Текст книги "В поисках «Руритании»"

– Знаем, да не все. Василов встречается с Лидделлом, и они предпринимают попытку бежать в Швецию на шхуне контрабандистов. И тут возникает вопрос: на кого работал Лидделл? Согласитесь, масону и оккультисту, каковым мы его считали, незачем тайно устраивать побег похитителю военных секретов. А значит, за спиной Лидделла стоит кто– то, кому эти сведения нужны позарез!

– Англичане. – твердо сказал барон. – Больше некому. Наши агенты в Лондоне не раз сообщали, что Форин Офис заигрывает с разного рода тайными обществами. Да что я говорю, это давняя традиция– не зря государь Александр Благословенный масонов запретил… Так что, не сомневайтесь, имеем старые игры на новый лад!

Генерал в сомнении покачал головой.

– Англичане, англичане… а не слишком ли это даже для наших заклятых друзей? Все же здесь не Туркестан, а столица Российской Империи! Можно, конечно, предположить, что им понадобились чертежи дирижабля; можно даже допустить, что их почему-то заинтересовали поиски графа Румели. Но чтобы устраивать ночные налеты, убийства, перестрелки? Это ведь сплошь казус белли!

Барон подошел к столу, плеснул из графина темно-янтарной жидкости, подал рюмку шефу. Никифораки чуть-чуть пригубил, едва смочив в коньяке свои великолепные греческие усы.

– В том-то и дело, Антон Николаевич. Я сам в недоумении. Обычно англичане работают тоньше. Это, кстати, относится не только к истории с Василовым: вспомните депешу об александрийской заварушке!

Он потянулся бюваром, поискал нужную бумагу.

– Вот, прошу. Отчет начальника экспедиции господина Смолянинова, пересланный через нашего консула в Адене.

Генерал пробежал глазами документ.

– Н-да, иначе как топорной, такую работу не назовешь. И это, согласитесь, странно: в Александрии «просвещенные джентльмены» хозяйничают, как у себя на Пикадилли – что им мешало тихо-мирно арестовать участников экспедиции, а не устраивать перестрелки со взрывами? И, тем не менее, полюбуйтесь: прибегли к услугам каких-то темных личностей, и в итоге упустили добычу! Да и здешняя эскапада – оккультисты, болван-репортер, убийца со стилетом в трости… Как-то слишком театрально, не находите?

– Согласен, ваше высокопревосходительство. Операции подобного рода, проводимые господами из Форин Офис или, скажем, департаментом разведки британского Адмиралтейства как правило, отличаются элегантностью замысла и точностью исполнения. А тут – провал за провалом!

Никифораки помолчал и большим глотком опорожнил рюмку, запрокинув голову, так что стало видно, как на шее, поверх тугого мундирного воротника двигается крупный кадык. Эверт недовольно поморщился: он не ожидал от своего шефа, слывшего тонким ценителем коньяков, столь неуважительного отношения к благородному напитку.

Никифораки опустил рюмку и совершенно по простецки помотал головой.

– Да ведь и нам, барон, похвастать особо нечем. Хорошо хоть, злодеев изловили, не дали удрать с документами…

– Увы, ваше высокопревосходительство, это не совсем так. У меня с собой рапорт командира канонерской лодки «Ерш», капитан-лейтенанта Кологераса об осмотре места утопления судна злоумышленников.

Никифораки насторожился.

– Читайте, ротмистр. Только, душевно вас прошу, самую суть…

Похоже, генерал, как и его доверенный помощник, уже предвкушал отдых после нелегкого дня – а тут на тебе, новые сюрпризы!

Эверт перелистал страницы рапорта.

– Так… осмотр корпуса шхуны… размеры и расположение пробоин… не то… Расстояние до береговой линии… ориентиры… а, вот оно!

Генерал терпеливо ждал, постукивая рюмкой о массивный письменный прибор из бронзы и малахита. Прибор изображал сцену из античной жизни – то ли поединок Геркулеса и гидры, то ли борьбу Лаокоона со змеями.

– Если самую суть – то тут три пункта. Первый: труп столовращателя Лидделла выловлен из воды на месте гибели шхуны и тщательно осмотрен. Второй: Василова не нашли ни в каком виде, ни живого, ни утопленника. Команды пограничной стражи и местные рыбаки до сих пор обшаривают берег, объявлена награда в сто рублей, как за него самого, так и за мертвое тело. Третий пункт: похищенные у Мировича бумаги тоже не обнаружены. По свидетельству уцелевших шведов, Лиделл не расставался с портфелем – коричневым, лаковым, крокодиловой кожи – но ничего подобного найти не удалось. Портфель тоже ищут, награда объявлена. Полагаю, интересующие нас бумаги, скорее всего, погибли вместе со шхуной.

– А понырять не пробовали, без-здельники? – Никифораки медленно багровел – коньяк и раздражение делали свое дело.

– Еще как пробовали, ваше высокопревосходительство. На место была вызвана команда водолазов из Кронштадта: погружались в течение трех дней, но все впустую! Там, видите ли, какие-то особо вредные подводные течения, илистое дно – мелкий предмет в момент унесет неизвестно куда, искать можно хоть до морковкиного заговėнья…

Генерал покачал головой.

– Что-то не внушает мне доверия эта бумажка. Вот что, ротмистр, займитесь-ка этим лично! Пусть обыщут там все еще раз, чтобы и землю и дно морское носами рыли! Составьте записку начальнику Кронштадтского порта – водолазные команды, кажется, в его ведении? – и передайте адъютанту, я подпишу.

И добавил, заметив, как обреченно покачал головой Эверт:

Я понимаю, голубчик, вы устали, ну да уж потерпите, очень уж дело важное.

Ротмистр поднялся, привычно щелкнул каблуками.

– Да, и чуть не забыл, Антон Николаевич… На днях у наших кадетов заканчивается корабельная практика, и они возвращаются в Петербург.

Генерал повеселел:

– Собираетесь рассказать им, что у нас тут стряслось?

– Не всё, разумеется. Но о ранении Безима они и без нас узнают – так лучше уж ознакомить их, с укороченной, так сказать, версией событий. А то пареньки въедливые, упрямые, да и горячие – начнут сами копать, еще дров наломают…

– Звание гардемарина введено создателем флота Российского, императором Петром Великим для присвоения выпускниками Академии Морской гвардии, зачисленным в гардемаринскую роту. На кораблях и судах гардемарины, согласно морскому уставу, были «в бою как солдаты, в ходу, как матросы»….

Голос контр-адмирала, негромко звучащий в классах и коридорах Корпуса, мог при нужде дать фору любому боцману. Арсеньев недаром слыл истинным марсофлотом: он командовал деревянными канонерками Рижской флотилии во время Крымской войны и совершал плаванья в Японию на клипере «Гайдамак»; ходил на канонерской лодке «Морж» вокруг Африки из Лондона в Николаевск-на-Амуре, посещал на «Абреке» русские владения на Аляске и заходил на корвете «Калевала» в Сан– Франциско». Его голос, привычный перекрикивать штормовые ветра Ревущих Сороковых, такой зычный, что марсовые слышали команды на грота-салинге без всякого рупора, заполнил все уголки «столового зала». Впрочем, сегодня столы отсюда убрали, как делали это всегда в особо торжественные дни. И лишь огромная модель брига «Наварин» красовалась на обычном месте.

– …отличившиеся гардемарины могут быть отмечены наравне с нижними чинами флота. А потому, кадетам Смолянинову и Румели за храбрость и умелые действия вручаются Знаки отличия ордена Святой Анны. И хоть в настоящее время Российская Империя не состоит в войне, статут этого знака позволяет вручать его за особые подвиги и заслуги, не боевые – например, за поимку важного государственного преступника. Деяние упомянутых кадетов относится как раз к этой категории. Я не в праве открывать истинную подоплеку событий, закончившейся достопамятной погоней на Транзундском плёсе, но заверяю вас, что изловленные беглецы – весьма опасные личности, повинные не в мелкой контрабанде, а в куда более тяжких проступках против государства!

Начальник корпуса сделал паузу, и на лице его торжественное выражение на миг сменилась лукавой усмешкой.

– Напомню так же, что статýт Знака отличия ордена Святой Анны подразумевает освобождение от телесных наказаний…

По рядам пронеслись шепотки. Порка розгами считалась в Корпусе давней, почтенной традицией – наравне с иными, не столь суровыми мерами, вроде стояния «под часами», порой в течение очень долгого времени, оставления без обеда или ужина, лишения отпуска и, наконец, ареста.

Герои торжества, стоявшие перед строем, украдкой обменялись веселыми взглядами. Не то, чтобы Ваню или Николу часто подвергали порке – по правде говоря, этого вовсе не случалось. В Корпусе вообще старались как можно реже прибегать к этой крайней мере, оставляя ее для самых вопиющих случаев. Но сознание того, что теперь розги к ним не могут быть применены по закону, согревало кадетские души.

Для довольства собой были и другие поводы. Во-первых, к знакам отличия (позолоченным медалям из серебра с изображениями короны и красного орденского креста), полагались денежные выплаты в размере пятидесяти пяти рублей, и на эти деньги кадеты собирались устроить в лучшей столичной кофейне угощение для товарищей по обсервационной барже. Во-вторых, и это было куда важнее – они-то были отлично осведомлены об «истинной подоплеке событий», той самой, о которой умолчал контр-адмирал Арсеньев! Барон Эверт разыскал ребят сразу по возвращении в Петербург и рассказал обо всем: и о ранении Безима, и о том, что на шведской шхуне, кроме беглого иностранного шпиона (барон не стал вдаваться в детали), находились похищенные чертежи некоего секретного устройства военного назначения. Правда, Эверт взял с них честное слово молчать, но так было даже лучше: теперь они одни во всем Корпусе (ну, может, кроме контр-адмирала), были посвящены в Настоящую Государственную Тайну!

Напоследок барон забрал у ребят револьверы, которые он когда-то выдал им для выходов в город. И вместо кургузых бельгийских «бульдогов», которые можно купить в любой оружейной лавке за тринадцать рублей с полтиной, вручил им новейшие американские револьверы системы «Кольт» с механизмом двойного действия. «Кольты» сразу покорили мальчишек – тяжелые, с изящными, в виде птичьего клюва, рукоятками и стволами длиной в три дюйма, отсвечивающие светлым металлом. В ореховые щечки у каждого была врезана серебряная пластинка с гравировками «За храбрость» и фамилией владельца. Носить «Кольты» с их стволами длиной в три дюйма было не так удобно, как карманные «бульдоги», но Ваня и Никола не собирались жаловаться – особенно, когда выяснилось, что точно такие револьверы дядя Ивана, Леонид Иванович Смолянинов, приобрел для африканской экспедиции. И пусть награда была неофициальная, скорее подарок от генерал-лейтенанта Никифораки – это было первое в их жизни личное оружие, свое, а не казенное, выданное во временное пользование!

Револьверы были опробованы на следующий день после церемонии награждения, в тире, устроенном в подвале Корпуса. «Кольты» отличались завидно точным и сильным боем, а невиданный механизм двойного действия позволял производить выстрел одним нажатием на спусковой крючок, без предварительного взведения ударника. Это требовало несколько бóльшего усилия, и к тому же, нужно было приспособиться к тому, что прицел при нажатии на спуск сбивался. Но дело того стоило, и Ваня с Николой, вместе с отчаянно завидовавшими однокашниками очереди расстреляли две коробки патронов – предусмотрительный Эверт вручил их ребятам вместе с револьверами и удобными кобурами из нарядной ярко-желтой кожи.

Итак, корабельная практика осталась позади; до начала учебного года еще двенадцать дней, и пока еще рано доставать из шкафа учебники и пеналы. Август в этом году баловал петербуржцев июльской жарой, лишь с Финского залива веяло прохладным ветерком. Городовые на Невском проспекте козыряли при виде выходных гардемаринских форменок, кофейни манили только что испеченными бисквитами, эклерами и ароматным мокко с корицей и капелькой ликера. В город можно выходить хоть каждый день, а то и вовсе оставаться на ночь в дядюшкиной квартире на углу Литейного и Пантелеймоновской – благо, во время каникул порядки в Корпусе не такие строгие. Нет, жизнь, определенно, прекрасна, господа!

Глава восьмая

В ночи глухо рокотали тамтамы. Смолянинову, как и остальным членам экспедиции, был хорошо знаком этот звук – точно так же звучали барабаны разбойников-мангбатту. Только на этот раз их не два-три, а десятки. Барабанщики разбросаны по всему пространству становища ваганда, но звук получается ритмичный, слитный, будто играют они в полковом оркестре, подчиняясь взмахам жезла тамбурмажора.

– Сотен семь их, али немного поболе. – сообщил урядник. – Пронька с Фролом с вечера лазали вокруг, сосчитали.

– Поберечься бы надо, Степан Ерофеич. – в который раз уже повторил Смолянинов. – Нарветесь на засаду, что тогда?

– Не родился еще тот негритянец, штоб пластуна ночью споймать сумел! – гордо ответил казак. – Да ты и сам знаешь, Иваныч, они темноты боятся, жмутся к огню. Пронька, вон, к самым шалашам подползал, и ни одна паскуда не взбулгачилась!

Войско ваганда подошло к селению вчера вечером, через сутки после прибытия экспедиции. За эти часы часов Смолянинов ни разу не сомкнул глаза – переговоры с вождями ваниоро, осмотр обломков «Руритании» и торопливая подготовка к обороне не оставили ему ни единой свободной минуты.

– Стоят кажинное племя наособицу. – продолжал урядник. – Посерёдке – табор Мванова-короля, там, где шатер и бунчуки понатыканы. Остальные, которые помельче да посопливее, свои таборы вокруг разбили. А как стемнело, костры разложили и ну отплясывать с рожнами под барабаны! Никакого понятия не имеют, даже караулы не выставили, нехристи! Сейчас бы казачков с полсотни – всех бы подчистую почекрыжили, и на развод бы не осталось!

Смолянинов, не понаслышке знакомый с душегубскими талантами забайкальцев, только кивнул. Полсотни пластунов против семи сотен негров, да еще и ночью – такие силы, и правда, были бы неравны. Он находился при штабе генерала Кауфмана во время хивинской военной экспедиции, и помнил, что стычки с туземцами при менее чем десятикратном численном превосходстве неприятеля, вообще не считались за боевые действия, проходя по разряду учений в условиях, близких к боевым. А ведь бухарцы – вояки не чета мангбатту с ваганда, да и вооружены были куда как основательнее. На всю истребленную забайкальцами шайку нашлось всего два крёмневых ружья: арабский карамультук с прихотливо изогнутым ложем, и английский солдатский мушкет времен наполеоновских войн. Замки у обоих не действовали, причем у «Браун Бесс» курок и крышка полки были и вовсе выломаны. Выстрел производился путем поджигания натруски пороха вручную, как в старинных пищалях-ручницах, только вместо фитиля мангбатту использовали тлеющую щепку. Для этого к каждому стрелку был приставлен негритёнок с глиняной миской, полной раскаленных углей.

Еще меньшую опасность представляли луки местных воинов. Смолянинов, насмотревшийся в туркестанских экспедициях на убийственно мощные луки бухарцев и туркмен, склеенные из нескольких слоев рога, мог только посмеяться над оружием дикарей. Их легкие стрелы летели шагов на сорок-сорок пять, неспособные пробить на такой дистанции даже шинельное сукно.

Лукам ваганда, как и другие племена, предпочитали копья-ассагаи. Каждый воин носил по два-три таких копья и чрезвычайно ловко их метал. Смолянинов еще в Рубаге не раз видел, как негр, хвастаясь своим мастерством, пробивал ассагаем калебас15 с двух десятков шагов.

Эти ассагаи были весьма опасным оружием, несмотря на то, что изготовляли их из железа, а не из стали – обитатели Черной Африки владели лишь начатками металлургии. Но даже железные, выкованные в форме сильно вытянутого листа, наконечники негры оттачивали до бритвенной остроты, так, что этим оружием можно было наносить рубящие удары в рукопашной схватке.

Кроме ассагаев, многие негритянские воины имели при себе «трумбаши» – ножи затейливой формы, со множеством «отростков» на клинке.

Ваниоро поведали гостям, что трумбаши (в этом племени их именовали «пинга») служат не только оружием. Например, если рукоять обмотана медной проволокой – это инструмент для колдовского ритуала местных шаманов; вовсе лишенные рукоятки «пинга» круглой формы служат вместо денег. Рукояти же сугубо боевых ножей обматывают обыкновенно кожей. «Пинга» отличаются завидным разнообразием – Смолянинову не случалось видеть двух одинаковых. Похоже, их формы служили своего рода визитными карточками как племени, так и мастера, который их изготовил.

Доспехов и шлемов негры не знают, зато нацепляют на себя неимоверное количество ожерелий и амулетов. Почти у каждого имеется щит: миндалевидный, из кожи носорога, такой прочный, что не всякая мушкетная пуля его пробьет, или маленький, круглый, плетеный из веток.

Селение ваниоро оседлало верхушку большого круглого холма, возвышающегося у отрогов горного хребта – того самого, где нашла свой печальный конец «Руритания». С трех сторон подступы к деревне защищали крутые склоны, густо заросшие колючим кустарником; с четвертой же имел место пологий откос, спускавшийся к ручью. Узнав о грядущем нашествии, ваниоро перекрыли его плетеной изгородью из ветвей того же кустарника, усеянных длиннейшими загнутыми шипами. Такая преграда, не способная противостоять ружейным пулям, была, однако, почти непреодолима для местных воинов, сражавшихся нагишом.

Колючая изгородь возвышалась на краю рва, глубиной футов в семь. Преодолевая его по хлипкому мостику из трех связанных между собой стволов, Смолянинов отметил, что обитатели селения не давали себе труда поддерживать оборонительное сооружение в порядке: ров почти наполовину был завален разного рода отбросами. Оттуда поднимался густой смрад – беспечные ваниоро использовали ров и как помойку, и как отхожее место.

Ниже по склону, метались отсветы факелов: полдюжины негров под руководством Садыкова таскали и раскладывали на земле охапки тростника и веток. Увидав начальство, поручик приветственно взмахнул рукой.

– Еще час, и все будет готово, Леонид Иваныч, осталось только замаскировать! Забили камуфлет галькой и мелким булыжником – как рванет, то во-он в том секторе все подчистую выкосит, не хуже картечи!

И показал на шесты с тряпочками, обозначавшими предполагаемую зону поражения. Смолянинов усмехнулся: поручик сооружал фугас по всем правилам, как это описано в наставлениях по саперному делу. Что ж, все верно: для дикарей, знакомых с единственным тактическим приемом, фронтальной атакой нестройной толпой, подобное средство подходило как нельзя лучше.

Динамит нашелся в одном из ящиков, найденных ваниоро на месте падения дирижабля. Всего было дюжины две с половиной красных картонных цилиндров, набитых взрывчаткой; нашелся и моток бельгийского огнепроводного шнура. Прикинув, как использовать это богатство, Смолянинов и Садыков решили, что лучше всего будет соорудить на единственном пригодном для наступления склоне несколько минных горнов. Сказано-сделано: шагов на двадцать ниже рва в склоне выкопали три четырехфутовые минные галереи и заложили в каждую по восемь динамитных патронов. Подрывные заряды плотно закупорили забивкой из мелких камней – образовавшийся при взрыве «поражающий конус» (выражение все того же Садыкова) должен будет смести все живое на расстоянии сорока-пятидесяти шагов.

Минные горны следовало привести в действие огнепроводными шнурами. Это было поручено Антипу – мысль доверить столь ответственное дело кому-то из дикарей ни у кого не возникла. Отставной лейб-улан только что закончил помогать с обустройством позиции для митральезы и теперь расхаживал по склону, беззвучно шевеля губами – по поручению Садыкова он вымерял длину запального шнура.

– А как доделаем минные горны, – продолжал поручик, – велю неграм повырубать кусты на склоне. Где это видано – на гласисе оставлять прикрытие для атакующих? Непременно надо к утру все до веточки убрать! Хорошо бы, конечно, еще и землю разровнять, бугры срезать, ямы засыпать, чтоб по всем правилам. Да уж не успеем…

«Гласисом» Садыков называл пологий склон, спускающийся шагов на триста от колючей изгороди к ручью. Атаковать селение ваниоро можно было только с этого направления.

Кондуктор Кондрат Филимоныч тоже был здесь. Он с удобством расположился на куче земли и добродушно покрикивал на нерадивых негров. Плоды его трудов возвышались на левом фланге – приведенный в порядок «Гочкис» стоял в выложенном из крупных булыжников барбете. Оттуда можно было держать склон под косоприцельным огнем, пока не закончатся патроны к револьверной пушке.

Для защиты позиции Кондрат Филимоныч заставил отданных ему под команду дикарей выкопать дополнительный полукруглый ров в полтора человеческих роста глубиной. Действовал он при этом пинками и зуботычинами – ваниоро, опасливо косясь на сердитого кондуктора спешно вколачивали в дно рва заостренные деревянные колья. Моряк не признавал полумер, справедливо полагая, что лишних укреплений не бывает.

Перебросившись с Садыковым еще несколькими фразами и убедившись, что минные горны будут готовы в срок, начальник экспедиции заспешил назад, в деревню. Селение, четыре десятка хижин из ветвей и тростника, обмазанных высохшей на солнце глиной, располагалось на голой верхушке холма – самое обычное для центральной Африки селение, если не считать одной удивительной детали. В центре деревни, там, где обыкновенно устраивались ритуальные пляски, холмом высился огромный шатер из бледно-желтой ткани. Это был своего рода мемориал погибшей «Руритании»: ваниоро под руководством уцелевшего воздухоплавателя (того самого, что позже погиб при неудачном побеге) пленника соорудили из обломков решетчатых ферм подобие купола и накрыли его кусками «бодрюша», остатками изорванных газовых мешков. Материал этот, склеенный из пленки от коровьих кишок, отлично защищал от непогоды. Дикари оставили в верхушке шатра отверстие для выхода дыма, и теперь устраивали свое ежевечерние бдения под крышей.

Смолянинова поразило это сюрреалистическое зрелище – громадный купол, просвеченный, будто китайский бумажный фонарик, оранжевыми отсветами костров и пляшущие по стенам гигантские фигуры с копьями и щитами, словно в театре теней, каким-то чудом перенесенном в самое сердце африканской саванны.

Этой ночью никаких плясок не было. Когда путешественники приблизились к огромному шатру, «театр теней» высветил на полупрозрачных стенах сидящих вокруг огня дикарей и фигуру человека, стоявшего перед ними в позе оратора. Время от времени он вскидывал в молитвенном жесте руки, словно призывая аудиторию обратить слух к небесам. Ваниоро сидели, не шелохнувшись, не издавая ни единого звука – тени курчавых голов на просвеченной стене шатра оставались неподвижны.

Проповедник? Смолянинов не понимал ни слова – оратор пользовался наречием ваниоро, родственным языку суахели. Кабанга, совмещавший должность проводника и толмача и повсюду следовавший за начальством, подскочил поближе, прислушался и начал переводит.

Выходило, что речь шла о том, как было истреблено несчетное войско, собиравшееся разорять город, обитатели которого поклонялись Господу (Кабанга, подобно другим дикарям называл его «Великий Дух»). Помогая себе для убедительности жестами, он описал, как посланец Великого Духа за одну ночь умертвил всех врагов, оставив возле опустевших шалашей груды мертвых тел, щитов, ассагаев и трумбашей, на радость защитникам города…

– Слышь, Иваныч, он же из Писания читает! – прошептал урядник. Ей-ей, не вру: Ветхий Завет, Книга Царств!

И заговорил нараспев, будто читал с амвона:

– … я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего. И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые…

Смолянинов, к своему стыду не слишком хорошо знал Библию – во всяком случае, до казака-старообрядца, заучивавшего священную книгу наизусть, ему далеко было. Но сюжет узнал сразу:

– The Assyrian came down like the wolf on the fold,

And his cohorts were gleaming in purple and gold…

– Это по-английски, сочинение лорда Байрона. – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд казака. – Написано как раз по тому стиху из Библии. А литератор Александр Толстой перевел на русский:

– Ассирияне шли, как на стадо волки,

В багреце их и в злате сияли полки…

Казак немного подумал, будто повторяя строки про себя, потом одобрительно кивнул.

– У него еще есть повесть из старинной жизни, «Князь Серебряный» не доводилось почитывать?

Урядник замотал головой.

– Не, Иваныч, мы больше духовное, да еще воинский устав. А книжонки мирские – зачем? Только бесей тешить, сплошной соблазн да суесловие! Этот поп, хоть и немецкой веры, а правильно все толкует. И негритянцы его вон как слушают – понимают, видать, Слово Божье! Не то, что злыдень Мванов и евонные абреки…

С миссионером, обосновавшимся в селении ваниоро, путешественники уже успели познакомиться. Это был голландец, лет двадцати пяти от роду – он недавно сменил на этом посту своего предшественника. Тот прожил с дикарями пять лет, пока не помер от какой-то местной болезни, но до тех пор успел привести в лоно лютеранской церкви чуть ли, не половину племени.

Проповедник в очередной раз вздел руки и запел надтреснутым голосом. Ваниоро подхватили – слова на их наречии разительно контрастировали с мелодией церковного гимна. Смолянинов немного послушал, вздохнул и повернулся к шатру спиной.

– Пошли, Ерофеич, у нас еще до утра дел невпроворот, а до рассвета всего ничего. И вот что – расскажи-ка еще разок, как твои молодцы к ваганда в лагерь ползали? Мелькнула там одна любопытная деталь…