Текст книги "Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия"

Возможность понять

Один из ключевых вопросов, который ставился и ставится до сих пор при попытках понимания произошедшего в Концентрационном мире: «Почему нацисты смогли убить миллионы людей? Почему эти люди не сопротивлялись?» Попытки ответить на эти вопросы делались Б. Беттельгеймом, который считал, что обреченные были максимально подавлены, обессилены, безоружны[595]595
  Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // Человек. 1992. № 3. С. 78.


[Закрыть], и А. Кемпинским, который объяснял эту пассивность тем, что человек в определенной степени смотрел на себя так, как видело его окружение, особенно важная часть этого окружения. А поскольку «этой важной частью были немцы», то «узники, особенно в периоды слома, видели себя их глазами»[596]596
  Кемпински А. Экзистенциальная психиатрия. М. – СПб., 1998. С. 51.


[Закрыть]. Эти объяснения применимы к узникам, проведшим в лагерях продолжительное время и прошедшим соответствующую «обработку» насилием и лагерной средой. Однако с помощью этих аргументов невозможно понять тех, кто подчинялся за пределами лагеря (например, те, кого гнали уничтожать в Бабий Яр или депортировали в концентрационные лагеря). На наш взгляд, ключевым в этой ситуации является то, что нацисты действовали против всех привычных форм поведенческой логики. Действуя в координате этой «контрлогики», «логики абсурда», они выиграли несколько лет. За эти годы они сумели построить Концентрационный мир, одержать ряд побед, совершить геноцид, прежде чем эта логика стала понятна и вместе с этим стало понятно, как организовать сопротивление.

Метод исторических аналогий делает данное предположение достаточно убедительным. В XIII веке монголы победили Европу и находящуюся на политическом и культурном подъеме Русь. Эта победа стала возможной не потому, что монголы были сильнее и в военном плане технологичнее европейцев, а Русь была раздроблена. Основной причиной стала логика их действий, которая была иррациональна для европейского сознания. Для средневекового рыцаря сражение было красивым поединком (любое сражение фактически распадалось на ряд турниров) и подчинялось определенным правилам: нельзя было занимать позицию более выгодную, нежели у противника, была система построения войск, традиции боя и т. д. Война же в целом была красивым и изящным приключением, стимулом для творчества скальда или миннезингера. Напротив, для монгольского воина война была кровавым столкновением, борьбой на уничтожение, в которой надо было победить любой ценой, не оглядываясь на условности. Из этого вытекала принципиально иная военная тактика, стратегия и многое другое, что приводило к победе.

В этой же логике в годы Гражданской войны в России Красная армия победила противостоявшие ей соединения белогвардейцев. Большевики предлагали крестьянам и солдатам то, чего у них не было: волю, землю и мир, риторика первых была понятна, доступна и привлекательна для вторых. Белогвардеец, в свою очередь, стремился вернуть мужика в хорошо известное последнему прошлое с барщиной и помещиком. У белогвардейцев в общем и целом были правила, в рамках которых они не могли совершить многие из тех жестокостей, которые легко совершали их противники, никаких правил не признававшие, если эти правила мешали победить.

Поэт и драматург М. Вольпин, проведший в заключении в Ухтпечлаге несколько лет, иллюстрировал такого рода «контрлогику» характерным примером из жизни: «Их везли в телячьем вагоне, человек тридцать столичных интеллигентов и восемь уголовников. У «политических» была с собой теплая одежда, еда на дорогу и все прочее, а у тех, разумеется, ничего. Урки сразу же выдвинули ультиматум – платить определенную дань. Интеллигенты взялись обсуждать это требование, и Вольпин дал совет: пойти на все их условия. Но большинство решило так: нас много, их мало, а потому ультиматум был отвергнут. В первую же ночь урки набросились на интеллигентов с железными прутьями, жестоко их избили и отобрали вообще все вещи. После этого «политические» принялись рассуждать, отчего они не смогли дать грабителям отпор, несмотря на внушительное численное преимущество. Вольпин говорил: – Я им тогда пытался объяснить. Наши возможности заведомо не равны. Я ради того, чтобы сохранить свой чемодан, урку не убью, не смогу убить. А он ради моего чемодана меня убьет, он с тем и идет. А потому исход всегда предрешен, всегда в его пользу»[597]597
  Ардов М. Все к лучшему. Воспоминания. Проза. М., 2006. С. 55.


[Закрыть].

Заключенные подходят к воротам концлагеря Терезиенштадт. 1942 г.

Нацистский режим в этой же координате своей логикой и последствиями действий на несколько лет обогнал привычные формы логики и схематизм поведения. «Только представим, – говорилось в секретном докладе об убийстве 5000 евреев в июне 1943 года, – что об этих событиях станет известно другой стороне и она будет их использовать. Вероятнее всего, такая пропаганда не будет иметь воздействия только потому, что люди, читающие и слышащие об этом, просто не будут готовы этому поверить»[598]598
  Цит. по: Арендт Х. Опыты понимания. 1930–1954. Становление, изгнание и тоталитаризм. М., 2018. С. 403.


[Закрыть]. О том, что нацисты в концентрационных лагерях говорили узникам, что, даже если последние выживут, их рассказам все равно не поверят, свидетельствуют многие уцелевшие заключенные. Расчет оказался верным: действия нацистов заставляли «противника» не верить, задавать вопросы и терзаться сомнениями, на которые уходило время и силы. Тем самым выигрывалось время для победы.

Недоумение, неверие, растерянность, необходимость осознать происходящее отмечены в воспоминаниях очевидцев. Киевлянка Ирина Хорошунова, услышав, что киевских евреев гонят в Бабий Яр, записала в дневнике: «Не знаю, что там. Одно знаю – происходит что-то ужасное, страшное, что-то невообразимое, чего нельзя ни понять, ни осознать, ни объяснить»[599]599
  Хорошунова И. Дневник киевлянки. URL: https://gordonua.com/specprojects/khoroshunova2.html.


[Закрыть]. Актриса Киевского театра драмы Д. Проничева, которая выжила во время расстрелов в Бабьем Яру, вспоминала, что, когда шла с тысячами евреев к месту казни, не верила в то, что гибель возможна, и задавалась вопросами: «Особенно странными были эти близкие пулеметные очереди. Она все еще не могла и мысли допустить, что это расстрел. Во-первых, такие огромные массы людей! Такого не бывает! И потом – зачем?!»[600]600
  Кузнецов А. Бабий Яр. Роман-документ. М., 2015. С. 127.


[Закрыть] Л. Лангфус приводит эпизод, которому был свидетелем, как некий молодой человек буквально на пороге газовой камеры воззвал: «Братья-евреи! Не верьте, что вас ведут на смерть. Невозможно помыслить такое, чтобы тысячи невинных людей вели вдруг на ужасную смерть. Это исключено, на свете не может быть такого жестокого, дрожь наводящего злодейства. Те, кто сказал вам это, определенно имеют какую-то цель»[601]601
  Полян П. Жизнь и смерть в Аушвицком аду. Центральные документы Холокоста. М., 2018. С. 429.


[Закрыть]. «Прибывшие не чувствовали за собой никакой вины. Не понимали, что с ними происходит»[602]602
  Живульская К. Я пережила Освенцим. URL: http://militera.lib.ru/memo/other/zywulska_k01/text.html.


[Закрыть], – вспоминала бывшая узница К. Живульская.

Х. Арендт, оказавшаяся сторонним наблюдателем, вспоминала, что даже ей понадобилось время, чтобы осознать происходящее: «Мы узнали про Освенцим в 1943 году. И мы сначала не поверили, потому что с военной точки зрения это было ненужно и необоснованно. Мой муж – бывший военный историк, он понимает что-то в этом деле. Он сказал, не будь легковерной, не принимай эти истории за чистую монету. Они не могут зайти так далеко»[603]603
  Арендт Х. Опыты понимания. 1930–1954. Становление, изгнание и тоталитаризм. М., 2018. С. 76.


[Закрыть]. При этом нередко, даже когда происходящее становилось очевидным, ясности не наступало, так как понимание происходящего было равносильно потере рассудка. «Я думал о том, что жгли живых, и говорил себе: нет, невозможно, иначе бы я рехнулся», – вспоминал Э. Визель[604]604
  Визель Э. Ночь. М., 2017. С. 17.


[Закрыть].

С этой вывернутой наизнанку логикой узникам и наблюдателям приходилось сталкиваться и в деталях. Одной из таких деталей был уже упоминавшийся лозунг «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»), сознательно размещенный именно на главных воротах Освенцима, Заксенхаузена, Терезина и Гросс-Розена, а не на каком-либо здании внутри лагеря. Таким образом, он мог быть прочитан только с внешней стороны. То есть он был обращен к тем, кто входит, а не к тем, кто внутри. Этот лозунг был знаком двух параллельных миров, существовавших в Концентрационном мире: мира эсэсовцев и мира заключенных. Каждый из этих миров воспринимал лозунг в своем языке, и в обоих случаях он выглядел абсурдом и уводил человека за пределы реальности.

Узник, только попавший в лагерь и прочитавший лозунг снаружи, воспринимал его как указание на то, что, трудясь честно, можно освободиться из лагеря, и это поддерживало в нем иллюзии ровно столько времени, сколько требовалось для его переработки лагерной средой. Узник Освенцима П. Леви, «читавший» этот лозунг изнутри, расшифровывал его с позиции эсэсовцев совершенно иначе: «Работа – это наказание и страдание, и это не для нас, героев и лучших людей Рейха. Это для вас, врагов Рейха. И единственная свобода, которая вас ожидает, – это смерть». Эта позиция совпадала и с позицией старых узников. Далее Леви пишет: «Если бы фашизм победил, то эта надпись была бы на любом рабочем месте»[605]605
  Levi P. The black hole of Auschvitz. Cambrige, 2016. Р. 8–9.


[Закрыть]. Это один из самых характерных примеров. В целом же почти каждая деталь Концентрационного мира, почти каждая подробность его жизни и быта вызывала вопросы: «Что это?», «Для чего это?», «Какой в этом смысл?», «Что это значит на самом деле?».

Поиск ответов на эти вопросы парализовывал способность к осмысленному существованию, что вызывало страх и подавляло волю массы обреченных. Рассматривая эту проблему, важно подчеркнуть, что речь идет именно о массе. Воля (как и храбрость) – это свойства, проявляющиеся лишь в субъектах, то есть эти свойства первичны только в индивидууме. Масса не обладает волей, а если и обладает, то «вторичной», то есть либо привнесенной извне, либо воспроизведенной изнутри, из самой массы, кем-либо из своих членов, преодолевших способность массы поглощать индивидуальность и уникальность. Таким образом, нацистам достаточно было создать массу и парализовать ее террором и страхом, к которым масса чрезвычайно восприимчива, чтобы контролировать и подчинять сравнительно небольшими силами большое количество людей.

Для понимания и осознания происходящего, для того, чтобы нашлись правильные ответы на указанные вопросы, потребовалось продолжительное время даже для тех, кто находился в лагерях. Именно поэтому все масштабные восстания в концентрационных лагерях произошли не раньше 1943 года. В Треблинке и Собиборе – в 1943 году, в Освенциме – осенью 1944 года, в Маутхаузене – в начале 1945-го, в Бухенвальде – весной 1945-го. При этом важно помнить, что даже после того, как ужасы лагерей стали хорошо известны (во многом это произошло благодаря усилиям Я. Карского (Козелевского), узника Варшавского гетто и лагеря в Избице, который привез в Лондон и Вашингтон доказательства тотального истребления людей, которое совершалось в лагерях), далеко не у всех сторонних наблюдателей это осознание наступило. Во многом именно этим объясняется то, что авиация союзников не бомбила лагеря смерти, хотя о том, что там происходило, было известно уже в конце 1943 – начале 1944 года. Общественное сознание, традиционно более консервативное, чем сознание отдельного индивида, цеплялось за привычные формы восприятия реальности. Именно это сопротивление сказывалось потом десятки лет на отношении к бывшим узникам и на решении вопроса о воздаянии.

Поиски смысла

Парадоксально, но факт: при подавляющей грандиозности Концентрационного мира и тотальной обреченности его обитателей попытки освобождения из него были почти ничтожны. Причем большинство из тех немногих, кто был способен к сопротивлению, уже имело внутренний опыт сопротивления и не принадлежало полностью к западноевропейской культуре. Так, первый с момента основания лагеря побег из Бухенвальда совершил русский узник, восстание в Освенциме организовала зондеркоманда, состоящая из евреев, а в Треблинке, Маутхаузене и Собиборе – советские военнослужащие (руководитель восстания в Собиборе А. Печерский также был евреем). И для тех и для других характерно было ощущение особого внутреннего единства и принадлежности к мощной объединяющей идее – религиозной или социально-политической, – лежащей за пределами западноевропейской аксиологической системы.

Что касается собственно человека Западной Европы, то для него Концентрационный мир явился тотальной катастрофой, парализовавшей волю к сопротивлению. Одна из причин этой катастрофы коренилась в том, что начиная с середины XIX столетия Западная Европа религиозно, духовно разоружала себя через либеральную протестантскую теологию, через рационализм Л. Фейербаха, через «смерть Бога» Ф. Ницше, через пессимизм А. Шопенгауэра, через уже упоминавшееся «христианство без религии» Д. Бонхеффера. В результате опыт религиозного осмысления цивилизационных и жизненных катастроф и представления о бессмертии, о реальности жизни за порогом смерти были утрачены.

Мир отныне осмыслял и объяснял научный рационализм (Германия в первой трети ХХ столетия была одним из мировых научных центров, а немецкий язык был языком мировой науки), и, когда возник Концентрационный мир, большинство его обитателей оказались совершенно беззащитны. Освобождение из плена рационалистических идей запоздало произошло только в лагере. «Рационально-аналитическое мышление в лагере не только не помогало, но вело прямиком к трагической диалектике саморазрушения. Во-первых, интеллектуал не мог, не умел так просто, как неинтеллектуал, принять к сведению невообразимое. Наработанный навык ставить под вопрос явления повседневной жизни не позволял ему просто согласиться с лагерной действительностью, потому что она слишком резко противоречила всему, что он до сих пор считал возможным и приемлемым…» – констатировал П. Леви[606]606
  Амери Ж. По ту сторону преступления и наказания. Попытки одоленного одолеть. М., 2015. С. 32–33.


[Закрыть].

В свою очередь, вера, дававшая возможность усилить себя в условиях беспрецедентного давления в противовес интеллекту, который ослаблял выживаемость, создавала, по точному определению М. Мамардашвили, «индивидуальные точки необратимости, в противодействие которых упирался обратный процесс распада и разрушения»[607]607
  Мамардашвили М. Сознание и цивилизация. СПб., 2018. С. 89.


[Закрыть]. Исследователями концлагерей и очевидцами было замечено, что люди, даже совершенно немощные телом, но имевшие духовную опору, лучше переносили лагерную жизнь и чаще оставались в живых, чем физически сильные натуры.

Комендант Освенцима Р. Хёсс вспоминал, как вели себя в лагере Свидетели Иеговы: «Для них не существовало начальства, они признавали единственным начальником только Иегову… Айке много раз приговаривал их к телесным наказаниям за нарушение дисциплины. Они выносили наказания настолько страстно, что трудно было поверить своим глазам. Они казались какими-то извращенцами. Они просили коменданта о дальнейших наказаниях, чтобы пуще прежнего свидетельствовать о своей идее, об Иегове. После медицинского освидетельствования, которого они ждали, как никакие другие заключенные, и от которого они категорически отказались, – отказались даже подписываться под бумагой военного ведомства, – РФСС также приговорил их к смерти. Когда им об этом сообщили, они были вне себя от радости, они не могли дождаться часа экзекуции. Снова и снова они заламывали руки, с восторгом смотрели на небо и непрерывно кричали: «Скоро мы будем у Иеговы, какое счастье, что мы избраны для этого». Еще за несколько дней до того они присутствовали при экзекуции их братьев по вере, где их едва можно было удержать. Они хотели быть расстрелянными вместе с ними. Едва ли таких одержимых можно было найти где-либо еще. К своей экзекуции они бежали чуть ли не рысью. Они стояли у деревянной стены пулеуловителя с просветленными, восторженными лицами, на которых уже не было ничего земного. Такими я представлял первых мучеников-христиан, которые ожидали растерзания дикими зверями на арене. Они шли на смерть с совершенно светлыми лицами, подняв кверху глаза, сложив руки в молитве, с высоко поднятыми головами. Все, кто видел эту смерть, были ошеломлены. Смущена была даже команда исполнителей»[608]608
  Комендант Освенцима. Автобиографические записки Р. Гесса. URL: http://www.e-reading.club/chapter.php/1003046/10/Gess_Rudolf_-_Komendant_Osvencima._Avtobiograficheskie_zapiski_Rudolfa_Gessa.html.


[Закрыть].

Представители традиционных конфессий также демонстрировали стойкость, верность религиозным идеалам, смирение и терпение. Когда на Йом-кипур[609]609
  В иудаизме самый главный праздник, день покаяния и отпущения грехов. В этот день соблюдается строгий пост.


[Закрыть] в Освенциме эсэсовцы разожгли посреди двора костер, пожарили свинину и предложили евреям поесть, никто из умирающих от голода и болезней евреев не подошел к еде[610]610
  Холден В. Дети лагерей смерти. Рожденные выжить. URL: https://topreading.ru/bookread/25824-vendi-xolden-deti-lagerei-smerti-rozhdennye-vyzhit/page-43.


[Закрыть]. Один из свидетелей вспоминал польского священника М. Бинкевича, умершего в Дахау: «Неизменно сосредоточенный, он пользовался каждой свободной минутой, чтобы молиться. До постели он добирался зверски избитым, в жалком виде, но все равно молился, и я, пока не засыпал, слышал, как он все еще шептал свои молитвы»[611]611
  Цит. по: Риккарди А. Век мученичества. Христиане двадцатого столетия. М., 2018. С. 192.


[Закрыть]. Униатский украинский священник Е. Ковч писал из лагеря Майданек тем, кто пытался его освободить: «Я благодарю Бога за Его доброту ко мне. За исключением рая, это единственное место, где я хочу быть. Здесь мы все равны: поляки, евреи, украинцы, русские, латыши и эстонцы. Я единственный священник между ними. Даже не могу себе представить, как здесь будет без меня. Здесь я вижу Бога, который является один для всех нас, невзирая на наши религиозные различия… Они умирают по-разному, и я помогаю им пройти этот маленький мостик к вечности. Разве это не благословение? Разве это не величайшая корона, которую Бог мог положить на мою голову? Это действительно так. Я благодарю Бога тысячу раз в день за то, что послал меня сюда. Я больше Его ни о чем не прошу»[612]612
  Ковч Е. Письмо священника из концлагеря. 1942 г. URL: https://isralike.org/2017/04/24/емельян-ковч-письмо-священика-из-конц/.


[Закрыть].

Ксендз Ю. Цебуля в лагере Маутхаузен по ночам тайно совершал литургию, а французский священник Эдмунд оттолкнул эсэсовца, избивавшего ногами упавшего на землю узника, чтобы иметь возможность отпустить последнему грехи, за что отца Эдмунда по приказу охраны забили камнями другие заключенные. Лютеранский пастор П. Шнайдер, находясь больше года в одиночной камере Бухенвальда за отказ салютовать Гитлеру, при любой возможности громко проповедовал через окно и каждый раз, произнеся всего лишь несколько слов, подвергался жестоким истязаниям, но не прекращал проповеди[613]613
  Цит. по: Риккарди А. Век мученичества. Христиане двадцатого столетия. М., 2018. С. 192.


[Закрыть]. И. Фондаминский, заключенный лагерей Руалье, Дранси и Освенцима, уже в лагере был крещен в православие и, по одной из версий, был насмерть забит охраной за то, что вступился за еврея[614]614
  Щербатов А.П., Криворучкина-Щербатова Л. Право на прошлое. М., 2005. С. 386.


[Закрыть].

Один из наиболее известных примеров стойкости верующего в лагере – поведение и образ жизни в лагерях священника отца Дмитрия Клепинина и монахини Марии (Скобцовой). Дмитрий Клепинин, оказавшийся в лагерях Руалье и Дора (филиал лагеря Бухенвальд), активно поддерживал других заключенных, сменил знак F на одежде, означавший принадлежность к Франции, на SU – знак узника из СССР, чтобы принимать те же страдания, что и советские заключенные, которых истязали сильнее. Когда один из узников, который занимался распределением на работы, пытался спасти священника от тяжелого труда как человека в возрасте (Клепинин выглядел дряхлым стариком), отец Дмитрий на вопрос эсэсовца о возрасте честно назвал свои истинные годы (ему было всего 39 лет) и был оставлен на тяжелых работах. Умирая на бетонном полу и будучи не в состоянии двигаться, отец Дмитрий попросил находившегося рядом узника поднять ему руку и перекрестить себя[615]615
  Шкаровский М. Холокост и Православная церковь. М., 2016. С. 123–124.


[Закрыть].

Монахиня Мария (Скобцова) была арестована и помещена в Равенсбрюк за помощь евреям. «Оказавшись в лагере, она целиком обернулась к бедам и нуждам окружающих ее заключенных, – пишет ее биограф К. Кривошеина. – Более того, несмотря на повседневные лагерные ужасы, она находила слова утешения для других, сохраняла веселость, шутила и никогда не жаловалась. В лагере ей удалось устраивать настоящие «дискуссии», окружив себя самыми разными по возрасту и вере людьми, которые вспоминали, что «…она помогала восстановить нам утраченные душевные силы, читала нам целые куски из Евангелия и Посланий»[616]616
  Кривошеина К. Мать Мария (Скобцова). Красота спасающая. URL: http://mere-marie.com/creation/beauty-saving/.


[Закрыть]. На Пасху 1944 года она, чтобы создать праздничное настроение, украсила окна барака вырезками из бумаги, вышивала иконы нитками, добытыми из обмоток электрических проводов. «Она никогда не бывала удрученной, никогда не жаловалась, – вспоминала одна из узниц. – Она была веселой, действительно веселой. У нас бывали переклички, которые продолжались очень долго. Нас будили в три часа ночи, и нам надо было ждать под открытым небо, пока все бараки не были пересчитаны. Она воспринимала все это спокойно и говорила: «Ну вот, и еще один день проделан. И завтра повторим то же самое. А потом наступит один прекрасный день, когда всему этому будет конец»[617]617
  Цит. по: Гаккель Сергий., прот. Мать Мария. М., 1993. С. 150–151.


[Закрыть]. Монахиня Мария (Скобцова) погибла в газовой камере за несколько дней до освобождения лагеря. Существует версия, что она заменила собой обреченную на смерть в камере еврейскую девушку, поменявшись с ней одеждой.

Мать Мария (Скобцова)

Вера в условиях лагеря наполняла особым смыслом детали, фрагменты почти разрушенной религиозной среды и быта (четки, крестики, рисунки, тайно изготовленные литургические предметы, случайные изображения святых и т. д.), которые с помощью веры вырастали до масштабов целого. Вера имела опору именно в этих деталях, в условиях невероятного внешнего давления узникам важно было их постоянно видеть перед собой и осязать. Поэтому пребывание верующего в лагере, в условиях почти полной невозможности чтения текстов, ослабления физических и духовных сил, обостряло визуальность и осязательность, теофания подменялась иерофанией. То есть невозможность из-за страданий, тяжелого труда, истязаний, голода увидеть Бога апофатически, в молитвенном опыте, приводила к тому, что усиливалось стремление видеть и осязать Бога и святых, воплощенных и явленных в конкретных предметах, катафатически, телесно.

Польские и галицийские евреи в Майданеке хранили как великую святыню чудом попавший в лагерь тфилин[618]618
  Майданек. Сборник материалов и документов. М., 2020. С. 249. Тфилин – важный элемент молитвенного облачения еврея, представляющий собой кожаную черную коробочку, содержащую написанные на пергамене отрывки из Торы.


[Закрыть]. Польский священник Владислав Демский был замучен в Заксенхаузене за отказ осквернить четки, а итальянский священник Анжели сравнивал лагерь с литургическими сосудами: «Этот кишащий людьми лагерь был как большой дискос, более драгоценный, чем все золотые дискосы наших церквей. Он был словно жертвенная чаша, наполненная всеми ужасными страданиями мира, и мы поднимали ее к небу, моля о милости, прощении и мире»[619]619
  Цит. по: Риккарди А. Век мученичества. Христиане двадцатого столетия. М., 2018. С. 197.


[Закрыть]. То есть лагерь, место тотального уничтожения, для верующего семиотически умещается в евхаристическую чашу – место всеобщего единения, а сама чаша разрастается до масштабов лагеря, и из нее верующие причащаются страданий, мучений и скорби Христа. В этих условиях любой жест, действие, слово становятся сакральными, сотериологическими, приобретают исповеднический, литургический характер.

«Религиозная вера, – писал Ж. Амери, – в решающие моменты оказывала им (верующим. – Б.Я.) неоценимую помощь, тогда как мы, скептики-гуманисты, напрасно взывали к своим литературным и художественным кумирам… Они держались лучше и умирали достойнее, чем их бесконечно более образованные и искушенные в тонкостях мышления неверующие или аполитичные товарищи»[620]620
  Амери Ж. По ту сторону преступления и наказания. Попытки одоленного одолеть. М., 2015. С. 37.


[Закрыть]. Это было связано и с тем, что религиозная вера создавала выбор, давала стереоскопический взгляд на мир, каким бы этот мир ни был. Возможность любого, самого незначительного, выбора между действием по собственной воле или по принуждению, стремление создать ситуацию, разрешимую только через выбор, создавали «чувство укрытости» (Д. Бонхеффер), пространство, где локализовалось личностное начало, которое и создавало ощущение жизни. Э. Эгер вспоминает, как, умирая от голода в Освенциме и встав перед необходимостью есть траву, она решила «занять свой разум выбором. Одна травинка или другая. Есть или не есть. Съесть вот эту травинку или вон ту»[621]621
  Эгер Э.Е. Выбор. О свободе и внутренней силе человека. М., 2020. С. 93.


[Закрыть]. Разум, интеллект, образованность, начитанность, то есть то, что прежде составляло фундамент и стержень жизни, служило источником благополучия и условием общественного положения, в лагере превратилось в главного врага заключенного, становилось одним из ключевых факторов, ведущих человека к гибели. Прежде всего потому, что не предполагало выбора, – все, находящееся за пределами этих категорий и качеств, представлялось невозможным по определению.

Следует отметить, что некоторым узникам удавалось именно с помощью прежних увлечений, науки и былых профессиональных навыков, с помощью выбора между собой прежним и собой настоящим сохранить внутреннюю самостоятельность и способность мыслить, искать ответы на вопрос о произошедшей катастрофе не в реальности концентрационного лагеря, а в чем-то ином. Так, молодая девушка Р. Клюгер на многочасовых поверках в Терезиенштадте читала про себя баллады Шиллера и другие стихи. Психиатру В. Франклу в том же лагере помогла выжить его врачебная деятельность. Б. Беттельгейм, как психолог, в Дахау находил силы и возможности анализировать происходящее и формировать в сознании схему будущей книги. Музыкант и композитор О. Мессиан в Шталаге VIII написал и исполнил (в мороз, на неисправных инструментах) одно из лучших своих произведений – квартет «На конец времен». Математик Я. Трахтенберг в Освенциме, постоянно занимаясь в уме сложением, делением и вычитанием цифр, придумал используемую и сегодня систему, позволяющую упрощенно осуществлять математические действия. Художник И. Бэкон в Освенциме делал наброски всего, что видел, и впоследствии его рисунки использовались во время судебных процессов над нацистскими преступниками. Члены зондеркоманды Освенцима находили время и силы делать записи о происходящем, причем эти записи отличает великолепная форма изложения и прекрасный язык, что свидетельствует о том, что эти обреченные люди сохраняли высокую письменную культуру и оставались верны литературным традициям прежней жизни. Однако этот «лагерный стоицизм» был тем исключением, которое лишь подтверждало всеобщее правило.

Во многом катастрофа ученых и интеллектуалов, оказавшихся в лагере, была связана еще и с тем, что европейское секулярное сознание осмысляло жизнь как необходимость достичь определенных высот в науке, культуре, общественной или политической жизни. Как только человек оказывался в лагере, все это не просто исчезало, но начинало мешать существовать. «Заключенные, особенно из тех, кто принадлежал ранее к среднему классу, пытались произвести впечатление на охрану своим положением, которое они занимали до ареста, или вкладом в развитие страны. Но любые попытки в этом направлении только провоцировали охрану на новые издевательства»[622]622
  Беттельгейм Б. Просвещенное сердце. URL: http://bookap.info/sociopsy/bettelgeym_prosveshchennoe_serdtse/gl30.shtm.


[Закрыть], – отмечал Б. Беттельгейм. Таким образом, жизнь обессмысливалась, что постоянно подчеркивалось окружающей действительностью.

Лагерная система, собственно, и была построена так, чтобы сознательно обессмыслить существование. Не случайно заключенных (особенно новичков, что важно) во всех лагерях постоянно заставляли выполнять откровенно бессмысленную работу. Г. Нуйокс, находившийся в заключении в Заксенхаузене, вспоминал, как эсэсовец внезапно заставил группу узников прекратить разравнивать расчищенный участок леса и вырыть на нем огромные ямы. «Вся наша работа до этого пошла прахом, она не имела ровным счетом никакого смысла», – вспоминал он[623]623
  Вахсман Н. КЛ. История нацистских концлагерей. М., 2017. С. 160.


[Закрыть]. «На территории лагеря, – свидетельствовал один из узников концентрационного лагеря Саласпилс, – нас поразило невиданное зрелище. Здесь вертелась живая карусель из заключенных. Узники с носилками бегом передвигались по большому кругу и безо всякой надобности на носилках переносили грунт с одного места на другое. Гестаповец следил презрительным взглядом за этим бессмысленным занятием и время от времени покрикивал: «Быстрее, быстрее!» И люди бежали. Потные, худые, измученные»[624]624
  Воспоминания бывшего узника концлагеря Саласпилс. URL: http://mywars.ru/vtoraja-mirovaja-vojna/vojna-glazami-ochevidcev/iz_vospominaniy_bivshego_uznika_konclagerya.html.


[Закрыть].

«На следующий день – это было воскресенье, – писала С. Посмыш, находившаяся в заключении в Освенциме, – я отправилась к баракам команд, работающих вне лагеря. Шел проливной дождь. Все заключенные убирали плац. Женщины накладывали грязь лопатами на носилки и несли за ворота. Бессмысленное занятие. Жидкая грязь стекала с носилок прежде, чем женщины успевали пройти полдороги. Я сказала об этом наблюдавшему за ними дежурному эсэсовцу. Он посмотрел на меня как на полоумную. Потом загоготал: «Вы, видно, новенькая…»[625]625
  Посмыш С. Пассажирка. URL: https://royallib.com/read/posmish_zofya/passagirka.html#122880.


[Закрыть] Именно на таких работах погибало больше всего заключенных – сознание бесконечности и абсолютной ненужности труда морально уничтожало человека еще до его физической смерти.

Кроме того, жизнь обессмысливалась еще и тем, что человек в лагере знал, что конец обязательно наступит, но не знал, когда именно. В связи с этим он не мог ничего планировать, рассчитывать, не был в состоянии ни на что опереться. Еще одна проблема заключалась в том, что страдание человека имеет смысл и может быть перенесено только тогда, когда смысл имеет его жизнь. Для человека религиозного страдание в лагере осмыслялось жизнью, выходящей за пределы земного существования, всем религиозным опытом человечества. Для человека нерелигиозного после исчезновения в лагере смысла жизни оставалось только страдание, усиленное во много раз, страдание, похожее на муки животного, которое не понимает, откуда берется страдание, зачем оно и как его прекратить. Таким образом, Концентрационный мир стал тупиком рационализма и апофеозом безрелигиозного мира.

По выражению В. Подороги, Концентрационный мир стал символом впервые явленного миру «Абсолютного Зла»[626]626
  Подорога В. Время после. Освенцим и Гулаг: Мыслить абсолютное зло. М., 2013. С. 22.


[Закрыть]. Провозгласив смерть Бога (и вместе с этим – его антипода, диавола, что видно по католическому и тем более протестантскому богословию, откуда диавол был почти полностью выведен, сделан предельно неконкретным), то есть абсолютного блага, Европа закономерно столкнулась с явлением Абсолютного Зла. В связи с этим перед теми, кто сохранял способность к мышлению в лагере, неизбежно возникал вопрос: «Можно ли постичь это зло, не прибегая к религиозным категориям?» Все происходившее в концлагерях было настолько непредставимо, что демонизация виновных происходила невольно, в результате чего возникала «апокалиптика концлагеря». И здесь европейское общественное сознание сталкивалось с неразрешимой задачей. Опыт религиозной оценки такого рода событий, как уже говорилось, был к середине ХХ столетия утрачен, а описать и постичь произошедшее в обычных категориях оказалось невозможно. Возникал «тупик непонимания», который парализовал волю заключенного и лишал его сил для сохранения жизни.

С другой стороны, для человека религиозного лагерь становился не доказательством небытия Бога (хотя очень многие в лагерях теряли веру), а раскрытием особого значения человека в мире. Луи Путрэн, французский священник, узник Освенцима, свидетельствовал, что именно в лагере в нем созрело сознание священной ценности человека: «В Освенциме… я был свидетелем презрения человека к человеку, унижения человека человеком… Я стремился быть благородным во всех моих человеческих поступках, даже в тех, в которых внешне нет ничего человеческого… Я поставил перед собой задачу проповедовать человека, без слов, только поступками. Позже я открыл, что это служение человека ставило меня в самое сердце священного»[627]627
  Рокуччи А. Христиане в концлагерях. Некоторые размышления о христианах в концлагерях: опыт коммунизма и нацизма. URL: http://pravmisl.ru/index.php?id=370&option=com_content&task=view.


[Закрыть].

Немаловажной в той трагической «секуляризации сознания», о которой шла речь выше, на наш взгляд, является роль М. Хайдеггера – применительно к данному сюжету речь пойдет о его роли как философа, а не как интеллектуала на службе у нацистского режима[628]628
  Подробнее о «нацистском» периоде жизни М. Хайдеггера см.: Кунц К. Совесть нацистов. М., 2007. С. 68–76. В целом роль М. Хайдеггера в легитимизации и поддержке нацистского режима нельзя считать случайной и незначительной. С. Лем дает в связи с этим очень точную и строгую оценку М. Хайдеггера: «Хайдеггер был философом. А тот, кто занимается природой человеческого бытия, не может молча пройти мимо преступлений нацизма. Если бы Хайдеггер счел, что они относятся к «низшему» уровню бытия, то есть носят чисто уголовный характер, выделяющийся единственно степенью, в которую их возвела мощь государства, и заниматься ими ему не пристало по тем же самым причинам, по каким философия не исследует уголовные убийства, ибо ее предмет далек от предмета криминалистики, – если, повторяем, Хайдеггер счел именно так, он либо слепец, либо обманщик. Тот, кто не видит внекриминального значения преступлений нацизма, умственно слеп, то есть глуп; а какой из глупца философ, хотя бы он мог даже волос расщепить натрое? Если же он молчит, чтобы не говорить правды, он изменяет своему призванию. В обоих случаях он оказывается пособником преступления – разумеется, не в замысле и выполнении, такое обвинение было бы клеветой. Пособником он становится как попуститель, пренебрежительно отмахиваясь от преступления, объявляя его несущественным, отводя ему – если вообще отводя – место где-то в самом низу иерархии бытия. То, что человеку по имени Хайдеггер вменяли в вину поддержку, которую он лично оказал нацистской доктрине, в то время как его сочинениям, глухим ко всему, касающемуся нацизма, этот упрек адресован не был, подтверждает существование заговора совиновников. Совиновны все те, кто готов приуменьшить ранг преступлений нацизма в иерархии человеческого бытия». См.: Лем С. Провокация. URL: https://booksonline.com.ua/view.php?book=26145&page=11.


[Закрыть]. Именно с работами М. Хайдеггера многими интеллектуалами связывался «конец метафизики», то есть если Ф. Ницше заявил о «смерти Бога», то М. Хайдеггер это обосновал. Однако в контексте рассматриваемого сюжета необходимо обратить внимание на базовое положение М. Хайдеггера, касающееся бытия. Поставив вопрос о природе бытия и отказавшись от метафизического понимания последнего, М. Хайдеггер пришел к выводу, что бытие необходимо понимать не как объективную структуру, постигаемую разумом в целости, а как событие[629]629
  Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993.


[Закрыть]. То есть, как писал Д. Ваттимо, «бытие открывается нам не как нечто стабильное, вечное и т. д., но бытие – это лишь то, что время от времени случается в своей событийности»[630]630
  Ваттимо Д. После Христианства. М., 2007. С. 27–30.


[Закрыть]. В результате происходит «ослабление бытия», оно становится крайне неустойчивым и значение начинают приобретать вещи временные, сиюминутные.