Текст книги "В поисках «Руритании»"

Глава десятая

Любопытно, подумал Смолянинов, кто состоит у Мванги в советниках – может, это негодяй Рюффо решил проявить себя на несвойственном ему поприще? Хотя, наверняка он неплохо разбирается в военном деле, раз уж числился на «Руритании» не только механиком, но и канониром. Но с тем же успехом это может оказаться какой-нибудь араб, выходец из Египта, или подданный занзибарского султана, знакомый с азами европейского военного искусства.

Но, кем бы ни был неведомый советник, воспользоваться его рекомендациями в полной мере дикари не смогли. После того, как взрывы минных горнов смели с гласиса первую волну атакующих, ваганда и их союзники поспешно отступили к ручью и там и принялись подбадривать себя рокотом тамтамов и пронзительными воплями «Ни-ан-зи! Ни-ан-зи!» Концерт этот продолжался около получаса, после чего вперед двинулось что-то, отдаленно напоминающее цепь застрельщиков. Мванга, надо думать, собрал всех воинов, вооруженных ружьями, и выслал их вперед, с приказом обстрелять засевшего за колючей изгородью неприятеля.

Задумка, что и говорить, была недурна, а вот исполнение подкачало: вместо того, чтобы развернуться на рубеже прицельного огня редкой цепью и открыть стрельбу, дикари сбились в кучку и припустили вверх по склону, размахивая ружьями и оглашая окрестности боевым кличем. Смолянинов видел, как спотыкаясь, бегут вслед за ними в густой траве малолетние «оруженосцы» – мальчуганы с глиняными плошками, полными тлеющих угольев. В зубах у каждого зажата сухая ветка, которой предстояло исполнить роль фитиля.

Видимо, чернокожие «егеря» намеревались добежать до рва и с самой его кромки, в упор, угостить засевшего за кустами врага свинцом. Но не успели они преодолеть и половины дистанции, когда над изгородью засверкали вспышки – с убойной дистанции в полторы сотни шагов винтовки белых не оставляли несчастным ваганда ни единого шанса. После трех залпов полегло не меньше половины застрельщиков, а остальные, вопя, кинулись в отступ, так и не сделав ни единого выстрела. «Оруженосцы», побросав дымящиеся плошки, рванули за ними, и малое время спустя пологий склон охватило пламя – высушенная свирепым африканским солнцем трава вспыхнула, как порох. Из ревущего огня доносились крики, полные мучительной боли – там заживо сгорали раненые дикари, во множестве оставшиеся на «гласисе».

Пожар дал обороняющимся некоторую передышку – Мванга не решился наступать сквозь завесу пламени. Прошло не менее часа, прежде чем дым развеялся, и тамтатмы вновь погнали негритянские орды в бой.

На этот раз их подпустили поближе, шагов на пятьдесят, и только потом Садыков скомандовал «Пли!». Разом ударили винтовки экспедиции и ружья ваниоро, толпа дикарей будто налетела на невидимую стену. Первые ряды безжалостно выкашивало пулями; задние, почуяв неладное, замялись, притормозили стремительный бег, и тут во фланг прерывисто, телеграфным ключом застучал «Гочкис». Смолянинов увидел, как вспухают один за другим ватные комки разрывов и вспомнил жалобы кондуктора на слабую начинку гранат. Сейчас это было неважно: может, легкие снарядики, и давали мало осколков, но в плотной толпе это не имело ровно никакого значения: каждая из полуторадюймовых гранат, даже не успев разорваться, пронизывала по два-три человеческих тела, пробивая в толпе кровавые бреши.

Револьверная пушка захлебнулась очередью – закончились патроны в коробе, и Антип торопливо принялся набивать его новыми. Сквозь грохот стрельбы и нестройные вопли дикарей до Смолянинова донесся матерный рык Кондрата Филимоныча: «А ну…, шевелись…, лярва лейбгвардейская, твою в душу…, пока нас тута всех…, к гребаной матери…, не перекололи, как поросей!

Пауза, потребовавшаяся для перезаряжания, подарила нападавшим несколько драгоценных секунд – ваганда опомнились, взвыли с утроенной силой и всей массой качнулись вперед, заполняя своими телами и без того неглубокий ров, оставляя кровь и клочья кожи на шипах изгороди. В центре уже кипела ожесточенная схватка: ваниоро встречали сигающих через препятствие врагов ассагаями, палили в упор из ружей, метали ножи-пинга. Смолянинов заученными движениями отжимал вниз скобу «Мартини-Генри», выбрасывая стреляную гильзу, втискивал в овальный паз на затыльнике очередной патрон и стрелял, стрелял – навскидку, почти не целясь. Внезапно огромный, на голову выше других, негр со свирепой, физиономией, выглядевшей особенно жутко из-за продетых в ноздри и губы резных костяшек, перепрыгнул через изгородь и занес для удара огромный, формой напоминающий лосиный рог, заржавленный трумбаш. Начальник экспедиции попятился, нашаривая «Кольт», но тут над ухом оглушительно бабахнуло, раз, другой – и гиганта унесло, будто кто-то внезапно и очень сильно дернул за веревку, привязанную к его поясу. Смолянинов оглянулся – сзади, шагах в трех, стояла Берта, и нижняя пара стволов штуцера курились дымком. Он хотел поблагодарить девушку, но та подняла ружье и выстрелила еще раз, из верхнего «берданского» ствола. Часто захлопал «Спенсер» Жиля – верный слуга, страховавший, как и положено, госпожу на этом кровавом сафари, расчищал бруствер от запрыгнувших на него дикарей. Смолянинов опомнился, торопливо зарядил винтовку и вскинул к плечу, выискивая цель. Но ваганда уже откатывались прочь, густо устилая гласис телами цвета эбенового дерева.

– Прекратить огонь! – заорал Садыков (на время баталии Смолянинов передал ему все командные полномочия) – Береги патроны, ребята, они и так шикарного драпака задают!

Пальба разом прекратилась. Смолянинов оглянулся – все ли целы? Урядник Ерофеич… Фрол… оба, вроде, невредимы. А вон и Пронька: выскочил на край рва и отрет вслед улепетывающим ваганда какую-то похабщину, азартно размахивая шашкой. С клинка веером летят красные брызги, вокруг громоздятся изрубленные тела – здесь самые невезучие из дикарей добрались-таки до забайкальцев и сцепились с ними врукопашную.

Кондрат Филимоныч, облокотившись на казенник, трясет в воздухе правой рукой – даже его лапище, привыкшей управляться с якорными канатами, гандшпугами и налитыми свинцом вальками весел, нелегко беспрерывно вертеть тугую ручку митральезы. Вот и Антип: стоит, прижимая к груди, словно охапку дров, полдюжины тускло-желтых гочкисовских унитаров. Проводник Кабанга выглядывает из-за его плеча: ослепительно-белозубая улыбка до ушей, «крынка» на плече, патронташ через плечо: берегитесь, суахельские девки, идет гроза саванны!

Смолянинов приник к окуляру латунной трубки-телескопа, закрепленной слева от ствола винтовки. В длину это приспособление ненамного уступало стволу и требовало крайне бережного обращения чтобы не сбились тонюсенькие волоски, перекрестием отмечающие прицельную точку.

Внизу, у ручья, там, где скапливалось перед атакой воинство ваганда, толпилось сотни полторы негров. Между ними, на небольшом возвышении, стоял сам Мванга, легко узнаваемый по вычурному головному убору. Дикарский король энергично размахивал руками и пронзительно орал; в правой ладони он сжимал длинноствольный пистолет, один из тех, что Смолянинов преподнес ему во время визита в Рубагу. Все ясно: собирает вокруг себя бегущих, сулит награды храбрецам и лютую кару трусам и нерешительным.

А это кто? Смолянинов невольно вздрогнул: по левую руку от Мванги стоял тот, кто сейчас был нужен им больше всего: низкорослый, чернявый тип в сильно потрепанной европейской одежде – и белый!

Смолянинов перевел перекрестье прицела обратно на Мвангу, чуть подвыбрал спуск и задержал дыхание. Дождался паузы между ударами сердца и легонько, словно касаясь спускового крючка не пальцем, а лепестком нежнейшей розы или крылом бабочки, нажал.

В Петербурге, готовясь к экспедиции, Смолянинов заказал для своей «Мартини-Генри» особые, дорогие патроны – не из латунной фольги, какие производят в Британии, а американские, системы Эдварда Боксера, с цельнотянутыми латунными гильзами и навеской бездымного хлопчатого пороха. Тупоносые безоболочечные пули, обернутые для улучшения обтюрации в промасленную бумагу, сохраняли убойную силу на полутора верстах – а сейчас до цели было никак не больше двухсот шагов.

Мванге такая пуля угодила точнёхонько в солнечное сплетение. На мгновение несчастный замер – Смолянинов увидел в телескоп, как из раны толчком выплеснулась кровь – и медленно завалился на спину. Над долиной повисла мгновенная тишина, а потом поле боя огласил горестный вопль, исторгнутый сотнями негритянских глоток. Смолянинов замахал, подзывая урядника, но тот уже сам бежал к начальству. За ним шагал, держа на плече «винчестер», Садыков.

– Ловко ты его снял, Иваныч! В самую евонную черномазую душу!

– Ерофеич, бери своих станишников и давайте за Рюффо! Он где-то там, возле Мванги ошивается. Боюсь, как бы его не пристукнули в суматохе. Поспешайте, душевно вас умоляю!

Урядник с готовностью мотнул головой и свистнул, призывая казаков. Минуты не прошло, как все трое серыми тенями скользнули через ров и растворились в почерневшей траве, среди мертвых тел, усеивающих гласис.

– Полагаете, Леонид Иваныч, так уж необходимо рисковать людьми из-за этого негодяя?

Смолянинов уловил в голосе Садыкова плохо скрытый упрек: мало того, что грубо нарушили отданный по всей форме приказ о прекращении огня, так еще и командуют через его голову его же подчиненными! И зачем, спрашивается, было вручать ему командование – чтобы тут же продемонстрировать злостное неподчинение? Решительно никакого понятия о службе у этих штатских. Да и урядник хорош – сейчас бросился исполнять! Нет, чтобы дождаться, как это предписано уставом, распоряжения начальника воинской команды…

– Да вы не серчайте, поручик! – виновато сказал начальник экспедиции. – Каюсь, был неправ, но и вы меня поймите: совершенно не было времени для соблюдения субординации. Очень нам сей фрукт нужен: ведь он, подлец, к гадалке не ходи, знает, кому понадобилось подстраивать катастрофу…

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Садыков переживал напрасно – особого риска, как выяснилось, не было ни на синь пороху. Чернокожие дикари могут сражаться с яростной отвагой, но если уж они дрогнули и побежали – остановить их невозможно, будут бежать, пока не свалятся от истощения сил. После гибели Мванги, остатки его воинства задали, по образному выражению поручика, «шикарного драпака», и забайкальцы добрались до брошенного лагеря без помех. Горстки дикарей, попадавшиеся им на пути, в ужасе разбегались – слава непобедимых «леопардовых воинов» гремела в саванне повсюду, а ежели, кто особо нелюбопытный еще о них не слыхал, то имел возможность увидеть все собственными глазами во время штурма. Если, разумеется, остался бы при этом в живых.

Я писал, что негры, раз поддавшись панике, не способны остановиться? Так и есть; но в отличие от османского редифа или курдских башибузуков, при бегстве с поля боя они не станут отвлекаться даже для такого почтенного занятия, как мародерство и грабеж. Но эта дикарская особенность, по-видимому, совершенно чужда и обитателям Старого Света: вместо того, чтобы спасаться вместе с ваганда, негодяй Рюффо решил под шумок заглянуть в шатер Мванги.

Там его и застали за обшариванием сундуков и ларей забайкальцы, и я искренне жалею, что не видел физиономии француза, когда, тот, захлопнув крышку очередного, плетеного из пальмовых листьев короба, узрел щербатую улыбку урядника Ерофеича поверх барабана «Кольта».

Надо, впрочем, отметить, что добыча негодяя оказалась до обидного ничтожной – видимо, его представления о королевских сокровищах сильно разнились с таковыми у покойного негритянского сатрапа.

Надеюсь, читатель простит, что я не стану подробно описывать, как казаки доставили пленника в селение ваниоро – привязанным руками и ногами к длинной жердине, на манер подстреленной на охоте косули. Опущу и то, как Рюффо выкручивался, не желая отвечать на вопросы, пока мы не устроили ему очную ставку с Дрейзером. На этом упрямство француза закончилось, и он принялся выкладывать все, что знал. Признаюсь, когда он, наконец, заговорил, у меня гора упала с плеч – более всего я боялся, что для развязывания языка придется прибегнуть к услугам урядника: «Ты, Иваныч, тока мигни – энтот злыдень все, как есть выложит, всю подлинную правду, до словечка!» Если кто не знает – смысл слова «подлинная» мало отличается от страшноватого смысла другого похожего слова, «подноготная»: «длинником» на Руси называли кнут, которым орудовали на допросах заплечных дел мастера.

Итак, спасшись с погубленного дирижабля, Рюффо, как и Дрейзер, угодил в плен, но не к местным торговцам, а к арабам, из числа тех, что наведываются в эти края с севера, за слоновой костью. Белый пленник показался им редкостным товаром, и спустя неделю Рюффо был обменян в Рубаге на дюжину первоклассных бивней. Оказавшись при дворе Мванги, негодяй сделал стремительную карьеру, поднявшись до должности личного советника и смотрителя королевского огнестрельного арсенала – навыки механика пришлись тут очень кстати. Разумеется, француз не собирался задерживаться в Рубаге– ему не терпелось добраться до Европы и получить обещанную, и весьма солидную плату. Но именно с возвращением и вышла заминка.

Помнится, узнав о подстроенном Рюффо крушении дирижабля, я удивился: как европеец, человек цивилизованный и несомненно, высоко ценящий свою жизнь, решился подвергнуть себя такому риску: ради всего лишь денег, пусть и очень больших? Ведь дело не только в том, что диверсию придется произвести на высоте нескольких сотен футов над землей: даже ухитрившись уцелеть после крушения воздушного корабля, злоумышленнику предстояло в одиночку выбираться из самого сердца Черной Африки!

Сейчас мое недоумение развеялось: Рюффо, как выяснилось, планировал угробить дирижабль над плато Огадėн, далеко к северо– востоку от земель ваниоро. Там он вполне мог рассчитывать на спасение – среди кочевавших по плато племен сомалúсов через арабских и занзибарских торговцев был пущен слух о потерявшемся на плато белом путешественнике. За его спасение полагалась необычайно щедрая награда: ружьями, свинцом, порохом и особо ценимыми в этих диких местах шелковыми тканями. Кроме того, в европейские фактории, расположенные поблизости от места предполагаемого крушения «Руритании», заранее были посланы люди с заданием: обеспечить спасение и доставку в Европу ценного агента. Так что Рюффо мог быть доволен – ради его спасения денег не жалели.

Француз так ни разу и не усомнился, что в провале этого хитроумного плана виноват ураган, заставивший «Руританию» отклониться от курса. Но мы-то знали, что Леньяр и не собирался придерживаться официально заявленного маршрута: вместо того, чтобы лететь на юг, к Дар-эс-Саламу, дирижабль повернул на юго-запад, и шел этим курсом, пока не потерпел катастрофу севернее озера Альберт-Нианца. Так что злоумышленник, оказавшись на твердой земле, с удивлением обнаружил, что находится в нескольких сотнях миль от тех мест, где можно было рассчитывать на помощь.

Положение казалось безвыходным – но только не для такого отчаянного авантюриста, каким был Симон Рюффо! Мало кто сумел бы отыскать выход, попав в такой переплет. Рюффо сумел. Дождавшись очередного каравана, собиравшегося посетить, кроме Рубаги, еще и немецкие торговые фактории на восточном берегу озера Виктори-Ньяза, он уговорил караванщиков переслать через европейских колонистов послание в Дар-эс-Салам. Там, в воздухоплавательном парке, сооруженном в ожидании прибытия «Руритании», у механика имелся верный человек.

Ожидание продлилось несколько бесконечных месяцев. Но в послании, доставленном занзибарскими торговцами, оказалось совсем не то, чего ожидал Рюффо: ему было приказано найти обломки дирижабля «и раздобыть бортовой журнал, документы Клода Леньяра, а так же все, что имеет хоть какое-то отношение к цели экспедиции. Для этого следовало использовать положение, которое Рюффо к тому времени успел приобрести при дворе негритянского сатрапа.

В конце послания имелась приписка: любой ценой надо и уничтожить русскую экспедицию, отправившуюся в направлении озер Виктория и Альберт-Нианца. И не просто уничтожить – нанимателей Рюффо интересовали любые документы и в особенности, артефакты, которые могли иметь при себе путешественники. Могу представить, как злился Рюффо, ведь мы были, считай, у него в руках! Мы покинули Рубагу за считанные дни прибытия депеши и, получи он ее суть раньше, нам пришлось бы по-настоящему туго.

Пока экспедиция оставалась в Рубаге, Рюффо всячески избегал встречи с нами. Но на всякий случай, он собирал сведения о пришельцах к тому моменту он уже худо-бедно выучился говорить на наречии ваганда, а мы, ничуть не скрывались и повсюду расспрашивали о летучем корабле и свалившихся с небес белых людях.

За то время, пока Рюффо находился в Рубаге, он ни словом не обмолвился о крушении «Руритании». Мванга узнал о нем от своих лазутчиков, почти одновременно с прибытием депеши, предназначенной для француза. Негодяй и это сумел обратить к своей пользе: он с три короба наплел королю о бесценных сокровищах, оставшихся на месте падения воздушного корабля, в результате чего Мванга, и без того собиравшийся воевать с ваниоро, спешно двинул войско в поход. Заодно Рюффо раскрыл королю глаза на «коварные замыслы» белых путешественников: они-де коварно его обманули, прикинувшись друзьями, а на самом деле собираются присвоить свалившееся с неба богатство, а заодно, предать самого Мвангу мучительной смерти. Так что, обратись мы тогда за помощью к нему, а не к ваниоро, экспедицию, скорее всего, ждала бы неминуемая гибель.

Дальнейшее в общих чертах известно. Но оставался главный вопрос: о личности нанимателя Рюффо. Мы просто обязаны были выяснить, кому понадобилась страшная катастрофа, унесшая жизни стольких храбрых, талантливых людей – Клода Леньяра, его брата Пьера, воздухоплавателей из экипажа «Руритании» и археологов, коллег Дрейзера! К тому же, можно не сомневаться: таинственный злоумышленник виновен не только в гибели воздушного корабля, но и в похищении графа Николы Румели. И если он еще жив, то сведения о похитителе, может статься, помогут спасти графа!

К сожалению, вдохновитель этих преступлений действовал поистине с иезуитской хитростью. Рюффо ничего не мог сообщить нам о его личности; механик имел дело лишь с доверенным помощником неведомого злодея. Еще в Париже, незадолго до окончания строительства «Руритании», Рюффо познакомился с неким господином.

Тот представился репортером малоизвестного британского издания, но француз, проживший некоторое время в Англии, уверенно опознал в нем выходца из южноафриканских колоний. Звали «репортера» Сондерс; судя по тому, с каким размахом этот человек планировал свои операции, он располагал огромными средствами, и не менее впечатляющими возможностями из числа тех, которые невозможно приобрести даже за полновесные британские фунты.

Рюффо тогда остро нуждался в деньгах: он крупно проигрался на скачках и по уши влез в долги. Жалование, получаемое в Воздухоплавательном парке, не покрывало даже процентов по задолженности, так что впору было впадать в отчаяние. Рюффо уже подумывал о бегстве; он и на участие в перелете согласился единственно для того, чтобы улизнуть таким образом от кредиторов. Южноафриканец же предложил оплатить все его долги; кроме того, он посудил после выполнения задания крупную сумму в британских фунтах и паспорт Североамериканских Штатов. Рюффо долго не раздумывал:

во Франции его ждали долговая тюрьма и нищенское существование, за океаном же он мог начать жизнь с чистого листа, с новым именем, не испытывая недостатка в средствах. Неудивительно, что механик сказал «да».

Операция была тщательно разработана еще в Париже. Сондерс превосходно изучил географию районов, над которыми пролегал маршрут перелета, включая и нравы обитающих там племен. Он, похоже, знал о Черном континенте и его обитателях, куда больше иных европейцев, прославившихся своими путешествиями по Африке.

Последняя встреча Сондерса и Рюффо состоялась в порту Обок, в заливе Таджýра, куда французский пароход «Корсика» доставил разобранную на части «Руританию». Сондерс прибыл туда вместе с другими журналистами, освещавшими необыкновенный перелет. Там он передал своему агенту инструкции о том, как следует действовать после крушения, снабдил необходимыми сведениями – и вместе с остальными проводил «Руританию». Из всех, кто находился в этот момент и в Обоке и на борту воздушного корабля, только эти двое знали, что удивительному творению Клода Леньяра предстоит полет в один конец, без всякой надежды на возвращение…»