Текст книги "Тайна серебряного зеркала"

IV

6.45 вечера. Нет, все напрасно. Помощи от людей мне не дождаться; я должен бороться в одиночку. Передо мной лежат два пути. Я могу стать любовником этой женщины. Или я должен выносить преследования с ее стороны. Даже если таковых не будет, меня ждет подобная аду жизнь в ожидании их. Но она может терзать меня, сводить с ума, даже попытаться убить – я все равно никогда, никогда не сдамся. Никогда. Что может быть хуже потери Агаты, осознания того, что я – презренный лжец, отрекшийся от звания джентльмена?

Пратт-Холдейн был самим дружелюбием. Он чрезвычайно вежливо выслушал мою историю. Однако при виде тяжелых черт его лица, напоминавшего лицо статуи, его застывшего взгляда, массивной мебели, которой был уставлен его кабинет, я едва мог говорить с ним о том, ради чего пришел. Все вокруг выглядело настолько вещественным, настолько материальным… Вдобавок, что бы я сам сказал еще месяц назад, приди ко мне кто-нибудь из моих коллег с историей об одержимости демоном? Не уверен, что я проявил бы то терпение, которое проявил он. Слушая мой рассказ, Пратт-Холдейн делал заметки, спрашивая меня, сколько чая я пью, сколько часов сплю, не перерабатываю ли, страдаю ли от внезапных головных болей, ночных кошмаров, звона в ушах или вспышек перед глазами. Все эти вопросы указывали на то, что он считает корнем моих проблем закупорку сосудов головного мозга. Наконец он отпустил меня, произнеся множество банальностей касательно упражнений на открытом воздухе и необходимости избегать нервного возбуждения. Я выбросил выписанный им рецепт, включавший хлорал и бромид, в канаву.

Нет, искать помощи у другого человеческого существа бессмысленно. Если я продолжу спрашивать совета на этот счет, люди могут решить, что мне место в сумасшедшем доме. Я могу полагаться лишь на свою храбрость и молиться о том, чтобы небеса не оставили честного человека.

15 апреля. На моей памяти не было еще весны чудеснее. Такая зеленая, такая нежная, такая прекрасная! Что за контраст между всей этой красотой и моей собственной душой, терзаемой сомнениями и страхами! День прошел без каких бы то ни было заметных событий, однако я знаю, что стою на краю пропасти. Знаю – и все же продолжаю заниматься повседневными делами. Единственный луч света – осознание того, что Агата счастлива и в безопасности. Если бы эта тварь смогла запустить когти в нас обоих, то ее возможностям не было бы предела.

16 апреля. Эта женщина изобретательна в том, что касается причинения страданий. Она знает, как дорога мне моя работа и сколь высокого люди мнения о моих лекциях. Так что она решила нанести мне удар с этого направления. Как я вижу, это закончится потерей мной должности профессора, однако я буду сражаться до конца. Ей не выжить меня без борьбы.

Я не заметил в себе каких-либо перемен во время моей утренней лекции, не считая головокружения, продолжавшегося всего пару минут, а затем быстро прошедшего. Наоборот, я похвалил самого себя за то, что изложил тему занятия (функции красных кровяных телец) и интересно, и ясно. Потому я удивился, когда сразу после лекции один из студентов пришел ко мне в лабораторию, жалуясь на то, что был озадачен расхождениями между тем, что говорил я, и написанным в книгах. Он показал мне свою тетрадь, судя по записям в которой я на протяжении части лекции нес какую-то дикую антинаучную ересь. Разумеется, я отверг подобное, сказав, что он не так меня понял, однако, когда я сравнил его конспект с конспектами его товарищей, мне стало ясно, что он говорил правду и что я действительно нес какую-то совершеннейшую бессмыслицу. Само собой, я объяснил все кратковременным помутнением рассудка, однако я совершенно уверен, что это было лишь первой ласточкой. До сессии остался всего месяц, и я молюсь, чтобы мне хватило сил продержаться до нее.

26 апреля. Десять дней прошло с того момента, когда мне в последний раз хватило духу сделать запись в моем дневнике. Зачем мне записывать собственные унижения и деградацию? Я клялся больше никогда не открывать дневник. И все же сила привычки настолько велика, что вот он я, вновь повествующий о своих злоключениях – точно так же, как самоубийца описывает действие яда, убивающего его.

Что ж, предвиденный мною крах случился – случился вчера. Руководство университета освободило меня от чтения лекций. Все было сделано самым деликатным образом; утверждается, что это временная мера, чтобы дать мне возможность оправиться от переработки и восстановить свое здоровье. Тем не менее это было сделано, и я больше не профессор Гилрой. Я по-прежнему заведую лабораторией, однако у меня практически не осталось сомнений, что скоро заберут и ее.

Факт в том, что мои лекции стали посмешищем для всего университета. Студенты приходили толпами, чтобы услышать следующее высказывание эксцентричного профессора или посмотреть на его следующую выходку. У меня нет сил вдаваться в детали моего унижения. О, дьявольская женщина! Нет такого фиглярства или идиотизма, которые она не заставила бы меня совершить. Я мог начать читать лекцию грамотно и внятно, однако всегда с чувством приближавшегося затмения. Затем я ощущал ее влияние и боролся с ним, изо всех сил сжимая кулаки; на лбу моем выступал пот, а студенты, слушая изливаемую мной околесицу и глядя на мои ужимки, хохотали над выходками своего профессора. Потом, когда ей удавалось полностью взять меня под контроль, начиналось самое возмутительное – глупые шутки, подобные тостам речи, отрывки из баллад, даже личные оскорбления в адрес некоторых учеников. А затем мой разум внезапно прояснялся и я чинно доводил лекцию до конца. Стоит ли удивляться, что мои коллеги стали сплетничать о подобном поведении? Странно ли, что ученый совет университета не смог не отреагировать на подобный скандал официально? О, дьявольская женщина!

Но хуже всего мое одиночество. Сейчас я сижу в обычном полукруглом английском эркере и гляжу в его окно на обычную английскую улицу, по которой яркие омнибусы проносятся мимо печального полицейского, в то время как сзади надо мной нависла тень, совершенно чуждая и эпохе, и месту. В доме знаний я обременен и терзаем силой, о которой науке не известно ничего. Ни один магистрат не станет меня слушать. Ни одна газета не напишет о моем случае. Ни один врач не поверит в мои симптомы. Самые близкие друзья сочтут, что у меня не в порядке с головой. Мне не достучаться до своих собратьев. О, дьявольская женщина! Берегись! Ты можешь пересечь черту. Когда закон не в состоянии помочь человеку, человек сам становится законом.

Вчера вечером она встретила меня на Хай-стрит и заговорила со мной. Полагаю, ей повезло, что это была не одинокая проселочная дорога между живыми изгородями. Одарив меня уже знакомой мне холодной улыбкой, она спросила меня, достаточной ли была кара. Я не удостоил ее ответом. «Тогда нам придется закрутить винт на еще один оборот», – сказала она. Берегитесь, миледи, берегитесь! Вы уже однажды оказались у меня в руках. Возможно, мне представится еще один шанс.

28 апреля. Прекращение моих лекций лишило ее возможности досаждать мне, так что я сумел насладиться двумя днями спокойствия. В конце концов, причин для отчаяния нет. Сочувствие льется на меня со всех сторон; все соглашаются, что это приверженность науке и напряженный характер моих экспериментов оказали подобный эффект на мою нервную систему. Ученый совет в самых доброжелательных тонах предложил мне отправиться в путешествие за рубеж, с уверенностью выразив надежду, что я смогу вновь приступить к исполнению своих обязанностей уже летом. Ничто не было столь лестным, как упоминание моей карьеры и той помощи, которую я принес университету. Лишь в час беды человек может узнать истинное к нему отношение других. Этой твари может надоесть терзать меня, так что, возможно, после этого все будет хорошо. Дай-то Бог!

29 апреля. В нашем сонном маленьком городке случилась небольшая сенсация. Единственными преступниками, которых мы видели до этого, были буяны-старшекурсники, бившие фонари и дравшиеся с полицейскими. Однако прошлой ночью была совершена попытка вломиться в Банк Англии, так что теперь в городе переполох.

Паркинсон, тамошний заведующий – мой близкий друг, и, заглянув в банк после завтрака, я застал его в крайне взволнованном состоянии. Даже ворвись воры непосредственно в хранилище, им бы все равно пришлось иметь дело с сейфами, так что оборона была гораздо сильнее, чем силы нападавших, которые, по правде говоря, вообще не выглядели впечатляющими. Судя по виду окон первого этажа, их пытались вскрыть с помощью зубила или другого подобного инструмента, подсунув его под них. У полиции должен быть неплохой ключ к разгадке, ведь оконные рамы выкрасили зеленой краской всего за день до этого, и, судя по пятнам, она явно должна была остаться и на руках либо одежде преступника.

4.30 вечера. Ах, проклятая женщина! Будь она трижды проклята! Не важно! Ей меня не победить! Нет, не победить! Но что же все-таки за дьяволица! Она отняла у меня должность профессора, а теперь хочет отнять и честь. Неужели с ней нельзя ничего поделать, ничего, кроме… Ах, как бы она меня ни изводила, я не могу заставить себя думать о таком!

В свою спальню я вошел примерно час назад и как раз причесывался перед зеркалом, когда мой взгляд упал на нечто, от чего у меня все похолодело внутри и началась такая дурнота, что я сел на край кровати и заплакал. Много лет прошло с тех пор, когда я проливал слезы в последний раз, однако присутствие духа покинуло меня, так что я всхлипывал и всхлипывал от горя и бессильного гнева. На крючке гардероба висел блейзер, который я обычно ношу после обеда, и его рукав от манжеты до локтя покрывали пятна засохшей зеленой краски.

Вот, значит, что она имела в виду, говоря, что закрутит винт еще на один оборот! Она выставила меня в глазах общества идиотом, а теперь хочет заклеймить как преступника. В этот раз она потерпела неудачу. Но что насчет следующего? Даже думать об этом боюсь… А Агата и моя бедная старая матушка! Лучше бы я умер!

Да, она закрутила винт еще на один оборот. Именно это она имела в виду, говоря, что я еще не осознал ее власти надо мной. Просматривая записи наших с ней прежних бесед, я наткнулся на ее слова о том, что при более слабом влиянии объект гипноза остается в сознании, а при более сильном его теряет. Прошлой ночью я был без сознания. Я мог бы поклясться, что крепко спал в своей кровати без особых сновидений. Однако пятна на блейзере говорят, что я оделся, вышел из дому, попытался открыть окна банка и вернулся. Видел ли меня кто-нибудь? И если да, то мог ли такой человек проследовать за мной до дома? Ах, каким же адом обернулась моя жизнь! В ней больше нет ни мира, ни покоя. Однако мое терпение тоже подходит к концу.

10 часов вечера. Я отчистил свой блейзер скипидаром. Не думаю, что кто-то мог меня увидеть. Окна я исцарапал своей отверткой – ее я тоже обнаружил в пятнах засохшей краски и отчистил. Моя голова болит так, словно вот-вот лопнет. Я принял пять гранов антипирина[30]30
  Антипирин (феназон) – обезболивающее и жаропонижающее средство из группы пиразолонов.


[Закрыть]. Если бы не Агата, я принял бы пятьдесят и разом со всем бы покончил.

3 мая. Три спокойных дня. Этот адский демон играет со мной, как кошка с мышью. Она отпускает меня лишь для того, чтобы затем вновь броситься на меня. Ничто не пугает меня так, как те дни, когда все тихо. Мое физическое состояние плачевно – постоянная икота и птоз левого века.

Мардены сообщили, что возвращаются послезавтра. Не знаю, радоваться мне этому или печалиться. В Лондоне они были в безопасности. Оказавшись здесь, они могут попасться в те же сети, из которых пытаюсь выпутаться я. И я должен обо всем им рассказать. Я не могу жениться на Агате, зная, что не отвечаю за свои действия. Да, я должен сказать им, пусть это даже и положит конец нашим отношениям.

Сегодня – университетский бал, и я обязан на нем присутствовать. Видит Бог, никогда еще мое настроение не было менее праздничным, однако я не должен позволить поползти слухам, что я не в состоянии появляться на публике. Если я приду туда и побеседую с кем-нибудь из наиболее старых и уважаемых членов университета, это станет большим шагом к тому, чтобы показать им: лишать меня моей должности было бы несправедливо.

10 часов вечера. Я посетил бал. Чарльз Сэдлер и я отправились туда вместе, однако я ушел до него. Но я дождусь его, поскольку я боюсь спать этими ночами. Он – жизнерадостный практичный малый, и беседа с ним успокоит мои нервы. В целом вечер обернулся большим успехом. Я переговорил со всеми влиятельными людьми и, думаю, дал им понять, что считать мое место вакантным еще рано. Тварь присутствовала на балу; танцевать она, разумеется, не могла и просто сидела вместе с миссис Уилсон, вновь и вновь бросая на меня взгляды. В какой-то момент я, сев в стороне от нее, принялся за ней наблюдать и заметил, что она следит за кем-то другим. Им оказался Сэдлер, танцевавший со второй дочерью Терстонов. Выражение ее лица было таким, что я порадовался тому, что ей не удалось запустить в него свои когти так, как в меня. Он даже не представляет, как ему повезло. Думаю, это его шаги я слышу с улицы; сейчас спущусь и открою ему. Если он…

4 мая. Почему я тогда остановился? Я так и не спустился на первый этаж – во всяком случае, ничего подобного я вспомнить не могу. Но, с другой стороны, я не могу вспомнить и как ложился. Сейчас утро, и моя рука сильно распухла, но вспомнить, как именно я ее травмировал, я тоже не могу. Впрочем, не считая этого, мое настроение после вчерашнего торжества хорошее. Но я не могу понять, почему не встретил Чарльза Сэдлера, явно собираясь это сделать. Возможно ли, что… О боже, более чем возможно! Закружила ли она меня вновь в каком-то дьявольском танце? Нужно отправиться к Сэдлеру и спросить его.

Полдень. Ситуация достигла критической точки. Моя жизнь не стоит того, чтобы и дальше ее продолжать. Но, коль я умру, я заберу ее с собой. Не позволю ей остаться, чтобы свести с ума еще кого-нибудь, как она сделала это со мной. Нет, мое терпение достигло своего предела. Она превратила меня в самого отчаявшегося и опасного человека на земле. Видит Бог, я за свою жизнь ни разу и мухи не обидел, однако, если бы я сейчас оказался рядом с ней, где бы она сейчас ни была, эта тварь ни за что не ушла бы оттуда живой. Я встречусь с ней сегодня же, и она узнает, чего ей следует от меня ожидать.

Отправившись к Сэдлеру, я, к собственному удивлению, обнаружил его в постели. Когда я вошел, он сел на кровати, и от вида его лица мне стало дурно.

– Сэдлер, что случилось? – воскликнул я, однако, пока я произносил эти слова, у меня внутри становилось все холоднее.

– Гилрой, – ответил он; его речь была нечеткой из-за распухшей губы. – Уже несколько недель я пребывал под впечатлением, что ты безумец. Теперь же я знаю, что ты еще и опасный безумец. Если бы не мое нежелание устраивать скандал в колледже, ты уже сейчас оказался бы в руках полиции.

– Что ты имеешь в виду?! – вскричал я.

– Я имею в виду, что вчера вечером, когда я открыл дверь, ты ринулся на меня, ударил обоими кулаками в лицо, сбил с ног и стал яростно пинать в бок, оставив практически без сознания посреди улицы. Взгляни на собственную руку, свидетельствующую против тебя.

Да, вот она, распухшая, с напоминающими губку костяшками: выглядит так, словно ею был нанесен ужасающей силы удар. Что делать? Пусть он и считает меня безумцем, я должен рассказать ему все. Сев у его кровати, я поведал ему обо всех своих злоключениях с самого начала. Мои руки тряслись, пока я изливал жгучие слова, которые, наверное, смогли бы убедить и величайшего из скептиков.

– Она ненавидит тебя так же, как ненавидит меня! – воскликнул я. – Прошлой ночью она отомстила нам обоим. Она видела, как я ушел с бала, и тебя тоже должна была видеть. И знала, как далеко тебе идти до дома. Так что ей оставалось лишь пустить в ход свою злую волю. Ах, твое избитое лицо – просто пустяк в сравнении с моей израненной душой!

Мой рассказ поразил его. Это было очевидно.

– Да… Да, она следила за мной, когда я выходил из зала, – пробормотал он. – Она на такое способна. Но возможно ли, чтобы она довела тебя до подобного? Что ты собираешься делать?

– Остановить это! – воскликнул я. – Я в совершенном отчаянии; сегодня я предупрежу ее, а следующий раз станет последним.

– Не делай ничего опрометчивого, – сказал он.

– Опрометчивого! – вскричал я. – Единственным опрометчивым шагом было бы отложить это хотя бы на час.

С этими словами я ринулся к себе в комнату. В ней я сейчас и нахожусь, собираясь совершить то, что может стать критической точкой в моей жизни. И медлить я не стану. Сегодня я сделал кое-что очень важное – заставил хотя бы одного человека поверить в свою чудовищную историю. И, если худшее все же случится, этот дневник станет свидетельством того, что меня на это толкнуло.

Вечер. Когда я пришел к Уилсонам, я обнаружил хозяина дома в обществе мисс Пенклозы. Около получаса мне пришлось выносить его пустую болтовню об истинной природе спиритической чепухи, пока я и тварь молча сидели, глядя друг на друга через комнату. Я видел в ее глазах злобное веселье, а она должна была видеть ненависть и угрозу в моих. Я уже почти утратил надежду поговорить с ней, когда профессора позвали из комнаты и мы получили несколько мгновений наедине.

– Ну, профессор Гилрой? Или теперь мистер Гилрой? – сказала она со своей гадкой улыбкой. – Как ваш друг мистер Чарльз Сэдлер чувствует себя после бала?

– Ты, чертовка! – крикнул я. – Твоим трюкам настал конец. Больше я их не потерплю. Послушай меня. – Шагнув к ней, я грубо тряхнул ее за плечо. – Клянусь Богом на небесах, что следующая дьявольская выходка по отношению ко мне будет стоить тебе жизни. Будь что будет, но я заберу ее у тебя. Мое терпение кончилось.

– Счеты между нами все еще не сведены, – сказала она со страстью, не уступавшей моей. – Я могу любить и могу ненавидеть. Ты сделал выбор. Решил отвергнуть любовь; теперь ты должен почувствовать на себе ненависть. Вижу, мне понадобится чуть больше усилий, чтобы сломить твой дух, однако он будет сломлен. Как я понимаю, мисс Марден возвращается завтра.

– Тебе-то какое дело? – крикнул я. – Не смей даже думать о ней. Если у меня возникнет малейшее подозрение, что ты хочешь ей навредить…

Несмотря на всю ее браваду, я четко увидел ее страх. Она прочла черную мысль в моем разуме и, сжавшись, отпрянула от меня.

– Ей повезло иметь такого защитника, – произнесла она. – Он в самом деле достаточно смел для того, чтобы угрожать одинокой женщине. Я и правда должна поздравить мисс Марден с подобным покровительством.

Ее слова сами по себе были злобными, однако в голосе и манерах слышалась еще большая язвительность.

– Болтовня здесь бессмысленна, – ответил я. – Я пришел лишь для того, чтобы сказать тебе – торжественно поклясться, – что следующая твоя гнусность по отношению ко мне станет последней.

Услышав донесшийся с лестницы голос Уилсона, я вышел из комнаты. Да, она может выглядеть источающей смертельный яд, но, несмотря на это, она начала осознавать, что ей стоит бояться меня так же, как мне ее. Убийство! Это слово звучит гадко, однако убийство змеи или тигра – не преступление. Пусть теперь живет в страхе.

5 мая. Я встретил Агату и ее мать на станции в одиннадцать. Она – такая яркая, такая счастливая, такая красивая. И она была вне себя от радости, увидев меня. Чем я заслужил такую любовь? Я проводил их домой, где мы вместе пообедали. В тот момент мне казалось, что все мои заботы ушли. Она говорит, что я выгляжу бледным, встревоженным и больным. Бедное дитя винит во всем мое одиночество и невнимательность со стороны экономки. Я молюсь, чтобы она никогда не узнала правду! Если уж этой тени никогда не исчезнуть, то пусть она сопровождает всю жизнь лишь меня одного, оставив ее в лучах солнца. Я только что вернулся от них, ощущая себя новым человеком и с чувством, что, раз она рядом, мне хватит смелости справиться с любыми испытаниями, которые могут выпасть на мою долю.

5 часов вечера. Теперь мне нужно попытаться изложить все максимально точно. Описать произошедшее во всех подробностях, пока они свежи в моей памяти, пусть я не думаю, что когда-нибудь смогу забыть события этого дня.

Я вернулся от Марденов после обеда и принялся готовить микроскопические препараты в своем ледяном микротоме, когда на мгновение потерял сознание в той омерзительной внезапной манере, которая в последнее время стала мне столь знакомой.

Придя в себя, я обнаружил, что сижу в маленькой комнате, совершенно непохожей на ту, в которой я работал. Она была уютной и светлой, с покрытыми чинцем[31]31
  Чинц – украшенная рисунком индийская льняная или хлопчатая ткань.


[Закрыть] диванами, разноцветными портьерами и тысячей милых безделушек на стене. Передо мной тикали маленькие резные часы, чьи стрелки показывали полчетвертого. Все это выглядело очень знакомым, однако какое-то мгновение я в ошеломлении смотрел по сторонам, пока мой взгляд не упал на мою собственную фотографию, стоявшую на пианино. С другой стороны на нем стояла фотография миссис Марден. При виде них я, разумеется, вспомнил, где я. В будуаре Агаты.

Но как я пришел сюда и зачем? Мое сердце сжалось от ужаса. Послала ли она меня сюда, чтобы совершить что-то дьявольское? И совершил ли я это? Наверняка – иначе с чего бы она позволила мне очнуться? Какую же агонию я испытал в тот момент! Что я натворил? В отчаянии я вскочил на ноги, и в тот момент с моих колен на ковер упал маленький стеклянный флакон.

Флакон не был разбит, и я поднял его. «Концентрированная серная кислота», гласила этикетка. Я вытащил круглую стеклянную пробку, и от горлышка стал медленно подниматься густой дым; комнату наполнил жгучий удушливый запах[32]32
  Судя по описанию химической реакции, речь не о серной кислоте как таковой, а об олеуме – растворе серного ангидрида в 100%-й серной кислоте.


[Закрыть]. Я узнал во флаконе один из тех, что держал в своих апартаментах для химических опытов. Но зачем я принес флакон кислоты в комнаты к Агате? Не эту ли густую зловонную жидкость ревнивые женщины использовали, чтобы испортить красоту своих соперниц? Мое сердце замерло. Я поднял флакон на свет. Слава богу, он был полным. Злодеяние еще не было совершено. Однако, войди Агата минутой раньше, разве не выплеснул бы овладевший мной адский паразит эту жидкость на нее?.. Ах, это просто немыслимо! Но кислота явно предназначалась для этого – иначе зачем бы мне ее приносить? При мысли об этом мои измученные нервы сдали, и я, трясясь и дрожа, сел, представляя собой самое жалкое зрелище.

Прийти в себя меня заставили голос Агаты и шуршание ее платья. Подняв взгляд, я увидел ее голубые глаза, смотревшие на меня с бесконечной нежностью и жалостью.

– Мы должны увезти тебя отсюда, Остин, – произнесла она. – Тебе нужны отдых и покой. Ты выглядишь ужасно больным.

– О, ничего страшного! – отозвался я, силясь улыбнуться. – Это был просто момент слабости. Я уже в порядке.

– Прости, что заставила тебя ждать. Бедняжка, должно быть, ты просидел здесь целых полчаса! В гостиной был викарий, а ты его, как я знаю, не любишь, и я подумала, что будет лучше, если Джейн проводит тебя сюда. Думала, он никогда не уйдет!

– Слава богу, что он остался! – вскричал я в истерике. – Слава богу, что он остался!

– Что с тобой, Остин? – спросила она и взяла меня за руку, когда я, шатаясь, встал с кресла. – Почему ты рад, что викарий остался? И что это за флакон у тебя в руке?

– Просто флакон! – воскликнул я, засовывая его в карман. – Но я должен идти. Мне нужно сделать кое-что важное.

– Ты выглядишь таким суровым, Остин! Никогда не видела у тебя такого выражения. Ты злишься?

– Да, злюсь.

– Но не на меня?

– Нет, нет, моя милая! Ты не поймешь.

– Но ты так и не сказал, зачем пришел.

– Я пришел, чтобы спросить, будешь ли ты всегда меня любить – что бы я ни сделал и какая бы тень ни пала на мое имя? Будешь ли ты верить и доверять мне, что бы обо мне ни говорили?

– Ты ведь знаешь, что буду.

– Да, я знаю, что будешь. Все, что я делаю, я делаю ради тебя. Я вынужден это сделать. Другого пути нет, моя дорогая!

Поцеловав ее, я ринулся прочь из комнаты.

Время нерешительности прошло. Пока эта тварь угрожала моим собственным будущему и чести, я еще мог колебаться относительно того, как мне поступить. Но теперь, когда в опасности оказалась Агата – моя невинная Агата, – мой долг был кристально ясен. У меня не было оружия, но я не стал из-за этого медлить. Какое оружие вообще могло мне понадобиться, когда каждый мой мускул пульсировал от ярости? Я несся по улицам, столь сосредоточенный на своем намерении, что едва замечал знакомые лица, встречавшиеся мне по дороге, среди которых был и профессор Уилсон, в не меньшей спешке мчавшийся в противоположном направлении. Запыхавшийся, но решительный, я добрался до дома и позвонил в колокольчик. Мне открыла бледная служанка, побледневшая еще сильнее при виде моего лица.

– Немедленно проводите меня к мисс Пенклозе, – потребовал я.

– Сэр, – выдохнула служанка. – Мисс Пенклоза умерла сегодня в половине четвертого!