Текст книги "В поисках «Руритании»"

Со спутником ему повезло. Ироничный, склонный более слушать, чем говорить, поручик Садыков не досаждал начальнику расспросами, хотя было ясно, что он имеет об истинной цели экспедиции лишь самое общее представление. Еще в Петербурге Садыков беседовал с бароном Эвертом об особой важности их миссии и необходимости точно выполнять указания начальника. Но, сколь ни изучай бумаги, а одной беседы недостаточно, чтобы составить впечатление о человеке. Морское же путешествие позволяет присмотреться к спутнику, прояснить его подноготную и принять решение: открывать ему подробности предприятия, или оставить в роли слепого исполнителя.

Поручик Смолянинову понравился – кроме талантов собеседника, тот демонстрировал острый ум и к тому же, имел немалый экспедиционный опыт. Садыков не один год провёл в Туркестане, ведя топографическую съёмку для железнодорожного ведомства, а до этого, занимался другим, и весьма опасным делом: выслеживал на границах с Афганистаном лазутчиков-пандитов из британского Королевского Управления Большой тригонометрической съемки Индии. На его счету числилось несколько изловленных разведчиков; отзывы жандармского отделения о нем были самые восторженные, что и сыграло решающую роль при отборе.

Забайкальцы тоже были не лыком шиты: все имеют опыт стычек с контрабандистами и беглыми каторжниками, прекрасно владеют оружием и не раз уже скитались в диких краях. Конечно, забайкальская тайга – это не саванна м не джунгли, но Смолянинов не сомневался, что урядник и его подчинённые и там проявят себя наилучшим образом.

В бумагах экспедиции значилось, что она отправлена картографическим ведомством русского Генерального штаба – так что и поручик и забайкальцы носили пока военную форму. От привычного оружия отказались; по настоянию Смолянинова были закуплены новейшие револьверы фирмы «Кольт» двойного действия и карабины Генри-Винчестера модели 1873-го года с трубчатым магазином на восемь патронов. Сам Леонид Иванович, питавший слабость к дорогому, штучной работы, оружию, приобрел на собственные деньги в Петербурге английскую винтовку системы Мартини-Генри с ореховым ложем и латунным телескопом четырехкратного увеличения.

Казачки поначалу ворчали, но за время плавания вполне освоились с незнакомыми стволами. Смолянинов испросил разрешения капитана, и полуют парохода ежедневно превращался в стрелковый тир: участники экспедиции в охотку палили по чайкам, выброшенным за борт ящикам и бутылкам.

Снаряжение экспедиции, отправленное в Александрию из Санкт– Петербурга на борту военного клипера, всем было знакомо: кошмы, парусиновые военные палатки, керосиновые лампы, котелки, конская упряжь, казачьи и вьючные сёдла. Лошадей предполагалось приобрести на месте, о чём без устали рассуждали забайкальцы и Антип. Бывший лейб-улан нахваливал арабских лошадок, но на вопрос, можно ли раздобыть таких в Занзибаре, и во что встанет такое приобретение, дать ответ затруднялся.

Антип, получивший статус денщика начальника, легко нашёл общий язык с забайкальцами. Те поначалу смотрели на него свысока, но узнав, что это свой брат, кавалерист, уже к вечеру второго дня глушили с ним хлебное вино. Начальство в лице Смолянинова не препятствовало – чем еще заниматься личному составу во время вынужденного безделья? Забайкальцы оказались мужиками серьёзными, бывалыми, безобразия на пароходе не учиняли, ограничив гулянку стенами каюты. Правда, наутро Антип и один из казачков щеголяли свежими синяками на физиономиях – но это уж в порядке вещей.

Для своего «Планше» Смолянинов тоже припас «Кольт» и «Винчестер»; кроме того, отставной улан хвастался кривой персидской саблей, добытой во время недавней балканской кампании. Так что, маленькая экспедиция была вполне оснащена, вооружена и готова к любым перипетиям.

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«Наконец судно встало на рейд Александрии. Антип носится как ошпаренный; казачки с матерками вытаскивают из трюмов поклажу. Я пока бездельничаю: любуюсь с палубы на дворец хедива, слушаю свистки паровоза, который с упорством муравья, волокущего дохлую гусеницу, тянет за собой состав лёгких вагончиков из Каира в Александрию, да озираю панораму гавани, украшенную сизо-белой глыбой британского баттлшипа.

По правому борту нашего парохода, в полутора сотнях футов стоит яхта. Изящные очертания: высокие, чуть откинутые назад мачты, желтая полоса вдоль чёрного борта, как во времена Нельсона и Роднея.

В Александрии, моя англофобия, остававшаяся до поры в спячке, расцвела пышным цветом. И дело даже не в курящемся угольным дымком броненосце, всем своим видом демонстрирующем, кто в доме хозяин. Мало какой из городов мира столь откровенно заявляет о британском владычестве и о великолепном пренебрежении чужими интересами. Просвещённые мореплаватели всегда готовы посреди шахматной партии, с вежливейшей улыбкой смахнуть с доски фигуры и выложить вместо них толстое портмоне с ассигнациями, либо револьвер системы «Веблей» – что потребуется по ситуации. Ничего личного, господа, это Империя, а она, как известно, превыше всего! Ибо Британия правит морями, ведь только они – главный источник власти и богатства…

Так вот, о яхте и её хозяевах. Точнее – хозяйке. Пока казачки с Антипом перекидывали багаж в обшарпанную фелуку, я успел понаблюдать за роскошным суденышком. Палуба парохода заметно выше борта яхты, а посему обзор открывался отличный. На корме, под полосатым тентом сидела дама редкой красоты, и, судя по тому, с каким почтением обращались к ней члены команды, ей-то и принадлежала двухмачтовая красавица. О чем шла речь, я не слышал, но красноречивые жесты и торопливые поклоны говорили сами за себя. Я, было, подумал, что такое угодничество не пристало морякам самой морской нации на свете, но потом разглядел бельгийский флаг на корме яхты и успокоился.

Я писал, что дама отличалась удивительной красотой? Даже я, спокойно, в общем-то, относящийся к женским чарам, не остался равнодушным. От женщины, сидящей на корме «Леопольдины» (это имя носит яхта), веяло такой прелестью и свежестью, что аура эта проникала через стёкла бинокля и разила наповал. Она не англичанка жительницам туманного Альбиона не свойственны ни смуглая кожа, ни жгуче-брюнетистая причёска, ни порывистость в движениях. Может, француженка, или итальянка? Или дочь Латинской Америки, где смешение испанской, индейской и африканской кровей порождает редкие по красоте образчики женской природы?

Увлёкшись столь занимательным предметом, я не заметил, как подошёл Садыков. И едва успел перевести бинокль на берег – не хватало ещё, чтобы подчинённый, застал меня за разглядыванием смазливой иностранки! Поручик подчёркнуто-официально козырнул и отрапортовал, что вещи погружены, можно съезжать на берег. Казённый стиль видимо, должен был подчеркнуть, что с этого момента он полагает свои полномочия по охране моей драгоценной особы вступившими в силу.

На фелуке, доверху заваленной багажом экспедиции, уже разместились забайкальцы – все, как один, с непроницаемо-серьёзными физиономиями. Урядник, вооружившийся по случаю прибытия в заграничный порт, «Кольтом» и шашкой, грозно нависал над лодочником. Несчастный египтянин тоскливо озирался и, кажется, не рад был, что подрядился везти таких страшных господ. Одно ухо у него распухло и было заметно больше другого – станичники успели наладить взаимопонимание привычными им методами.

Бросив прощальный взгляд на «Леопольдину» и её прекрасную владелицу, я спустился в фелуку. Весло на корме заскрипело, между лодкой и бортом возникла полоска грязной воды. Я невольно вздрогнул покидая пароход, мы расставались с последним клочком русской территории, – и зачем-то потрогал рукоять револьвера, торчащую из кобуры. А это не годится: ежели меня так трясёт с первых минут экспедиции, что-то будет дальше?

Рукавишников встретил нас прямо на пристани. Он давно уже ждал пароход – я сам отсылал телеграмму, извещая о нашем прибытии. Мы обнялись и, оставив забайкальцев разбираться с багажом под присмотром Антипа, отправились в резиденцию русского консула. Тот принял нас весьма любезно и вручил мне телеграмму Эверта с предупреждением: в Александрии экспедицию могут ожидать неприятные сюрпризы. Барон писал намёками – хотя депеша и была зашифрована, но хозяйничали на телеграфе отнюдь не местные жители, а истинные правители Египта, англичане.

Но как, скажите на милость, уберечься от британцев в самом сердце их владений? Консул предусмотрительно снял для экспедиции особняк в «посольском квартале» Александрии, и на всякий случай, засыпал меня советами по части осмотрительного поведения. В этой заботе угадывалось нежелание вешать себе на шею обузу: официальная депеша обязывала дипломата содействовать гостям, но поссорься они с подданными королевы Виктории – расхлёбывать последствия придется ему, а не чиновникам из Петербурга.

Я с любезной миной заверил его, что буду соблюдать осторожность, и вообще, сверх необходимости в городе мы не задержимся. На том и распрощались; после лёгкого обеда («ланча», как здесь называют его на английский манер) мы отправились в свою новую резиденцию, где уже вовсю хозяйничал Антип. Матросы, прибывшие в Александрию полгода назад на борту клипера «Крейсер» и оставленные для охраны консульства, были откомандированы в наше распоряжение. Я хотел было отказаться, но, потом передумал – «крейсерцы», успевшие освоиться в городе, могли оказаться нам полезны. Один из них, сорокалетний кондуктор с георгиевской медалью на форменке, отправился с запиской для Эберхарта во дворец хедива, а мы с Рукавишниковым уединились, чтобы за чаем (расторопный Антип первым делом извлёк из багажа самовар) обсудить новости – как петербуржские, так и местные, александрийские.»

Глава седьмая

– Как вы уже знаете, мы с графом познакомились в Германии. Я тогда работал над диссертацией в библиотеке Берлинского музея, а он специально приехал в Берлин, чтобы найти кого-нибудь, кто взялся бы за перевод неких древних текстов. Мои изыскания касались Розеттского камня, так что мы, можно сказать, нашли друг друга.

– А что именно надо было переводить? – поинтересовался Смолянинов. – Вроде бы, в пресловутом кладе графа Николы были, в основном, драгоценности?

– Большая часть находок относилась к поздним временам – монеты, индийские и персидские украшения. И лишь небольшую часть клада составляли ранне-эллинские и египетские изделия из золота, серебра и драгоценных камней. К сожалению, часть находок была распродана…

– К сожалению? Граф расстался с чем-то, чьей ценности он не знал?

– Вовсе нет! – замахал руками историк. – Предметы, сами по себе были, конечно, крайне ценными, но подобные изделия давно знакомы археологам и не представляют для специалиста особого интереса.

Например, в кладе Приама встречались запястья схожие… простите, я, кажется, отвлекся. Знаете, об этом я могу рассуждать часами!

Леонид Иванович сдержал усмешку. В Петербурге они с Рукавишниковым общались сравнительно недолго, и почти все это время было занято восторженными монологами ученого о милых его сердцу древностях.

– О чем же вы тогда сожалеете?

– Дело в том, что такое количество доселе неизвестных но, несомненно, подлинных артефактов не могло не привлечь внимания знатоков. Мир собирателей античных диковин узок, и появление нового игрока немедленно вызывает ажиотаж. В какой-то степени граф на это и рассчитывал, надеясь раскрыть природу главной находки.

– Той самой, о которой вы упорно молчите? Право же, Вильгельм Евграфыч, это нелепо! Ну, хорошо, предположим, раньше это можно было объяснить соображениями секретности, но теперь-то?

– Вот именно – секретность! – замахал руками ученый. – Как я уже сказал, граф слишком многих заинтересовал своими раритетами. И кроме египтологов и историков, на них обратили внимание совсем другие люди.

– Преступники? Графа пытались ограбить?

Рукавишников помотал головой.

– Любому, кто рискнул бы посягнуть на эти сокровища, пришлось бы иметь дело с Безимом и его головорезами. Не скрою, такая попытка имела место. Но судьба злоумышленников оказалась столь ужасной, что желающих повторить попытку не нашлось. Нет, я говорю о людях иного сорта – хотя, допускаю, что они могли воспользоваться услугами обычных взломщиков. Видите ли, находками графа заинтересовались представители оккультного сообщества. К счастью, он надежно спрятал свое главное сокровище, а то бы…

– Вот опять! «Оккультисты», «главное сокровище»… Вы предлагаете нам уподобиться Ланцелоту с Парцифалем, которые искали Грааль, не представляя, что они, собственно, предстоит найти? Простите, но то, что годилось для Артурова Круглого стола или какой-нибудь шотландской ложи вряд ли подойдет для военно-морского ведомства Российской Империи! Мы снарядили экспедицию, доверились вам – а вы упорно продолжаете кормить нас недомолвками! «Главное сокровище», надо же такое придумать…

– Мне казалось, что ваше начальство больше интересуется воздушным кораблем, чем изысканиями графа. – заметил Рукавишников. – Не морочьте мне голову, дражайший Вильгельм Евграфыч! – не выдержал Смолянинов. – Вы прекрасно знаете, что поиски «Руритании» – это лишь первый этап. И, в любом случае: как прикажете мне беседовать с Эберхардтом, совершенно не понимая, о чем пойдет речь?

Рукавишников выставил перед собой ладони в жесте примирения.

– Я все понимаю, Леонид Иваныч, но и вы войдите в мое положение! Я дал Эберхардту слово чести, что буду молчать о том, что он обнаружил!

– «Он» – в смысле сам Эберхардт? – поднял бровь Смолянинов. – Я полагал, речь о находке графа…

– Да, конечно но… понимаете, граф обнаружил среди прочих сокровищ ларец из странного мутно-зеленого материала, наподобие полупрозрачного стекла. Стенки ларца покрывали знаки, напоминающие египетские иероглифы, а внутри…

Рукавишников извлек из портмоне листок бумаги. Видно было, что бумажку давно носили с собой – на сгибах она успела протереться. Карандашный рисунок, выполненный несколькими уверенными штрихами, изображал предмет, напоминающий шестигранную пирамидку.

– В высоту пирамидка имеет четыре дюйма с четвертью. предупредил вопрос Рукавишников. – Артефакт сделан из той же стекловидной массы, за исключением основания. Оно… – тут историк замялся. – оно ЧЕРНОЕ.

Последнее было произнесено многозначительно, даже несколько театрально.

– Другой материал, видимо? – отозвался Смолянинов, не желая разочаровывать собеседника. – Агат или, может, вулканическое стекло?

– Ничего похожего! На любом предмете, каким бы черным он ни был, всегда есть какие-то блики, отсветы. А тут – просто бархатная чернота, ровным счетом ничего не отражающая. Совсем ничего, понимаете? Будто весь свет, что попадает на основание, пропадает в нем без следа! Будто никакого основания нет, а вместо него – провал в неизвестность. Сама поверхность на ощупь гладкая и… – Рукавишников помедлил, – …ледяная. Если подержать на ней пальцы несколько секунд, они занемеют от холода. Но, несмотря на это, на ней никогда не появляются ни капельки росы, ни изморось, а ведь мы нарочно проводили опыты в помещении с влажным воздухом! Остальные грани имеют нормальную температуру, легко перенимая тепло человеческой руки. Кстати, и поцарапать пирамидку мы не сумели, хотя испробовали на ней даже алмаз!

– Вот даже как? – Смолянинов привычно поскреб подбородок. Звучит, и вправду, таинственно…

– Еще бы! – с готовностью закивал собеседник. – По сути, «Ключ», так мы назвали пирамидку, – и подтолкнул графа Николу пуститься на поиски. Он, видите ли, вбил себе в голову, что артефакт имеет отношение к одному из допотопных царств, чуть ли не к Атлантиде, о которой писали Геродот и Диодóр Сицилийский. И Эберхардт, к которому я порекомендовал обратиться для расшифровки надписей на ларце, укрепил его в этом мнении!

– Так это вы познакомили графа с Эберхардтом? – удивился Смолянинов.

Рукавишников закивал.

– Я тогда только вернулся из Александрии. Видите ли, он, в силу своей должности, имеет доступ к таким… хм… источникам, которые недоступны для других. И когда старик увидел ларец – вы бы видели, что с ним было! Беднягу чуть удар не хватил.

– Какие «источники» вы имеете в виду? Видимо, что-то из собрания, хранителем которого состоит Эберхардт? Но я полагал, что все экспонаты давно изучены и подробно описаны!

Рукавишников умоляюще сложил руки перед собой:

– Ради бога, Леонид Иваныч, не вынуждайте меня нарушать обещание! Поверьте, ничего путного из этого не выйдет: мне и без того нелегко было завоевать доверие Эберхардта, и если он заподозрит, что я не выполнил обещания, то может захлопнуть дверь у нас перед носом. Поймите: он не то что показывать свои подземелья – говорить с вами не стал бы без моего поручительства. А так нам будет открыто все!

– «Все» – это что? – сощурился Смолянинов.

– Имейте терпение! – отрезал историк, для пущей убедительности, сопроводив слова энергичным жестом. – Что, в самом деле, за спешка? Скоро сами все увидите!

Из путевых записок Л.И. Смолянинова.

«…Итак, вечером нас ждёт Эберхардт – записку от него принёс посланный унтер-офицер. Глаза у него бегали, и весь он был какой-то запыхавшийся. Я присмотрелся – так и есть: скула слегка припухла, а костяшки на кулаке ободраны. Конечно, эка невидаль – следы свежего мордобоя у моряка, но я, всё же, поинтересовался, в чём дело. Оказалось, возле дворца хедива Кондрат Филимоныч (так звали бравого кондуктора) почуял за собой слежку. Туда-то он добрался без помех, вызвал служителя, дождался немца-архивариуса и, как было велено, передал депешу. Но на обратном пути за ним увязался скрюченный араб в грязной полосатой абе. Кондуктор сперва не обратил на него внимания: публика на улицах Александрии – сплошь арабы, платье которых не знало мыла и стиральной доски с того момента, когда было впервые надето, и половина этих одеяний тоже имеют полосатую расцветку. Подозрительный араб шёл за моряком, не скрываясь, и Кондрат Филимоныч, присмотревшись к соглядатаю, решил дождаться того за углом и начистить ему физиономию. Сказано-сделано: на вопли магометанина сбежалось ещё пяток единоверцев, но численный перевес им не помог: разогнав нехристей подвернувшейся под руку оглоблей от арбы, унтер отправился к особняку экспедиции. Но уже не в одиночку: по пятам за ним следовала целая толпа. Арабы орали что-то на своем наречии, делали угрожающие жесты и швырялись всякой дрянью, не рискуя, впрочем, сокращать дистанцию.

Кондрат Филимоныч голову готов был дать на отсечение, что среди них был тот, первый, соглядатай – он-де узнал негодяя по разорванной абе и битому рылу. Выводы получались неутешительные: едва мы успели ступить на улицы Александрии, как нас уже выследили, и уж точно, не с добрыми намерениями. Но, делать нечего: оставив Антипа стеречь дом, мы втроём – ваш покорный слуга, Рукавишников и бдительный кондуктор – зашагали к дворцу хедива. Садыкову, отправившемуся по делам службы к консулу, мы оставили записку: как только освободиться, брать вооружённых казачков и ожидать возле дворца…»

Хранитель собрания хедива оказался сухоньким, жилистым старичком, с острой бородкой, огромными роговыми очками на морщинистом лице, в совершенно неуместном британском офицерском кителе поверх старого фланелевого жилета. Наверное, подумал Смолянинов, в подземелье не слишком тепло, несмотря на то, что наверху царит удушающая жара. Рукавишников церемонно представил гостей друг другу. Увы, Эберхардт не соответствовал торжественности момента: руки у него мелко дрожали, глаза бегали, голос то срывался на визжащие нотки, то переходил в свистящий шёпот. Все это столь явно отдавало театром и мелодрамой, что Смолянинов слегка даже растерялся. Но, тут же напомнил себе, что и подземелье, и дворец наверху и даже таинственные соглядатаи – это все отнюдь не декорация…

Попетляв некоторое время по коридорам, (Смолянинов быстро запутался и теперь с беспокойством прикидывал, как, случись что, выбираться из эдакого лабиринта), немец привёл посетителей к неприметной лестнице, скрытой в нише стены. Ниша была заперта массивной железной решёткой с висячим замком. Эберхардт скрежетнул ключом и шустро, что говорило о богатой практике, заковылял вниз.

Лестница уводила ниже подземного уровня хранилища и заканчивалась в небольшой круглой зале, заваленной всяким хламом кирками со сломанными ручками, деревянными, окованными бронзой рычагами, вроде корабельных гандшпугов, мотками сгнивших верёвок, досками, рассыпавшимися корзинами, высоченными, в половину человеческого роста кувшинами – все, как один, треснутыми, или вовсе разбитыми. Сплошь предметы старины, если судить по покрывавшему их слою пыли! Дверей или каких-нибудь иных проходов Смолянинов, как ни напрягал зрение, разглядеть не смог.

Эберхардт завозился у стены. Громкий щелчок – и кусок каменной кладки с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая проход. Они вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с уклоном вниз, то с почти незаметным подъёмом. Тени метались по стенам; каждый из гостей нёс маленькую лампадку, а сам Эберхардт подсвечивал путь большим керосиновой лампой, и в ее ровном свете бледнели жалкие масляные огоньки. Резких поворотов в тоннеле не имелось, как не было и прямых участков – любой участок этого коридора имел небольшой изгиб. Ответвления не попадались вовсе, а бесконечные дуги не позволяли понять, в каком направлении мы следуем. Ясно было, что они давно вышли не только за пределы дворца, но и за границы соседних кварталов, и оставалось лишь гадать, что сейчас над головами.

Коридор закончился круглой залой без дверей. Скрипнул скрытый в стене рычаг, и за отодвинувшимся блоком открылся еще один, на этот раз совсем короткий, тоннель.

Смолянинов понял: они находятся в святая святых старого археолога. В темноту уходили стеллажи, уставленные книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью. Он не был знатоком древней письменности, но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый «свежий» экземпляр написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя. Что касается старых экспонатов, то тут фантазия отказывала. В любом случае, не менее трёх тысяч лет: более поздних образцов клинописи, Смолянинов, как ни старался, не мог припомнить. Чем дольше они шли вдоль полок, тем больше крепло подозрение: а не та ли эта библиотека, соперничающая своей таинственностью с собранием Иоанна Грозного, а богатством фондов с любой из известных коллекций древних текстов та, что считается сгоревшей более тысячи лет назад? Если это она, тогда ясно, почему Эберхардт безвылазно просидел на своей должности столько лет, даже ненадолго не выбираясь в Европу: не мог оторваться от своих сокровищ!

А ведь хедив понятия не имеет, что скрыто под его дворцом… Немец остаётся единственным хранителем – и владельцем, если уж на то пошло! – этого удивительного собрания.

Будто уловив его мысли, немец остановился, и Смолянинов чуть не налетел на него. Учёный смотрел вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Только руки по-прежнему дрожали, и страх смешанный с безумием мутной водицей плескался в старческих глазах.

Смолянинов понял, что его безумное предположение угодило в самую точку.

– Но, как же вы осмелились…

Пол под ногами качнулся, вокруг всё плыло; пот заливал лицо, а перед глазами тянулись полки, полки, полки, уставленные бесценными томами. Он слышал себя, будто со стороны, и не осознавал, наяву это с ним происходит, или во сне?

– … как вы решились открыть такую тайну посторонним, герр Эберхардт? Или я…

В безумных глазах мелькнуло торжество. Восторг коллекционера, годами тайно владевшего редкостным полотном и, наконец, решившегося показать его настоящему ценителю.

– Нет, вы не ошиблись! Перед вами Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды её объявляли погибшей: сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в сорок восьмом году до нашей эры; потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды – это когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейóн. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова: будто бы арабский полководец Амра ибн аль-Аса, взяв штурмом Александрию, послал спросить халифа Омара, что ему делать с огромной библиотекой. Суровый Омар дал ответ: «Если в этих книгах написано то же, что в Коране – они не нужны; если же в них заключается то, чего нет в Коране, то они вредны, – следовательно, их надо сжечь». И толпа поверила, что бесценное собрание погибло в огне – и верит до сих пор!

Голос немца был трескуч и рассыпчат, будто на каменный пол уронили горсть глиняных черепков.

– Что до того, почему я решился открыться вам… Причина одна: это все меркнет по сравнению с тем, что мы обнаружили, благодаря графу Николе и (археолог слегка поклонился Рукавишникову) его посланцу! Счастье, что, мудрецы скрыли бесценные сокровища от черни и, главное, от гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось в Европе! Дай волю этим стервятникам – они запустят свои скрюченные, высохшие от алчности, пальцы в бесценные тома – выдрать с мясом, опошлить, подогнать под свои заблуждения, исказить до неузнаваемости!

Старик величаво обвёл рукой вокруг себя:

– Без знаний, хранящихся на этих полках, они не более чем подражатели, собиратели крох, обреченные всю жизнь составлять головоломку, не зная, что большая часть её кусочков попросту отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся…

Лицо Эберхардта перекосилось; даже руки перестали дрожать, с такой ненавистью он произнёс эти слова.

– Так что, вы, герр Смолянинофф, и вы, герр Рукавишникофф, теперь единственные в мире люди, посвященные в эту тайну. Не считая, разумеется, графа, если он, конечно, до сих пор жив…

И немец выразительно глянул на Рукавишникова. Тот слегка пожал плечами – «а я-то что мог сделать?»

– Эти манускрипты рассказывают о давно ушедшем мире. А то, что открыли мы, может изменить мир нынешний, подарить людям невиданное доселе могущество… – и Эберхардт мелко закашлялся.

Теперь стало ясно, почему историк так старательно молчал о тайне Эберхардта. Узнай о Библиотеке англичане, они срыли бы дворец по кирпичику, наплевав и на хедива и на формальную независимость Египта. Стоимость этого собрания, выраженная в денежном эквиваленте, колоссальна, и ради одного этого можно пренебречь любыми условностями!

– Позвольте заверить вас, герр профессор: мы приложим все усилия, чтобы сохранить тайну.

И, помедлив, добавил:

– А пока, может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же оказалось в ваших находках?

– Разумеется. – продолжил археолог своим надтреснутым голосом. Изучив и сопоставив письмена на ларце, мы с герром Рукавишникоффым сумели нащупать ключ к переводу. По сути, повторили работу, что в свое время Шампольон проделал с Розеттским камнем. И вот что удалось выяснить: письмена хранят историю древней расы, возможно – жителей Геродотовой Атлантиды, предков тех, кто строил ступенчатые пирамиды Южной Америки, населял континент Му, Лемýрию или ледяную Гиперборėю. А возможно, эта раса возникла под лучами не нашего Солнца, а иного отдаленного светила …