Электронная библиотека » Б. Якеменко » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 24 апреля 2023, 17:00


Автор книги: Б. Якеменко


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Пища и ее прием

Пища (еда) в человеческом бытии есть один из главных антропогенных факторов, прием пищи – это важнейшее средство придания человеку контура социальности и одна из главных форм ее выражения. Акт буквального, телесного, физического принятия в себя чего-то, что кардинально меняет антропологию и метафизику человека, придает ему новые свойства и качества, – этот акт сопутствует человечеству на протяжении всей его истории и выражается в архаических культурах в теофагии, а в христианстве – в евхаристии. Закономерно в себя принимают «то, что лучше». То есть «вкусную пищу», способную преобразовать привычные физические состояния и ощущения человека (тело) или «полезную пищу», приводящую к изменениям внутреннего состояния (душа). В процессе еды проявляется сущность человека – пища может низвести человека до животного состояния, а может возвысить, человек в состоянии питаться как человек и в состоянии питаться как животное (жрать). На процесс принятия еды, на ее восприятие существенным образом влияет внутреннее состояние человека.

Таким образом, всякая пища имплицитно способствует преобразованию человека к лучшему, переход от доистории к истории был маркирован в том числе и изменением отношения к пище, которая становилась все более средством изменения человека и все менее питанием, призванным просто поддержать жизнь в стабильном состоянии. Не случайно Христос говорил, что «не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Мф. 15: 11). Акт принятия пищи есть наиболее тесный контакт с Другим (автору в данном случае близка позиция Э. Левинаса, который описывает Другого как «абсолютную Инаковость»), дающий ощущение максимальной объективации последнего. Не случайно многие ритуалы, связанные с принесением присяг, клятв, обещаний, утверждаются и закрепляются поцелуем – символическим вкушением, обозначающим стремление физически вобрать в себя Другого/Другое, придать ему тождественность и добиться интерсубъективности.

В процессе еды чужое превращается в свое (у-своение чужого), происходит диффузия иного в себя. При этом имеет большое значение способ потребления пищи и качество еды. Первый качественно меняет как человека, так и восприятие пищи (есть существенная и очевидная разница между принятием пищи за столом или сидя на земле с тарелкой на коленях, с помощью приборов или руками и т. д.), второй важен как средство формирования самоощущения и чувства достоинства – некачественная пища десоциализирует употребляющего ее, ассоциирует с маргиналом или животным. В этом смысле уровень восприятия качества пищи напрямую зависит от уровня самооценки человека. Необходимо подчеркнуть: чем некачественнее пища, тем менее она является пищей как таковой, то есть ее качество, пригодность для человека есть ее необходимое метафизическое свойство и важнейший маркер цивилизованности.

Потребление пищи можно охарактеризовать как акт несвободы. Это не связано с тем, что человек испытывает постоянную физическую зависимость от еды, хотя отчасти и с этим тоже. Не случайно во всех религиозных практиках обретение внутренней свободы, духовное и ментальное раскрепощение напрямую связано с пищевыми ограничениями или изменением способов и характера принятия пищи. Прежде всего прием пищи, в отличие от любых других действий, не может быть недетерминированным. Пища всегда «приходит» со стороны, откуда-то. Получая еду, человек ощущает себя непосредственным образом зависящим как от природы, дающей продукты питания, так и от тех, кто ее выдает/ доставляет/готовит.

Процессы добывания пищи и ее принятия в лагере тотально отрицали и превращали в противоположность все сказанное выше. Именно эти процессы становились важнейшим условием перевода человека из прежнего, долагерного, в новое состояние – узника. Общеизвестный факт, что еды в лагерях выдавалось намного меньше, чем было необходимо для поддержания нормального функционирования человека. Поэтому очень быстро узник оказывался во власти голода. Феноменология голода в нацистских лагерях не становилась предметом серьезного изучения, и относительно удачной попыткой такого рода можно считать монографию Кристины Сталь «Тоска по хлебу. Пища и голод в системе концентрационного лагеря Маутхаузен»[336]336
  Stahl Ch. Sehnsucht Brot: Essen und Hungern im KZ-Lagersystem Mauthausen. Edition Mauthausen, 2010.


[Закрыть]
. В данной работе К. Сталь подробно рассматривает состав и формы питания заключенных лагеря Маутхаузен и прослеживает процесс превращения узника в существо, озабоченное только одним – поиском еды.

Соглашаясь с мнением З. Фрейда о том, что голод способен нивелировать различия самых разных людей и направлять их к одной цели, К. Сталь рассматривает процессы усиления внутренней деградации постоянно голодного человека, что со временем естественным образом выводит на первый план биологическую или даже зоологическую природу человека. Основные выводы работы вполне можно приложить не только к Маутхаузену, но и в целом к системе концентрационных лагерей. Однако, на наш взгляд, исследовательница не обратила внимания на ряд важных деталей, рассмотрение которых необходимо для понимания феноменологии голода в Концентрационном мире. Важно подчеркнуть, что голод, его восприятие и интерпретации, наряду с насилием, способами и формами умирания, играют важнейшую роль в дискуссиях о Концентрационном мире и формировании памяти о нем. Голод был знаковым явлением для концентрационных лагерей, важнейшим фактором формирования не только внешнего вида, но также психического и ментального состояния заключенного.

Начать следует с того, что пища, виды которой могли различаться в разных лагерях, в целом обычно напоминала корм для скота или даже была одна и та же. «Кухня была рядом со свинарником. Вернее, эта кухня раньше была для свиней, а сейчас здесь варили суп и нам, и свиньям»[337]337
  Черон Ф.Я. Немецкий плен и советское освобождение; Лугин И.А. Полглотка свободы // Серия «Наше недавнее». Вып. 6. Париж, 1987. С. 54.


[Закрыть]
, – вспоминал Ф. Черон. В лагере для военнопленных Цайхтайн основной составляющей пищи узников был специально разработанный «хлеб» (его часто называли «russenbrot» – «русский хлеб»), который состоял на 50 % из ржаных отрубей, также в нем было по 20 % измельченной сахарной свеклы и целлюлозной муки и 10 % соломенной муки или же листвы. Потребности пленных в мясе покрывались исключительно кониной или несортовым мясом[338]338
  Цайтхайн. Книга памяти советских военнопленных. Лагерь военнопленных Цайтхайн – от «лагеря русских» к мемориалу. Минск – Дрезден, 2006. С. 53.


[Закрыть]
. В Бухенвальде в день на одного человека выдавалась пятая часть буханки хлеба, литр жидкой похлебки, тоненький ломтик колбасы или сыра[339]339
  Бухенвальд. Документы и сообщения. М., 1962 С. 261.


[Закрыть]
. В Освенциме заключенным давали ежедневно 200 граммов хлеба, 3/4 или 1/2 литра, в зависимости от обстоятельств, жидкой похлебки, а вечером – несколько граммов маргарина или кусочек колбасы[340]340
  Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. Т. 5. М., 1991. С. 529.


[Закрыть]
. В Равенсбрюке к 1944 году заключенные получали стакан суррогата кофе утром, пол-литра похлебки из сгнивших овощей в обед и вечером и 200 граммов хлеба[341]341
  Аристов С. Жизнь вопреки. Стратегии выживания в нацистском женском концлагере Равенсбрюк (1939–1945). Исследования и свидетельства. М., 2018. С. 72.


[Закрыть]
. В рационе, как можно видеть, были и овощи. Главным образом – картошка и брюква, которые чаще всего были подпорчены или испорчены совершенно.

Неудивительно, что заключенные пытались утолить свой голод, поедая все подряд, даже то, что нельзя было представить как пищу: траву, коренья, насекомых, кухонные отходы и т. д. Узник Бухенвальда И. Асташкин вспоминал, что в лагерном лазарете, где он работал, «один раз санитары приготовили жаркое из забредшей на территорию седьмого барака кошки»[342]342
  «Кровли бараков смазывали человеческим жиром». Бухенвальд как лагерь смерти. URL: https://eadaily.com/ru/news/2020/04/12/krovli-barakov-smazyvali-chelovecheskim-zhirom-buhenvald-kak-lager-smerti.


[Закрыть]
. «Я, кажется, способна была тогда проглотить густую жижу из нечистот, проглотить мгновенно, не моргнув и глазом. Помню, однажды нам выдали жидкую похлебку белесоватого оттенка. Я могла бы поклясться, что она замешена на гипсе. И действительно, у похлебки был вкус гипса. И я ее съела. И съела бы еще больше, если бы мне только дали»[343]343
  Экштейн А. Маутхаузен. URL: http://gatesofzion.od.ua/news_48.html.


[Закрыть]
, – вспоминала одна из узниц. Этим еще более усиливалось сходство между узниками и животными – не случайно процесс кормления описывался эсэсовскими офицерами выражением «дать в пасть»[344]344
  Кертес И. Без судьбы. URL: http://detectivebooks.ru/book/1744658/?page=19.


[Закрыть]
. Причем осознание себя как животного через некоторое время пребывания в лагере формировалось уже самим заключенным, без специального внешнего принуждения, с помощью простого приема: отбросы и помои вместо пищи заставляли узников поверить в то, что они скот.

Лейтенант Отто К. в октябре 1941 года записал в свой дневник следующие наблюдения: «Сегодня утром я с капитаном и с фельдфебелем осматривал лагерь для русских… Все, что под рукой, они в себя впихивают – траву, ядовитые грибы и т. д. … Некоторые подхватывают каждый грязный клочок бумаги из луж и запихивают себе в рыло. Одна колонна напала на мусорное ведро. Часовой ничего не смог сделать против этой животной орды»[345]345
  Цайтхайн. Книга памяти советских военнопленных. Лагерь военнопленных Цайтхайн – от «лагеря русских» к мемориалу. Минск – Дрезден, 2006. С. 54.


[Закрыть]
. «Я работал… в свинарнике Заксенхаузена, – вспоминал один из очевидцев. – СС тщательно заботились о животных. А у меня был такой голод, что я ел все, что человек мог употребить из этого свиного пойла. На больших кучах мусора за кухней, состоявших из отбросов овощей, сгнивших картофельных очисток, разлагавшихся и плохо пахнувших костей ползали истощенные узники и вырывали из рук друг у друга вонявший ядовитый мусор, чтобы тут же поглотить его с дикой жадностью»[346]346
  Освенцим в глазах СС. С. 56.


[Закрыть]
.

Не менее важна была и форма приема пищи, которая нередко превращалась в унизительную и даже опасную для жизни процедуру. Так, в Дарницком лагере, по свидетельству В. Давыдова, зафиксированному писателем А. Кузнецовым, «каждому пленному полагался на день один черпак свекольной баланды. Ослабевших от голода пленных палками и криками заставляли становиться в очередь, и затем к котлу надо было ползти на локтях и коленках. Это было придумано, чтобы «контролировать подход к котлам»[347]347
  Кузнецов А. Бабий Яр. Роман-документ. М., 2015. С. 207–208.


[Закрыть]
. Л. Волынский, прошедший несколько лагерей для военнопленных, вспоминал процедуру кормления: «Вместе с порцией баланды каждый получал удар палкой по голове (на выдаче дежурили трое, один зачерпывал и наливал, другой кричал «шнеллер!», третий бил палкой)»[348]348
  Волынский Л. Сквозь ночь // Новый мир. 1963. № 1. С. 119.


[Закрыть]
.

А. Никифорова вспоминает: «Мы получили суп из брюквы и стали хлебать прямо из мисок, ложек нам не дали…»[349]349
  Никифорова А. Это не должно повториться. М. – СПб., 2017. С. 19.


[Закрыть]
Бывшая узница О. Лисачук говорит: «И ни ложек, ничего. То выпьешь там баланду, а что руками съешь и все. Да хуже свиней»[350]350
  Интервью с бывшей узницей концентрационного лагеря Аушвиц Лисачук О.К. // Лагерный опыт в жизни и памяти русских и немцев – возможности и пределы совместных воспоминаний: Материалы конференции, воспоминания и интервью. Воронеж, 2010. С. 83.


[Закрыть]
. Примечательно, что ложки после освобождения лагерей были обнаружены на складах в исчерпывающем количестве[351]351
  П. Леви пишет, что после освобождения Освенцима были обнаружены склады «с десятками тысяч алюминиевых, стальных и даже серебряных ложек», однако заключенным их не давали, что свидетельствовало о «хорошо продуманном способе унижения». См.: Леви П. Канувшие и спасенные. М., 2010. С. 95.


[Закрыть]
. То есть ложки не выдавались сознательно, чтобы заставить узников лакать еду или есть руками, – не случайно в Освенциме слово «есть» обозначалось словом «fressen», которое в литературном немецком употребляется исключительно по отношению к животным (применительно к людям употребляется глагол «essen»). Это была еще одна важная деталь механизма превращения человека в животное, включения в узнике самоощущения себя как бездушного примата.

Сближала животное и человека в лагере основная задача последнего – найти еду, которая становилась смыслом и целью жизни. Постоянный поиск еды является естественным именно для животного, но невозможен для человека. «Это были уже не люди, – писал комендант Освенцима Р. Хёсс. – Они стали животными, рыскающими в поисках корма»[352]352
  Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса. URL: http://www.e-reading.club/chapter.php/1003046/11/Gess_Rudolf_-_Komendant_Osvencima._Avtobiograficheskie_zapiski_Rudolfa_Gessa.html.


[Закрыть]
. К. Живульская свидетельствует: «В ту минуту мы не задумывались над тем, что будет завтра. Мы сразу проглотили и хлеб, и суп. Я взглянула на подруг, на себя, и мне стало ясно, что за истекшие 24 часа нас успели превратить в животных. Неужели мы когда-то ели за столом, пользовались вилкой?»[353]353
  Живульская К. Я пережила Освенцим. URL: http://militera.lib.ru/memo/other/zywulska_k01/text.html.


[Закрыть]
Л. Собьераж вспоминает: «Куда бы я ни смотрел, я видел что-нибудь съедобное. Свинья не стала бы есть, а я жевал, пока не чувствовал песок на зубах»[354]354
  Цит. по: Агамбен Д. Homo Sacer. Что остается после Освенцима. М., 2012. С. 174.


[Закрыть]
.

Голод, который испытывали узники лагерей, был не похож ни на какой другой голод, опыт которого у многих заключенных уже присутствовал. Не случайно базовые медицинские и социологические определения голода («голод есть ощущение потребности в еде», «голод – это отсутствие поступления питательных веществ в организм», «голод – это социальное бедствие, вызванное длительной нехваткой продовольствия» и т. д.) не способны объяснить природу голода в Концентрационном мире. В воспоминаниях выживших постоянно отмечается, что голод лагеря был особенный, не сравнимый ни с чем. Бывшая узница Л. Шкулева вспоминала: «Голод – это не тогда, когда хочется кушать. Голод – это когда постоянно нечего есть. Постоянно!.. За кусочек хлеба я могла отдать все»[355]355
  Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах. М., 2016. С. 159.


[Закрыть]
. По свидетельству Людо ван Экхаута, «описать, что такое голод, так же трудно, как трудно передать, что такое вши. Голод – это не ощущение, это состояние. Это болезнь, от которой умирали. Голод ощущался не только в желудке, вы чувствовали его во всем теле. И в мозгу, так как голод лишал человека способности здраво мыслить… Голод ощущался в ногах, которые спотыкались на каждом шагу, в цвете кожи, которая стала серой и подолгу не заживала, если на ней появлялась царапина»[356]356
  Экхаут Л. ван. Это было в Дахау. URL: https://e-reading.mobi/chapter.php/150936/9/Van_Ekhaut_-_Eto_bylo_v_Dahau.html.


[Закрыть]
.

Узница Равенсбрюка М. Морель вспоминала, что мечты о встрече с мужем и семьей сменились мечтами о буханках хлеба и ужасом от сознания того, что, когда она вернется домой, ей «не приготовят ничего поесть». «Было ужасно представить себе, как я возвращаюсь в свой дом, к моим дорогим, если у них в кухне будет пусто. Еще позже я уже не представляла себе даже людей, которых любила, а только хлеб. И мне было вообще безразлично, кто мне его дает»[357]357
  Цит. по: Гаккель Сергий, прот. Мать Мария. М., 1993. С. 156–157.


[Закрыть]
. Даже во сне заключенные чаще всего видели обильно накрытые столы. Такой голод заставлял «видеть телом» окружающий мир, измученная плоть выбирала из всего, что было вокруг, лишь то, что могло ее напитать. «Голодный желудок искал глазами то, что можно было съесть», – вспоминал Ф. Черон[358]358
  Черон Ф.Я. Немецкий плен и советское освобождение; Лугин И.А. Полглотка свободы. Серия «Наше недавнее». Вып. 6. Париж., 1987. С. 41.


[Закрыть]
. В представлении узника мир начинал делиться на «съедобный» и «несъедобный» в несоразмерном соотношении этих частей. Бывший узник, философ Э. Левинас, точно охарактеризовал голод в лагере как «огромный спазм бытия»[359]359
  Цит. по: Ямпольская А. Эмманюэль Левинас. Философия и биография. Киев, 2011. С. 183.


[Закрыть]
.

Попытка понять состояние человека, долгое время испытывающего сильный голод, была сделана в ходе «Миннесотского эксперимента» А. Киса в 1950 году. Условием эксперимента было длительное голодание нескольких добровольцев. Главным итогом продолжительного голода стали умственная апатия, выражавшаяся в почти полном утрате интереса ко всем темам, кроме еды, раздражительность и агрессивность, пониженная выносливость, самые обычные процессы: подъем по лестнице, переноска вещей и т. д. – нередко превращались в очень сложную задачу. Участники эксперимента постоянно страдали от холода даже в теплую погоду, их раздражало общество, они совершали абсурдные и необъяснимые даже для них самих поступки. Однако этот эксперимент дает лишь относительное представление о том, как голод влиял на состояние узников концентрационных лагерей, так как у участников эксперимента не было диареи и вообще проблем с желудком, они не подвергались воздействию холода, не трудились, имели одежду, и, самое главное, их психологическое состояние не было деформировано постоянным страхом и унижениями. Как говорил один из участников, «в конце концов, мы всегда знали, что когда-то это все закончится»[360]360
  Keys A., Brozek J., Henschel A., Miskelsen O., Taylor H.L. The Biology of Human Starvation. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1950.


[Закрыть]
.

Голод, который за пределами Концентрационного мира выглядит как социальное явление, как конфликт с окружающей средой, в лагере, наряду с насилием, приобретал форму инициации узника, становился неотъемлемой частью существования, необходимой составляющей взаимодействия узника с окружающим миром, вызывая совершенно иные побуждения и импульсы. За пределами лагерной ограды, согласно П. Сорокину, «как только наступает голод, массы начинают волноваться, социальный мир начинает трещать, разражаются волнения, иногда незначительные, иногда грандиозные, выливающиеся в великие революции»[361]361
  Сорокин П. Общедоступный учебник социологии. URL: https://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Sorokin/07.php.


[Закрыть]
. То есть голод в обычном мире становился стимулом для выхода «вовне», за пределы привычной среды личного и социального обитания. Напротив, в лагере голод уходил внутрь человека и сообщества узников, парализовал их волю, желания и способствовал коллапсу среды и ее обитателей. «Когда голод достигал крайней степени, все реакции организма, все желания сменялись глухой апатией», – вспоминал один из узников Майданека[362]362
  Майданек. Сборник материалов и документов. М., 2020. С. 185.


[Закрыть]
.

Таким образом, можно видеть, что в концентрационном лагере «процесс принятия пищи» (хотя этот термин семиотически максимально не соответствует тому, что происходило в лагере, так как после каждого из приведенных трех слов можно поставить вопросительный знак) превращался в акт принятия лагеря внутрь себя. Метафизические категории «насилие», «отвращение», «ужас» обретали плоть в той «пище», которая предлагалась в качестве питания, усваивались непосредственно через еду, становились частью физической природы узника. Важно указать на то, что в значительной степени именно сама пища, а не ее отсутствие являлась причиной голода, стимулировала его, нечеловеческая пища порождала звериный голод.

Пища становилась самой достоверной и очевидной связью между человеком и лагерем как источником еды, формировала прямую и безусловную зависимость первого от второго. Можно было скрыться от капо, охранников, эсэсовцев, лагерной администрации (то есть обрести формальную, непродолжительную независимость), но скрыться от необходимости есть и, соответственно, от голода было невозможно. «Какой бы мучительной ни была жажда, она не была постоянной, так как можно было утолить ее во время дождя… – вспоминал О. Люстиг. – Избиение было страшным испытанием во всех концлагерях. Однако существовал предел, за которым узник терял сознание и больше не чувствовал ударов хлыстом или сапогами. Голод, однако, был постоянным. Ничто не могло успокоить его даже на секунду. Унижение… было почти невозможно вынести. Большинство из тех, кто покончил с собой, бросившись на колючую проволоку под током, были вынуждены сделать это из-за бесконечных унижений, которые они больше не могли вынести. Однако ночью, во время сна, мы забывали об унижении. Но не о голоде. Измученные, лишенные сил, мы падали на голый цемент и мгновенно засыпали. Во сне не было ни крематориев, ни эсэсовцев, ни раненых. Вместо этого был голод, который причинял такие страдания, что мы просыпались в слезах…»[363]363
  Lustig O. Concentration Camp Dictionary. URL: http://isurvived.org/Lustig_Oliver-CCDictionary/CCD-02_BC.html#B9.


[Закрыть]
Однообразная и некачественная еда изо дня в день и у всего лагеря была изоморфна присвоению номера, она обезличивала узника, тиражировала (то есть умножала) шаблонность, делала заключенного частью общей массы, то есть формировала еще более сильную зависимость от среды. И в итоге создавала в сочетании с другими факторами (номерами, одинаковой одеждой, работой, внешней взаимной похожестью) тоталитарную социальность, которую со временем было уже почти невозможно взломать изнутри.

Процесс поиска еды, борьба за еду, ее качество и ее принятие в лагере приводили к деэстетизации еды, к истреблению традиций, связанных с приемом пищи, традиций, которые наиболее сильны и устойчивы в любом обществе. Это являлось серьезным испытанием для общей системы ценностей узника. Например, одна из самых устойчивых традиций – традиция делиться едой (за столом старшие оставляют лучшие куски младшим, в компании нельзя приносить и есть свое в одиночку, прежде чем самому взять еду, нужно предложить ее другому и т. д.) в концентрационном лагере была не только нежизнеспособна, но превращалась в свою противоположность: отнять еду, есть потихоньку, тайно от всех, зачастую значило выжить. Р. Матиас наблюдала в Освенциме, как «одна девочка била свою мать. Мать ничего не ела, всю свою пайку отдавала дочке, но при этом, если сама съедала хоть ложку баланды, дочка ее била»[364]364
  Цит. по: Рис Л. Холокост. Новая история. М., 2018. С. 409.


[Закрыть]
.

Кроме того, еда, лишенная эстетики и традиционного оформления (внешний неприглядный вид еды, ее скверный запах, несоответствующая температура, грубые, унизительные, насильственные формы ее подачи, посуда, которой часто служили головные уборы, консервные банки и случайные емкости, отсутствие ложек), переставала быть едой и превращалась в субстанцию, потребление которой находилось в координате между отвращением и мучительной необходимостью ее принятия.

Гигиена и чистота

Отношение к гигиене, к чистоте – один из важнейших цивилизационных маркеров человека. Разделение на «чистых» и «нечистых» в традиционных культурах приравнивалось к разделению на «свой» – «чужой». Враги, как правило, считались грязными, телесная грязь была материальным символом греховности души, общей нечистоты человека. «Устойчивая связь между грязью и виной, – точно замечает К. Ашенберг, – равно как между чистотой и невиновностью, укоренилась в нашем языке, если не в сознании»[365]365
  Ashenburg K. Dirt on clean. An unsanitised history. New York, 2008. P. 18.


[Закрыть]
. Поэтому узников в лагерях сознательно маркировали нечистотой, лишая их возможности следить за собой, сопровождая мытье или естественные отправления процедурами (как в случае с едой), которые только усиливали ощущение узниками собственной нечистоты.

Так, отправление естественных надобностей уже в момент перемещения в лагерь было связано с различными унижениями. Людям разрешалось выходить из вагонов в туалет под скабрезные шутки и хохот охранников, естественные надобности справлялись у всех на виду как в пути (нередко прямо в вагонах), так и в лагере (часто прямо в бараках), что для абсолютного большинства людей является немыслимым. «Отталкивающее, пугающее впечатление производит на нас всех отправление физиологических потребностей в бараке – прямо напротив нар, – вспоминал один из узников. – Скоро и это нам придется научиться выносить. Как страшно, как ужасно. Мораль и этика здесь тоже умерли»[366]366
  Градовский З. В сердцевине ада. Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима. М., 2011. С. 90.


[Закрыть]
. То есть происходило смешение жилого помещения и туалета, что характерно для многих видов животных и для ранних этапов развития человечества (на мезолитических стоянках возрастом 15–12 тысяч лет копролиты (окаменелые экскременты человека) обнаруживают в самых разных местах стоянки, то есть специального места для отправления естественных надобностей не было), но не для современного цивилизованного человека.

В лагере утром на посещение туалета отводилось время, за которое невозможно было облегчиться, а затем чаще всего в течение дня посещение туалета было запрещено. И это при том, что значительная часть заключенных страдала различными расстройствами пищеварения и дизентерией (число испражнений составляло в легких случаях от 5–10 в день, а в тяжелых случаях опорожнение кишечника происходило практически непрерывно)[367]367
  Кристи Н. Охранники концентрационных лагерей. Норвежские охранники «Сербских лагерей» в Северной Норвегии в 1942–1943 гг. СПб., 2017. С. 21.


[Закрыть]
. По свидетельству очевидца, «в латринах (отхожих местах) собирались сотни заключенных. Очереди были длинные, и в этом обычно тихом месте поднимался шум от криков и вспыхивавших перебранок. Сильные толкались и прокладывали себе дорогу вперед, в то время как более слабые стояли, еле держась на ногах. На протяжении долгих часов больные сидели в ужасающем смраде по углам латрин в ожидании своей очереди. Поскольку в рабочие часы им не разрешалось ходить в уборную, то они запихивали в ректум бумагу или тряпье…»[368]368
  Экштейн. Маутхаузен. URL: http://jhistory.nfurman.com/shoa/massuah04.htm.


[Закрыть]

Помимо этого, капо нередко останавливали заключенных прямо перед уборной и начинали задавать вопросы или требовали, чтобы узники выполняли приседания, пока заключенные не испражнялись на себя[369]369
  Des Pres T. The Survivor: An Anatomy of Life in the Death Camps. New York, 1976. P. 57–58.


[Закрыть]
. Постоянная диарея, вызывавшая чувство стыда из-за «неприличного» характера болезни, доставляла не только физические, предельно унизительные страдания, но и морально уничтожала заключенных, так как к постоянной мысли о еде примешивался еще один, неотвязный вопрос – как сходить в туалет? В подобии жизни, протекающей в координате между поиском еды и опорожнением организма (нередко на себя), не оставалось никакого места для чувства собственного достоинства и уж тем более не возникало мысли о сопротивлении.

Нередко для приема пищи и отправления надобностей использовалась одна и та же посуда, что делало почти неотличимыми эти прямо противоположные процессы. В материалах Нюрнбергского процесса есть следующее свидетельство очевидца: «Нам давали есть в больших красных котелках, которые прополаскивали только холодной водой. Так как все женщины были больны и не могли выйти ночью к… канаве, в которой могли отправить свои естественные потребности, они использовали эти котелки не по назначению. На следующий день котелки собирали, выливали их содержимое в помойную яму и днем их пускала в употребление следующая группа людей»[370]370
  Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8-ми томах. Т. 5. М., 1991. С. 527.


[Закрыть]
. «Мы ели похлебку из ржавых котелков, которые никогда как следует не мылись, – вспоминала А. Никифорова. – А ночью больные желудком женщины пользовались этими котелками для испражнений, – они были так тяжело больны, что не сознавали, что делали. По утрам котелки выбрасывались на свалку, но там их снова подбирали дежурные, ополаскивали холодной водой и пускали опять в ход. В день приезда одна из моих подруг, пробуя похлебку, спросила соседку: «Ты не находишь, что у этой похлебки странный запах?» Только впоследствии мы поняли, почему был такой запах»[371]371
  Никифорова А. Это не должно повториться. М. – СПб., 2017. С. 96.


[Закрыть]
.

Психолог Терренс де Пре считает, что постоянное соприкосновение узника с нечистотами вызывало отвращение и ненависть к себе, то есть психологически вело к отторжению, отгораживанию человека от себя самого, что неизбежно заканчивалось смертью, и наоборот – поддержание себя хотя бы в относительной чистоте было важным актом внутреннего сопротивления, позволявшим выжить[372]372
  Des Pres T. The Survivor: An Anatomy of Life in the Death Camps. New York, 1976. P. 181.


[Закрыть]
. Поэтому в общей системе страхов узников страх оказаться запачканным нечистотами, отвратительный запах собственного тела, запах разложения «приводил заключенных в большее смятение, чем голод или страх смерти»[373]373
  Там же. С. 66.


[Закрыть]
. Сознавая это, многие узники, поставившие себе цель выжить, любой ценой стремились соблюдать правила гигиены – изобрести моющие средства, при первой возможности умываться, ходить в туалет в отведенных местах, чинить и стирать одежду. «Мысль о том, что я останусь жив и буду в Москве, меня никогда не покидала. Я заставлял себя умываться и даже бриться», – вспоминал узник лагеря Понары Ю. Фарбер[374]374
  Черная книга / Под ред. В. Гроссмана, И. Эренбурга. М., 2015. С. 544.


[Закрыть]
. Заключенный Майданека Д. Ленард, не имея возможности достать с утра воды, все равно умывался, используя напиток, который именовался «кофе»[375]375
  Майданек. Сборник материалов и документов. М., 2020. С. 97.


[Закрыть]
. Узница Биркенау К. Видор вспоминала: «Группа женщин моется в лужах, потому что есть только один вид воды: та, что дарована небом»[376]376
  Цит. по: Langbein H. People in Auschwitz. The University of North Carolina Press, 2005. Р. 239.


[Закрыть]
.

Следует подчеркнуть, что быть чистым и опрятным было важно еще и потому, что, по свидетельству Г. Лангбейна, «заключенные, носившие чистую, без заплат, одежду, начищенную обувь и всегда гладко выбритые, пользовались уважением даже у СС, по крайней мере до определенного момента»[377]377
  Цит. по: Langbein H. People in Auschwitz. The University of North Carolina Press, 2005. С. 457.


[Закрыть]
. То есть шансов выжить у опрятного заключенного было больше не только из-за внутренней самодисциплины, но и потому, что, если перед эсэсовцем стоял выбор – уничтожить опустившегося заключенного или следящего за собой, он непременно выбирал первого. Таким образом борьба за хотя бы относительную чистоту тела и одежды превращалась в акт сопротивления системе, важным фактором борьбы за жизнь и сохранение собственной личностной идентичности.

Что касается «официального» умывания, то оно для большинства заключенных почти не существовало – во-первых, по причине физической невозможности привести себя в порядок утром из-за очень малого времени, отводимого на гигиену (это время целиком уходило на посещение туалета). Во-вторых, так называемое умывание (или мытье в целом), как правило, превращалось эсэсовцами в еще одну форму издевательства над узниками. «Приказывали раздеться, – вспоминал узник Заксенхаузена М. Девятаев, – и приступить к «водным процедурам»: тщательно мыться ледяной водой до пояса (ни больше, ни меньше!)». Затем следовала проверка, и, если у эсэсовца возникали подозрения, что «водные процедуры» были ненадлежащего качества, «задержанных снова загоняли в умывальную, приказывали раздеться догола и начинали их домывать: один изверг направлял мощную струю воды из шланга на несчастного, а другой чесал его колючей терновой метлой так, что кожу сдирал с человека. Многие не выдерживали такого «мытья» и тут же умирали»[378]378
  Девятаев М. Побег из ада. На самолете врага из немецко-фашистского плена. М., 2018. С. 82–83.


[Закрыть]
.

Таким образом, насильственное обнажение, публичное и унизительное отправление естественных надобностей, использование одной миски в качестве емкости для еды, ночного горшка, а часто и тазика для умывания, отсутствие ложек, постоянное публичное обнажение во время различных процедур, клеймение узников номерами – все это приводило заключенного в принципиально новое биолого-психологическое состояние, а также существенно сближало человека с животным.


«Селекция». Эсэсовский доктор осматривает вновь прибывших узников концлагеря Аушвиц – Биркенау, решая, кому жить, а кому умереть


Это сближение отмечено в документах, а также в воспоминаниях. «Управление лагерем признало барак типа 260/9 непригодным для помещения в нем коров, и при перестройке такого барака на скотный двор были в нем устроены вентиляционные приспособления и цементный пол. Такую же заботу о гигиене животных… проявило управление лагеря при постройке псарни… При планировании псарни обращались за профессиональным советом к лагерному ветеринару, и было сделано все, чтобы псарня во всех отношениях удовлетворяла всем санитарным требованиям… Сравнивая санитарные условия, господствовавшие в бараках для заключенных, с условиями, созданными для коров и собак, а также с условиями, существующими в специальном родильном отделении для свиней, следует констатировать, что коровы и свиньи в Освенциме содержались в лучших помещениях, чем люди»[379]379
  Концентрационный лагерь Освенцим-Бжезинка (Auschvits-Birkenau). Составил д-р Ян Зен. Варшава, 1957. С. 54


[Закрыть]
. «Нехорошо так говорить, но они прямо как звери, – писал О. Нансен об узниках. – И привыкаешь так на них и смотреть. Иногда они ругаются из-за объедков или дерутся за них – как собаки. Они рычат, шипят и скалят зубы, и виляют всем телом, чтобы получить от нас еще что-нибудь – как животные»[380]380
  Цит. по: Кристи Н. Охранники концентрационных лагерей. Норвежские охранники «Сербских лагерей» в Северной Норвегии в 1942–1943 гг. СПб., 2017. С. 41.


[Закрыть]
.

Бывший узник М. Темкин вспоминал, как его, полуеврея, и его соузника, комиссара, показывали в лагере эсэсовцам, как животных в зоопарке. «После того как в лагере стало известно, что среди русских военнопленных офицеров есть один комиссар и один «гальб юдэ», каждый день к нам приходили эсэсовцы – рядовые, офицеры и даже генералы, чтобы посмотреть на русского комиссара и полуеврея. На комиссара все глядели как на какое-то чудище. На нас ходили смотреть как на редких зверей в зоопарке. Меня ставили на табурет, приказывали смотреть прямо, повернуть голову направо, затем налево, расстегнуть одежду и показать грудь. Эсэсовцы внимательно меня рассматривали и между собой кивали утвердительно: «Я, я, дас ист гальб юдэ». – «Да, да, это полуеврей»[381]381
  Темкин М.В. Воспоминания узника нацистских концлагерей. URL: http://militera.lib.ru/memo/russian/tyomkin_mv01/text.html.


[Закрыть]
. Один из наиболее репрезентативных эпизодов содержится в воспоминаниях узника Саласпилса А. Малофеева. Во время работы он «попросился «до ветру». Сел под кустиком и видит, как сзади ему в штаны заглядывает юноша-солдат (немец-охранник. – Б.Я.). Надев штаны, Малофеев спросил солдата, что тот разглядывал. Солдат ответил, что смотрел, есть ли у русского хвост»[382]382
  Беглецы из плена. Воспоминания танкиста и морского артиллериста. М., 2010. С. 240.


[Закрыть]
.

Однако необходимо помнить, что человек в целом не в состоянии стать животным, – он либо выше животного, либо проваливается ниже, на обозначенный выше принципиально иной уровень существования «неживотного животного», уровень, на который человечество до концлагерей еще не проникало. Это существование пугает прежде всего самого человека, так как он начинает жить в состоянии тотального неверия в возможность себя такого и в целом возможность себя. Сравнение себя с животным, которое лежит на поверхности, не объясняет ему его самого хотя бы потому, что животное не способно к саморефлексии. А неверие в возможность себя «на самом деле» требует понимания, и единственное объяснение, которое способно дать хотя бы какое-то понимание, – это наступление смерти, констатация которой на физическом, общепринятом уровне как прекращение физиологических процессов является лишь юридической формальностью, не объясняющей вообще ничего, а придающей картине недостающую завершенность.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации