Текст книги "Змея"

23

– Ты собираешься меня убить?

– Не сразу. Я убедился в том, что забирать энергию у живых эффективнее, чем у мертвых, поэтому твое волшебство гораздо ценнее для меня, пока ты дышишь. Но я переживу тебя, содрав с тебя волшебство, как мясо с кости, и тогда ты умрешь. Но не переживай, до этого пройдут годы.

Как обнадеживающе! Если Гай был готов изуродовать собственное тело, боюсь подумать, что он сделает с моим.

– Отпусти детей, – говорю я дрожащим от безысходности голосом. – Если я для тебя настолько более ценна, освободи их. Они тебе больше не нужны.

– Почему ты так или иначе всегда заботишься о посторонних тебе людях?

– Это называется человеческой порядочностью. Вероятно, ты слишком зажился, чтобы помнить, что это такое.

– Как ты правильно заметила, ты – моя пленница. Тебе не положено выдвигать требования. Я же, с другой стороны, хотел бы у тебя кое-что выяснить.

Очевидно, что моя записная книжка была не единственным, что он искал.

– Где Волшебник?

Этого я не ожидала. Он ведь Волшебник.

– Ты о ком?

– О женщине. О той, ради которой ты пришла сюда. Я видел в твоих воспоминаниях ее подземный кокон. Только волшебник может погрузить себя в подобную спячку. Где она?

Эстер! Каждый раз, когда я видела женщину в коконе, это была Эстер? Теперь понятно. Если Гай ищет способ одновременно продлить себе жизнь и заполучить больше сил, еще одна волшебница будет превосходным источником. Должно быть, она почувствовала опасность и затаилась.

Наступает моя очередь смеяться:

– Это были не воспоминания. Просто сон. Я понятия не имею, где она.

Его лицо превращается в гримасу злобы, он хватает первое, что попадается под руку, – в данном случае это оказывается миска, – и швыряет ее в мою клетку. Я отшатываюсь, хотя решетка защищает меня.

– Тогда где книги?

Я наблюдаю, как он бесится, и думаю, как долго он пытался это выяснить. С того самого дня, когда я впервые упомянула о рукописях, которые обнаружила на Востоке? Некоторые из них находятся у Бронна, и значит, Гай ни за что не заставит меня открыть их местоположение.

– Зачем они тебе? Что ты надеешься узнать?

Еще только задавая вопрос, я предполагаю ответ. Мой дар. Для него всегда было важно, чтобы я овладела им. Это что, настолько редкий талант, что он хочет сделать его своим? Или в его одержимости восстановлением жизни имеются и какие-то более темные причины?

Гай пытается совладать с собой, от напряжения у него трясутся губы.

– Ты скажешь мне, где они.

Моя решимость не уступает его:

– Нет, не скажу.

Он прищуривается:

– Он ведь умрет. – Мой испуг смешит его. – Тот принц, которого ты оставила? Кровавая луна вот-вот наступит, осталось всего несколько циклов, а с ней подоспеет и его смерть. Я видел это. Сама ты его уже не сможешь спасти, но, если расскажешь то, что я хочу знать, я позабочусь о том, чтобы он выжил.

О Торин! Это все моя вина. Я подвела его. Но я не отдам его жизнь в руки убийцы. Хватит с меня веры не в тех людей. Теперь я верю одному Бронну. Если кто и сможет спасти Торина, то только он.

– Думаешь, я поверю твоему очередному вранью? Я не скажу тебе ничего.

Гай пристально на меня смотрит, и на его лице появляется зловещая улыбка. У него в запасе другой план.

– Тогда я узнаю твои секреты по-плохому, ты не против?

Он отнимает у меня первый палец через три дня. До этого он заставляет меня наблюдать за своими экспериментами, показывает, как забирает цвет у самых ярких цветов и, что еще хуже, вырывает песню из птичьего горлышка. У него есть змеи, которых он унижает, выцеживая яд. Всякий раз обмен энергией наполняет его жизнью, тогда как его жертвы чахнут. Мне еще предстоит увидеть, как он колдует над детьми, и сейчас я думаю только об этом.

Пытаюсь воспользоваться собственным волшебством, чтобы сбежать, призываю его, однако ничего не происходит. Я даже не чувствую его в себе.

– Пока ты боишься того, кем являешься, больше не надейся к нему прибегнуть, – свысока поучает Гай, когда обнаруживает меня без сил на полу после одной из подобных попыток. – К счастью, у меня таких ограничений нет.

Удаление пальца причиняет больше боли, чем я могла себе вообразить, – это такая агония, что к ней невозможно подготовиться, – однако я продолжаю молчать о том, где находятся книги. Меня держат его подручные, так что ему не приходится до меня дотрагиваться. Гай явно боится снова восстановить между нами связь. Хотя он мог бы узнать о книгах через мои воспоминания, у него, видимо, еще немало секретов, которыми он не намерен делиться. Сквозь слезы я наблюдаю, как он забирает часть меня и кладет в котел, а потом часами читает заклинания. Когда же он, наконец, выпивает получившееся варево, эффект моментален. Я вижу рябь у него под кожей – волшебство червячками расползается по венам.

Глядя, как он поглощает то, что некогда принадлежало мне, я ненавижу его сильнее прежнего. Это не просто мой палец, это мое волшебство. Гай не имеет на него прав. И то, что он его присвоил, – серьезнейшее из преступлений.

Однако вкус ему явно понравился, потому что за последующие несколько дней он удаляет еще два пальца на руках и четыре на ногах, решая поместить их в банки и поберечь на будущее.

– На случай, если ты помрешь от инфекции, – заявляет он, оборачивая мои обрубки тряпками, чтобы остановить кровотечение, и стараясь, чтобы ткань не давала мне к нему прикоснуться. – Хочу сберечь часть твоей энергии.

Я думаю, что хуже уже быть не может, но ошибаюсь.

Как-то утром Гай приходит меня проведать. Дальняя сторона пещеры открывается наружу, и я могу определить время по теням, падающим на пол. Считать проходящие дни и знать, что с каждым днем уходят надежды моих друзей меня найти, уже само по себе является пыткой. Нет, я их не жду – Гай слишком хитер для этого, – однако я отчаянно хватаюсь за малейшую искру надежды.

У него уже вошло в привычку садиться рядом со мной, будто я его домашняя зверушка. Протягивает свою когтистую руку.

– Я знаю, что ты гадала, как я это сделал. Ты слишком любопытная, чтобы не заинтересоваться.

Я чувствую, что съеживаюсь.

– Я рассказывал тебе о жертвах, Марианна. В этом предмете, признаемся, ты была не на высоте. Задолго до нашей встречи я хотел освоить искусство исцеления. Я говорил тебе, что для того, чтобы лучше понять волшебство, нужно проводить эксперименты. Моя рука подходила для этого лучше всего. Смогу я переломать себе кости и восстановить их?

Он помахивает своей клешней и смеется.

– Понятно, что я не справился, как и ты с твоими крысами. Но я считаю, что пора возобновить наши занятия, что скажешь?

Ко мне снова подходят два Капюшона, точно так же, как когда он украл мои пальцы на руке и ноге. На сей раз я не кричу. Я не визжу, не умоляю, не делаю ничего из того, что делала, когда он резал меня впервые. Я слишком опустошена, чтобы сопротивляться.

– Интересно, – говорит Гай, – получилось бы у тебя лечить крыс одним прикосновением, если бы у тебя было достаточно мотивации? Думаю, я могу тебе с этим помочь.

Обратной стороной топора он со всей мочи бьет меня по руке. Я слышу треск кости, и меня пронзает горячая белая боль. Я бы упала на пол, если бы меня не держали.

– А теперь лечись.

Я почти не слышу его слов сквозь грохот агонии у меня в голове, но он сломал мне не только руку. Сломлен мой дух, и я слишком испугана, чтобы ослушаться его.

Я зажимаю раненую руку здоровой и усилием воли приказываю ей восстановиться. Но, как и тогда, когда я пыталась призвать волшебство, чтобы сбежать, мой зов не встречает ответа. Во мне лишь пустота, до бесконечности заполненная безысходностью.

Когда я начинаю всхлипывать, Гай бьет меня по щеке. Моя слабость воспринимается им как оскорбление. Он сделал это машинально, не думая о последствиях, но быстро понимает, что произошло. Мы соприкоснулись кожей, однако связи не возникло.

Он одаривает меня издевательской усмешкой.

– Интересно. Похоже, теперь я обладаю твоим волшебством. Ты больше не можешь заглядывать мне в голову.

Я смотрю на него сквозь слезы:

– А ты не можешь заглянуть в мою.

Его глаза от ненависти превращаются в бусинки.

– Неважно. – И он грубо хватает мою руку, улыбаясь, когда я взвиваюсь от боли. – А теперь давай посмотрим, смогу ли я использовать твое волшебство более эффективно.

Большую часть дня он бубнит заклинания, однако моя кость не заживает. В конце концов – какое облегчение – он сдается и велит бросить меня обратно в клетку в наказание за мою никчемность.

Из жалости – по его словам – Гай ждет, когда боль слегка уляжется, прежде чем продолжить. На сей раз он ломает мне голень, и я на некоторое время теряю сознание. У нас снова не получается вылечить мои раны. Я ничего другого и не жду, а вот Гай в бешенстве.

Никакие силы не позволяют ему овладеть искусством врачевания, и, несмотря на боль, это даже приносит мне некое подобие удовольствия.

– Ты мне завидуешь, – говорю я, упав головой на решетку моей клетки. Голос мой тих, безжизнен, но я знаю, что он меня слышит. – Ты потратил все эти годы на обретение власти, но мое волшебство тебе неподвластно. Даже когда ты пытаешься вытянуть его из меня.

– Думаешь, я тебе завидую? Посмотри на себя, жалкое, никчемное создание.

– От этого ты ненавидишь себя только сильнее. Каково это – завидовать тому, кого ты презираешь?

И я начинаю хохотать и плакать одновременно, потому что мы оба обречены на жизнь в кошмаре.

С тех пор его посещения становятся менее частыми. Без него проходят целые дни, пока как-то утром он не является снова, изучая бумаги и стараясь найти вожделенные ответы.

– Мои друзья меня ищут?

Я ненавижу себя за то, что спрашиваю, понимая, что выказываю тем самым свою слабость, но я больше не могу выносить неведение.

Гай поднимает глаза:

– Нет.

– Почему нет? – Все глупые мечты о спасении испаряются. – Даже Олвин?

– Они думают, что ты сбежала.

Я поднимаю голову как можно выше.

– С чего им так думать?

– С того, что в твоей спальне был найден мертвый Мордекай. Я просто убедил всех, что он потерял из-за тебя голову, явился к тебе, требуя большего, чем ты была готова дать, и что ты убила его из соображений самозащиты. Я им сказал, что ты сбежала из страха и чувства вины.

– Они никогда тебе не поверят.

Мои друзья не могут не услышать в подобной истории ложь.

– Почему нет? Ты же поверила. Ты доверяла мне полностью – точно так же, как и они. Хранители принадлежат мне.

Я удивленно таращусь на него.

– Что ты имеешь в виду?

При виде моего беспокойства его глаза вспыхивают весельем:

– Я сам создал их. Мне ведь приходилось присматривать за твоими предками.

Горе охватывает меня целиком.

– Ты создал Хранителей?

– Я знал, что тот мальчишка выжил после кровопролития на Западе. Мне надо было выследить его, чтобы закончить начатое. Правда, я узнал о его семье то, о чем не догадывался раньше. В венах королевского рода и правда течет волшебство – хотя и дремлющее. Сами Острова это поняли, но правители слишком редко им пользовались и не умели повелевать таящейся в них силой, поэтому им и были нужны волшебники. Вкусив их крови, я ощутил эту слабость. Я мог бы убить мальчишку, да, но что потом? Чтобы получить нужное мне могущество, следовало набраться терпения. Запастись временем. Я предвидел, что наступит день, когда родится ребенок, который сможет контролировать то, что пульсирует в его крови, редкий правитель, чье волшебство будет ярче самого солнца. Такого могущества я жаждал превыше всего и потому ждал.

– Так вот зачем тебе нужны были Хранители? Чтобы линия крови не прервалась.

– Я увидел эту возможность. Вдохнул в людей надежду. Позволил им бороться за будущее, в которое они могли верить. Разумеется, я управлял ими на расстоянии, но они служили моей цели – искать и защищать потомков, пока не родится тот, кто мне нужен.

– А другие линии тогда почему не уничтожить? Того же Рэйфа? В нем есть волшебство?

Гай фыркает.

– В этом придурке? Нет, волшебство есть лишь в крови основной ветви. Другие представители рода нужны мне были только затем, чтобы служить моим целям. Чтобы развязать мою войну. Очень легко подчинить людей своей воле, если пообещать им власть. Как быстро они начинают верить в то, что заслуживают ее, что они лучше остальных, что заполучить ее можно любой ценой!

Значит, надвигается война. Та, что окончательно уничтожит Двенадцать островов и поставит их в зависимое положение от Гая.

– Я думал, что жду твою мать, – продолжает Гай. – Ее волшебство лежало почти на поверхности, и я следил за его ростом, пока росла она. Я задумал разрушить ее мир, а потом явиться и спасти ее. И тут твой отец все испортил.

Я вспоминаю о том, что рассказала мне на Девятом бабушка: мои родители говорили, что за ними охотятся. Я тогда решила, что речь шла об Адлере.

– Они бежали от тебя?

Гай кивает:

– Но не успел я их схватить, как родилась ты. Как же содрогнулись Острова! Ты думаешь, Марианна, любой способен на то, что можешь ты? Думаешь, любой может призвать морских хищников? Ты живешь с большей властью, чем заслуживаешь. Когда ты впервые ступила на эту землю, я понял, что наконец явилось истинное дитя островов. И я послал Гадюку найти твоих родителей. Снова мне пригодились мои связи на Востоке.

– Так Адлер убил их… для тебя?

– Весьма умело, полагаю. Он должен был доставить тебя ко мне, но, правду говорят, Змее доверять нельзя. Во всяком случае, я знал, где ты, живая и здоровая.

Будто весь мир уходит из-под ног и не за что схватиться.

– Так это был ты. Все время – только ты.

Гай празднует окончательную победу.

– Да, моя дорогая.

Он приходит все реже, вода в моей миске все чаще успевает высохнуть до его появления, так что я уже думаю, что умру от обезвоживания и избегу новых пыток. Однако Гай всегда успевает вернуться, чтобы спасти меня. Чтобы осудить. Как-то после его ухода до меня доходит по-настоящему. Я умру здесь, в этой безысходной пещере. Но не скоро. Я буду гнить тут годами. Я смотрю на свои искалеченные руки и цепенею. Гай растащит меня по кусочкам, он будет становиться все сильнее, а я слабеть. Я уже ощущаю это. Ему никто не сможет противостоять, и то, что было до него, покажется цветочками. Как и предвидела Старая Грязька, он уничтожит все.

Когда исчезают последние крохи надежды, я оказываюсь в такой тьме, о которой даже не подозревала. Мне холодно и одиноко. Все потеряно.

И тут в пустоте передо мной начинает мерцать бледный огонек. Уныние нашего уединения нарушила звездомолька, ее переливающиеся крылышки неистово трепещут, будто искорки света. Она такая крохотная – и такая живая! В дальнем уголке моей души ей отзывается тлеющий уголек. Я успела забыть красоту жизни. Ее цвет. Ее силу. Ее волшебство.

Я хочу жить.

Хотя мое волшебство по-прежнему меня страшит, если я останусь здесь, Гай в любом случае использует его во зло. Я должна попытаться – чего бы мне это ни стоило – остановить его.

Но я не знаю, достаточно ли меня уцелело, чтобы с этим справиться.

Кладу свои окровавленные, искореженные руки на замок клетки и вызываю волшебство на поверхность. Если Гай хоть чему-то меня научил, так это тому, что я обладаю огромным могуществом. Иначе я не была бы ему нужна. Сознание того, что я ему настолько дорога, придает мне уверенности.

Ничего не происходит. Пустота, в которой некогда обитало мое волшебство, расширилась и поглотила меня всю. Мою надежду. Мою силу. Мое будущее.

– Ну пожалуйста, – умоляю я, снова пытаясь призвать волшебство. – Пожалуйста.

В итоге одна из моих многочисленных ран начинает кровоточить – и все.

Я закрываю глаза и вспоминаю тех, кто мне дороже всего. Вспоминаю Грейс и Томаса. Торина и Шарпа. Бронна. Я больше никогда их не увижу. Горячие слезы текут по моим щекам. Любовь не должна причинять такую боль. Гай пытал мое тело, однако именно мысль о них, сознание того, что я никогда больше их не встречу, наносят мне смертельную рану в самое сердце.

Я истошно кричу, вкладывая в этот звук всю свою ненависть, отчаяние и горе, и изо всех сил трясу прутья решетки.

– Ну же! – кричу я им, себе. – Ну же!

Что-то шевелится во мне, что-то позабытое, что-то знакомое. Тлеющий уголек в самой глубине моего сознания разгорается, тепло расходится, пробуждая волшебство, – поначалу медленно, потом все быстрее, будто ему не верится в счастье снова выйти на волю.

Мне тоже не верится, и с моих губ срывается легкий смешок. Я крепко вцепляюсь в прутья, боясь, что могу в очередной раз его потерять.

– Бренна, хирри, – произношу я, повторяя заклятия, означающие «гори» и «огонь».

Только теперь это не просто слова. Я и есть эти слова, я и есть волшебство. Все едино. Кровь бежит по телу, по раскаленным венам, и я вижу, как замок начинает плавиться, жар пышет через кончики оставшихся пальцев, пока металл окончательно не превращается в жидкость и дверь не распахивается. Я ловлю ртом воздух, не зная, как остановить этот поток, потому что у меня кружится голова, будто сама кровь покидает тело. Я сжимаю то, что осталось от моей кисти, в кулак, и волшебство приостанавливается, пульсируя под кожей в ожидании следующего распоряжения.

Я свободна. Теперь весь вопрос лишь в том, хватит ли у меня сил встать, не говоря уж о том, чтобы двигаться. Но я должна – просто должна, – иначе я хуже, чем покойник. Если Гай застукает меня сейчас, он разрежет меня на мелкие кусочки и будет так держать, а я буду молить о смерти.

Исполненная уверенности, я обращаю волшебство на себя. Приложив ладонь к сломанной ноге, снова пытаюсь правильно срастить кости с помощью прикосновения. Но, как бы я ни напрягалась до пылающей боли в венах, я вынуждена признать поражение. Подобное умение просто вне моих сил, и у меня нет времени, чтобы тратить его на несбыточные мечты.

Я вываливаюсь из клетки, боль пронзает меня, но я не обращаю на нее внимания. Я – Гадюка. Я – королева. Я не могу позволить какой-то боли остановить меня. Я знаю, что пытаться сбежать тем же путем, каким я сюда попала, бессмысленно. Там стоит охрана, а я уже не в состоянии сражаться. Однако из дальнего конца пещеры исходят свет и воздух, дразнящие своей близостью. Это мой единственный шанс, и потому я тащу свое разбитое тело в том направлении, заглушая голос в голове, твердящий, что нельзя бросить остальных. Я хочу спасти их всех: детей, птиц, цветы, но сейчас не в силах им помочь, и, как бы мне ни было больно, принимаю эгоистическое решение спасаться сама. Если я выживу сегодня, вероятно, смогу спасти их завтра.

Если. Вероятно.

Сейчас ни то ни другое не выглядит реальностью, поскольку я ощущаю, что последствия пыток разрушают меня снаружи и внутри. Путь до входа в пещеру занимает вечность, делая каждый следующий шаг, я думаю, что вот сейчас явится Гай и обнаружит меня. А потом наконец понимаю, почему он оставил этот выход без присмотра.

Отверстие проделано высоко в отвесной стене скалы. Передо мной – смертельный обрыв, под которым океан.

Меня охватывает паника. Я чувствую прилив страха и мешком падаю на пол. Отчаяние вернулось. Оно смеется надо мной за то, что я могла возмечтать о свободе.

Но тут налетает порыв морского ветра, и соль обжигает лицо, как пощечина. Единственная альтернатива – уползти обратно в клетку и ждать смерти, а этого удовольствия я Гаю не подарю. Смотрю вниз, на бушующие воды под утесом, бьющиеся об острые скалы, и начинаю улыбаться. В моей голове созревает замысел. Замысел отчаяния, замысел, которому едва ли удастся воплотиться, но это хоть что-то. Уж лучше я погибну, пытаясь выжить, и лишу Гая его волшебства, чем буду дальше влачить свое бессмысленное существование.

Времени не остается. Я плетусь обратно в пещеру так быстро, как только могу, и подхожу к клеткам, в которых живут змеи. Я видела, как Гай забирает яд у всех, кроме одной, – рогатой черной змейки, спинка которой испещрена зигзагами шрамов, из которых Гай пускал ей кровь. По какой-то причине он избегал ее яда, и я могу лишь догадываться, что этот яд особенно беспощаден. Мама тоже рассказывала мне про смертоносную гадюку. Предполагаю, что это она и есть. Больше мне не выдержать, мое тело слишком разбито, так что, если я хочу сбежать, мне нужна помощь. Я вспоминаю, как Мама рассказывала древнюю легенду, согласно которой, если смертельная гадюка захочет, ее яд подействует как лекарство. Один укус этой змеи, и я либо смогу двигаться дальше, либо погибну на месте. В любом случае я буду свободна.

Некоторое время мы со змеей смотрим друг на друга. Я молчу. У нас с ней нет общего языка, однако существуют и другие способы передать мысли. Как когда-то, целую жизнь назад, я смотрела в глаза древесному медведю, так и теперь заглядываю в глаза змее, делюсь с ней болью, безысходностью и прикладываю изуродованную руку к решетке. Змея медленно подвигает ко мне свою головку, раздвоенный язычок лижет мою кожу, мою кровь. А потом с удивительной точностью она всаживает клыки в мою плоть.

Боль моментально проходит, не совсем, но достаточно для того, чтобы стать выносимой, и меня охватывает облегчение. Хотя эффект наверняка временный, змея отдала мне свой яд, как подарок одной пленнице от другой.

Когда она разжимает челюсти, я отнимаю руку и открываю клетку. На замок Гай считал необходимым закрывать только мою дверцу. Свобода – единственное, чем я могу отплатить гадюке, но мне некогда ждать и наблюдать, как она выползает наружу, я уже занята тем, что открываю все остальные клетки, позволяя животным выбраться, если у них хватит сил. Птицы машут слабыми крылышками и летят к воздуху, грызуны юркают в трещины стен, а змеи извиваются в пыли, сливаясь с ней цветом. В последней клетке сидит маленькая черная чайка. Она беззвучно пищит на меня – немая и жуткая. Я, как могу, подхватываю пичугу и вынимаю из заточения. Она тощенькая и слабенькая, а потухший взгляд молит о смерти.

– Не сегодня, подружка, – шепчу я.

Я доношу чайку до выхода и позволяю ветру потрепать ее перышки. Чайка открывает клюв, но никакого звука не следует, – печальное зрелище. Я наполняю волшебство своим негодованием и с облегчением чувствую, как оно снова поднимается на поверхность, – на сей раз еще быстрее – и закрываю глаза.

– Талла.

Я приказываю птице говорить, посылаю волшебство заполнить оставшуюся после воровства Гая пустоту. Под кожей пузырится жар, кровь закипает силой, которая передается чайке, окутывая ее энергией и возвращая украденное.

Воздух оглашается сладким пением. Я открываю глаза и вижу, как пичуга заливается от всего сердца. У меня получилось! Но нет времени радоваться даже чуду.

– Мне нужна твоя помощь, – дышу я ей на ушко. – Найди Коготка и пришли его ко мне. Ты справишься?

Пичуга пищит, но уверенности в ней нет. Полет предстоит долгий, а ее тельце пусто.

– Ничего страшного, – говорю я, поглаживая нежную головку. – Я помогу.

И я снова концентрируюсь на энергии, все еще зудящей в кончиках пальцев. Я собираюсь поделиться с птицей жизнью, а у меня нет никакой другой, кроме моей собственной. Я не стану красть чужую, как Гай.

– Возьми, сколько надо, – предлагаю я, и слова задувает ветер. Я чувствую, как моя энергия передается птице, чувствую, что слабею, а она наливается силами. Когда пичуга начинает биться в руках, я останавливаю поток. – Флауга. Лети, подружка. И удачи тебе.

Я раскрываю ладони. Чайка взвивается в воздух. Она устремляется ввысь и прочь, с удовольствием кружит и парит и в конце концов берет курс на восток и исчезает из виду. Я улыбаюсь, но тут же осознаю, насколько ослабла. С горечью понимаю, насколько тесно волшебство связано с жизненной силой. Я видела это, видела, как Гай забирает ее себе, но впервые пережила сама и теперь вынуждена признать, что тело чувствует себя обездоленным. Как хочется восполнить эту силу, как легко было бы оправдать свой поступок тем, что мне надо выжить. Черта, разделяющая добро и зло, больше не кажется очевидной, и это ужасает меня. Но пока я не позволю волшебству поглотить меня. Не сегодня.

Я подползаю к самому краю провала, так что свисаю над бездной. Даже после укуса смертельной гадюки я не смогу самостоятельно спуститься с этого утеса, – не смогла бы, даже если бы все мои пальцы были на месте. Мне по-прежнему нужна помощь. Я не стану требовать ее ни у кого и ни у чего. Но я не настолько горда, чтобы не попросить.

– Вейтья.

Я говорю в пустоту, надеясь, что кто-то меня услышит. Камень, как уже один раз прежде, или океан. Но мне отвечает безмолвие.

– Пожалуйста, – прошу я, и мой голос прерывается всхлипом. – Помогите мне.

До моих ушей долетает отдаленный шум, похожий на гневный рык, и я замираю в страхе, думая, что это Гай, однако быстро сознаю, что звук доносится снаружи, а не изнутри.

В поисках его источника я прищуриваюсь и вижу, как в море начинается странное движение, будто часть его отделяется от основной массы и устремляется в другом направлении. Уже не шум, а гром катит в мою сторону – волна против волн. И только когда она оказывается поблизости, я вижу, что же пришло мне на помощь.

Морской жеребец – наполовину пена и вода, наполовину плоть и кровь, – зовет меня пронзительным ржанием.

Я не колеблюсь. Отталкиваюсь от утеса и падаю. Ветер качает меня, как в люльке, а потом жеребец взлетает и подхватывает. Удар не сопровождается болью – только тепло жизни подо мной. Я протягиваю руку к водянистой шее, и то, до чего я дотрагиваюсь, моментально превращается в твердую форму.

– Спасибо тебе, – говорю я, хотя, возможно, не произношу ни звука. Возможно, я просто повторяю эти слова в голове, но я уверена, что жеребец меня слышит.

– Ты можешь отнести меня на Восьмой остров?

Я знаю, что только думаю об этом, не имея сил на большее, однако стоит мысли сложиться, как мой спаситель уже припускает с потрясающей скоростью, галопируя по воде так, что за ним остаются гигантские волны.

Через некоторое время я теряю сознание. Я давно не была в такой безопасности и чувствую, что морской жеребец сможет меня защитить. Просыпаюсь я уже на знакомом белом, искрящемся песке Восьмого. Жеребца нигде не видно, воды совершенно спокойны, и хотя мне далеко не хорошо, отдых придал мне немного сил. Посылая мысленную благодарность океану, зная, что мой друг меня услышит, я тащусь через пляж.

Понятия не имею, сколько прошло времени с тех пор, как я сбежала, но я все еще в опасности. Пора переходить ко второй части моего плана.

Пора прятаться.