Текст книги "Хроники образовательной политики: 1991–2011"

Холодная весна 2004-го

Парламентские выборы, состоявшиеся в декабре 2003 года, оставили на обочине политической жизни правые партии. В Думу не прошло «Яблоко» – Александр Шишлов был отправлен в почетную ссылку в Вену, Комитет по образованию перешел к представителю «Единой России» Николаю Булаеву. А 9 марта 2004 года, почти одновременно с утверждением школьных стандартов первого поколения, в отставку был отправлен министр Владимир Филиппов. В отличие от вполне предсказуемой ситуации в Думе эту отставку нельзя было спрогнозировать наверняка, тем более что Филиппов искренне хотел продолжать работать, а близкие к министру люди прилагали немалые усилия для его сохранения.

При всей двойственности отношения к нему в профессиональном сообществе Владимир Михайлович уходил достойно, в атмосфере уважения и сочувствия. Прежних министров образования постсоветской России провожали насмешками и улюлюканьем, даже самые адекватные эксперты и отнюдь не маргинальные СМИ наперебой обвиняли их в некомпетентности, развале российского образования и в прочих смертных грехах. По Филиппову плакали, словно по принцессе Диане, – в выступлениях образовательных политиков и журналистских публикациях весны 2004 года прочитывались недоумение и неподдельная тревога за судьбу модернизации образования. Ведь за прошедшие пять лет были запущены самые разные эксперименты, и именно 2004 год предполагал быть переломным – обществу нужно было предъявить результаты и переводить новшества в стационарный режим.

На первый взгляд казалось, что Владимир Михайлович стал жертвой очередной реформы властных структур: Министерство образования РФ объединили с Министерством науки, промышленности и технологий РФ, и должность министра перешла не к нему, а к руководителю соседнего ведомства. Первоначально предполагалось, что Филиппов получит должность первого заместителя главы объединенного министерства и будет по-прежнему отвечать за реформу образования. «Кто конкретно стал первым лицом, а кто вторым – проблема президента», – пояснял Ярослав Кузьминов. Однако очень скоро выяснилось, что экс-министр не будет вторым и уйдет совсем, получив малозначащую должность помощника председателя правительства.

Филиппов обеспечил себе место в новейшей истории России в первую очередь благодаря ЕГЭ. Выходец из ректорского сообщества, он нашел в себе смелость признать, что высшая школа коррумпирована, что – любимая присказка Филиппова – «на устных экзаменах преподаватели заглядывают не в глаза абитуриента, а в карман его родителям». Именно он начал создавать честную, прозрачную систему оценки качества образования, которая бы гарантировала равенство перед невидимым и объективным экзаменатором выпускникам всех российских школ и абитуриентам всех российских вузов. Другие реформы, которые начал Филиппов, – от профильной школы до расширения общественного управления образованием – вызывали меньше споров, но зачастую были не менее важны. Он начал разработку нового механизма оплаты труда учителей, провел масштабную компьютеризацию школ, узаконил дистанционное образование как особую форму обучения, не являющуюся заочной, присвоил государственный статус российским программам MBA, признав их высшей формой профессиональной переподготовки и образованием, дополнительным к высшему.

При этом Филиппов сделал немало шагов – ответственных и вполне продуманных, позволяющих либеральному крылу российской интеллигенции считать его почти что «душителем свободы». Именно он подписал пригодную разве что для религиозных семинарий программу курса «Основы православной культуры», написанную, похоже, в Московской патриархии и разосланную от имени министерства во все школы страны на правах рекомендации. Именно с его именем связаны, по меньшей мере, «некрасивые» сюжеты: скандал вокруг учебника новейшей истории России Игоря Долуцкого, попавшего в школы, невзирая на огульную и бездумную критику путинского курса, и конфликт в РГГУ, где ученый совет никак не соглашался отправить в отставку ректора – опального олигарха Леонида Невзлина. Как назло на последние годы пребывания Филиппова в должности пришлась череда пожаров в образовательных учреждениях, горело общежитие РУДН, его родного вуза. Министру так и не удалось организовать работу по созданию учебников отечественной истории и обществознания нового поколения, которые бы устраивали и власть, и профессиональное сообщество.

Уже после отставки, когда Минобразование еще работало по инерции, на заранее запланированной встрече с ректорами негосударственных вузов Филиппов заявил, что через несколько лет будут отменены все отсрочки от службы в армии для всех российских студентов. Растиражированное недалекими пиарщиками откровение экс-министра произвело эффект разорвавшейся бомбы – на следующий день его цитировали все газеты. Но вместо того чтобы дезавуировать заявление (Владимир Михайлович попросту охарактеризовал один из вариантов армейской реформы), он в очередной раз заявил в интервью РИА Новости о предстоящем введении двенадцатилетки без изменений предусмотренного законом призывного возраста.

В конце апреля на очередном мероприятии сотрудники пресс-службы Филиппова раздали журналистам, освещавшим работу Минобразования, благодарственные письма от экс-министра с приложенной брошюрой «В.М. Филиппов. Модернизация российского образования». Свое письмо с оригиналом хорошо знакомой подписи получил и автор этих строк. Не обольщаясь насчет повышенного внимания начальства к моей скромной персоне – письма, понятное дело, были написаны под копирку кем-то из смышленых помощников, – я с удовольствием прочитал следующее:

«Ваши взгляды и мнения по многим проблемам неоднократно помогали мне лично в более тщательной проработке предлагающихся решений в сфере образования. Благодаря в том числе и Вашему активному участию, удалось вывести систему образования из застоя в период дефолта 1998 года, на путь активного развития, когда модернизацию российского образования, от школьного до высшего, обсуждает все российское общество… Конечно, очень важно довести начатые прогрессивные преобразования до практической реализации, на благо учащихся и родителей, педагогов. Разрешите пожелать Вам успехов в Вашей благородной работе на благо российского образования, а значит, на благо будущего наших детей, во имя лучшего будущего России».

Глава VIII
Министерство новых возможностей

О назначении нового министра я узнал от своей заведующей отделом.

Позвонив мне на мобильный, она произнесла одно слово с ударением на втором слоге: «Фурсенко». «Вообще не знаю», – отреагировал я. «И я не знаю», – подтвердила заведующая. В своем незнании мы были не одиноки.

Питерский ученый и организатор науки Андрей Александрович Фурсенко не так давно перебрался из северной столицы в Москву, где первое время жил в профессорской гостинице Высшей школы экономики на улице Вавилова. Замминистра науки, а затем и.о. министра, он считался назначенцем президента, членом его питерской команды. Растиражированной информации о том, что он состоял в одном дачном кооперативе «Озеро» с Владимиром Путиным, казалось достаточно для объяснения причин нового назначения. Выходец из научной среды и мало кому известный в образовательном сообществе, Андрей Александрович не скрывал, что в проблемы образования будет вникать, что называется, «с нуля». «Новому министру, чтобы углубиться в проблематику средней школы, понадобится не один год, – заявил Эдуард Днепров. – Наука решает больше технократические, чем гуманитарные, задачи. Я убежден: новое министерство будет состоять именно из технократов».

Столь же далеки от проблем образования оказались и два заместителя министра (на тот момент предельно допустимое количество замов в структуре министерства) – Андрей Свинаренко и Владимир Фридлянов. Согласно легенде вскоре после назначения, повстречавшись с региональными министрами образования и пролистав полученную от них кипу бумаг, Свинаренко – в прошлом первый замминистра экономики, идеолог российской промышленной политики – схватился за голову: «И все это я должен теперь понимать?» «В новой структуре оба моих заместителя заняты только организационной работой. Они не имеют отношения ни к науке, ни к образованию, – пояснял Андрей Фурсенко. – Реальные функциональные задачи будут решать руководители агентств и служб. Это уже профессионалы».

Наряду с министерством, состоящим лишь из шести департаментов, из которых только два занимались вопросами образования, были созданы Федеральная служба по надзору в сфере образования и науки, которую возглавил Виктор Болотов, и Федеральное агентство по образованию во главе с Григорием Балыхиным, бывшим первым замминистра и первым проректором РУДН. Задачи всех структур были, казалось бы, четко разделены. Рособрнадзор в полном соответствии со своим названием осуществлял контрольные и надзорные функции (в том числе управление проведением ЕГЭ), Рособразование решало задачу оперативного управления подведомственными учреждениями, вопросы функционирования, обеспечения деятельности системы образования, освободив от этой работы министерство. Минобрнауки получило возможность разрабатывать государственную политику в сфере образования, готовить проекты модернизации, осуществлять общее управление, создавая условия для выявления лидеров и разработки новых управленческих механизмов.

Появление в руководстве министерства «свежих» людей, не связанных никакими обязательствами со «старожилами» образовательной политики, имело свои плюсы. «Мне кажется, что сейчас, в связи с приходом нового министра, у нас есть возможность вернуть дискуссию к исходной точке: в каком состоянии наше образование находится, чего мы можем и чего хотим достичь», – говорил Ярослав Кузьминов.

Александр Адамский оценивал ситуацию более критично: «В системе образования введено внешнее управление. Это означает, что система фактически обанкротилась, а педагогическая бюрократия объявлена недееспособной». По его оценке, комплектование состава работников нового министерства было «медленным и часто мучительным», причем бывшие сотрудники упорно хотели остаться, а те, кого приглашали в Минобрнауки со стороны, не менее упорно сопротивлялись. Тенденция формирования нового ведомства, подмеченная Адамским, – минимум «старых министерских», что неудивительно. Андрей Александрович очень скептически относился к деятельности своего предшественника. Попав на первое интервью к Фурсенко и задав вопрос о структуре Минобрнауки, я начал пояснять, что, дескать, при Филиппове она была такой-то и такой-то. «Я не знаю, как было, – прервал меня министр. – Я знаю, как будет».

Первые публичные заявления для учительского сообщества Фурсенко сделал 22 марта в Санкт-Петербурге – на всероссийском слете участников конкурса «Учитель года». На пресс-конференции вместе с победителем конкурса «Учитель года-2003» Игорем Карачевцевым министр заверил, что реформы, начатые Владимиром Филипповым, будут продолжены, но посетовал, что его предшественник слишком много внимания уделял техническим вопросам – компьютеризации школ и единому экзамену. Задачи образовательной реформы, по его мнению, куда более глобальны: «воспитать свободных и счастливых людей», поэтому нужно прежде всего ответить на вопрос: чему и как учить?

Если честно, из его выступления я ничего не понял и ограничился маленькой информационной заметкой. А присутствовавшая на той пресс-конференции Анна Качуровская так закончила свой репортаж из Санкт-Петербурга в газете «Коммерсант»: «В завершение разговора новый министр доверительно сообщил журналистам, что хотел бы возглавить не Министерство образования и науки, а ведомство по инновационному развитию. «Так назвать было бы правильнее, потому что образованные люди должны обеспечить новую экономику новой страны», – попытался объяснить министр. Впрочем, участники встречи расходились со стойким ощущением, что новый министр все-таки мечтал руководить совсем другим ведомством».

Хорошо забытое новое: дьявол в мелочах

9 декабря 2004 года правительство утвердило основной программный документ нового министерства – «Приоритетные направления развития образовательной системы Российской Федерации», к 25 мая 2005 года был согласован комплекс мероприятий по их реализации. О Концепции модернизации российского образования на период до 2010 года благополучно забыли.

Среди пяти основных приоритетов лишь один – развитие непрерывного образования – выглядел новым, хотя и весьма декларативным (система непрерывного образования не нуждается в особой заботе государства, поскольку существует преимущественно на средства предприятий и частных лиц). Что касается повышения качества профессионального образования, обеспечения доступности качественного общего образования, повышения инвестиционной привлекательности образования и формирования эффективного рынка образовательных услуг (в том числе с помощью нормативно-подушевого финансирования), то об этом неоднократно говорилось и раньше. Примечательно, что в документе общему образованию было уделено довольно мало внимания.

И хотя экс-министр Владимир Филиппов подтвердил, что в «Приоритетных направлениях» сохранена преемственность с основными целями и направлениями Концепции модернизации российского образования на период до 2010 года, в содержание известных тезисов новые руководители министерства порой все же вкладывали новый смысл. «Все это как направления развития можно поддержать, – говорил Виктор Садовничий, – но дьявол кроется в мелочах».

Прежде всего на обсуждение была вынесена новая модель проведения единого экзамена. Для Андрея Фурсенко ЕГЭ был всего лишь новым словом из трех букв, смысл которого он узнавал с интересом и некоторым удивлением. «На днях я прочитал полную версию ЕГЭ, и оказалось, что собственно тесты, требующие вычеркивания неправильного ответа, составляют только треть экзамена, – говорил он в интервью «Коммерсанту». – Я не знал нюансов технологий ЕГЭ, поэтому говорил, что я против тестов. Но и те, кто боролся против ЕГЭ, похоже, тоже мало о нем знали… Я верю, что ЕГЭ – один из способов оценки знаний, причем не худший. Правда, я по-прежнему считаю, что существует опасность натаскивания детей на ЕГЭ, поэтому он не может быть единственным вариантом. Содержание требует совершенствования, но говорить о судьбе эксперимента пока рано».

Андрей Александрович не уставал повторять, что у выпускника школы, абитуриента должен быть выбор между различными альтернативами оценки собственных знаний. И в данном случае речь шла не только об альтернативе, против которой, по большому счету, никто никогда не возражал: ЕГЭ или олимпиада, а о более сложных конструкциях.

Один из обсуждаемых вариантов выглядел так. Во-первых, школы проводят выпускные экзамены, на основании которых выдается аттестат зрелости. Во-вторых, те, кто планирует поступать в вузы, сдают ЕГЭ, который может быть зачтен в качестве школьных выпускных экзаменов. В-третьих, вузы могут зачислять только тех, кто имеет результаты ЕГЭ не ниже минимума, установленного на федеральном уровне. При этом вузам предоставляется право проведения вступительного конкурсного отбора по результатам вступительных испытаний (экзаменов, тестов, творческих конкурсов) либо по результатам сдачи ЕГЭ. «Эти новшества, по сути, отменяют реформу образования, начатую экс-министром Владимиром Филипповым», – резюмировал «Коммерсант».

По решению Минобрнауки были перенесены сроки перевода ЕГЭ в штатный режим – с 2006 до 2008 года. Новую схему назвали «моделью трех свобод»: свобода школы выдавать аттестат на основе выпускных экзаменов, свобода выпускника сдавать общенациональный тест, при желании поступать в вуз и свобода вуза автономно определять систему вступительных испытаний. В этой ситуации, разумеется, терял смысл и переход к ГИФО, ведь баллы ЕГЭ как основу для определения размера государственной поддержки имели бы далеко не все абитуриенты вузов.

«Финансовому положению вузов могут помочь и ГИФО, хотя думаю, что эффективнее вводить не ГИФО, а систему образовательных кредитов, которые могут погашать государство, бизнес или сам студент», – заявил Андрей Фурсенко в одном из первых интервью, словно повторяя слова Виктора Садовничего. Слова, заметим, не до конца осмысленные, поскольку противопоставление ГИФО и кредитов все же весьма эфемерно. Казалось бы, особую актуальность кредиты приобретают именно благодаря введению ГИФО.

И в 2005 году Минобрнауки приняло решение о приостановлении эксперимента по ГИФО в пилотных регионах.

Руководители ведомства, к тому времени разобравшиеся в связях ГИФО с финансовым положением вузов и в смысле системы образовательного кредитования, не видели перспектив в продолжении эксперимента. К тому же эффект от него оказался, действительно, очень слабым. «Отличник может получить максимум 15 тысяч рублей, хотя на образование одного бюджетного студента государство отпускает в год 700–800 долларов… Зачем нужно такое ГИФО? Это издевательство какое-то. Мы, как авторы образовательной реформы, писали много раз письма в Минобрнауки, заявляя, что категорически против профанации эксперимента по переходу на нормативное финансирование высшего образования. Причем я считаю, что это совершенно сознательная профанация со стороны средних чиновников старого Минобразования, чтобы доказать, что нововведение неэффективно, и оставить все как есть», – пояснял Ярослав Кузьминов.

К 2005 году было очевидно и другое: что в отличие от ЕГЭ технологию ГИФО нет смысла отрабатывать в отдельных регионах и тем более в отдельных вузах (как было, например, в той же Якутии) в течение продолжительного времени. Ее нужно было вводить сразу в масштабах всей страны, увеличивая размер ГИФО вслед за ростом ВВП. Другой вопрос, что для этого сначала требовалось перевести ЕГЭ в штатный режим и обеспечить 100-процентную информационную безопасность при его проведении. В ситуации, когда ответственность за организацию ЕГЭ на местах брали на себя региональные власти, не было никакой гарантии, что зависимость государственного финансирования вузов региона от результатов ЕГЭ выпускников школ этого региона не приведет к витку коррупции. К тому же на министерство оказывал определенное воздействие ректорский корпус, выступавший против ГИФО.

Впрочем, в экспериментальных регионах ГИФО оценивали по большей части положительно, отрицательное мнение высказывали лишь около четверти студентов, поступивших в вузы по ГИФО. Надо отдать должное региональным властям, в меру своих возможностей поддерживавшим эксперимент: например, в 2004 году в Якутском государственном университете лишь половина тех, кто не сумел поступить на бесплатное отделение, доплачивала из своего кармана – остальным правительство республики оказывало финансовую помощь через систему долгосрочного кредитования и целевой контрактной подготовки. Впрочем, это не помешало одной из якутских газет забить осиновый кол в неожиданно завершившийся проект, основываясь на известных мифах о платности образования: «Поступивших в 2005 году ребят можно смело назвать счастливчиками: как и полагается по закону, для них первое высшее образование будет бесплатным».

Еще одно ключевое направление реформы «по Грефу» – переход на профильное обучение в старших классах – авторами «Приоритетных направлений», казалось бы, пересмотрено не было. «Профильное обучение главным образом должно быть сориентировано на расширение возможностей выбора учащимися индивидуальных образовательных траекторий, – утверждалось в документе. – Предстоит отработать механизмы, позволяющие учащимся сочетать обучение в различных учебных заведениях – не только в общеобразовательных, но и в заочных, очно-заочных школах, учреждениях дополнительного образования и пр.». Но именно в тот момент развитие профильной школы в России было фактически приостановлено, а соответствующий эксперимент – фактически свернут.

Главная проблема заключалась в том, что работы по дальнейшему введению профильного обучения были поручены Российской академии образования, от руководства экспериментом был отстранен директор Центра социально-экономического развития школы ГУ ВШЭ Анатолий Пинский. В биографическом очерке об Анатолии Пинском историк образования Владимир Загвоздкин написал так: «После смены руководства министерства совершенно необыкновенным образом этот проект был у Пинского отобран – наверное, кто-то решил, что мавр сделал свое дело, – и передан в руки людей, которые, видимо, не вполне понимали базовую идеологию этого проекта». «Он чрезвычайно тяжело это переживал, – рассказывал Исак Фрумин, – встречался с министром, писал письма в министерство, но по формальным причинам в пересмотре решения о том, кто будет вести этот проект, было отказано… Когда выигравшая организация предложила Пинскому работать индивидуальным консультантом, он отказался, предложив заключить контракт с ВШЭ. Потому что он верил в свою команду и не считал возможным ее бросить».

Наряду с профильным обучением в «Приоритетных направлениях» было, пожалуй, впервые предложено и очень детально описано так называемое предшкольное образование детей старшего дошкольного возраста. Призрак двенадцатилетки в новой структуре общего образования (1 +4+5+2) из ужасающего фантома превращался в детскую игрушку: год добавлялся «снизу», а не «сверху». Более того, предшкольное образование вовсе не задумывалось как обязательное (хотя перепуганные работники детсадов приписывали новшеству именно это свойство). Предлагались различные модели его организации – на базе детских садов, школ, учреждений дополнительного образования, клубов и проч. Новшество было предложено не от хорошей жизни – сокращение количества детских садов в 1990-е годы сильно снизило доступность дошкольного образования. Теперь же речь шла о выравнивании стартовых возможностей детей, идущих в первый класс, с помощью игровых форм и методов обучения. Министерство отнюдь не обязывало регионы вводить предшкольное образование (впрочем, именно в этом его почему-то обвиняли), но создавало возможности для реализации идеи. К слову, именно создание новых возможностей Андрей Фурсенко называл одной из ключевых функций своего ведомства.

«Министр Андрей Фурсенко старается изменить ситуацию в образовании, но при этом он очень бережно и осторожно подходит и к традициям, сложившимся в нашей образовательной системе, и к тем принципам модернизации, которые были заложены до него, – комментировал Ярослав Кузьминов. – Пожалуй, если в чем-то упрекать министра, так это в излишней осторожности и чрезмерно длинном графике проведения назревших реформ. Считаю, что команда вполне адекватная задачам министерства. Это не значит, что она не делает ошибок».