придерживаясь лишь неоспоримых фактов. Я знаю, что гипнотический транс реален; знаю, что гипнотическое внушение реально; знаю, что сам восприимчив к этой силе. Такова моя позиция в данный момент. Я завел новый большой блокнот, который будет посвящен исключительно научным подробностям.

Вечером между мной, Агатой и миссис Марден состоялась долгая беседа о нашем браке. Мы думаем, что летние каникулы (их начало) станут лучшим временем для свадьбы. Зачем тянуть? Даже эти несколько месяцев мне в тягость. Впрочем, как говорит миссис Марден, еще многое нужно подготовить.

28 марта. Очередной сеанс гипноза у мисс Пенклозы. Ощущения те же, что и в предыдущий раз, исключая тот факт, что потеря сознания наступила быстрее. См. Блокнот А относительно температуры в комнате, атмосферного давления, пульса и частоты дыхания; замерялись профессором Уилсоном.

29 марта. Очередной сеанс гипноза. Детали в Блокноте А.

30 марта. День простоя. Мне не нравится делать перерывы в наших экспериментах. На данный момент они касаются лишь физических признаков, выражающихся в легкой, полной и глубочайшей потере сознания. Позже мы надеемся перейти к феноменам внушения и ясновидения. Профессора демонстрировали все это на женщинах в Нанси и Сальпетриере[27]27
  Питье-Сальпетриер – старинная больница в 13-м округе Парижа.


[Закрыть]. Будет убедительнее, если женщина продемонстрирует его на профессоре, в то время как другой профессор выступит в роли свидетеля. Подопытным должен быть я – я, скептик, материалист! По крайней мере, я показал, что моя приверженность науке сильнее, чем последовательности собственных убеждений. Отказ от собственных слов – величайшая жертва, какую только может потребовать от нас истина.

Мой сосед, Чарльз Сэдлер, красивый молодой анатом, заходил сегодня, чтобы вернуть том Вирховского Архива, который я ему одалживал. Я называю его молодым, хотя, по правде говоря, он на год меня старше.

– Как я понимаю, Гилрой, – сказал он, – мисс Пенклоза проводит на вас эксперименты. Ну, – продолжил он, когда я это признал, – будь я на вашем месте, я бы не позволял этому длиться дальше. Вы, несомненно, сочтете меня наглецом, но тем не менее я чувствую, что мой долг – посоветовать вам не иметь с ней больше дела.

Разумеется, я спросил его почему.

– В моем положении я не могу вдаваться в подробности столь свободно, как мне бы того хотелось, – ответил он. – Мисс Пенклоза – друг моего друга, так что я вынужден соблюдать деликатность. Могу сказать лишь одно: я сам был объектом экспериментов этой женщины, и они оставили в моем разуме весьма неприятное впечатление.

Вряд ли он мог ожидать, что подобный ответ меня удовлетворит, так что я приложил все усилия к тому, чтобы получить от него нечто более определенное. Однако все было напрасно. Может ли причиной быть чувство ревности из-за того, что я занял его место? Или же он из тех ученых, которые переживают личную драму, столкнувшись с фактами, идущими вразрез с мнением, которого они привыкли придерживаться? Не думаю, что он может всерьез надеяться, что из-за наличия у него какой-то неопределенной личной обиды я заброшу столь многообещающие эксперименты. Его, похоже, раздосадовало мое отношение к его таинственным предупреждениям, так что мы расстались с взаимным холодком.

31 марта. Сеанс гипноза у мисс П.

1 апреля. Сеанс гипноза у мисс П. (Блокнот А.)

2 апреля. Сеанс гипноза у мисс П. (Пульс замерялся профессором Уилсоном.)

3 апреля. Возможно, этот курс гипноза немного истощает организм. Агата говорит, что я похудел, а под глазами у меня появились синяки. Я замечаю в себе раздражительность, которой прежде никогда не наблюдал. К примеру, малейший шум заставляет меня вздрагивать, а глупость вызывает злобу вместо улыбки. Агата хочет, чтобы я прекратил, но я говорю ей, что любое направление исследований является испытанием и что добиться результатов, не заплатив за них цену, невозможно. Когда она увидит, какой сенсацией станет мой грядущий труд «Связь между разумом и материей», она поймет, что он стоит небольшого нервного напряжения. Не удивлюсь, если наградой за него будет членство в Королевском обществе.

Еще один сеанс гипноза вечером. Эффект теперь наступает быстрее, а субъективные видения менее окрашены. Я детально описываю каждый сеанс. Уилсон уезжает в город на неделю или дней на десять, однако эксперименты мы не прервем, ведь они основываются на моих ощущениях так же, как и на его наблюдениях.

4 апреля. Я должен сохранять бдительность. В наши эксперименты закралось осложнение, о котором я даже не думал. В своей жажде научных фактов я оставался глупо слеп к человеческим отношениям между мной и мисс Пенклозой. Здесь я могу писать о том, о чем не осмелился бы и словом обмолвиться ни одной живой душе. Несчастная женщина, похоже, ко мне привязалась.

Я не должен говорить о таких вещах даже в своем личном дневнике, однако все зашло настолько далеко, что это просто невозможно игнорировать. Уже некоторое время – всю прошедшую неделю – я замечаю знаки, которые стараюсь отметать, игнорируя их. То, как она сияет, когда я прихожу, в какое уныние впадает при моем уходе, как хочет, чтобы я приходил почаще, выражение ее глаз, тон голоса – я пытался думать, что это ничего не значит, будучи лишь следствием ее пылких вест-индских манер. Однако, очнувшись прошлым вечером от гипнотического сна, я протянул руку, и та неосознанно и невольно сжала ее ладонь. Когда я полностью пришел в себя, наши руки все еще были вместе, и она смотрела на меня с полной ожидания улыбкой. И, что ужаснее всего, я ощутил порыв сказать ей то, что она хотела услышать. Каким бы лживым мерзавцем это меня сделало! Как бы я ненавидел себя сейчас, поддайся я соблазну в тот момент! Однако, слава Богу, я был достаточно силен, чтобы вскочить из кресла и поспешить прочь из комнаты. Боюсь, это было грубо, но я не мог бы ручаться за себя, продлись это еще хотя бы мгновение, не мог бы. Я джентльмен, человек чести, помолвленный с одной из самых чудесных девушек в Англии – и все же в момент беспричинной страсти я чуть не признался в любви женщине, которую едва знаю. Она гораздо старше меня и хромает на одну ногу. Это чудовищно, гнусно; и все же порыв был столь силен, что, пробудь я в ее присутствии еще хотя бы минуту, я бы ему поддался. Что это было? Моя работа – учить других тому, как функционирует наш организм, но что я знаю о себе самом? Было ли это внезапным проявлением некоего низшего уровня моей природы – грубым, примитивным инстинктом, внезапно всплывшим на поверхность? Чувство было настолько всепоглощающим, что я почти был готов поверить в истории об одержимости злыми духами.

Что ж, этот инцидент ставит меня в неловкое положение. С одной стороны, мне просто ненавистна мысль о том, чтобы забросить серию экспериментов, в которых я уже зашел столь далеко и которые обещают принести столь блестящие результаты. С другой стороны, эта несчастная женщина воспылала ко мне страстью… Но, разумеется, даже сейчас я, должно быть, совершаю какую-то ужасную ошибку. Она, в ее возрасте и с ее травмой! Это невозможно. К тому же она с самого начала знала об Агате. Осознавала мое положение. Вероятно, она улыбалась просто потому, что ее позабавило то, как я в состоянии ошеломления схватил ее за руку. Это просто мой еще не до конца отошедший от гипнотического воздействия мозг придал ее жесту особое значение и со столь животной стремительностью приготовился ответить на него. Хотел бы я быть в силах убедить себя, что все было действительно так. В целом, наилучший выход – отложить наши эксперименты до возвращения Уилсона. Потому я написал мисс Пенклозе записку без каких бы то ни было намеков на прошедший вечер, о том, что напряженный рабочий график вынуждает меня прервать наши сеансы на несколько дней. Она в довольно формальных выражениях ответила, что если я изменю свое решение, то смогу найти ее дома в обычное время.

10 часов вечера. Ну и слабовольный же я тип! В последнее время я узнаю себя лучше, и чем дальше, тем ниже я падаю в собственных глазах. Однако, разумеется, я не всегда был настолько слаб. В четыре часа дня я улыбнулся бы, если бы кто-то сказал мне, что вечером я отправлюсь к мисс Пенклозе, и все же в восемь я уже, как обычно, стоял у двери Уилсона. Не знаю, как это произошло. Полагаю, все дело в силе привычки. Или, возможно, гипноз вызывает такую же зависимость, как опиум, и я пал ее жертвой. Знаю лишь, что, работая в кабинете, я начал ощущать все большее беспокойство. Я не мог спокойно сидеть на месте. Тревожился. Не мог сосредоточиться на лежавших передо мной бумагах. Наконец, едва осознавая, что делаю, я схватил шляпу и поспешил на свою обычную встречу.

Вечер был интересный. Большую часть времени компанию нам составляла миссис Уилсон, избавив по крайней мере одного из нас от чувства неловкости. Манеры мисс Пенклозы были такими же, как и всегда; она не удивилась тому, что я пришел, несмотря на отправленную мной записку. В ее поведении ничто не указывало на то, что вчерашнее происшествие произвело на нее какое-либо впечатление, так что я склонен надеяться, что придал ему слишком большое значение.

6 апреля (вечер). Нет, нет и еще раз нет. Не придал. Я больше не могу скрывать от самого себя, что эта женщина воспылала ко мне страстью. Это чудовищно, но это правда. Сегодня вечером, очнувшись от гипнотического транса, я вновь обнаружил, что она держит мою руку в своих, и испытал это отвратительное чувство, которое побуждает меня забыть о чести, о карьере и о чем бы то ни было еще ради создания, которое, как я четко вижу, не находясь под ее влиянием, не обладает ровным счетом никакой привлекательностью. Однако, когда я рядом с ней, я этого не чувствую. Она будит во мне что-то злое, что-то, о чем бы я предпочел не думать. Она парализует лучшее в моей природе, стимулируя худшее в ней. Мне решительно лучше держаться от нее подальше.

Прошлый вечер был еще хуже. Вместо того чтобы как можно скорее уйти, я какое-то время просидел, даже не пытаясь высвободить свою руку и говоря с ней о самом сокровенном. Среди всего прочего мы обсуждали Агату. Что на меня вообще нашло? Мисс Пенклоза сказала, что она – совершенно обычная, и я с ней согласился. Она даже пару раз высказалась об Агате пренебрежительно, а я ей не возразил. Что же я за тварь!

Впрочем, каким бы слабым я ни был, я все еще достаточно силен для того, чтобы положить всему этому конец. Больше сеансов не будет. У меня достаточно ума, чтобы бежать, когда я не могу сражаться. С этого воскресенья я больше никогда не увижусь с мисс Пенклозой. Никогда! К дьяволу эксперименты и исследования; что угодно лучше, чем этот чудовищный соблазн, заставляющий меня пасть столь низко. Я ничего не сказал мисс Пенклозе, но я просто буду держаться от нее подальше. Она поймет причину без единого слова с моей стороны.