Текст книги "В поисках «Руритании»"

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Да, Эберхардту есть, над чем дрожать! Загадка древней, допотопной (в самом буквальном смысле!) расы, хранительницы великих знаний – ради обладания такой тайной можно пролить реки крови! Хотя, может это и не раса вовсе, а нечто вроде религиозной секты. А то и вовсе группа натурфилософов из таинственной страны Лемурии, в незапамятные времена пустившихся на поиски знаний – и забывших, а может, и намеренно вычеркнувших из памяти то место, откуда начались их странствия.

Конечно, все это не могло быть изложено двумя-тремя десятками значков, нанесенных на стенки шкатулки с Ключом. Но Эберхардт и Рукавишников не были бы самими собой, если бы остановились на них одних.

Но – по порядку.

Итак, Ключ и ларец. Таинственные артефакты, из-за которых граф Румели и пустился в свою африканскую авантюру. Я увидел их собственными глазами: Рукавишников доставил артефакты в Александрию, и с тех самых пор оба ученых корпели над расшифровкой иероглифов. Тут Вильгельм Евграфыч, пожалуй, поправил бы меня:

иероглифами (замысловатыми значками, вроде тех, которыми пользовались при письме обитатели Древнего Египта), покрыта лишь одна из стенок ларца. Остальные испещрены незнакомыми символами, дугами, россыпями точек.

Я сказал «незнакомыми»? Вернее было бы – «непонятными». Эберхардту понадобились считанные минуты, чтобы вспомнить, где он видел образчики подобной письменности, и еще сутки, чтобы отыскать их на бесконечных полках Библиотеки.

Эберхардт называл их «свинцовыми книгами». И верно: пачки тонких листков мягкого, серого и тяжелого металла, размером от почтовой открытки до визитной карточки, скрепленные бронзовыми кольцами, немало напоминали примитивные книги. Всего их в Библиотеке хранилось около полусотни: в описи значилось, что эти артефакты найдены при рытье канала в окрестностях греческой колонии Навкра́тис около тысячи семисот лет назад. Обнаруживший их землекоп отдал свою находку местному жрецу-эпистату[7]7
  В Египте при Птолемеях – главный жрец (первосвященник), представляющий местное жречество в общении с властями.


[Закрыть], а тот переправил ее в столицу. С тех пор к «свинцовым книгам» не прикасалась ничья рука – во всяком случае, на закаменевших восковых печатях, скрепляющих древние реликвии, значился 39-й год правления Птолемея VI Филомėтора, что соответствовало 149-му году до Рождества Христова.

Разумеется, находка привлекла немца – ведь подобные образчики письменности не встречались даже ему, чего уж говорить о иных знатоках древних языков! Но бездонность Книгохранилища сыграла со «свинцовыми книгами» злую шутку. Эберхардт, как и полагается старательному исследователю, наметил целую программу их изучения; в нее входил и поиск подобных значков по другим свиткам и табличкам, и сличение с близкими по эпохе образчиками письменности. Но вот беда: руки все никак не доходили, и лежать бы «свинцовым» книгам» мертвым грузом на полках, как пролежали они более двух тысяч лет, если бы острый глаз египтолога не уловил сходство значков на загадочной шкатулке с теми, что были отлиты на свинцовых страницах.

Но это, несомненно, создание человека, таких же, как и мы жителей Земли, пусть и обитавших на ней многие тысячи лет назад. А вот загадочный Ключ вполне мог оказаться и не творением людских рук. Может статься, он принесен из неведомого далека́, и остался здесь, когда память о них стёрлась отовсюду, кроме упомянутых уже «свинцовых книг».

Ларец, где хранился ключ – дело другое. Хоть он и изготовлен из того же загадочного стекловидного материала, но мастер, сделавший его, несомненно был знаком с египетскими иероглифами. В этом Эберхардт и Рукавишников единодушны: ларец сделан не более пяти– пяти с половиной тысяч лет назад, когда появились «мджу нетжер», «божественные слова» древних обитателей долины Нила…»

Глава восьмая

После переводных испытаний младшие кадеты домам. Для Николы с Иваном отдыха не предвиделось: они отправились в Кронштадт вместе со старшими, воспитанниками специальных классов. И пусть в гардемарины оба произведены временно – все равно им полагаются и нашивки, и парадные мундиры и даже узкие, в кожаных ножнах, морские палаши.

Но сейчас вся эта роскошь укупорена в особые «морские» сундучки, и новенький, выкрашенный в зеленое с белым колёсный пароходик «Ижора» бодро попыхивал машиной, увозя ребят к месту службы.

"Ижора" рыскала на курсе – пароход время от времени бросало из стороны в сторону, и сердце у Ивана тревожно замирало. Он не считал себя совсем уж сухопутным человеком: вырос в Севастополе, на Черном море и детство прошло на кораблях, где служил его отец, Александр Иванович Смолянинов. Тем не менее, судорожные метания «Ижоры» беспокоили мальчика, пока матрос, к которому ребята обратились с расспросами, не пояснил, что правая и левая машины вследствие ошибки при постройке, случается, работают вразнобой. Но пусть господа гардемарины не переживают: рулевые давно приноровились вовремя унимать своенравное судно.

Неву прошли; открылась серо-свинцовая даже в летние деньки блёклая гладь Маркизовой лужи. На горизонте уже проступали буханки фортов, тонкий шпиль Андреевского собора и зубчатый контур города. Захотелось есть, и гардемарины извлекли на свет пятикопеечную булку с варёной колбасой.

«Ижора» не отличалась особой ходкостью: пароходик полз удручающе медленно, и мальчики стали тяготиться путешествием. Наконец, «Ижора» обогнула стенки, прошла в Среднюю гавань – прибыли!

Судно прошлёпало колёсами мимо башенных фрегатов «Адмирал Грейг» и «Адмирал Лазарев». Замыкал панцирную шеренгу броненосец «Пётр Великий»: первенец русского океанского броненосного флота, нёс в двух башнях четыре двенадцатидюймовых казнозарядных нарезных орудия и еще недавно считался сильнейшим кораблём в мире. Теперь его мощь, откованная в русской броне, уступала гордым новичкам – но всё равно, смотрелся он грозно и величественно, пробуждая восторг в гардемаринских сердцах.

За броневыми тушами высится лес мачт Практического отряда. Первым в ряду стоит «Аскольд», на котором проходят плавательную практику гардемарины выпускного курса. Дальше – «Варяг», к которому, с борта приткнулась баржа, и с неё на корвет передают тюки и ящики. Поначалу Иван решил, что это портовое судно снабжения, но оказалось, что баржа приписана к «Варягу» на постоянной основе. На ней под командой астронома и главного навигатора Корпуса, хозяина обсерваторской «бочки», капитана 2-го ранга Пилėнко, гардемаринам предстоит проходить астрономический и картографический практикум: учатся пользоваться секстантом, делать промеры глубин, а так же осваивают и вовсе загадочные дисциплины, вроде «мензульной съёмки берега».

На обсервационной лоханке им предстояло провести две недели. Уже на следующий день баржу зацепили на буксир и поволокли к острову Германшėр на рейде Твермúне.

Гардемарины специального курса недоуменно косились на новичков. Недавнее явление странных незнакомцев, вкупе с наделавшем шума отказом от участия в «бенефисе» и так создали им известность – а тут еще и не лезущее ни в какие ворота внеочередное зачисление на корабельную практику!

В этом году, кроме обычных занятий, гардемаринам предстояло пройти практический курс минного дела. Для этого отряду придали три судна: миноноску, пароход «Рассыльный» и канонерскую лодку «Ёрш». Этот небольшой кораблик с виду напоминал то ли баржу, то ли землечерпалку, на которую по недосмотру строителей воткнули пушку калибром в одиннадцать дюймов. Вступивший в строй несколько лет назад, «Ёрш» стал прообразом серии канонерок, только-только заложенных на российских верфях.

К вечеру обсервационную баржу приволокли на буксире к назначенному для стоянки месту. Отдали якоря: два с носа и один, вспомогательный, под названием «верп», с кормы; на баке вывесили расписание, по которому гардемаринам предстоит жить две недели. Самым важным здесь были гребля и хождение под парусами на ялах– шестёрках. Шлюпочной науке уделяли по нескольку часов ежедневно: сразу после подъёма флага гардемаринов, вместо гимнастики, гоняли по «капитанской петле» вокруг баржи и до бакена, обозначавшего границу каменистой отмели – она тянулась с норд-оста, защищая вход в бухту. Обычно утренняя разминка превращалась в гонки, поскольку каждая из шестёрок стремилась первой обогнуть буй и вернуться к барже.

Гардемарины, проходившие практику на корветах, карабкались по вантам, спускали и поднимали брам-стеньги, брам-реи, упражнялись в постановке и уборке парусов. Обсервационная баржа рангоута не имела, и отведенные для таких занятий часы были переданы вязанию узлов и прочим наукам, необходимым в морском деле. Остальное время заняли астрономические и навигационные занятия, кроме того, ежедневно практиковались в промерах глубин и нанесении результатов на карту. А по окончании первой недели практики гардемаринам предстояло покинуть баржу и вплотную заняться минно-гальваническим делом. Для этого их расписали по судам: Воленьке выпало продолжать практику на канлодке, а его подопечные, гардемарины Смолянинов и Румели попали миноноску.

Одиннадцать вечера. Только что на полуюте отбили шесть склянок. Обсервационная баржа содрогается от молодецкого храпа полутора десятков гардемаринов, из кают компании доносятся звуки кабинетного рояля и негромкие голоса – офицеры привычно засиживаются далеко за полночь. На корме бдит вахтенный; ещё светло, на палубе свободно можно читать, хотя край горизонта затягивает лилово-чернильная мгла…

Гардемарин Смолянинов злостно нарушал – прятался в шлюпке, вывешенной на шлюпбалках по левому борту, между кургузой, скошенной назад трубой и единственной мачтой. Убежище казалось надёжным – шлюпка висела выше уровня палубы, и даже с крыла мостика заглянуть внутрь неё не представлялось невозможно. Правда, присмотревшись внимательнее, можно было обнаружить, что чехол, затягивающий шлюпку сверху, не натянут, как положено – идеально, без единой морщинки, на радость боцману – а уродливо вмят внутрь. Но вахтенному начальнику мичману Шамову, стоявшему на крыле мостика, сейчас не до мелких упущений в корабельном хозяйстве: заложив руки за спину, он озирает панораму Транзунского рейда, куда канонерка пришла три дня назад – и застряла из-за пустяковой поломки в холодильниках. Командир «Ерша», капитан-лейтенант Кологерас принял решение произвести ремонт своими силами; в результате канлодка уже который день торчит в двух с четвертью кабельтовых от обсервационной баржи, и гардемарины ежеутренне наблюдают на её палубе знакомую суету.

Иван точно знал это расстояние – недаром он который уже день практиковался в определение дистанции с микрометром по методу Люжоля. Им с Николой повезло: с опостылевшей лоханки их перевели на «Ёрш». А вчера на рейд пришли миноноска и транспорт «Рассыльный», переоборудованный в минный транспорт. Пароход тянул на буксире барказ, на котором гардемаринам предстояло упражняться в новом для них минном деле.

Часа в три пополудни принялись за дело: брали засечки по створовым знакам и рыбацким лачугам. А штурман «Ерша», молоденький, похожий на девицу мичман Посьет пересчитывал показания, сверяясь с таблицами.

Описав широкую циркуляцию, миноноска подошла к «Ершу». Судёнышко было забавное: узкое, длинное, похожее на гоночную гребную лодку-восьмёрку. Недавно построенная на Балтийском заводе, она носила гордое имя «Курица» и была вооружена шестовыми минами и двумя метательными аппаратами. Сигарообразные, семи футов в длину, метательные мины походили скорее на артиллерийские снаряды, нежели на самодвижущиеся мины Уайтхеда. Своих двигателей у них не имелось: мину выстреливали зарядом пороха из трубы пусковой установки, после чего снаряд шёл к цели исключительно по инерции. Чтобы ударить им по вражескому кораблю, надо подойти десятка на два саженей. Начинку мины составляли полтора пуда пироксилина.

С утра машинная команда «Ерша» возилась с разборкой холодильников, матерно кроя халтурщиков Балтийского завода и свою нелёгкую долю. С «Рассыльного» на минный барказ перегружали конические мины Герца. Промеров и прочих гидрографических работ на сегодня не предвиделось, так что гардемарины, устроившись, кто где, занялись зубрёжкой – через две недели предстояли экхаменационные испытания по морской практике.

Иван вздохнул и открыл учебник:

«Вооруженiе военныхъ судовъ»

капитанъ 1 ранга К. Посьетъ.

Санкт-Петербургъ,

въ типографiи Морскаго кадетскаго корпуса.

1859 годъ.

«Интересно, а кем приходится автор штурману? Судя по году выпуска – отцом, или, может, дядей? Но, как же зубрить неохота…»

И с тяжким вздохом открыл раздел «Такелажныя работы»:

«… Пробу смоленаго новаго такелажа, при прiемѣ съ заводовъ и отъ поставщиковъ, производить посредствомъ навѣшенной тяжести на нитяхъ 6-и футовой длины и рвать ихъ порознь, дѣлая для каждаго троса не менѣе 10-ти пробъ, и если таковой длины нити, или каболки № 20-го (*) выдержатъ вѣсъ въ сложности на каждую каболку въ тросовой работѣ въ 3 пуда 30 фунтовъ, въ кабельной въ 3 пуда 20 фунтовъ, а в ликъ-тросовой № 37-го въ 2 пуда 30 фунтовъ, то таковые тросы, кабельтовы и ликъ-тросы признавать к употребленiю благонадежными…»

«Свихнуться можно… а что делать?»

Место для практических минных постановок выбрали недалеко от берега – там, где мелководье сменяет подходящая глубина. Длинная каменистая коса прикрывала акваторию от волны с залива, иначе мины могло унести в открытое море. Ялы-шестёрки с вымпелами Морского Корпуса с утра нащупывали промерами кромку песчаной мели, за которой дно шло на глубину, и обозначали её красными пробковыми буйками.

Промеры полагалось делать особым шестом, «намёткой» – крашеной футовыми отрезками в бело-красный цвет пятиаршинной сосновой жердью, нижний конец которой снабжён двухдюймовой латунной трубкой для взятия проб грунта. Но гардемарины отлично обходились и без этого нехитрого приспособления. С отмели доносились бодрые юношеские голоса:

– Графочка, мон шер, извольте скидава́ть портки, сигать в воду и маячить!

Молодой граф Румели, полуголый, в одних бязевых кальсонах, прыгал в воду и «маячил» – измерял глубину собственным телом, подавая результаты промера примерно так:

– Эй, на яле! Здесь по колено!

– Иди правее!

Салое время спустя:

– На яле! Здесь по пол-ляжки!

– Иди еще!

Наконец, раздается желательное:

– Эй, на яле! Здесь по брюхо!

В ответ неслось насмешливое:

– Как вы полагаете, мон шер, брюхо нашего графочки соответствует трёхфутовой отметке?

– Нет – слышалось в ответ. – Мелковат. Пишем: «два фута и три четверти по намётке». А вы, граф, что встали столбом? Извольте шагать дальше!

* * *

– Так твой дядя в Египте сейчас? Древности ищет?

– Так что, Смолянинов? В Египте, или где? Рассказал бы, а то ведь скука…

Иван покосился на говорившего. Справа от мальчика, на песке возлежит гардемарин второго специального класса Воленька Игнациус, отряжённый для фотографической съёмки. Снимал он на громоздкий, заряжаемый стеклянными пластинками фотоаппарат, с которым отлично умел обращаться. В Морском Корпусе Воленька числился фельдфебелем роты, в которой состояли Иван с Николой – так что и здесь, на практике, ему пришлось присматривать за «особыми» кадетами.

Иван перевернулся на живот.

– Дядя сейчас в Александрии, с экспедицией. Археологической. Собираются изучать собрание редкостей египетского хедива.

Это была легенда, сочиненная бароном Эвертом. Многоопытный жандарм счел, что скрыть факт экспедиции, как и интерес к Эберхардту, все равно не получится, так пусть люди думают, что предприятие – затея Московского Императорского Университета, благо в перечне ученых титулов Смолянинова имелось и звание приват-доцента этого почтенного заведения. Правда, по кафедре географии, а не истории.

– А я был в Александрии – вступил в разговор Никола. Одновременно он прыгал на одной ноге, пытаясь снять мокрые кальсоны.

– В Александрии? Всамделишней? – завистливо ахнул Воленька. – А мумии тоже видел? Высушенные, про которые в учебнике?

– Слышал я о них забавную историю. – встрял в разговор один из гардемаринов, сын одесского генерал-губернатора. Он, как и другие, валялся на песке в одних подштанниках и наслаждался жарким июньским деньком.

– Один генерал-адъютант, князь… не помню. В-общем, он побывал в Египте, состоял при российском консульстве военным атташе. И как-то раз поднялся с группой англичан по Нилу, до самого Асуана – и купил там голову настоящей мумии. Ему наплели, что это голова немыслимой красавицы, фараоновой дочери, которая, будто бы, жила три с половиной тысячи лет назад. Генерал поверил и выложил за ссохшуюся гадость триста пятьдесят рублей серебром.

– Так много? – поразился Воленька. – За вяленую голову? Это же…

– А что вы хотели? Все же три с половиной десятка веков, это вам не жук чихнул. – рассудительно заметил генерал-губернаторский отпрыск. Генерал вернулся в Россию на коммерческом пароходе, и поимел по поводу своего приобретения немалые хлопоты с одесской таможней. Там никак не могли взять в толк, под какую статью тарифа «сию часть мертвого тела» подвести. Дальше – больше: вмешалась одесская полиция, и у генерала потребовали разъяснений, откуда он мертвую голову» получил и не кроется ли тут убийство? Так бы и терзали, пока из Петербурга не пришёл приказ оставить генерала в покое. Но, пока тянулось это крючкотворство, голову, хранившуюся в таможенной конторе, сожрали крысы!

Мальчишки засмеялись так заливисто, что их окликнули со шлюпки:

– Эй, на берегу! Игнациус, Смолянинов! Хватит ржать конями, полезайте-ка вводу сюда, и извольте поторопиться! А с графочки довольно, пусть отогревается на солнышке. А то, вон как посинел от холода!

Иван тяжко вздохнул, поднялся с песка и принялся закатывать кальсоны.

Житья нет от угольной пыли! Она вездесуща: палубы и надстройки покрыты отвратительной смесью сырости и чёрного налёта; пыль облипает лицо, набивается в волосы, хрустит на зубах, сводит с ума…

Машинная команда «Ерша» закончила перебирать холодильники к вечеру, когда мальчики уже вернулись с берега. Никонов объявил, что назавтра отряд покидает рейд, и капитан-лейтенант Кологерас велел дополнительно принять с «Рассыльного» уголь. И на следующий день, с утра, между судами засновали шлюпки: полуголые матросы, выстроившись в цепочку, подавали мешки, опорожняя их в угольные ямы и коффердамы. Канонерка стремительно теряла нарядный вид; Воленька подозревал, что разгром на палубе продлится, самое меньшее, до вечера. А за погрузкой неизбежно последует приборка: драить палубу, окатывать, пока тиковый настил не приобретет всецело правильный светло-бежевый оттенок, на боцманском сленге почтительно именуемый «белым золотом». А другие тем временем будут до одури надраивать медяшку, чтобы сверкала ослепительно на солнышке, а третьи – чистить, отмывать парусиновые чехлы шлюпок от неопрятного налета угольной пыли… Юноша тоскливо озирался, прикидывая, куда бы спрятаться иначе боцман и для него отыщет занятие по вкусу. По своему, боцманскому вкусу, разумеется.

Командир «Ерша» не хотел перевозить мины на палубе. Ещё меньше к этому приспособлена «Курица»: конечно, мины не несли пироксилиновых зарядов, замененных по случаю испытаний песком по весу, но размах качки вполне мог сорвать деликатный груз со стопоров. Так что мины было велено сдать обратно на транспорт. Миноноска шустро подбежала к «Рассыльному», отшвартовалась у борта, и грузовая стрела быстро перекидала железные конусы на палубу. На «Ерше» всё ещё возились с холодильниками: канонерка не могла дать ход, и пришлось, проклиная всё на свете, перегружать мины сначала на барказ, а уже с него на пароход.

Как раз этим сейчас и занимались; лейтенант-минер с озабоченным видом ходил вдоль ряда мин на деревянных поддонах. Чтобы передать мину на барказ, нужно зацепить её талью, поднять, аккуратно перенести и поставить на настил.

Барказ, приткнувшийся у левой раковины канонерки, являл собой довольно нелепое сооружение: большая гребная шлюпка и паровой катер, сцепленные бортами на манер катамарана. Поперёк обоих корпусов укреплены брусья – бимсы, скрепляющие всю конструкцию, на них уложен дощатый настил. На корме высится грузовая стрела в форме буквы «Л» с талью и ручной лебёдкой. С этой стрелы и ставят подводные снаряды – она выдерживает мину Герца вместе с чугунным якорем. Из тонкой, закопченной трубы катера вился лёгкий дымок; возле масляно отсвечивающего кожуха машины возились двое полуголых, в саже и жирной смазке, механиков.

Увидав лейтенанта, Воленька приблизился – он всерьез увлёкся минным делом и теперь пользовался случаем, чтобы набраться практического опыта. К тому же, его старший брат, служивший на одном из клиперов Сибирской флотилии, тоже был минёром и Воленька, обожавший брата, собирался идти по его стопам. А для этого следовало попытаться остаться на «Ерше» на всю практику – и знаний необходимых наберешься, и живое, интересное дело – не то что нудное сидение на обсервационной барже!

Дело у механиков меж тем не ладилось. У барказа обнаружились серьезные неполадки с машиной, и он уже добрых полтора часа болтался рядом с канонеркой. Помочь им ничем не могли – инженер-механик «Ерша» уже сутки не вылезал из кочегарки, а командовавший передачей мин лейтенант Шамов, как назло, сильно поранил ладонь. Мины надо было перегружать, уголь – принимать; рабочих рук отчаянно не хватало, но минер не стал пристраивать бездельничающего гардемарина Игнациуса к полезному делу, а принялся рассказывать о своем взрывчатом хозяйстве.

На корме «Ерша», на временном дощатом слипе, остались только три мины, остальные уже были на барказе или на «Рассыльном». Минер провёл пальцем по тросовому плетению стопора, подёргал сосновый брусок-подпорку, и выжидающе глянул на Воленьку. Тот подошёл, проверил узлы, убедился, что мина держится крепко.

– Вот, изволите видеть, гардемарин: в мине системы Герца, как и в системе Нобеля, длину минрепа устанавливают вручную…

Лейтенант говорил тихо, будто не объяснял, а сам отвечал урок. Воленька жадно слушал: конструкции гальваноударных мин в Корпусе пока не изучали: ни принятых на флоте системах Герца и Нобеля, ни более ранней, времён турецкой войны, мины Якоби.

– Прикажете закрыть? – Воленька указал на брезентовый чехол, аккуратно сложенный на палубе.

– Будьте так любезны. А потом – проверьте и зачехлите остальные.

Прошло еще полчаса. Машина на барказе наконец затарахтела, и суденышко неспешно, на пятиузловом ходу, поползло к «Рассыльному». Воленька вслед за Никоновым спустился в кают-компанию «Ерша». Помещение было тесным – едва-едва поместиться офицерам да немногим гостям. За узким, покрытым деревянной решёткой столом, пристроился командир лодки. В кают-компании было тихо, лишь волны негромко плескали в деревянный борт, да доносился с палубы доносился зычный голос мичмана Посьета, командовавшего к приборке.

Капитан-лейтенант Кологерас поздоровался с минёром, кивнул Воленьке и вернулся к бумагам. Он предпочитал работать здесь – благо, на малых кораблях традиции кают-компании были не столь строги. Минёр пододвинул стул и сел, указав Воленьке на место рядом с собой.

– Значит, хотите пойти по минной части, гардемарин? Похвально; дело новое, сделаете быстро карьеру. Скучать не придётся: на миноносках служба самая лихая, за этими корабликами будущее. Кто у вас в Корпусе преподаёт по гальванической части?

– Старший инженер-механик Лессер!

– Знаменитый Лёнчик? Хотя какая разница – всё равно ни гвоздя не знаете, сужу по своим гардемаринским годам. Но не беда, освоите. Главное, не стесняйтесь спрашивать, и я из вас сделаю минёра!

– Есть! – Воленька возликовал в душе. – Разрешите закурить?

– Запомните, юноша – заговорил из своего угла командир. – В кают– компании для этого разрешения не требуется, так что можете курить, сколько пожелаете.

– Держите спички. – минер ободряюще улыбнулся смущенному гардемарину.

– Благодарю, господин капитан второго ранга!

Лейтенант поднял голову к подволоку и густо выпустил дым.

– Опять неверно: Сергей Алексеевич. Традиции кают-компании незыблемы, юноша. Вне службы – без чинов, по имени-отчеству.

– Ясно, госп… Сергей Алексеевич! – радостно отчеканил Воленька.

По трапу простучали башмаки, в дверь влетел встрёпанный гардемарин Смолянинов. Минер удивлённо поднял брови – вид у того был отнюдь не парадный. Раскраснелся, щека поцарапана, голландка – старая, второго срока, надетая специально для грязных работ – вся в угольной пыли.

– Дозвольте обратиться, господин лейтенант?

Командир отложил бумаги.

– В чём дело, гардемарин?

Иван выпалил:

– Господин штурман передаёт, что свободных людей нет, некому мыть шлюпки после угольной погрузки.

– Нехорошо, – согласился Кологерас и поглядел на Воленьку. – О минном деле потом побеседуете, а пока…

Тот обречённо кивнул. Обычно шлюпками занимаются приписанные к ним матросы, но сегодня угольный аврал, да ещё и поломка холодильника, и мины… похоже, не судьба ему отвертеться сегодня от приборки!

– Да и вы, гардемарин, – обратился к Ивану командир. – ступайте, помогите товарищу.

Георгий с Воленькой переглянулись, чётко, по-уставному повернулись через левое плечо и полезли по трапу на палубу. Служба продолжалась.