Текст книги "Звёзды примут нас"

IV

Я едва доплёлся до душа и заполз под жёсткие, почти нестерпимо-горячие струи воды – и тут же они сменились ледяными, хлещущими, словно розгами, от которых кожа покрывается мелкими пупырышками, а мужское хозяйство съёживается до размеров и текстуры грецких орехов, лишённых скорлупы. Мышцы, всё тело, ноют, как один огромный ушиб. Полчаса с инструктором на матах – и вот результат… право же, я был о себе более высокого мнения! Стиль, в котором мы с ним работали, определить непросто; больше всего это похоже на то, что у нас называли «бои без привил», когда в ход идёт все – руки, ноги, болевые захваты и броски. Для меня это всё вылилось в обычное избиение, в котором мой визави, похоже, поставил себе две задачи: не сломать мне что-нибудь ненароком и определить пределы моей выносливости… даже не выносливости, а готовности терпеть боль. Садист он, вот что – профессиональный, хорошо оплачиваемый садист…

Увы, в «той, другой» жизни, я из боевых искусств занимался только историческим фехтованием, ну и немножко ножевым боем. Удивительно, но в новой реальности этот опыт пригодился: изобретённый мной «абордажный бой в невесомости» набирает популярность на орбитальных станциях, и уже пошли разговоры о проведении чемпионата.

Команд-участниц будто бы планируется четыре: с «Гагарина», «Звезды КЭЦ», сборная орбитальных верфей и группа одиночек-энтузиастов, по большей части, космических туристов, которым пришёлся по душе новый вид спорта. Говорили, что специально для чемпионата заказали в Штатах «мечи» из флуоресцирующего вспененного пластика – оказывается, там уже вовсю их выпускают! И спонсорами этого заказа, как и финала чемпионата, который намечено провести в «Джемини-Хилтон», выступает – ни за что не догадаетесь, кто! – «Лукас Фильм» в рамках рекламной кампании «Звёздных войн». По слухам, старина Джордж вовсю лоббирует своё название для нового вида спорта, «сайберфайтинг». Три раза «ха» – помнится, в «той, другой» жизни так именовались развлечения доморощенных джедаев, лупивших друг друга сначала обмотанными кислотно-яркой цветной плёнкой бокенами, а потом и специально закупленными в Китае «лайтсайберами».

Что ж, если чемпионат и правда, состоится – надо выкроить время и посетить. А что, имею право, как родоначальник и основатель…

Но как же плечи болят – по ним инструктор лупил особенно нещадно, и кулаками и ногами, в каких-то особенно высоких и безжалостных махах. Вот зачем всё это, скажите, будущему космодесантнику – от олгой-хорхоев пятками отмахиваться? Так их ещё найти нужно… Нет, я понимаю, развитие реакции, поведение в экстремальной ситуации, то-сё… спасибо, хоть полигон со всякими там водопадами, сливными трубами и автоматическими стрелялками не устроили. Или это у Павлова, в другой организации было, в МУКБОПе? Здесь пока до Международного управления космической безопасности и охраны правопорядка не додумались, но ведь лиха беда начало!

После контрастного душа кожа горит, словно её тёрли проволочной мочалкой, но на смену мышечной боли неожиданно пришло состояние удивительной бодрости, лёгкости – хоть сейчас обратно в зал, посчитаться с инструктором за недавнюю экзекуцию…

– Монахов? Лёха, ты?

В дверях раздевалки (и когда это я успел выбраться из душевой кабинки?) стоял Володя Зурлов, парень из нашей группы.

– Загляни в учебную часть. И поскорее, там что-то срочное!

Срочное – так срочное. У нас всё так – на бегу, скорей-скорей, гони гусей. Я натянул на влажное тело трусы, футболку, спортивный костюм, наскоро пригладил мокрые, взъерошенные волосы и вслед за Зурловым вышел в коридор.

Первый, кого я увидел, войдя в помещение учебной части (две комнаты на втором этаже учебного корпуса, в первой из которых сидим миловидная секретарша Танечка и висит на стене обширный стенд с индивидуальным расписанием), был Юрка-Кащей. С некоторых пор он у нас частый гость – как и Оля Молодых, и Середа, и даже Андрей Поляков, редко выбиравшийся за пределы Монинской школы пилотов. Программа «особой подготовки» потихоньку набирает обороты, и раз-два в неделю для нас, для бывшей группы «3-А» устраивают совместные семинары. По большей части они посвящены перспективным направлениям развития космической техники, а именно – проекту «Заря». Вчера, например, мы три часа кряду беседовали с астрофизиками из Института Космических исследований, которые готовят к старту зонд «Зеркало-1» – по сути, беспилотный корабль, предназначенный для практических испытаний «тахионных торпед». Работы идут на орбитальной верфи «Китти Хок» – название этот грандиозный комплекс орбитальных мастерских, заводов и лабораторий получил в честь североамериканского городка, где Орвилл и Уилбур Райты впервые подняли в воздух свой аэроплан. Что ж, остаётся надеяться, что отчаливший от достроечного причала «Китти Хока» зонд проложит человечеству дорогу в Дальнее Внеземелье – как тарахтящая полотняная этажерка двух братьев открыла когда-то для людей небо.

«Зеркало-1» должно стартовать с «гагаринского» батута к орбите Марса, после чего будет задействованы установки «тахионных торпед» с помощью которых зонд двумя длинными прыжками отправится к Сатурну. Дистанция эта является максимальной, на которой астрофизики смогли хоть как-то спрогнозировать возможные точки выхода из прыжка – да и то, с разбросом около семи миллионов километров, что вчетверо больше радиуса орбиты Япета, самого крупного из спутников Сатурна. Впрочем, на точное «попадание» никто и не рассчитывает, это дело будущего – хотя, судя по темпам, с которым развивается Проект «Великое Кольцо», не такого уж и отдалённого…

При виде меня Юрка радостно вскочил со стула и кинулся бы навстречу – если бы не стоящий возле окна персонаж, до боли знакомый нам обоим. Евгений, Петрович оторвал взгляд от того, что происходит во дворе (нет там ничего хорошего – ноябрь, дождик, грязь, невесть откуда взявшаяся на недавно уложенном зеркальном асфальте) и жизнерадостно улыбнулся. Левая его рука нырнула за отворот щегольского, цвета мокрого асфальта пиджака и… как говорил Гоша (он же Гога, он Гора) – «вечер перестаёт быть томным». В нашем случае не вечер, а разгар дня, но это дела не меняет. И. О. О. никогда не появляется просто так.

Вот и сейчас он не обманул моих ожиданий. Нем с Юркой были вручены пакеты из плотной бумаги, на которых значились фамилии и инициалы адресатов. Содержимое пакетов предписывало спецкурсанту имярек в течение трёх дней прибыть на орбитальную верфь «Китти Хок» для участия в подготовке запуска зонда «Зеркало-1» в соответствии с распоряжением… от…

И так далее. Я принял стойку «смирно» и едва удержался от того, чтобы взять под несуществующий козырёк. И. О. О. поморщился, выдал напутственное «что ж, молодые люди, желаю вам всяческих успехов…» и вышел, неслышно затворив за собой дверь. А мы с Юркой остались наедине с секретаршей Танечкой, которая уже протягивала нам пачку документов, необходимых для предстоящего вояжа на орбиту.

Что мне нравится в Проекте – так это минимум бюрократической волокиты. Оформление нашей командировки (так это проходило по бумагам) на орбитальную верфь произошло с какой-то неестественной быстротой, причём больше всего времени, суммарно около часа, пришлось потратить на предстартовый медосмотр. Ну, это как раз понятно: с тех пор, как «батуты» и вращающиеся жилые модули с искусственной гравитацией вошли в широкое употребление, требования к состоянию здоровья сотрудников Внеземелья заметно снизились. Это в меньшей степени относится к экипажам кораблей и тем, чьи профессии связаны с постоянным пребыванием за пределами станций – но и здесь послабления трудно не заметить. Ещё год назад, отправляясь на предэкзаменационную практику на «Гагарин», я ухлопал на врачей не меньше трёх суток, а тут – раз, и всё уже позади, словно по волшебному «Сим-Сим, откройся!»

Он и открылся – вместе с люком орбитального лихтера, отбывающего с подмосковного «батутодрома» в Королёве. Правда, облачиться в осточертевшие хуже горькой редьки «Скворцы» от пассажиров всё равно потребовали, но с этой процедурой, видимо, придётся мириться ещё долго.

Орбитальная верфь «Китти Хок», созданная с расчётом на строительство кораблей, оснащённых установками «тахионных торпед», очень сильно походит на то, как изображают космические станции иные художники-фантасты. Здоровенный цилиндр, с одной стороны снабжённый решётками причальных сооружений, с другой имеет тонкий шпиль, на который, словно колесо на оси или штурвал-кремальера, вроде тех, какие ставят на гермозатворах противоатомных бункеров, нанизан «бублик» жилого модуля с толстыми спицами-переходами. Довольно редкое для нынешней орбитальной «архитектуры» решение – обычно подобные кольцеобразные сооружения вовсе лишены и оси и спиц, а в освобождённой таким образом «дырке от бублика» располагается установка «батута». Создатели же «Китти Хока» решили обойтись без этого, безусловно, полезного устройства – грузы сюда доставляются тремя орбитальными челноками-грузовозами специальной постройки с «Гагарина», который висит практически на той же орбите, на удалении в семьсот километров. Челноки эти снуют между двумя станциями, и почти в любой момент можно увидеть один из них, пришвартованным к грузовому причалу верфи, и быть уверенным, что из двух оставшихся, один сейчас стоит на аналогичном причале у «Гагарина», а другой ковыляет туда или обратно на своих слабосильных движках.

Сделано это чтобы не перегружать пространство вокруг верфи, и без того забитое сверх всякой меры, ещё и прибывающими с Земли контейнерами, которые тоже, между прочим, надо буксировать, швартовать, а потом ещё как-то утилизировать пустые металлические ящики.

Пилот лихтера, приближаясь к орбитальной верфи, так развернул свой кораблик, чтобы пассажиры могли насладиться видом этого сооружения. Вместе с остальными прилип к иллюминаторам и я – но меня-то интересовали не колесо-кремальера жилого модуля, и даже не зонд «Зеркало-1», висящий на штанге выносного причала метрах в пятидесяти от эллинга. Взгляд мой был прикован к неопределённого вида конструкции, пришвартованной к главной достроечной стенке. Издали она напоминала обглоданный хребет доисторической рыбины – с уродливой головой и непонятными утолщениями в самых неожиданных местах. По «позвонкам» и торчащим во все стороны «рёбрам» ползали крошечные фигурки монтажников и «крабов», то и дело озаряя пространство лиловыми вспышками электросварки.

«Заря». Вопреки знакомой по любимому фильму аббревиатуре – «планетолёт, тахионный, прыжковый, ядерный».

Мой будущий корабль.

Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Потому что, если нет – зачем тогда вообще всё это грёбаное попаданство?

Будни на верфи «Китти Хок» в общем, мало отличались от пребывания на «Гагарине». Разве что, характер занятий несколько иной. Например, Юрка-Кащей сутками пропадает в лаборатории астрофизиков, помогая в программировании и настройке «тахионных торпед» для зонда «Зеркало-1». Работа это была непростая, кропотливая и, к тому же, выполнялась впервые. Самым тонким и сложным, как объяснял Юрка, здесь синхронизация аппаратуры, создающей «тахионное зеркало», с ядерным взрывным устройством, предназначенным для энергетической накачки установки. Всем этим сложнейшим и чрезвычайно капризным устройствам предстояло просуществовать после инициации ничтожные доли секунды, и параметры вспышки и возникающего в результате «тахионного зеркала» должны быть очень точно рассчитаны, чтобы отправить сам зонд в намеченную точку пространства. Этим занималось новейшее направление астрофизики, так называемая «тахионная астронавигация», которой Юрка-Кащей решил заняться всерьёз. Что ж, вполне подходящее занятие для будущего штурмана «планетолёта тахионного, прыжкового, ядерного» – ведь именно эти корабли обещают подарить нам, землянам, если не звёзды, то уж точно – всю Солнечную Систему. На мою же долю работа попроще: кроме «Зеркала-1» и строящейся «Зари» к орбитальной верфи был пришвартован «Резолюшн», и я каждый день по многу часов проводил в монтажном «Кондоре-ОМ», вися возле корабля в пространстве.

На этом прыжковом корабле с ионным двигателем, близнеце «Эндевора», который сейчас возле станции «Лагранж», планировалось произвести испытания тахионного привода в пилотируемом полёте. Но когда «Эндевор» отправился на поиски «звёздного обруча», переоборудование отложили – если что-нибудь пошло бы не так, «Резолюшн», пришлось бы использовать для спасательной миссии.

Но теперь опасения остались позади: «Эндевор» слетал без приключений, нашёл и притащил к «Лагранжу» инопланетный артефакт, и к переоснащению его «систершипа» было решено вернуться. Для этого требовалось смонтировать на корпусе корабля три установки, чрезвычайно напомнившие мне торпедные аппараты времён мировых войн – смонтировать, а потом загрузить в них сами «тахионные торпеды», так же смахивающие на своих военно-морских тёзок, но гораздо крупнее. Каждая из них имела в длину около двух десятков метров при двухметровом диаметре – ни дать, ни взять, термоядерный подводный дрон «Посейдон», к счастью так и не пригодившееся в «той, другой» реальности оружие Судного Дня.

В общем, работа кипит, мы с Юркой-Кащеем и видимся-то не каждый день, несмотря на то, что делим одну каюту. График рабочих смен совпадает редко, так что когда я вылезаю из провонявшего потом скафандра и, понежившись под жёсткими струями душа (в воде для гигиенических процедур на «Китти Хоке» нехватки нет) он успевает позавтракать и добраться до лаборатории астрофизики. Обо всём прочем, включая оставшихся на Земле родителей собаке, а так же друзей, разбросанных по разным внеземным объектам, и друзей и, я к стыду своему вспоминаю от раза к разу. И когда девушка-радистка, смешливая американка с ирландским именем Молли связалась со мной по персональному браслету и сообщила, что меня вызывают для сеанса видеосвязи со станцией «Ловелл», я не сразу сообразил, кто это может быть. А сообразив – испытал приступ раскаяния: мы с Юлькой не виделись с тех пор, как я улетел с «Ловелла», и всё это время она провела не в самых комфортных (прямо скажем, спартанских!) условиях лунных куполов – а я, негодяй эдакий, ни разу о ней не вспомнил, увлечённый событиями этих трёх месяцев.

Видеосвязь, говорите? Как бы не так! Сначала милашка Молли долго возилась с настройками экрана, на котором непривычного вида настроечная таблица сменялась водопадом помех, потом долго объясняла насчёт «ограниченной проходимости сигнала», и в итоге с виноватым видом заявила, что картинки не будет и придётся ограничиться голосовым общением. Я не возражал, и Молли, вручив мне телефонную трубку (самую обычную, из ярко-красной пластмассы, на витом шнуре, словно её свинтили с домашнего телефонного аппарата) деликатно удалилась из радиорубки, напомнив, что в нашем распоряжении пять минут.

– …Ну как там у вас, с «обручем»? Выкопали, пилить скоро начнёте? Или Гречко по-прежнему близко никого не подпускает?

– Ой, куда там – выкопали! Вчера Гарнье снова потребовал допустить исследовательскую группу непосредственно к артефакту – так Георгий Михалыч наорал на него, пообещал выставить возле обруча часовых, а всякий кто рискнёт сунуться к артефакту без его персонального разрешения будет нещадно выслан на Землю с запретом работы вне планеты.

– Гы-ы-ы… часовых, значит? Интересно, чем он их собирается вооружать? Лазерный револьвер на всю Луну один, и тот так себе стреляет…

– А у нас теперь защита, боевые ракеты. Недавно с Земли доставили, говорят – они против танков, специально доработанные для условий Луны. Такие большие треноги, а на них – труба с ракетой и коробка прицельных устройств.

– И что же, возле них часовые будут стоять? Конечно, я понимаю, мсье Гарнье иначе, как противотанковой ракетой не остановишь, напор у него сокрушительный…

– Вот опять ты о нём дурно говоришь! Ракеты эти против олгой-хорхоев, если те снова из обручей вылезут. А Гарнье, чтобы ты знал, настоящий подвижник, энтузиаст – ему дай волю, так он сам в «обруч» полезет!

– Полез уже один такой… вернее, двое. Нет, правильно Гречко делает, что не пускает вас туда, не хватало ещё новых жертв…

– Тебе хорошо там говорить, а нам как работать? То нельзя, это нельзя… единственное, что осталось – это понатыкать вокруг «обруча» камер и разной измерительной аппаратуры и фиксировать всплески «тахионного зеркала» каждый раз, когда срабатывает «батут» на «Звезде КЭЦ». И, знаешь что? Выяснилось много интересного.

– Что, к примеру?

– Когда станция в момент срабатывания «батута» находится в пределах прямой видимости, приборы фиксируют кроме всплеска излучения ещё и газовые выбросы из «обруча»!

– Разовый выброс, говоришь? Погоди… это что, выходит, порции атмосферы той планеты, откуда олгой-хорхои?

– Выходит, что так. Мы это случайно обнаружили, и с тех пор ставим там ещё и спектрографы и газоанализаторы. Но самое интересное случилось, когда «Звезда КЭЦ» проходила над «Ловеллом», в зените, на высоте всего ста сорока километров. В «обруче» при этом возник исключительно мощный выброс, и представь, нам даже удалось его заснять! Я бы тебе показала, только видеосигнала нет…

– Успеешь ещё. А пока так расскажи, что там с этим выбросом?

– Понимаешь, раньше в плоскости «обруча» возникали либо блики, либо устанавливалась на несколько мгновений мембрана «тахионного зеркала». А тут – словно из него выметнулся язык прозрачного серебристо-лилового то ли пламени, то ли газа. И не просто выметнулся, а разом слизнул десяток установленных вблизи артефакта датчиков и камер. Я потом узнала – дежурный оператор, на чей пульт шла картинка с прицелов ракетных установок, так перепугался, что едва не выпалил по «обручу».

– А что ж не выпалил? Занятно было бы…

– Успели схватить за руку. Но дело не в этом – помнишь, в тот раз, когда олгой-хорхои полезли из обруча, «батут» на «Звезде Кэц» сработал на приём груза?

– Вроде так… да, точно, тогда прибыл «Тихо Браге», ты ещё на нём улетать собиралась!

– А на этот раз они отправляли грузовой контейнер через свой «батут» к «Гагарину», я специально уточнила.

– Стоп… хочешь сказать, что «обруч» как бы синхронизируется с «батутом» – один работает на приём – и другой тоже, один на отправление – и второй вслед за ним?

– Вот именно! И тогда получается, что наши приборы затянуло на родную планету олгой-хорхоев!

– Как и Бабенко с Опиньяком когда-то…

– Да… наверное. Может быть. Не знаю.

– Слушай, а мысль-то богатая! Сама додумалась?

– Да. Хочу связаться с Леднёвым на «Лагранже». Там на днях запустят «батут», пусть понаблюдает, может, тоже что заметит?

– Толково. Гарнье говорила?

– Пока нет.

Мой тебе совет – и не говори, пока не получишь результатов от Леднёва. Знаю я этих лягушатников – мигом присвоит идею себе, а ты останешься как бы ни при чём. А это, как ни крути, настоящее открытие!

– Ну вот, опять ты… сколько можно?

– Ладно-ладно, больше не буду, прости. И вообще, хватит о делах. Ты на Землю-то собираешься? Который уж месяц пошёл, пора бы…

– Да, как раз завтра с «Тихо Браге» отправлюсь на «Звезду „Кэц“», а оттуда на «Гагарин».

– Слушай, я тогда тебя дождусь, а то сколько уж не виделись! – Мне, кстати, пришло приглашение на «Джемини-Хилтон», на финал чемпионата по сайберфайтингу – это наши игры с мечами в невесомости, помнишь? На два лица – может, вместе сходим? Заодно и поговорим нормально…

– Ну, не знаю, хочется домой поскорее. Хотя – ладно, уговорил, жди!

О том, что к приглашению «на два лица» прилагается ещё и номер на двоих в самом шикарном сегменте орбитальной гостиницы, я благоразумно упоминать не стал. Надо будет договориться чтобы поменяли на два отдельных, поскромнее. То есть я-то не против, а вот Юлька может не так понять…

V

Из дневника Алексея Монахова.

«24 декабря 1977 г. О потере связи с „Лагранжем“ я узнал на „Джемини-Хилтон“, сразу по окончании финала по сайберфайтингу. Отгремели аплодисменты, Джордж Лукас выступил с прочувствованной речью, закончившейся громоподобным „Да пребудет с вами Сила!“ – как-никак, генеральный спонсор мероприятия, специально прибыл с Земли за час до начала финального боя… Каюсь, не удержался – взял у него автограф на буклете, посвящённом командам-финалистам, а заодно, предсказал придуманной им Вселенной грандиозное будущее и столь же грандиозную известность. В ответ старина Джордж поделился планами снять одну из сцен следующего эпизода в невесомости, что немало меня встревожило – нет уж, отклонений от бессмертной классики нам не надо, тем более, что речь идёт о моём любимом „Ответном ударе Империи“! Не думаю, впрочем, что он меня послушает, ведь сейчас организовать подобные съёмки не в пример проще и дешевле, чем для снятого в „той, другой“ реальности фильма „Вызов“. Так что, если не создатель „Звёздных войн“, то кто-нибудь другой в скором времени наверняка сделает что-нибудь подобное. Тот же Стэнли Кубрик, к примеру – недаром поговаривают о том, что режиссёр собирается браться за третью часть эпопеи „Космическая Одиссея“…

Но я отвлёкся на ерунду, простите. Потому как все эти кинематографические страсти – сущая ерунда, по сравнению со свалившейся нам на головы новостью: станция „Лагранж“ уже пять часов не выходит на связь! Многовато, чтобы списать на задержку радиосигнала, который, как известно, составляет около шестнадцати минут, даже с учётом того, что идёт он через спутник-ретранслятор, висящий между орбитами Земли и Марса. Сколько-то времени ушло на ожидание – мало ли, какие технические проблемы могли возникнуть при передаче сигнала? – но когда лихорадочно предпринятые усилия не дали результата, стало ясно, что дальше скрывать ЧП невозможно.

Нас это известие застало в коридоре орбитальной гостиницы – мы направлялись в ресторан, чтобы отпраздновать победу команды „Гагарина“ на турнире, и когда зазвучало по внутренней трансляции „Внимание! Передаём экстренное сообщение…“ – замерли в недобром предчувствии.

Мы – это я, Юлька и Нина, супруга Димы Ветрова. Главный инженер-кулинар „Джемини-Хилтона“. Нина обещала нам королевское угощение: „на сегодня намечен парадный ужин для бизнесменов из Калифорнии – они решили пустить пыль в глаза конкурентам и устроили ежегодный конгресс на орбите, попробуете, что мы для них наготовили!“ Услышав, что речь пойдёт о „Лагранже“, она побледнела, как бумага, а когда прозвучали роковые слова „связь со станцией потеряна, все попытки восстановить её к успеху не привели…“ пошатнулась и обеими руками схватилась за стену. Я же переглянулся с Юлькой – и прочёл в её перепуганных глазах ответ на незаданный вопрос. Не далее, как пару часов назад, ожидая начало турнира, мы обсуждали перспективы затеянного Леднёвым эксперимента, и Юлька предвкушала, как будет изучать результаты его наблюдений.

Всё было ясно без слов: именно семь часов назад, не раньше и не позже, с „Лагранжа“ к „Гагарину“ должен был отправиться через „космический батут“ первый грузовой контейнер, и именно в это самое время пропала связь со станцией. Совпадение? Не бывает таких совпадений… Я оставил Нину, вознамерившуюся, кажется, лишиться чувств, на попечение Юльки и со всех ног припустил к отсеку дальней связи, на бегу тыча пальцем в персональный браслет…»

– Я не верю, что он погиб, Лёш! Не верю!

Это фразу она повторяла, наверное, раз в пятый. А может, и в десятый, я не считал.

– Я тоже не верю, Нин. И Юлька не верит, скажи?

Она кивнула. Мы стояли в причальном отсеке орбитальной гостиницы; я, как и положено опытному обитателю Внеземелья, облачился в «Скворец». Шлем лежал тут же, на банкетке, рядом с серебристым чемоданчиком жизнеобеспечения. Мои попутчики, туристы, облачённые в салатово-зелёные гермокостюмы «Воробей» облегчённого типа поглядывали на меня с уважением.

– И вообще, с чего ты взяла, что кто-то там погиб? Ну, буря какая-нибудь на Солнце, протуберанцы там, вот связь и прервалась! Вспомни, с самого начала ведь тоже её еле-еле установили!

– Нету никакой бури. – тихо, обречённо произнесла Нина. – Я узнавала: в обсерватории говорят, период спокойного Солнца.

…Ну конечно, на «Джемини-Хилтоне», как и на любом внеземном объекте, есть научники. И обсерватория тоже имеется, куда ж без неё?..

– Тогда ещё что-нибудь – антенна у них, скажем, вышла из строя. Тот же «Эндевор» маневрировал и случайно зацепил… Может ведь такое быть?

Она беспомощно пожала плесами.

– Ну, не знаю…

– Вот и никто не знает. Так что отставить уныние, вернётся твой ненаглядный Дима, живой и здоровый. И остальные вернутся, вот увидишь!

Я понимал, что слова мои звучат не слишком убедительно. За девять часов, прошедших с момента сообщения о потере связи со станцией «Лагранж», ничего нового выяснить не удалось – ни обрывка радиопередачи, пустота. Даже телеметрия, поступающая через зонд-ретранслятор в автоматическом режиме пропала, а этого на моей памяти не случалось ещё ни разу. И, конечно, репортёры по всему миру смаковали эти подробности и строили предположения, одно страшнее другого. Языки бы им всем повырывать…

– Ладно, я пойду. – Нина вытерла слёзы. – У меня ещё дела… много.

– Иди, конечно. Если что, сразу тебе сообщим. И не вешай нос, всё будет хорошо. Запомнила?

Она часто закивала головой. Юлька, громко всхлипнув, бросилась ей на шею, и я отвернулся. Не выношу женских слёз, никогда не выносил – особенно по таким вот безнадёжным поводам. Любому ведь мало-мальски разбирающемуся в делах Внеземелья ясно, что на «Лагранже» случилось что-то по настоящему серьёзное, и вспышки на Солнце (которых, к тому же, нет и в помине) не имеют к этому отношения.

Объятия, наконец, закончились, я проводил Нину взглядом. Юлька стояла, утирая покрасневшие глаза, на щеках блестели мокрые дорожки.

– Ты куда теперь, вернёшься на Луну?

Она пожала плечами.

– Смысл? Данные с «Лагранжа» мы теперь нескоро получим…

– …если вообще получим.

– Думай, что говоришь, накаркаешь! – Она сердито сверкнула на меня глазами. – Что до Луны, то я вообще-то на Землю собиралась, в отпуск, но теперь даже и не знаю…

– Мой тебе совет: окажешься на «Гагарине», найди, кто там занимается «Лагранжем» и изложи свои соображения, в том числе и по поводу лунного «обруча». И обязательно о том, что это была первая отправка серьёзного груза через их «батут». По-моему, это особенно важно.

Она пожала плечами.

– Ну, не знаю… может, подождать Гарнье?

Я хмыкнул.

– Он, насколько я понял, сидит на Луне и на «Гагарин» не собирается. А информация вполне эта может оказаться критически важной.

Юлька упрямо тряхнула головой.

– С чего бы это? В любом случае, пока связь не установят, мы можем только гадать.

– Это верно, конечно… но ведь и варианты прикинуть не помешает?

Она помолчала, потом кивнула, соглашаясь.

– Ну, хорошо. А ты сейчас куда? Назад, на верфь?

– Да. Повезло, у них тут запланирована экскурсия на «Китти Хок». Эта публика, – я кивнул на кучку туристов в «Воробьях» – большие деньги за такой полёт платит, ну и меня подбросить согласились, задаром. А задерживаться мне тут не с руки, есть подозрение, что «Резолюшн» сейчас понадобится.

Она сощурилась, как делала каждый раз, когда ей приходила в голову какая-то мысль.

– Думаешь, корабль пошлют на помощь, к «Лагранжу», и рассчитываешь лететь с ними?

– Загадывать не хочу, но почему бы и нет?

Я не фантазировал: шанс, и правда, был, особенно после бесчисленных часов, что я провёл, монтируя на «Резолюшне» пусковые трубы «тахионных торпед». И теперь всерьёз рассчитывал попасть на борт в качестве техника-стажёра.

– А зачем посылать туда корабль? Не проще забросить туда через «батут» лихтер, чтобы осмотрелись и всё выяснили?

– Отправлять лихтер, не зная, что там случилось – значит рисковать людьми. Не факт, что «батут» на «Лагранже» действует, не факт, что он вообще цел – и как они тогда вернутся? А если там вообще реактор вышел из строя? «Резолюшн» хотя бы сам долететь до Земли сможет и сообщить, что случилось.

Над люком загорелось зелёное табло с предупреждением на трёх языках. Туристы встревоженно загалдели.

– Ещё пять минут, торопиться некуда… – сказала девушка.

– А «Резолюшн» прямо к «Лагранжу» прыгнет?

Я покачал головой.

– Вряд ли. Думаю, рассчитают прыжок так, чтобы выйти из него поближе к станции, а там попробуют установить связь. Ну и в оптику что-нибудь разглядят, хотя бы – на месте станция, или её уже нет вовсе?

– Опять каркаешь? – она покосилась на меня с осуждением. – А обратно пойдут на тахионном приводе?

– Если придётся. Осталась всё же надежда, что на «Лагранже» какие-то неполадки с энергией, тогда можно будет наладить «обруч», запитав его от реактора корабля. Моща, конечно, не та, что у «Теслы», но хоть что-то…

– А люди? Они как смогут выжить без энергии?

– Запрутся в аварийном отсеке – там энергопитание от аккумуляторов и солнечных батарей, плюс запасы воздуха, воды и провианта на месяц для всех обитателей станции. Тесно, конечно, но… лишь бы живы были!

Под потолком трижды квакнул ревун, цвет информационного табло сменился на жёлтый. Туристы засуетились, застёгивая гермошлемы. Между ними ходили гостиничные инструктора, проверяя, все ли готовы.

– Всё, Лёш, пора. – Юлька приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в щёку. – Я пойду. Держи меня в курсе, ладно?

– Обязательно.

Из дневника Алексея Монахова.

«27 декабря 1977 г. „Резолюшн“ стартовал к „Лагранжу“ после трёхдневной подготовки. Она продолжается и в полёте: программирование „тахионных торпед“ не закончено», их управляющие блоки сейчас внутри корпуса, ждут своей очереди. Из-за этого в состав спасательной миссии попал и Юрка-Кащей – вместе со своим научным руководителем, американским астрофизиком и физиком-тахионщиком Джоном Коуэллом, он безвылазно торчит в отданной под лабораторию кают-компании. По-моему, эти двое не прерывали работы даже во время прыжка, а на вопросы «ну, долго вам ещё там возиться?» отвечают невнятным мычанием и руганью.

Новостей о судьбе «Лагранжа» мы не имели до самого старта – и очень скоро стало ясно, почему. Стоило «Резолюшну» выйти из прыжка, как стало ясно: на том месте, где должен находиться «Лагранж», присутствует некий искусственный объект. Локаторы «Резолюшна» нащупали его почти сразу, благо дистанция оказалась не такой уж и большой – мы материализовались примерно в десяти тысячах километрах, очень неплохое «попадание», если сравнивать с целевой стрельбой, то уверенная «восьмёрка. В телескоп объект различался, как крохотная, сияющая в солнечных лучах, искорка. В эфире царило мёртвое молчание, прерываемое время от времени каскадами помех – период „спокойного Солнца“ закончился, как заканчивается всё хорошее в этом мире, и теперь светило приветствовало нас хромосферными выбросами, отзывавшимися в приёмниках треском, воем и бульканьем.