Текст книги "В поисках «Руритании»"

Шторм разразился ночью. Яростные порывы ветра трепали «Руританию». Тесная пассажирская гондола, то и дело озаряемая снаружи лиловыми сполохами, превратилась во внутренности мяча, археологи – в мышей, которых чья-то злая воля заперла внутри и отдала на забаву безумным футболистам. Не было видно ни зги; попытка зажечь калильную лампу едва не закончилась пожаром, после того, как хрупкое приспособление вырвалось из рук и вдребезги разбилось об стену.

Дрейзер выдержал полчаса болтанки, после чего на четвереньках, цепляясь за растяжки, выполз наружу. Узкое решетчатое сооружение ходило волнами, изгибалось, скручивалось, угольную черноту африканской ночи то и дело распарывал пушечный грохот. Да нет, какое там: и тысяча пушек не смогла бы потягаться с этим чудовищным ревом – сухим, раскатистым, переходящим в низкие обертоны, от которых мучительно вибрировал металл мостика.

Небо расколола ветвистая молния, осветив все вокруг мертвенно– фиолетовым светом, и Дрейзер с ужасом увидел, как нос воздушного корабля, леерные стойки, стальные тросы растяжек – все окуталось бледным электрическим пламенем. Он обмер, ожидая взрыва многих тысяч кубических футов водорода, но громовой раскат уже укатился вдаль, а вслед за ним погасли и огни Святого Эльма.

Кое-как приспособившись к размахам качки, Дрейзер пополз по направлению к пилотской гондоле, как вдруг раздался громкий звук, подобный хлопку бича – не выдержала одна из растяжек мостика. Лопнувший трос со свистом рассек воздух и хлестнул Дрейзера по спине. Ученый заорал от жгучей боли, рухнул на колени, чувствуя, как, что-то горячее стекает между лопаток. Но на вопль откликнулись лишь панические крики из пассажирской гондолы.

Дрейзера сильно толкнули – так, что он кубарем покатился по настилу. Кое-как поднявшись на ноги, ученый увидел Малыша Рюффо – тот стоял, вцепившись одной рукой в леер, а другой наотмашь рубил топориком по стяжке, удерживающей свернутый аварийный баллон. Взмах, взблеск стали, еще, еще – внезапно что-то громко треснуло, тюк раскрылся, ткань развернулась и оглушительно захлопала на ветру. Малыш Рюффо что-то неслышно заорал, размахивая рукой, полотнище, в которое не успели еще накачать воздух, с оглушительным треском лопнуло и клочьями улетело прочь. Механик выругался, крикнул что-то в сторону пилотской гондолы. Оттуда ответили – неразличимо, в завывании ветра, но Рюффо, как ни странно, понял. Он бросился к противоположному борту и принялся с той же яростью рубить стяжки другого тюка. Раздалось пронзительное шипение: в магистраль второго баллона подали воздух, чтобы он, освободившись от пут, сразу же наполнился и не был изорван в клочья порывами ветра.

Воздушный корабль неторопливо поворачивался, подставляя шторму левый борт. Дрейзер сразу вспомнил рассказ малыша Рюффо о том, что в случае урагана следует поворачиваться к ветру носом или кормой. «Что они делают? Сейчас хрупкий корпус разорвет на части!» Порывы ветра накренили дирижабль; теперь он дрейфовал бортом вперед, содрогаясь под ударами шквала. Пропеллеры впустую перемалывали воздух, не в силах противостоять напору стихии.

За спиной Дрейзера раздался новый хлопок, гулкий, низкий. Ученый обернулся – и сразу понял замысел капитана. Леньяр нарочно старается прикрыть бортом воздушного корабля надувающийся аварийный баллон! Это сработало: огромный, просвечивающий во вспышках молний пузырь рос, от оболочки, окутанной тонкой сеткой, исходил жар. Археолог обернулся к Рюффо, чтобы крикнуть ему что-нибудь одобрительное – и замер в недоумении.

Помощник механика продолжал размахивать топориком – теперь он рубил тросы, крепящие баллон к мостику. Не выдержал один, затем другой, третий… огромный пузырь заплясал на уцелевшем конце, как надувной шарик на веревочке в руках ребенка. Малыш Рюффо еще раз взмахнул топором, прыгнул и по-обезьяньи вцепился в свисающую сеть.

Дрейзер, не осознавая, что он делает, последовал за ним. На какое– то жуткое мгновение показалось, что он промахнулся и сейчас сорвется в черную бездну. Но нет – пальцы вцепились в сетку, ступни нашарили опору, и археолог судорожно прижался лицом к горячему бодрюшу. Краем глаза он видел, как Малыш Рюффо рассек последний трос, связывающий их с «Руританией», и освободившийся пузырь сразу отлетел прочь от дирижабля. Малыш Рюффо закричал, указывая на воздушный корабль, и этот самый момент в гондоле машинного отделения блеснула яркая вспышка. Полетели обломки, на месте гондолы вспухли ватно– белые клуб, и сквозь вой ветра Дрейзер услышал вопли людей, заживо варившихся в струях перегретого пара из развороченного котла.

Крики боли заглушила россыпь громких щелчков. Пар уже отнесло в сторону, и Дрейзер с ужасом наблюдал, как одна за другой лопаются растяжки, поддерживающие мостик. Вот хрупкая конструкция закручивается винтом и переламывается; вот дождем посыпались угольные брикеты из бункеров; вот отделившаяся часть конструкции, отягощенная орудийной площадкой, пассажирской гондолой, начинает раскачиваться, подобно уродливому маятнику. Стенка жилой гондолы лопается и оттуда, одна за другой вылетают и исчезают в бездне распяленные, словно лягушка на столе препаратора, пассажиры.

Избавившись от изрядной части груза, «Руритания» сразу пошла вверх. Дрейзер проводил его взглядом, отчаянно желая, чтобы те, кто остался в штурманской гондоле, спаслись. Но тщетно; в лиловых отсветах молний он успел увидеть, как лопается по всей длине обшивка, как штормовой ветер в клочья рвет газовые мешки; как складывается пополам обмякший корпус воздушного корабля. Творение инженера Клода Леньяра, за какие-то секунды превратившееся в спутанный клубок тряпок, тросов и металлических труб, рухнуло вниз, оставив в штормовом небе свое жалкое подобие – пузырь, наполненный горячим воздухом и две цепляющиеся за него скрюченные фигурки.

Глава вторая

В большом мраморном камине тлели угли. Их оранжевые свет вырывал из сумрака лица трех человек, сидящих в глубоких креслах возле каминной решетки. Остальное пространство залы тонуло во мраке: резные дубовые панели стен, увешанные елизаветинскими доспехами, веерами шпаг и палашей, конторки, стулья, высоченные книжные шкафы – все эти непременные атрибуты британской клубной библиотеки. Однако же, многие детали выпадали из классического стиля: масонский «глаз в треугольнике», розенкрейцерские геральдические цветы, и египетские картуши вперемешку с зодиакальными знаками. Книги на полках в основном, относились к категории оккультных – впрочем, какими же еще им быть, если библиотека располагалась в штаб– квартире Лондонского «Колледжа Каббалы»?

– Итак, мистер Уэскотт, вы, наконец, решились объявить о создании общества. Как оно будет называться?

Умирающее пламя чуть подсвечивало сюртук, каштановые, слегка тронутые сединой волосы и черную полумаску. Мужчина баюкал на коленях трость черного дерева с серебряным набалдашником в виде головы мифического морского зверя.

– «Золотая Заря». – негромко отозвался другой. – «Герметическое братство Золотой Зари?»

– Скорее, Орден. «Орден Золотой Зари». Это укажет на преемственность…

– Орден значит… – человек в маске чуть улыбнулся. – Не можете простить мадам Блаватской увлечение буддизмом?

– Именно! – неожиданно страстно отозвался третий. – Не можем смириться с тем, что эта русская предпочла индийские ребусы возвышенной традиции герметизма! Нам нечему учиться у темнокожих варваров – хотя признаю, порой их свитки представляют известный интерес…

– Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet… задумчиво произнёс человек в маске.

Второй, Уэскотт, ответил недоуменным взглядом.

– Не знал, профессор, что вы балуетесь стихосложением!

Тот сделал неопределённый жест.

– Что вы! Поверьте, у меня можно найти какие угодно таланты, кроме поэтического. Это так, случайно…

– А что, весьма образно: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда…»[1]1
  Строка из «Баллады о Востоке и Западе» Р. Киплинга. На описываемый момент еще не сочинена.


[Закрыть]

– С вашего позволения, оставим изящную словесность. – поморщился третий. – Мы собрались для того, чтобы…

– Да-да, верно, мистер Лидделл, – отозвался профессор. – Мы хотели обсудить новости из Египта. Надеюсь, вы простите мне интерес к вашему обществу.

– Ордену! Ордену, а не обществу! Но пока мы предпочитаем не столь громкое название: «Второй Храм Германубиса».

– «Второй»? – в голосе гостя мелькнула ирония. – А что, есть и первый?

– Первый храм – это духовный символ, который суть квинтэссенция… – начал герметист, но Уэскотт поспешно его прервал:

– Мой коллега крайне пунктуален в вопросах ритуалов. Право, Сэмюэль, не стоит утомлять нашего гостя излишними подробностями.

– Они вовсе не излишние!.. – возмутился тот, но Уэскотт его не слушал.

– Итак, мы собирались здесь, чтобы обсудить новости из Египта. Примерно год назад в Александрии объявился русский ученый-историк, Вильгельм… э-э-э… Рукавишникофф.

– Беда с русскими фамилиями, язык можно сломать. – проворчал профессор. – Прошу прощения, Уэскотт, продолжайте…

Тот сделал вид, что не заметил бесцеремонности гостя.

– Опуская подробности: есть основания полагать, что Рукавишникофф разыскал в собрании редкостей египетского хедива манускрипт необычайной ценности. Речь не о коллекционной стоимости, хотя и она достаточно велика. Ценность представляет то, что в нем записано, и мы полагаем, что это указание на запрятанное где-то сокровище мудрости древней расы, которая и оставила его для нас, ее естественных наследников!

В библиотеке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием угольков в камине.

– Я полагал, Уильям, что мы говорим о серьезных вещах. – негромко произнес джентльмен в маске. – А роковые тайны древних рукописей – это, знаете ли, для фельетонов[2]2
  В XIX веке «фельетонами» называли не сатирические очерки, а романы с продолжением, публикуемые, обыкновенно, в еженедельных или ежемесячных изданиях.


[Закрыть] из бульварных листков…

Уэскотт, похоже, ждал чего-то подобного.

– Не судите опрометчиво, профессор. В изысканиях мистеру Рукавишникоффу помогал хранитель собрания хедива, немецкий археолог по фамилии Эберхардт – а этот джентльмен известен своим скепсисом по отношению ко всему, что связано с оккультизмом. И вот, поработав какое-то время с русским историком, он обратился к своим берлинским коллегам за консультацией по некоторым аспектам эзотерических знаний, причем Эберхардта интересовало как раз то, о чем он раньше и слышать не хотел! А Рукавишникофф тем временем…

– Это неспроста, говорю же вам! – перебил Лидделл. – Вспомните о том, сколь популярен во Втором Рейхе древнегерманский оккультизм – а заодно, и о связи этого учения с тайными культами египетских жрецов!

На губах профессора, не скрытых маской, мелькнула снисходительная усмешка.

Уэскотт укоризненно покосился на коллегу, но тот провалился в кресло и смотрел, не мигая, на угли.

– С вашего позволения, Сэмюэль, я продолжу. Рукавишникофф отправляется в Париж, в библиотеку Сорбонны, и там изучает фундаментальные труды по герметизму – и это при том, что раньше он не имел к этой благородной науке ровно никакого отношения! После чего, возвращается в Александрию и месяц спустя снова едет в Европу, на этот раз в Берлин. Там его принимают ведущие немецкие египтологи и оккультисты, и всем им он предъявляет рекомендательные письма Эберхардта. Не буду утомлять вас излишними деталями, но несомненно одно: Рукавишникофф и Эберхардт нашли в александрийском хранилище нечто невероятно ценное для нашего Братства – как, впрочем, и для всех, взыскующих запретных, тайных знаний!

Джентльмен в маске помолчал, поигрывая тростью.

– Если я правильно вас, немец-хранитель сообщил о находках в Берлин?

– Пока неясно. – снова встрял Лидделл. – Но за последние два месяца Эберхард отослал в Берлин не меньше семи писем, тогда как за предыдущий год лет таковых было от силы, три!

– Тогда не понимаю, чем вызвано ваше беспокойство. Попробуйте разузнать о находке Эберхардта через ваших германских коллег. Мне всегда казалось, что при всех разногласиях, европейские оккультисты, масоны и прочие розенкрейцеры всегда умели договариваться между собой…

Услышав пренебрежительное «прочие» Уэскотт дёрнулся, будто его кольнули шилом, но тут же взял себя в руки. Ответ прозвучал вполне любезно:

– Вряд ли Эберхардт и русский допустят кого-то к своему сокровищу. Видите ли, изыскания Рукавишникоффа носят… скажем так, не вполне академический характер. По-видимому, он действует в интересах некоей высокопоставленной особы. Если помните, я вам писал…

– Да, было что-то такое. – человек в маске кивнул. – Какой-то вельможа – то ли серб, то ли руританец?

– Граф Ни…

Уэскотт замолк на полуслове – профессор вскинул голову и поднес палец к губам.

– Прошу вас, Уильям, без имен!

– Даже здесь?

– Особенно здесь. У лондонских стен есть уши.

Герметист пожал плечами.

– Как вам будет угодно. Итак, граф… ну, скажем, «N»?

– Не много ли чести? – буркнул из своего кресла Лидделл. – «N» монограмма великого Бонапарта!

Профессор поворошил угли в камине короткой кочергой. Языки пламени вырвали из полумрака часть сводчатого потолка и висящий над камином средневековый щит-павезу с неразборчивым готическим девизом.

– Ходили слухи, – осторожно продолжил Уэскотт, – что «N» близко знаком с наследником германского кайзера…

– …и, подобно и кронпринцу Вильгельму, помешан на археологии. желчно ввернул Лидделл. – Он, видите ли, мечтает отыскать следы Третьей расы, следы подлинных обитателей Лемурии! Жалкий дилетант!

Уэскотт опять недовольно покосился на Лидделла. Тот перехватил взгляд и замолк, скорчив недовольную мину.

– Мы знаем наверняка, что изыскания Рукавишникоффа оплачивает именно «N». В прошлом году они встретились…

Герметист картинно умолк, ожидая вопроса. Но человек в маске терпеливо ждал, постукивая большим пальцем по подлокотнику.

– Гхм… да, встретились. Беседа состоялась в курительной комнате берлинского Altes Museum[3]3
  (нем.) – «Старый музей», художественный музей в Берлине на Музейном острове, построен в 1830-1830-х годах для размещения коллекции произведения искусства прусских королей. В частности, там хранилось всемирно известное Берлинское античное собрание.


[Закрыть]. Через подкупленного служителя мы узнали, что рассказ Рукавишникоффа взволновал «N» чрезвычайно. О чем шла речь – мы не знаем, но нет сомнений, что он решил как можно скорее добраться до того, о чем сказано в манускрипте. Для этого он и задумал отправиться в самое сердце Черной Африки!

– Это вас встревожило, Уильям? – осведомился гость.

– Разумеется! С нашими германскими коллегами мы бы, как вы изволили заметить, договорились. Но этот выскочка, к тому же, связанный с Россией – кто знает, чего от него ждать? А вдруг он, подобно Шлиману, жаждет славы и опубликует результаты изысканий?

– Это было бы катастрофой… – прошептал Лидделл. – Древние знания ни в коем случае не должны стать достоянием черни!

– Совершенно с вами согласен, Сэмюэль. – кивнул Уэскотт. – «N», несмотря на высокое происхождение, ведет себя, как типичный нувориш. К тому же, он славянин, как и этот проныра Рукавишникофф!

При слове «славянин» Лидделл брезгливо скривился.

– Вернувшись из Берлина, – продолжал Уэскотт, – «N» дал поручение своим адвокатам связаться с воздухоплавателем Шарлем Леньяром. Переговоры завершились успехом, и теперь «N» спешно готовит экспедицию, не считаясь с затратами. И есть все основания думать, что своего он добьется.

Джентльмен в маске ответил не сразу. Несколько минут он молча глядел в камин; растревоженное пламя уже опало, и библиотека опять тонула в полумраке.

– А вы уверены, что «N» заинтересовался именно манускриптом? Речь могла идти об иных, более… хм… осязаемых ценностях.

Лидделл высокомерно вздернул голову и посмотрел на гостя с вызовом.

– Никакие, как вы выразились, «осязаемые ценности» не могут, хотя бы в малейшей степени, сравниться с тем кладезем тайных знаний, ключом к которым служат эти древние скрижали!

Уэскотт поморщился – похоже, и его покоробили напыщенные речи собеседника. И, тем не менее, ответ прозвучал вполне любезно:

– Разумеется, мы ни в чем не можем быть уверены! Однако, некоторые обмолвки Рукавишникоффа позволяют прийти к выводу, что они с Эберхардтом нашли нечто поразительное. Правда, считается, что экспонаты собрания хедива давно описаны и каталогизированы, но, похоже, старая лиса Эберхардт приберег кое-что и в задних комнатах.

Профессор пожал плечами.

– И это «что-то» настолько ценное, что «N» готов ради этого ухлопать уйму денег на аэростат Леньяра… Кстати, почему он выбрал столь экзотический способ передвижения? По-моему, Африке пока еще не перевелись чернокожие носильщики и бичи из кожи гиппопотама.

– Видимо, опасается, что за экспедицией могут проследить. Перелет же делает это невозможным.

– Что ж, весьма разумная предосторожность – особенно если вспомнить, что кое-кто и правда, проявляет к его затее интерес. Не так ли, джентльмены?

Герметист скривился – ирония профессора не пришлась ему по вкусу.

– Рукавишникофф сейчас работает в библиотеке Берлинского музея. Из перехваченных телеграмм – они, видите ли, обмениваются срочными сообщениями по телеграфу, используя несложный код, – мы знаем, что «N» ждет его в своей островной резиденции. Оттуда они отплывут на яхте, чтобы присоединиться к воздушной экспедиции. Яхта принадлежит некоей эксцентричной особе, бельгийской подданной…

– Пассии вашего «N»? – сухо спросил гость. – Вы упоминали в своем письме, что он не слишком счастлив в браке.

Уэскотт сделал неопределенный жест.

– Выясните. Это может оказаться важным.

Герметист кивнул. Лидделл недовольно поморщился – ему явно не нравилась бесцеремонность гостя.

– Далее. Военный транспорт «Корсика», перевозящий разобранный аэростат, миновал Суэц и направляется к французскому порту Обок. На борту, кроме рабочих и техников Воздухоплавательного парка, экипаж воздушного корабля и ученые-археологи, всего четырнадцать человек те, кто отправятся в воздушное путешествие.

– И это все, что вы сумели разузнать? – после недолгой паузы осведомился профессор.

– Да, все! – этот раз Уэскотт уже не пытался скрывать раздражение.

– И поверьте, нам стоило немалых трудов и, главное, затрат, раздобыть эти хотя бы сведения. Вы бы знали, Джеймс, чего это нам стоило…

– Повторяю, без имен, Уильям! – голос гостя зазвучал резче. – Не забывайте, здесь я для вас «профессор». Что до затрат – вы тратите деньги Её Величества! И кое-кто уже интересуется, на что идут такие суммы.

– Я могу отчитаться в каждом пенни… – вспыхнул герметист, но человек в маске небрежно отмахнулся:

– Об этом мы еще поговорим. Теперь об экспедиции нашего «N». Скажите, Уильям, нет ли у вас на примете достаточно ловкого человека, хорошо знающего Африку? И хорошо бы это был не англичанин.

Уэскотт оживился:

– Не поверите, но именно такой человек у меня есть. Авантюрист, игрок и совершенно беспринципный тип! Легко сходится с людьми, имеет массу знакомств среди темных личностей самого скверного пошиба. Выходец из Капской колонии, так что в африканских делах ориентируется вполне уверенно. Что еще? Отличный стрелок – впрочем, как и все обитатели Капштадта. Некоторое время жил в Североамериканских Штатах, затем перебрался в Европу. В Англии его никто не знает.

– Отлично, это то, что нам нужно. Видите ли, Уильям, ведомство, которое я представляю, заинтересовано в том, чтобы экспедиция, затеянная «N», не увенчалась успехом. Лучше всего, чтобы она просто сгинула. В средствах можете не стесняться, ни в плане затрат, ни в плане… хм… иных мер.

Герметисты переглянулись, и это не укрылось от взора гостя.

– И учтите, – в его голосе снова звякнул металл. – я должен знать все как об изысканиях «N», так и о его воздушном корабле. И не вздумайте затевать двойную игру!

Герметисты поспешно замотали головами.

– Вот и отлично. Действуйте, джентльмены, а я, со своей стороны, обещаю вам полное содействие…

На первом этаже Божидар не задержался. Миновал распахнутые двери печатного зала, где хлопали крыльями плоскопечатные машины, визжали валики литографских ротаторов, и сновали туда-сюда перемазанные бархатной данцигской краской, наборщики. Взлетел на второй этаж, привычно споткнувшись о слишком высокую первую ступеньку – ее проклинали все сотрудники редакции, особенно курьеры, ежедневно доставлявшие корзины с обедами и пухлые пачки корреспонденции. Миновал машинописное бюро, наполнявшее холл патронным треском, на бегу скосив взгляд – на месте ли его новая пассия, ремингтонистка Румяна? И почтительно остановился перед столом секретаря в приемной главного редактора.

Лощеный секретарь отворил высокие, под самый потолок, двери и в приемную ворвался треск «ремингтона» и бас главного редактора:

– «…министр внутренних дел в интересах службы освобождает от должности Варненского областного лекаря Бориса Окса, управляющего Варненским Оспенным институтом…» Успеваете, Милица?

Барышня за буквопечатной машинкой, достучала строку и с усилием, наклонившись вперед, нажала ножную педаль. Массивное сооружение дрогнуло, каретка с визгом скользнула влево, и кабинет снова наполнил патронный треск. Божидар откашлялся, привлекая к себе внимание.

– А, это ты Божко? Чем порадуешь? Есть что-нибудь по ежегодному посольскому приему в Вене?

Божидар украдкой огляделся. Кроме главного редактора и ремингтонистки, в кабинете находился еще один господин. Лет тридцати пяти, невысокий, с острой бородкой и усами, на манер бывшего французского императора Наполеона III-го.

– На этот раз нет. – почтительно отозвался Божидар. На мгновение ему захотелось назло главреду, поддержать взятый собеседником фамильярный тон – «Божко» его называли лишь близкие друзья, к которым тот не относился – но репортер сдержался. Можно сколько угодно не любить «Държавен вестник»; в интеллигентских кругах болгарской столицы, к которым причислял и себя, это даже считалось хорошим тоном, но за строчки здесь платят очень хорошо: официальное издание, кроме правительственных указов, публикует материалы из жизни европейской аристократии, на чем как раз и специализировался Василов. Не то, чтобы он был вхож светские круги: просто связи, заведенные во время учебы сначала в Гейдельберге, а потом и в Сорбонне, позволяли быть в курсе новостей. К тому же, Божидар прилично владел пятью европейскими языками, и рассыльный ежедневно доставлял ему с софийского почтамта толстую пачку газет со всего Старого Света.

– На этот раз – наши, балканские дела. – повторил репортер, – До вас уже дошли новости о графе Николе?

К удивлению Божидара, первым отозвался не главный редактор, а его гость.

– Граф Никола Румели, барон Виттельсбах? Дальний родственник королевы Руритании, троюродный дядя князя Александра Карагеóргиевича, чье место на престоле занимает сейчас Милош Обрėнович?

Манера говорить выдавала в визитере жителя Северной Европы. Не из Германии, и уж точно, не швед – скорее всего, бельгиец, выходец из Нормандии или королевства Нидерланды. Что-то неуловимо-знакомое было в его акценте, но что именно – Божидар уловить не мог, хотя и неплохо разбирался в акцентах представителей самых разных уголков Европы. Поляк? Пожалуй, все-таки голландец. Интересно, что за дело ему до графа Румėли? Особенно в свете последних новостей…

– Милан. – поправил гостя главред. – Старик Милош скончался четверть с лишним века назад, нынешний сербский король его внучатый племянник.

Божидар снова кивнул, хотя никто не требовал от него подтверждения; хозяин кабинета сам справлялся, и неплохо, с ролью лектора.

– Граф Никола Румели родом из Филиппопольского саджака турецкой провинции Восточная Румелия, населенной, по большей части, христианами. После подписания Сан-Стефанского мира эта провинция получила широкую автономию в составе Османской империи; ее генерал-губернатором при покровительстве русского канцлера Горчакова и австро-венгерского кабинета, стал Александр Богориди или Алеко-паша – православный христианин, выходец из огречившегося знатного болгарского рода Богоровых.

Граф, сам крупнейший румелийский землевладелец, состоит в родстве по материнской линии с династией Карагеоргиевичей и слывет ярым ненавистником нынешнего сербского венценосца. Графский же титул он приобрел в результате брака с первой своей супругой, дочерью болгарского вельможи, отличившегося в недавней войне с турками – вместе с немаленьким земельным владением близ Тырнова. Кроме обширных поместий в Румелии и Болгарии, графу с давних пор принадлежал клочок земли на острове Цетина. Этот крошечный каменистый пятачок, с трудом вмещавший несколько полуразвалившихся каменных построек, не представлял почти никакой ценности – за исключением того, что давал владельцу законное право на дворянское достоинство. Остров числился коронным владением императора Австро-Венгерской Империи Франца-Иосифа, пока тот не включил Цетину в состав приданого принцессы Шарлотты при ее браке с королем Руритании. Местное дворянство сохранило все свои титулы и привилегии в составе руританской короны – а значит, граф Никола стал не только болгарским графом и румелийским аристократом, но еще и руританским дворянином!

В этом качестве он женился вторым браком на вдовой баронессе Виттельсбах, урожденной приобретя, в дополнение к графскому титулу, право именоваться бароном Виттельсбахом. Злые языки твердили, что это несомненный брак по расчету: младшая ветвь Виттельсбахов, хоть и состоит в родстве с правящей династией, но изрядно обеднела, и граф Румели (несметно богатый, что общеизвестно) не упустил шанса породниться с королевским домом Руритании. Правда, сам он лишь изредка наведывается в поместье супруги под Стрельзау, а вот на Цетине обосновался крепко: возвел обширную резиденцию, для чего прикупил земли, вчетверо увеличив свои островные владения. Частенько бывает он и в своем болгарском имении. В Сербию-то ему путь заказан…

– Вы упомянули, что граф Румели очень богат? – перебил редактора визитер. – А каков источник этого богатства?

– Пиратские набеги времен войны за освобождение Греции от османского господства. – ухмыльнулся газетчик. – Но не только они. На Архипелаге бытует легенда, что отец графа нашел на одном из островков пещеру, набитую сокровищами.

– Прямо Монте-Кристо! – усмехнулся гость. – Уверен, это досужие выдумки.

Божидара осенило. Ну конечно! С таким акцентом говорил один его знакомый, приехавший в Германию из британской Южной Африки. Тогда ясно, почему репортер поначалу принял его за голландца – Капская колония была основана выходцами из этой европейской страны, и лишь в 1814-м году по решению Венского конгресса отошла «в вечное пользование» Великобритании. Тамошние жители и сейчас говорят на искаженном голландском, который они называют «африкаанс».

Главред, тем временем, продолжал увлеченно токовать – словно глухарь в дремучем лесу, где-нибудь в Баварии:

– Факты – упрямая вещь, как писал один из ваших соотечественников, мистер Сандерс. Старый Граф Никола, чье имущество когда-то составляла единственная смена платья и старая шхуна, на которой он и свершал свои подвиги, сказочно разбогател. Но военная добыча здесь ни при чем. В Архипелаге тогда попросту не было таких денег. Примерно тогда на европейском антикварном рынке появилось некоторое количество подлинных предметов, относящихся к периоду древнего Египта, и поговаривают, что эти редкости – из пещеры, найденной старым графом. Кстати, нынешний граф Румели всерьез увлекается археологией. Ходили слухи, что подлинная причина тому некая тайна, связанная с найденными его отцом сокровищами.

Когда хозяин кабинета замолк, израсходовав запас воздуха в легких, и взгляд гостя переместился на Божидара.

– Прошу прощения, господин Ковачев, может, дадим слово вашему сотруднику? Он, кажется, хотел что-то сказать насчет барона Виттельсбаха… простите, графа Румели?

По-болгарски он говорил отлично, но теперь-то Божидар не сомневался: гость прибыл из британских владений на юге африканского континента! Любопытно, что понадобилось подданному королевы Виктории в кабинете редактора софийского правительственного листка?

– И верно, мистер Сондерс! – спохватился главред. – Что-то я увлекся. Что там у вас, Божко?

– Утром сообщили, граф Никола пропал из своей резиденции на острове Цетина. – с готовностью отбарабанил репортер. – Подробностей нет, известно лишь, что поиски продолжаются. Думают, что он отправился на морскую прогулку в рыбацкой лодке и утонул. Остров небольшой, укрыться там негде. Или спрятать труп, если речь идет об убийстве.

Божидар с удовольствием наблюдал, как меняется лицо собеседника: недоверие, потом изумление, сквозь которое проступила гримаса крайнего раздражения.

– И вы молчали? – взвыл главред и кинулся из кабинета. По дороге он чуть не опрокинул столик ремингтонистки: девушка вскрикнула, бумажные листы веером разлетелись по паркету. Из приемной раздались голоса – Ковачев отчитывал секретаря за нерасторопность, одновременно диктуя распоряжение: очистить подвал первой полосы для экстренной новости. К последнему Божидар прислушивался особенно внимательно материалы, размещенные там, оплачивались по двойной таксе.

– Простите, друг мой… нас, кажется, не представили? Джейкоб Сондерс, в Болгарском княжестве я проездом.

«…проездом? Интересно, куда и откуда?»

– Божидар Василов, очеркист. Сотрудничаю со многими софийскими и заграничными изданиями, например с «Руританише Тагесшпигель». Вот моя карточка…

Сондерс кончиками пальцев принял картонный прямоугольник и поднял на репортера взгляд. Глаза его, оказавшиеся обсидианово-черными, опасно сверкнули, но голос, будто в противовес этому блеску, сделался мягко-вкрадчивым:

– Мистер Василов, а не могли бы мы побеседовать приватно? Меня крайне занимает все, что связано с графом Румели и… вы упомянули, что у него нет детей?

«Я ни слова об этом не сказал!» – чуть не выкрикнул репортер, но вместо этого затараторил:

– Граф Никола женат вторым браком. Нынешняя супруга-руританка не осчастливила его наследником, а вот от первого брака остался сын. Ему, если я не ошибаюсь, скоро стукнет четырнадцать. Он и станет новым графом Румели. Руританский же титул и поместье под Стрельзау перейдут в случае смерти графа к кому-то из родственников его нынешней супруги. Сам мальчик вырос в Руритании, он и на языке своей балканской родни говорит с руританским акцентом. Кажется, графа это изрядно огорчало…

«Что происходит? Зачем я все это говорю?» – спохватился Божидар, но слова лились из его рта словно сами собой:

– Два года назад граф отослал сына в Россию, учиться на морского офицера – Руритания, знаете ли, собирается строить военный флот, и молодой человек сможет сделать в нем блестящую карьеру. Прошлым летом он со своим русским приятелем приезжал на каникулы к отцу и провел два месяца на Цетине.

– Любопытно. – отозвался Сондерс. – Значит, у графа есть сын, который учится в России? Крайне любопытно… мистер Василов, не откажите в любезности: меня интересует все, связанное с пропавшим графом и его отпрыском. И в особенности – увлечение графа Румели разного рода древностями. Вы же все понимаете, не так ли?