Текст книги "Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия"

Заключение

Нацистский Концентрационный мир просуществовал всего 12 лет, но те вопросы, которые были им поставлены, очевидно, никогда не будут разрешены, оставаясь постоянным предметом споров и дискуссий. И прежде всего вопрос о самой возможности понимания произошедшего. Выше говорилось о том, что исчерпывающее понимание того, что происходило в нацистских концентрационных лагерях, затруднительно, а с течением времени, очевидно, станет практически невозможным. Однако стремиться понять то, что происходило, необходимо хотя бы для того, чтобы данная тема не оказалась в забвении, так как говорить о том, что произошло, означает помнить. То есть сохранять память через нарратив.

Предпосылки создания Концентрационного мира сложились сразу после окончания Первой мировой войны, стремление к реваншу после унижения, нанесенного целой нации Версальским миром, оказалось настолько сильным, что подчинило себе здравый смысл и чувство самосохранения. Грандиозная задача требовала не менее грандиозных жертв, которые не только служили наглядным свидетельством того, что задача действительно не имеет себе равных, но и служили наглядным свидетельством того, что власть не остановится ни перед чем для того, чтобы достичь поставленных целей. Многие очевидцы происходящего предчувствовали, что может быть дальше (М.Р. Хессе, Э. Фридрих, А. Ганс, Ф. Кафка и др.), однако эти предчувствия и предостережения уже не могли ни на что повлиять.

В итоге возникает система концентрационных лагерей, которые сложились в государство в государстве, структуру, обладающую территорией, городами, экономикой, культурой, на которой держалась нацистская Германия. Столицей этого государства стал лагерь смерти Освенцим (Аушвиц), расположение которого точно отражало стратегию территориального расширения Германии и место населения покоренных государств в ней.

Ключевым принципом существования этого государства в государстве становится насилие в самых различных (открытых и скрытых) формах, главный инструмент переописания мира в новых категориях. Открытое насилие было способом подчинения человека системе и самому себе, прежде всего своему телу, предельно актуализированному с помощью боли и страха. Скрытое насилие, заключенное в самой архитектуре, обстановке, системе лагеря, превращало желание «быть сытым», «быть одетым», «быть живым» в основной императив жизни, то есть узник постоянно пребывал в состоянии становления, никогда не имея благодаря насилию возможности завершить этот процесс.

На воссоздание, подпитку насилия и воспроизводство боли и тотальности были направлены все существующие в Концентрационном мире практики. Постоянное обнажение узников приводило к тотальной беззащитности, замена имени на номер имела своим следствием тотальное стирание личности, пища и ее прием в лагерях вызывали тотальный голод, полностью завладевающий человеком, формы взаимоотношений непосредственно между узниками и между узниками и эсэсовцами приводили к тотальному одиночеству. Итогом всех этих процессов тотального расчеловечивания становились мусульмане – узники, находившиеся в ранее неизвестном биологическом состоянии, не осознававшие себя и пребывавшие между жизнью и смертью.

Важнейший вопрос, который в наши дни приобретает особую актуальность, касается психологии тех, кто осуществлял массовые убийства. Что собой представляют те люди, которые осуществляли программы геноцида, люди, благодаря которым погибли миллионы узников? Для автора настоящей работы, следом за Ж. Амери, Е. Факенхаймом, И. Кертесом, С. Жижеком, становится очевидным, что от концепции «банальности зла», принадлежащей Х. Арендт, необходимо освободиться, так как эта концепция не только лишает ее сторонников возможности понимания психологии убийц, но и служит их оправданием, делая всех окружающих «недиагностированными палачами».

Концентрационный мир был системой, действовавшей в логике абсурда и оттого не распознаваемой в течение долгого времени с позиций обычной логики, совершенно новым политическим и социологическим явлением, не имевшим аналогов в мировой истории. Эта система была заключена в особую лингвистическую и понятийную форму, которая выглядела как сочетание молчания, лексики, голоса и жеста. Основные понятия этого мира выражались через «язык эвфемизмов», смысл которого был в полной мере доступен только «посвященным». Тоталитарный по сути язык переописывал реальность Концентрационного мира и стирал внутреннее сопротивление, являющееся естественной реакцией на массовые убийства.

Главным итогом пребывания в нацистском концентрационном лагере становилась смерть. Смерть не в общепринятом смысле, а «постсмерть», «смерть за пределами смерти», как глобальное, онтологическое небытие, тотально отвергающее все предыдущее бытие и оставляющее вместо него абсолютную пустоту, которая подчеркивалась уничтожением тела и превращением его в пепел. Именно тотальная, растянутая во времени смерть маркировала Концентрационный мир как профаническое, пустое пространство, откуда все живое и человеческое было вынесено.

Безусловно, такое сложнейшее, обширное, разноплановое, «уникально уникальное» явление, как Концентрационный мир, невозможно уместить в описанную выше схему, находящуюся в координате «селекция – безысходность – ужас – голод – труд – насилие – смерть», так как этот мир был слишком велик и разнообразен. Не все заключенные воспринимали лагерь только как место страданий и гибели – для некоторых узников (очень немногих, но тем не менее) Концентрационный мир парадоксальным образом стал местом раскрытия собственных возможностей и собственной идентичности, как, например, для уже упоминавшейся узницы Терезиенштадта, Освенцима и Гросс-Розена Р. Клюгер. Именно в заключении она ощутила себя еврейкой, получила возможность вступить в общение с яркими людьми, оказавшимися в лагерях, почему и называла время, проведенное за колючей проволокой, «блистающими годами»[830]830
  Klüger R. Still Alive. New York: Feminist Press, 2001.


[Закрыть]. Знаменитый французский философ Э. Левинас, проведший в Шталаге XI-B (Фалингбостель) пять лет, много читал, ему даже удавалось писать, поэтому он отмечал, что «с точки зрения культурной жизни это время нельзя считать потерянным»[831]831
  Цит. по: Ямпольская А. Эмманюэль Левинас. Философия и биография. Киев, 2011. С. 184.


[Закрыть].

Формально единое сообщество узников лагерей на самом деле имело сложную социальную и имущественную стратификацию. Было много тех, кто служил администрации и отдельным эсэсовцам в различных должностях и имел возможности, немыслимые для основной массы заключенных. «Громадная пропасть, – пишет Б. Каутский, проведший в лагерях почти семь лет, – отделяла в Освенциме маленького узника, кандидата для отправки в крематорий, от сытого, хорошо одетого заключенного, который жил полной жизнью, делясь с эсэсовцами добычей, взятой у убитых евреев»[832]832
  Kautsky B. Teufel und Verdammte. Erfahrungen und Erkenntnisse aus sieben Jahren in deutschen Konzentrationslagern. Zürich: Büchergilde Gutenberg, 1946. Р. 345.


[Закрыть]. Многие заключенные пристраивались на «хлебные» или более или менее спокойные места, например в лазарет, команду «Канада», или занимались разбором вещей на рампе после селекций. У всех этих «привилегированных» узников были послабления в режиме (в Освенциме они могли носить длинные волосы, иметь часы и даже совершать (в сопровождении охраны) прогулки в штатском за пределами лагеря)[833]833
  Освенцим. Гитлеровский лагерь массового уничтожения. Варшава, 1978. С. 62.


[Закрыть], у них часто имелся широкий доступ к любой еде, одежде и ценностям, которые не только не сдавались эсэсовцам, потреблялись и использовались, но и пускались в оборот на «черных рынках» лагерей – рынках, которые в значительной степени поддерживали существование узников.

На этих рынках, которые занимали значительное место в общей системе экономики Концентрационного мира, можно было выменять на ценности еду и напитки не только у узников, но и у охраны. «Потом меня перевели на работу получше, – вспоминал узник Треблинки С. Вилленберг. – Наша группа выходила из лагеря – в лесу мы собирали сосновые ветки. Их потом вплетали между колючей проволокой, чтобы скрыть то, что происходит в отдельных секторах лагеря. Эта работа помогла мне. У нас было лучше питание, и мы могли «вести торговлю» с украинскими охранниками. Несмотря на запрет, нам, конечно, иногда удавалось спрятать какие-то ценности после транспортировки. Это были большие деньги. И их потом можно было обменять. Мы выходили из лагеря, украинский надзиратель снимал свою шапку и говорил: «Rebjata, děngi». Мы бросали ему туда что-то, а он приносил нам поесть. Мы все съедали вместе, иногда даже пили водку. Что-то нам удавалось пронести среди веток в лагерь. Интересно, что нас при возвращении никто никогда не проверял»[834]834
  Вилленберг С. Воспоминания о Треблинке. URL: https://inosmi.ru/world/20130920/213082318.html.


[Закрыть].

До кого-то доходили продуктовые посылки из внешнего мира (их разрешили только в конце 1942 года)[835]835
  Право на посылки не распространялось на советских военнопленных, евреев и заключенных, чьи семьи проживали в освобожденных районах.


[Закрыть], позволявшие поддерживать приемлемый уровень жизни: «Я в то время уже регулярно получала посылки и могла отчасти утолить дикий послетифозный аппетит»[836]836
  Живульская К. Я пережила Освенцим. URL: http://militera.lib.ru/memo/other/zywulska_k01/text.html.


[Закрыть], – вспоминала К. Живульская. Некоторые узники работали на подсобных хозяйствах и в домах у функционеров лагерей, где были сравнительно щадящие, а иногда и вполне комфортабельные условия. Многие узники изготавливали различные поделки: браслеты, портсигары, трубки и т. д. Существовали и различные формы «досуга» узников, вплоть до «вечеров с песнями и иногда даже танцами»[837]837
  Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки. М., 2019. С. 71.


[Закрыть]. «Втайне мы устраивали вечера, – вспоминал узник лагеря Клоога Зайнтрауб. – На них выступали артисты Блязер, Ротштейн, Розенталь, Думаркин, Фин, Познанский, Мотек, Кренгель и другие. Мы устраивали беседы о политическом положении, о положении на фронтах и так далее. Вопреки всем предписаниям мы ухитрялись раздобывать газеты и обсуждали их»[838]838
  Черная книга / Под ред. В. Гроссмана, И. Эренбурга. М., 2015. С. 565.


[Закрыть]. Иногда такого рода концерты были «официальными» – в Маутхаузене в воскресенье в бараках администрация разрешала выступать лагерному оркестру[839]839
  Сахаров В. В застенках Маутхаузена. М., 1962. С. 44.


[Закрыть]. В женской зоне Майданека создали «радио Майданека» – «импровизированные утренние и вечерние представления, имитирующие радиоэфир, где через бумажный рупор с третьего яруса нар в полушутливой форме рассказывалось о лагерном распорядке и различных происшествиях»[840]840
  Майданек. Сборник материалов и документов. М., 2020. С. 67.


[Закрыть]. Некоторые лагеря посещали представители Красного Креста, которые помогали многим узникам выжить.

Однако эти детали не выбиваются из общей картины Концентрационного мира, а только дополняют ее, подчеркивают ее гротеск, так как в значительной степени именно «привилегированные» категории узников поддерживали в функциональном состоянии систему лагерей, поскольку с момента перехода из обычного состояния в привилегированное эта система становилась для «избранных» выгодной и они были заинтересованы в ее сохранении. Так, когда в начале 1943 года иссяк поток поездов с евреями в Треблинку, среди заключенных, работавших на разборке личных вещей после уничтожения вновь прибывших, начался голод (ранее его не было, так как эти заключенные кормились за счет еды, привозимой очередной партией обреченных) и «ожидание нового эшелона оказалось сопряжено с надеждами его утолить и тем самым выжить»[841]841
  Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы. М., 2021. С. 53.


[Закрыть].

Привилегированными становились те, кто, будучи насильно всаженным в почву Концентрационного мира, сумел в нее не только врасти, но и начать развиваться с ее помощью. Мнение «привилегированных» в значительной степени формировало «общественное мнение» лагеря, которое, интериоризируясь, изнутри бессознательно подавляло способность к самостоятельному мышлению и образу действий у основной массы узников. Таким образом, не столько действия эсэсовцев, сколько поступки именно «привилегированных» узников, энергия отталкивания лагерных «социальных страт» становились одним из основных источников насилия и одной из ведущих причин смерти заключенных.

Крушение Концентрационного мира не принесло выжившим узникам ожидаемой свободы. Тотальная деаксиологизация жизни не давала возможности выжившим вернуться к полноценной жизни, так как единственно достоверным опытом становились годы, проведенные в заключении. Попытки призвать виновных к ответственности наталкивались не только на отсутствие чувства вины у убийц, их пособников и руководителей и не только на наличие чувства вины у узников и нежелание государства всерьез заниматься этими проблемами, но и на непонимание самих узников, в каких формах должна быть воплощена эта ответственность. Поэтому главным итогом стремления узников к возмездию стала концепция «коллективной вины» немецкого народа, концепция, которая вызывала сомнения в своей целесообразности даже у некоторых узников и которая сегодня стремительно уходит в прошлое. Именно Концентрационный мир поставил перед Европой проблемы вины, искупления, возмездия, забвения, исторической памяти, и дискуссии на эту тему, особенно сегодня, когда бывших узников лагерей почти не осталось в живых, идут особенно активно.

Следствием Концентрационного мира стал межпоколенческий конфликт, особенно ярко проявившийся в 1960-х годах, когда в активную жизнь вступило первое послевоенное поколение, обнаружившее, что их родители виновны в произошедшем. «Наиболее чувствительные из молодых немцев начали подозревать почти в каждом человеке старшего возраста нацистского преступника и каждого человека считать способным на преступление»[842]842
  Нитхаммер Л. Вопросы к немецкой памяти. Статьи по устной истории. М., 2012. С. 480.


[Закрыть]. Они задавали своим родителям главный вопрос: «Что стоят ваши ценности, культура, Церковь, мораль, если все вместе они не смогли предотвратить Освенцим?»

Не получая ответа, они начали искать новый, неизолгавшийся, вещественный, вербальный, телесный язык, который мог бы выразить их отношение к миру. Молодежные демонстрации и бунты прошли в ФРГ, США, Мексике, Югославии, Бельгии (примечательно, что среди лозунгов молодежных бунтов в ФРГ был «Нельзя говорить с людьми, которые создавали Освенцим»). События 1968 года у Сорбонны во Франции стали символом нонконформизма шестидесятых. На этой почве возникла культура рок-музыки, второе рождение пережили левые идеи, неформальные движения, стремительно развивалась идеология пацифизма, локальные войны вызывали многотысячные антивоенные демонстрации. Таким образом, Концентрационный мир стал той чертой, перейдя которую Европа изменилась навсегда.

В наши дни нередко представляется, что урок, преподнесенный нацизмом, настолько показателен, что не может не быть усвоен, а жертвы настолько масштабны, что надежно предохраняют современный мир от рецидивов. Действительно, при рассмотрении Концентрационного мира возникает соблазн впасть, согласно терминологии Б. Бевенаржа, во «временное манихейство» – убеждение, что концентрационные лагеря есть маркер трагического, отрицательного прошлого, которое не способно продолжиться в настоящем и будущем. На самом деле это не так. В 1930-х годах никто не мог представить, что сочетание безукоризненного порядка, техники, государства и насилия может привести к такому страшному результату.

Однако, невзирая на осознание произошедшей катастрофы и прошедшие с ее момента годы, к настоящему времени не исчезло ни одно из социальных условий, сделавших возможным Концентрационный мир. «Никакие эффективные меры, которые предотвратили бы появление подобных катастроф, так и не были приняты»[843]843
  Бауман З. Актуальность Холокоста. М., 2013 С. 28.


[Закрыть], – пишет З. Бауман. Опыт Концентрационного мира рекапитулируется сегодня в коллективном политическом бессознательном, по-разному проявляя себя. Все чаще современные политические режимы используют насилие вместо дипломатии, реализуя формулу, выработанную за колючей проволокой нацистских лагерей, которую можно сформулировать так: «Человек есть просто полезный и необходимый предмет для реализации государственных стратегий».

Попытки европейского общества «не замечать» геноцида и насилия по всему миру напрямую отсылают нас к выработанным именно в Концентрационном мире механизмам поведения, выделенным Б. Беттельгеймом: поискам внешних «мишеней для злости» и принципу «не сметь смотреть». Первый заключается в том, что в лагере направлять свою агрессивность на тех, кто ее действительно вызывал: на эсэсовцев и начальников, – было равносильно самоубийству. Поэтому оставались лишь окружающие, которых и делали виновными. Второй запрещал видеть то, чего не положено, прежде всего – как убивают другого заключенного или измываются над ним. Нарушителя постигала та же участь[844]844
  Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // Человек. 1992. № 2. С. 76.


[Закрыть]. Если присмотреться внимательно, то можно отчетливо видеть, как оба этих принципа реализуются сегодня в международном пространстве. Мишенями для злости становятся кто угодно, только не истинные виновники происходящего, и «не замечается» массовая гибель людей.

Вместе с этим можно предположить, что эманации Концентрационного мира в наши дни могут быть более отчетливыми. Почти узаконенное в мировой международной практике насилие в сочетании с непознанными возможностями Интернета, деиерархизация и разрушение социальных структур, на месте которых создаются новые, весьма многочисленные образования с новыми внесоциальными элитами, лишение человека и форм его существования (семья, государство, работа) прежних, четко очерченных и закрепленных в культуре и традиции статусов могут породить структуры и явления, по своей дегуманизирующей сути и поражающей силе превосходящие трагический опыт Концентрационного мира.

Так, неофициальный лозунг «Интернет освобождает» ничуть не лучше официального лозунга «Arbeit maсht Frei», формы освобождения в обоих случаях примерно одинаковые, в результате которых свобода вновь оборачивается порабощением, только актуализированными в современных формах, с насилием не внешним, а ушедшим внутрь и оттого труднее распознаваемым. Надзиратель и охранник сменили облик – они теперь без формы и оружия, – но никуда не делись. Тоталитарного Третьего рейха больше нет, но на его месте есть множество небольших, злых и беспощадных тоталитаризмов в системе коммуникаций, технологий, торговли, сырьевых поставок. Тоталитаризмов, решающих прежнюю задачу: управлять массами, держа их в повиновении и заставляя делать то, что необходимо, с той лишь разницей, что в Концентрационном мире не создавали при этом иллюзию свободы.

М. Кантор обращает внимание на то, «что человечество, осудившее книжные костры в Берлине, с радостью приняло глобальное уничтожение книг. Оказалось, что книги не обязательно жечь, как это практиковали халиф Омар и Геббельс, – куда эффективнее объявить существование книги ненужным… С непонятным удовлетворением мы произносим приговор гуманистической культуре: «Скоро потребность в бумажных изданиях отпадет». Аплодируем убийству книги – хотя осуждаем сожжение Александрийской библиотеки… «Сегодняшний халиф Омар говорит: если то, что есть в книгах, есть и в Интернете, то книги не нужны; а если этого в Интернете нет – тогда зачем эти книги?»[845]845
  Кантор М. Слава пеплу // Новая газета. 15.02.2012. № 16.


[Закрыть] Посткнижный мир закономерно становится похож на мир Концентрационный, это мир, лишенный истории, памяти, а значит, и связи времен. От полноты бытия, состоящего из прошлого, настоящего и будущего (троичное, то есть совершенное время), как в Концентрационном мире, остается только то время, в котором происходят нынешние события. То есть от полноты времени сохраняется зыбкое и весьма неопределенное настоящее, главная задача которого – удержаться на тончайшей, неуловимой грани между прошедшим и наступающим временами.

В заключение необходимо сказать, что Концентрационный мир со столицей Освенцимом в европейской истории и культуре ХХ века стал тем местом, где с эпохи содрали кожу. И это место болит, потому что такие раны не заживают до конца никогда. Из Концентрационного мира и сегодня нельзя исключить ничего и никого. Ни тех, кто варил обеды эсэсовцам, ни тех, кто вел поезда с обреченными, ни тех, кто погибал в медицинских экспериментах, ни тем более тех, кто открывал ворота лагерей, пытал и уничтожал людей. Именно последние сделали Концентрационный мир из события бытием, то есть той жизнью, которая всегда с человеком, которая отбрасывает тень на его жизнь, когда бы он ни жил и где бы он ни находился.

Любые сегодняшние попытки поставить под вопрос этот феномен, переставить местами одних освободителей лагерей с другими, освобожденных и освободителей, палачей и жертв – это не только опошлять величайшую трагедию, которая не осмыслена до конца, но и лишать всех возможности этого осмысления. Поэтому, когда некоторое время назад в общественном пространстве был поставлен вопрос о подлинных освободителях Освенцима[846]846
  Глава МИД Польши: Освенцим освобождали прежде всего украинцы. URL: http://vz.ru/news/2015/1/21/725459.html.


[Закрыть], это означало лишение ответственности создателей системы Абсолютного Зла. Это был не вопрос национальности освободителей. Это совсем другой вопрос: а был ли Освенцим вообще освобожден? И если сегодня спорят об этом, если общественное сознание молчит, значит, Концентрационный мир где-то здесь, рядом и просто ждет момента, когда он сможет выйти из тени на свет.